Текст книги "Серый ангел (СИ)"

Автор книги: Олег Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Глава первая

Не забирало. Это уже была четвертая рюмка водки, а сознание Бориса, измученное бездельем и скукой никак не хотело предаваться алкогольному забвению. В последнее время чтобы дойти до состояния легкой беззаботности ему стало требоваться куда больше выпивки. Стояла умопомрачительная жара, хотя на дворе был только апрель. Борис сидел в конце длинной стойки бара и, изнывая от духоты, наблюдал за пьяным разгулом разношерстных посетителей. Два кондиционера безуспешно пытались справиться с потоками горячего воздуха, врывавшимися с улицы. Это было не самое шикарное заведение в Орбинске, но именно этот бар пользовался наибольшей популярностью у приезжих. Местные жители сюда практически не заглядывали, обходясь домашним вином из своих погребков. Над входом висел пиратский флаг с черепом и костями, а интерьер его напоминал трюм старинного фрегата. Назывался бар соответственно – “Веселый Роджер".

И какого черта, я сюда притащился, думал Борис с досадой, ностальгия и сплин давно не в моде. Хотелось деревенских пасторалей – на тебе, получите. В итоге неделя коту под хвост. Впрочем, чего ныть, когда сам виноват.

Три недели назад Борис Ласаль, известный в определенных кругах журналист, тридцати шести лет отроду, был удостоен ежегодной премии ООН, учрежденной для журналистской братии и прочих тружеников пера “За вклад в дело мира и гуманизм”, что выражалось в вполне конкретной сумме с несколькими нулями. Этому знаменательному и вполне заслуженному событию предваряли десять лет репортажей из различных “горячих” точек, после которых на его теле осталось несколько отметин двух пулевых и одного осколочного ранений. Четыре месяца назад на Кавказе Борис попал в плен к заросшим до глаз и вооруженным до зубов детям гор. По традиции своих предков они воевали со всеми, кто попадал в их поле зрения. По истечении двухмесячного плена Борис быстрым пером разродился небольшой книгой, которую его литературный агент выпустил в свет под броским названием: “Неизвестные дороги войны”. Может, сие незначительное событие так бы и осталось в миру незамеченным, если бы вместе с ним в яме не сидел подданный Великобритании, представитель миссии “Красного креста” на Кавказе Джеймс Платт. По популярности в Англии он сравнивался лишь с сэром Уинстоном Черчиллем, и именно его безуспешно разыскивала два месяца мировая общественность и британская разведка. Когда Борис попал в его компанию, он уже бегло разговаривал на местном наречии и пользовался у главаря этой маленькой бандитской шайки некоторым уважением. Ее предводитель, эдакий Алан Делон кавказского типа уже несколько лет мучился от недолеченного простатита, и медицинские познания мистера Платта помогли существенно облегчить его страдания. К удивлению Бориса, Аслан, так звали главаря, не имел ни малейшего понятия, кто находился на постое в его пятизвездочном курятнике. Борису стоило большого труда объяснить их супервизору, кого он держит в своем плену. Аслан конечно обрадовался тому, что птица такого полета как сэр Платт попала в его сети, и он уже подумывал о солидном выкупе в сто тысяч долларов, но когда его родичи в долине навели справки о его пленниках, сумма выкупа резко выросла до двух миллионов. Платту даже дали позвонить домой, сестре. Та сообщила в посольство, начались переговоры, и благодаря популярности и стараниям сэра Джеймса через два месяца Борис Ласаль был на свободе. Через три недели под впечатлением вышеописанных событий из-под его пера появилась на свет книга. Но, видимо, суетная жизнь столицы, плен, творческая лихорадка, утомили Бориса, после чего наступила полнейшая апатия, сопровождаемая творческим застоем. Через некоторое время в голову Борису пришла совершенно неожиданная идея: а не уехать ли куда подальше. Тогда это казалось ему удачной мыслью. Денег хватало, некоторое время Борис мог прожить, не беспокоясь о презренном металле. Спокойный патриархальный уклад родного города, где он провел сопливое детство и замороченную комплексами юность, показался ему верным лекарством для уставшей души. Но и здесь он не нашел долгожданного покоя. Город был наводнен туристами, журналистами и приезжими всех мастей. Борис не высыпался. Ночами его мучили кошмары, и по утрам он просыпался обессиленным и разбитым. Чтобы быть в тонусе, приходилось подстегивать себя изрядной дозой алкоголя. А тут еще необычная для этого времени года выматывающая жара.

И вот я здесь, думал Борис, по-прежнему нахожусь в творческом ступоре, сижу в прокуренном баре и надираюсь в одиночку. Вернее, пытаюсь надраться. “Водка в малых дозах безвредна в любом количестве”. Рюмка опять пуста и бдительный Роджер, так зовут бармена, уже тут как тут.

– Ну что, Борис, тебе повторить?

Это имя он произносит на болгарский лад с ударением на первом слоге. Роджер О,Нил – хозяин этого заведения, он же бармен, он же вышибала, сухопутный Моби Дик, три в одном – типичный ирландец, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Рыжеволосый, широкоскулый, с голубыми детскими глазами и огромными кулаками. Вообще, здоровьем его бог не обидел. Бывший морской пехотинец Ее Величества Королевы. И хотя Роджер на пятнадцать лет старше самого Бориса, он по-прежнему великолепен в уличной драке, и так же, как все циники иногда бывает поразительно наивен. Борис познакомился с Роджером неделю назад, когда пришел в его бар в первый раз. Умение Бориса пить неразбавленными крепкие напитки привели того в поистине ребячий восторг. Роджер даже как-то пробовал подражать, но после того, когда он с больной головой провалялся в постели два дня, в то время как Борис хоть вялый, но не лишенный присутствия духа оставался на ногах, его уважение к Борису окрепло еще больше.

Роджер достает из-под стойки большую двухлитровую покрытую легким слоем пыли бутыль. Сей сосуд, он держит только для особых посетителей вроде Бориса: настоящая пшеничная водка домашнего приготовления, чистейшая как слеза и не уступающая по вкусу лучшему шотландскому скотчу. Роджер уже было, хотел наполнить рюмку Бориса, но он его остановил.

– Вот что, фратер, достань мне стакан и себе налей.

Роджер, понимающе кивнув, ставит перед Борисом “сталинский”, граненый стакан. Налив его ровно на половину, затем, плеснув себе в маленькую пузатую стопку, он произнес тост: “За Ее Величество Королеву!”

Борис его поддерживает: “За Ее Величество Королеву!” Сидящий рядом блондинчик с лицом непорочного херувима, накачанный Харатьян в молодости, проявляет солидарность. Он высоко поднимает свой стакан с бурбоном.

– Лэхаим!

Чокнувшись с ними, Борис выпил стакан до дна. От ударной дозы спиртного в животе сразу зажглась лампочка, а в голове щелкает какой то переключатель, отчего в баре становится чуть-чуть светлее. Ближе к полуночи посетителей в бар набивается как сельдей в бочку, “народ для разврата собран”, и хотя входные двери закрыты, такое ощущение, что кондиционеры работают вхолостую. Ежеминутно к стойке подходят жаждущие выпивки посетители.

– Еще две недели такой жары, – говорит Роджер, – и я рассчитаюсь с банком за взятую ссуду.

– Да, пекло адово, – соглашается Борис, – Старики говорят, что такого здесь не было лет пятьдесят.

– Да чито ви знаете, Боря, – встревает в разговор блондинчик, – вот-таки приезжайте летом ко мне в Арад, тогда ви точно будете знать, чито такое по настоящему жарко.

Фридрих Изаксон, когда-то бывший соотечественник, а ныне гражданин Израиля, полугениальный журналист, как он о себе говорит, тоже является завсегдатаем сего злачного заведения. Несмотря на фамилию, которая точно определяет его национальную принадлежность, он скорее похож на мальчика из гитлерюгенд, чем на потомка рода Маккавеев. Вершина генетической мимикрии, шутит Фридрих. По поводу своей внешности он любит рассказывать всем один и тот же анекдот.

“Едут в поезде еврей Абрам и китаец.

– Простите, ви еврей? – спрашивает Абрам.

– Нет, я китаец, – отвечает тот.

– Нет, все ж таки ви еврей, скажите, чего ви стесняетесь? – говорит Абрам.

– Да нет же, я китаец, – уверяет его азиат. И так почти всю дорогу.

Наконец китайцу все это надоело, и он, чтобы отвязаться от Абрама говорит:

– Да, я еврей.

– Ну, вот, я ж таки говорил, – удовлетворенно произносит Абрам. – А скажите, вам никогда ни говорили, что ви ужасно таки похожи на китайца?”

Выдает Фридриха только непередаваемый акцент уроженца одесских дворов. Воспитание он получил от своей бабушки Цилии Ефимовны, весьма уважаемой дамы на Привозе, поэтому разговаривает Фридрих точно так, как когда-то изъяснялся легендарный, а ныне забытый Беня Крик. Фридрих – целый кладезь анекдотов о евреях и выдает он их по любому поводу с периодичностью автомата. В определенной стадии опьянения, как не парадоксально, он становится ярым антисемитом. “Запомни, Борис, – любит говорить он, – есть евреи, а есть жиды. И есть Фридрих Изаксон”.

В баре полно журналистов, Орбинск за последние два года стал этакой журналистской Меккой: в зале слышится английская, французская и немецкая речь. Среди посетителей есть даже два однояйцовых японца с обычными, ставшими частью национальной принадлежности фотоаппаратами. Вообще сегодня Орбинск похож на маленький Вавилон, думал Борис. Не удивлюсь если завтра я встречу каких-нибудь индейцев из глубин Амазонки. Дойдя до определенной степени опьянения, он переходит опять на рюмки. Когда Роджер наполняет уже шестую по счету, двери салуна распахиваются и в бар вваливаются около полувзвода американских солдат. В городе они охраняют Институт, в трех километрах от него находится их военная база. Вообще то Институт международный, но охраняют его почему-то только американцы. Теперь в Орбинске практически на каждом шагу можно встретить этаких рафинированных Рембо. В прочем встретить их теперь можно в любом уголке земного шара. Видел их Борис и в Афганистане, и во времена так называемой Малой Китайской войны и на Второй Корейской. В принципе, вояки они неплохие, но уж очень надеются на свою технику. Бориса всегда раздражал их бьющий через край оптимизм и самоуверенный снобизм покорителей мира. Таковы издержки борьбы дяди Сэма с международным терроризмом. Где еще можно спокойно пройтись, не опасаясь налететь на доблестных представителей американской миротворческой миссии, так это в необъятных русских просторах. За шесть лет пребывания в Международной Зоне Мира они забросили свою уже поднавязшую в зубах жвачку, без которой раньше невозможно было представить американского командос, и научились лузгать семечки, что резко подняло благосостояние древних бабулек, торгующих этим продуктом на каждом углу. Видимо, солдат к этой заразе пристрастили местные подруги.

Солдаты выстраиваются перед стойкой, и все как один заказывают “Будвайзер”. Пьют они исключительно бутылочный, не спеша, потягивая пиво прямо из горлышка, лениво с видом победителей оглядывают зал. Стадо слонов на водопое. Надо сказать, что у местных очень южных и юных красавиц они пользуются наибольшим успехом. Как хорошо, что я не женился, размышлял Борис, а, женившись, не остался здесь. Иначе вполне возможно, что моя юная шестнадцатилетняя дочь, а если бы у меня была бы дочь, ей вполне бы могло быть шестнадцать лет, млела бы сейчас под взглядом какого-нибудь сынка техасского фермера.

Ее звали Алиса. Борис учился с ней в одной школе, и проблема заключалась в том, что она была на четыре года старше и абсолютно не обращала на него внимания. А он обмирал, когда она проходила рядом. К тому времени, когда Борис сумел обратить на себя ее внимание, ей исполнилось девятнадцать лет, она успела успешно выйти замуж за своего одноклассника и так же успешно развестись. Их роман развивался бурно и стремительно и продержался два года. Ей просто все это надоело. Хотя еще какое то время они продолжали спать с друг с другом. Надо сказать, что с женщинами у него так и не сложилось. Однажды целых две недели Борис был женат на одной своей однокурснице, но естественно из этого ничего не вышло. Они развелись. В каждой претендентке, пытающейся его окольцевать, он пытался найти подобие Алисы. Когда он это понял, в его шевелюре появились первые седины, а возраст приближался к тридцати. К тому времени холостяцкий образ жизни уже начинал Борису нравиться. “Первым делом самолеты!”. Вечные командировки по различным местам боевых действий отнюдь не придавали ему светского лоска, а характер его, как считал сам Борис, совсем испортился. Его возраст неумолимо приближался к сорока годам. Внешне он по-прежнему привлекал внимание. Но привычки, усвоенные им на фронтах различных войн и локальных конфликтов, неумение подолгу находиться на одном месте, при ближайшем знакомстве отбивали у женщин всякую охоту продолжать какие-либо отношения. Насмотревшись по сторонам, Борис понял, что брак не такая уж хорошая штука. Как палка о двух концах. Да и сам институт брака за последние годы настолько изменился, что уже перестал быть союзом только двоих. Обещание хранить верность до конца жизни после символического обмена кольцами за несколько лет трансформировалось в оправдательно-побудительные отговорки типа “Каждый мужчина имеет право налево” и “Все женщины делают это”. Да и сам факт измены перестал быть изменой. Любовь втроем, обмен партнерами, то бишь супругами, и прочие вольности половой жизни стали неотъемлемой частью супружеской жизни. Из цветущего румяного юноши Гименей превратился в ворчливого старика склеротика. Венок его давно завял, а факел еле тлел и уже не освещал полную неожиданностей дорогу жизни. Вот поэтому сладкой неволе Борис предпочитал постылую свободу.

Вспомнив все прошлые любови, Борис загрустил. Вообще, своей жизнью он был доволен. Но иногда на него накатывали приступы внезапной хандры. Он сделал знак Роджеру. За неделю их знакомства они научились понимать друг друга без слов, и через секунду перед Борисом стоял наполовину наполненный стакан. Заветная бутыль тотчас исчезла под стойкой. Борис посмотрел на Роджера через призму стакана, кивнув ему, и медленно осушил его до дна. После чего подкурил заранее приготовленную сигарету и с наслаждением затянулся.

– Ну, и здоров же пить этот парень, – сказал кто-то на немецком языке слева от него. – Интересно, где он так научился?

– Этот русский, наверняка, из Сибири. Они там все хлещут самогон в обнимку с медведями и потом спят с ними.

Все та же история, подумал Борис. У него никогда не было русского подданства, но чисто славянская внешность в купе с рязанской физиономией многих вводили в заблуждение. И если кто-то пытался умышленно задеть его славянское происхождение, он заводился с пол-оборота. Борис был уже изрядно подшофе, а пьяному, как известно, море по самое колено. Вот где в полной мере сказывались его национальные корни. Как рассказывала Борису его бабушка, его прадед был большим мастером по части выпивки и драки, но во время Второй мировой войны сложил голову где-то под Сталинградом.

Борис повернулся, чтобы рассмотреть остряка. Многие говорили, что с тех пор как Орбинск стал свободным городом, здесь появилось много всякой швали. Этот случай не являлся исключением. Скошенная челюсть, белобрысые рыбьи глаза, лет двадцать пять-двадцать шесть, не больше, считает себя крутым и явно хочет быть лидером. Второй тип, стоящий за ним – здоровенный бугай, Арнольд Шварценнегер, типа “Терминатор жив”, только выражение лица не бесстрастное, а туповато-дегенеративное, физиономия вся в царапинах, как будто его недавно драла кошка. Видимо, он у первого на подхвате. Расклад ясен.

Первого: было в нем что-то противное, что вызывало непреодолимое чувство брезгливости – Борис сразу окрестил Клопом. Второго – из-за неестественной бугристости мышц Борис про себя назвал Гуманоидом, то есть он хоть и похож на человека, но таким не является. Борис посмотрел Клопу прямо в глаза, некоторые задиры в подобных случаях дают задний ход. Но на этот раз это не сработало. Клоп растянул свои и без того узкие губы в наглой улыбке:

– Смотри – не смотри, а я сказал, то, что сказал.

– Вел бы ты себя по скромнее, это тебе не Третий рейх, парень, – немецкий Бориса не безупречен, но вполне понятен.

– Но это и не Коминтерн, – парировал Клоп, – и КГБ тебе здесь не поможет.

О, господи, подумал Борис, КГБ уже лет шестьдесят как благополучно загнулся, а им до сих пор пугают маленьких детей. Возле стойки повисла напряженная тишина. Борису показалось, что воздух вокруг наэлектризован. Во всяком случае, в баре обращают на них внимание. Роджер даже оставил двух девиц у стойки, которые уже десять минут с ним заигрывали, и, подойдя поближе к очагу напряженности, застыл, как гончая в предвкушении травли. Фридрих с деланным безразличием смотрел на эту парочку, но Бориса это не обманывало. Он знал, что кроется за таким вот взглядом: больше евреев Фридрих Изаксон не любил всяких адольфов-фрицев-гансов. Он был готов принять участие. Даже бравый капрал дядюшки Сэма, отвлекшись от водопоя, встал между Борисом и Клопом.

– Take it easy, boys – прогудел он. Гуманоид потянулся к заднему карману джинсов. Кастет или нож, подумал Борис, если не какая-нибудь миниатюрная стрелялка. Зрачки у него расширились, нехороший признак: жди или выстрела, или ножа в бок.

– Утгард! Сигмунд! – Клоп с Гуманоидом встрепенулись – Как вы себя ведете?

Окрик прозвучал как хлопок хлыста, глаза у Клопа-Утгарда как-то сразу потускнели и, подернувшись какой то прозрачной ряской, снова стали безжизненными и тусклыми.

– Вы много выпили! Идите домой!

Встав из-за одного столика, из глубины зала к ним направлялся какой-то человек: в шикарном дорогом костюме c заурядной внешностью рядового клерка. Подойдя к стойке бара, он сделал какой-то пренебрежительный жест, после которого Утгард и Сигмунд как две побитые немецкие овчарки поплелись к выходу. “Дрек!” – в след им негромко, но внятно пробурчал Изаксон. Тип в шикарном костюме повернулся к Борису.

– Прошу прощения, мистер Ласаль, за этот неприятный инцидент. Я хочу извиниться за моих сотрудников. Они перебрали пива. Да и жара эта выматывает, прямо Африка какая-то. Надеюсь, вы позволите себя угостить. Что вы пьете?

Речь незнакомца была совершенно чистой, хотя улавливался еле заметный акцент. Скорее всего американский, решил Борис, и не ошибся.

– Мы знакомы? – спросил Борис.

– Только односторонне, – ответил господин в костюме. – Я прочел почти все ваши статьи, а ваша книга произвела на меня громадное впечатление. Позвольте представиться: Джон Девилсон.

Борис ответил на его рукопожатие, успев заметить ухоженные, как только после маникюрши, руки, и даже уловил запах модного одеколона.

– Что вы пьете? – поинтересовался Девилсон.

– Коктейль: водку с водкой – ответил Борис. – Взболтать, но не размешивать.

Девилсон заказал водки Борису и двойной бурбон для себя.

– Решили навестить родной город? – спросил он Бориса.

– Что-то в этом роде. А чему Орбинск обязан вашему посещению? Бизнес?

– Вроде того. Я куратор Института от сенатской комиссии США, департамент здравоохранения.

– Да? – Борис демонстративно осмотрел его с ног до головы – Не знал, что ЦРУ теперь называют именно так.

Секунд пять мистер Девилсон непонимающе смотрел на него, а затем, хлопнув ладонью по стойке, разразился совершенно кинематографическим хохотом под стать самому Джеймсу Батьковичу Бонду. Хотя нет: обычно легендарный представитель МИ-6 в исполнении Пирса Проснана лишь сдержанно улыбался, так что, скорее всего, это был смех киношного авантюриста Харисона Форда.

– Хорошая шутка, – сказал американец, немного отдышавшись – В чувстве юмора вам не откажешь. Но вы мне польстили, перед вами обыкновенный кабинетный чиновник от медицины. Но люблю почитывать шпионские детективы на досуге. Кстати, вы давно не были у себя на родине, как вы находите Орбинск после стольких лет отсутствия?

– Затрудняюсь ответить. После десятой рюмки мне кажется, что я нахожусь в Марсельском порту.

– Ха-ха, – опять засмеялся Девилсон, – вы правы, народу здесь немного прибавилось. Но согласитесь, за последние пятнадцать лет жизнь здесь изменилась к лучшему.

– Может быть, может быть, – рассеяно ответил Борис. – Я здесь всего неделю и не успел разобраться, что к чему.

Его внимание привлекли ноги хорошенькой девицы, сидевшей за ближайшим к нему столиком. На ней была короткая кожаная юбка, больше напоминающая пояс, и какая то накидка, сшитая, как показалось Борису, из старой рыбацкой сети. В общем-то, в такую жару впору ходить в одном нижнем белье или вообще без него. Обычно такие девушки были не в его вкусе, но Борис решил, что он достаточно пьян, чтобы это служило смягчающим обстоятельством. Как-никак, он неделю вел жизнь холостого затворника, если не считать его вылазки в этот бар. Девице было не больше двадцати. Борису показалась, что она строит ему глазки. Девилсон все так же жужжал над ухом, что-то спрашивал, Борис односложно отвечал, облизывая взглядом ноги и грудь девушки. Она томно потягивала что-то из своего бокала, встряхивала свои отливающие вороньим крылом волосы и после каждого глотка проводила язычком по пухлым губам. Проститутка, решил Борис, но видимо из начинающих. Во всяком случае, с расстояния трех метров она выглядит свежо и обольстительно. А может, и не проститутка. Может быть, увидела где-то фотографию известного журналиста и решила познакомиться. А почему нет? – спросил Борис сам себя – Даже если не увидела: почему нет? Физически я еще в форме, не Делон конечно, но это и не обязательно. Тряхнуть стариной что ли? Вот хлопну еще стопку и… Лорне это, конечно, не понравится, но она сама виновата: укатила на свою конференцию вместо того, что бы быть со мной и оберегать меня от юных раскрепощенных брюнеток. Поток красноречия мистера Девилсона продолжал литься и мешал Борису сосредоточиться на приготовлениях к непринужденной импровизации, которыми он обычно предварял все подобные знакомства.

– Джон, вы женаты?

Девилсон осекся, удивленно посмотрев на Бориса.

– Нет, не женат, но обручен. А почему вы собственно…?

Ох, уж мне эти осторожные американцы, подумал Борис, и иже с ними западноевропейцы: англичане, немцы и прочие. Ему уже, наверное, перевалило за сорок, а он все в женихах ходит. Обдумывает, просчитывает все на сто ходов вперед. Вот, наверное, за такого “девилсона” моя Алиска и выскочила замуж. Скучно, но надежно.

– Обручен – это на половину женат, – сказал Борис назидательным тоном, который появляется только у сильно выпивших людей – а я даже не обручен. Посему позвольте мне откланяться и исполнить свой долг: заняться поисками своей половины, дабы древний род Ласалей на мне не прервался.

Очевидно, это был не его вечер. Обернувшись, Борис увидел, что его место занято, а рядом с брюнеткой уже сидит полугениальный журналист Изаксон и ведет осаду по всем правилам военного искусства. Предложенная выпивка и непринужденный разговор делали свое дело. Брюнетка за столиком смеялась каким-то шуткам, демонстрировала безупречные белые зубы, грудь и другие достопримечательности, и уже совсем не обращала на Бориса внимания.

Раздосадованный Борис встал из-за стойки, кивнул Роджеру, запиши на мой счет, затем всем корпусом преувеличенно церемонно повернулся к Девилсону и – “ честь имею”, щелкнув воображаемыми каблуками, нетвердой походкой вышел из бара.

“Веселый Роджер” находился в новой части города. И эта часть была разительно непохожа на ту, в которой Борис родился и вырос. Тридцать лет назад после развала Империи небольшая южная республика гордо, на весь мир объявила себя независимой. Естественно, не обошлось без национальных лозунгов, иногда откровенно переходящих в националистические. Как обычно, первыми встревожились Розенфельды, Гехтманы, Рабиновичи и прочие потомки колена Израилева. Ожил прятавшийся тысячелетиями в их генах страх перед погромами и начался массовый исход евреев. Уезжали хорошие стоматологи, хирурги, гинекологи, ювелиры, портные и адвокаты. Вскоре за ними стали уезжать и другие, те, кто не мог причислить себя к “чистокровным арийцам”. Но многие остались. Гражданская война, вспыхнувшая как сухое сено от случайной искры, длилась недолго, всего два года, но для такой маленькой республики, как эта, она имела катастрофические последствия. Вмешательство ООН и Совета Европы остановило войну, но не принесло благоденствия. Три последующих президента больше заботились о собственном обогащении, нежели о судьбе своих сограждан. Последний из них бежал из страны в женском платье, подтверждая тем самым, что все в истории повторяется. Хотя, может быть, это была всего лишь “утка”, выпущенная его политическими противниками.

Через восемнадцать лет после объявления независимости новоявленная республика признала себя банкротом, как в финансовом плане, так и в политическом. Последний президент, складывая с себя полномочия, попросил поддержки у мирового сообщества развитых стран и объявил, что его многострадальная родина объявляет себя открытой для любых иностранных капиталов, политических и религиозных концессий, которые возьмутся за ее обустройство. Правительство было распущено, Организация Объединенных Наций объявила эту территорию Международной зоной мира под управлением созданного ею Совета. Маленькая виноградная страна как самостоятельное государство перестала существовать. В течение первого года сюда хлынул поток инвестиций, а жителям этой страны был выдан особый паспорт, по которым они являлись первыми гражданами Мира и защищались международным законодательством. Различные корпорации и финансовые монстры открывали здесь свои филиалы, самые низкие налоги были для них неплохой приманкой. Местных рабочих рук уже не хватало, и жители Орбинска, еще не успевшие забыть, что такое массовая безработица увидели, как на их родину хлынули потоки иностранцев. Маленькая республика и до войны насчитывала всего шесть миллионов жителей, а сейчас они полностью растворились в безликой массе приезжих.

Старая часть города, в которой Борис провел свое детство и юность, за последние двадцать лет практически не изменилась. Но за несколько лет на окраине вырос новый город, вернее, другая его часть, которая была чужой и привычной одновременно и ничем не отличалась от таких же городков в любой части буржуазной Европы.

Борис шел по залитой неоном улице и, размышляя, пытался понять, что его держит здесь, где, как казалось, ничего держать не должно. Совсем не так представлял Борис свое возвращение домой. Почтительно восторженные одноклассники, провинциальная непосредственность поклонников, раздача автографов, случайные встречи со школьными учителями, “мы то всегда знали, что из тебя выйдет толк” и краткосрочные, ни к чему не обязывающие связи с орбинскими красавицами. Одноклассников в городе почти не осталось, с красавицами не заладилось: сам Борис не предпринимал активных действий, а первая встреча с одним из преподавателей повергла Бориса в небольшой шок.

Валентина Ивановна Эскер была учительницей биологии. В свое время эта была одна из самых заметных женщин Орбинска. Она была по провинциальным меркам вызывающе раскованна, напропалую крутила роман с женатым историком и носила такие же, как у ее учениц, короткие юбки. Это было на второй день его пребывания в городе. Борис решил осмотреть новый район с его деловым кварталом, магазинами, барами, ресторанами, ночными клубами и даже с одним полулегальным публичным домом. Над сверкающими витринами красовались названия известных домов мод: “Versace”, “Dolce & Gabbana”, “Gianfranco Ferre”, что ставило маленький, затерханный Орбинск в один ряд с Парижем, Лос-Анджелесом и Москвой – этакие New Vasyuki. Когда Борис проходил мимо одного такого храма Ее Величества Моды, его окликнул приятный женский голос.

– Борис! Ласаль!

Обернувшись, Борис увидел молодую даму с фирменными пакетами в руках. Очевидно, она, как сейчас было принято говорить, совершала “shopping”, говоря простым языком, делала покупки. Подойдя поближе, Борис с изумлением узнал в молодой женщине свою школьную учительницу биологии. Сейчас ей должно было бы быть лет за пятьдесят, а выглядела она лет на десять моложе самого Бориса.

– Здравствуй, Боря, – она назвала его так, как звала в школе – уменьшительным именем. – Решил навестить родной город?

– Здравствуйте, Валентина Ивановна – совершенно обалдевший Борис как завороженный не отводил взгляда от умопомрачительно откровенного декольте.

– Недавно прочла твою книгу, это ужасно, то, о чем ты пишешь, но очень ярко и, несомненно, образно. У тебя талант, Боря. Но почему бы тебе ни сесть за какой-нибудь роман?

– Наверное, для этого у меня слишком мало фантазии, Валентина…э-э-э… Ивановна. Надо постоянно что-то выдумывать, а жизнь – вот она, перед нами, только бери и списывай, да и то иногда выкидывает такие фортеля, что ни в каком романе не встретишь.

Борис исподтишка окинул взглядом ее стройную фигуру.

– Боря, я хотела зайти в кондитерскую напротив – выпить кофе. Может, составишь компанию своей учительнице. Расскажешь мне о своих планах, о своей жизни. У тебя ведь, наверное, очень насыщенная жизнь.

– Да ничего особенного, Валентина, э-э-э… Ивановна, – Борис никак не мог оправиться от такого зрелища, – Чашку кофе с удовольствием…м-м, позвольте вам помочь – он подхватил ее пакеты и покорно поплелся за ней к ближайшему кафе.

В кафе, сидя напротив Бориса, Валентина Ивановна вовсю жеманничала, попросила звать ее просто Валей: “Мы ведь уже оба взрослые” и поминутно называла его ”милым Боренькой”. Борис, как мог, пытался соответствовать.

Ничего себе молодильное яблочко, – думал Борис, – интересно, в какой заморозке оно лежало. Напиток бессмертия номер девять: настоянная на лунном свете кровь юношей-девственников. В голове возникла пикантная картина: обнаженная Валентина Ивановна верхом на метле. А может она, как этот…Дориан Грей, держит где-то в темном подвале свой портрет, написанный художником, запродавшим душу дьяволу – портрет стареет, Валентинванна молодеет. Интересно, она знает, что это противоречит основным законам биологии?

Казалось, что бывшая учительница, а бывшей она стала лишь год назад, когда в шестой раз вышла замуж, наконец, нашла знатока, который мог оценить произошедшие с ней метаморфозы. Она кокетливо прижималась к Борису, демонстрировала стройные ноги и полную девичью грудь, но когда она попробовала рукой под столиком помять Борису его “мужское эго”, тот с такой поспешностью вскочил из-за стола, что опрокинул на себя недопитую чашку с кофе. Сославшись на приступ застарелого сифилиса, Борис поспешно откланялся.