Текст книги "Серый ангел (СИ)"

Автор книги: Олег Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Борис узнал его сразу. Даже тогда он уже был стариком с окладистой седой бородой на темном пергаментном лице, но в его глазах еще не было известного сумасшедшего блеска, и он никак не походил на оборванца-бродягу, каких много шатается в пределах Иевусея. Его знали как уважаемого человека и чтили под именем Агасферон. Старик имел богатую торговлю в самом Иевусее и за его пределами. Говорили, что у него были высокие покровители в Римской империи, и что он вхож в дом первосвященника Синедриона. Жизнь Агасферона протекала в тихом размеренном благополучии.

Сейчас он поджидал, когда мимо его дома поведут на казнь приговоренных к смерти: трех разбойников и бродягу-пустослова из Вифлиема, смущающего народ иудейский крамольными речами. Разбойники разбойниками, они существовали во все времена, и не так опасны, как этот философствующий проходимец. Именно такие, как он, нарушают привычный уклад вещей. Все смуты из-за них.

Приговоренных к распятию обычно казнили на Голгофе – Лысой горе. Так иудеи называли один из холмов на окраине Иевусея. Под вопли беснующейся толпы их вели через весь город, а затем сажали в повозки, на которых и везли осужденных к месту казни. Вот и сейчас нарастающий гул смешавшихся восклицаний и выкриков подсказал Агасферону, что смертельная процессия уже близко. И вот, наконец, показался первый солдат римского легиона. Он шел в полном воинском облачении. На его бесстрастное лицо из под сверкающего на солнце шлема градом струились ручейки пота. За ним, конвоируемые целой кентурией, следовали осужденные. Процессия продвигалась медленно: осужденные несли на себе орудие их казни – большие римские кресты. Из одежды на них были только жалкие обрывки их одежды, из которой они сделали повязки, закрывающие их чресла, и солнце, подобно палачу, нещадно жгло их тела. Один из них, самый щуплый по своему телосложению под тяжестью непосильной ноши согнулся почти вдвое, хотя нести крест ему помогал еще один человек. В помощнике Агасферон узнал Симиона, сына Александра из Киринеи, ремесленника, который иногда покупал кое-какую мелочь в его лавке под честное слово, а за это особое доверие вместе с платой за товары приносил корзину-другую чудных маслин урожая своего тестя. Кентурион римских легионеров, опасаясь, что осужденный в одиночку не дойдет даже до окраины города, подобрал его в помощь где-то по дороге, когда тот возвращался из Яффы домой, спеша на праздник. И, несмотря на эту неожиданную помощь, осужденный еле тащился под тяжестью креста. Когда он поравнялся с домом Агасферона, остатки сил, а может, и мужества, его покинули: пошатнувшись, он упал в колючую дорожную пыль, под тень старой разросшейся магнолии. Если бы Симион не успел подхватить тяжелый крест, тот бы мог переломать осужденному ребра. Командир кентурии подал солдатам знак остановиться, затем направился к осужденному, чтобы посмотреть, что с ним стало: несмотря ни на что, этот человек должен дожить до казни и почувствовать на себе всю силу гнева и величие безграничного милосердия игемона. Но кентуриона опередил Агасферон. То, что государственный преступник лежит, пусть на дороге города, но в тени его дерева, вывело Агасферона из себя. Он подошел к лежащему на дороге человеку и несильно пнул его ногой в бок. Толпа вокруг зашумела. Осужденный поднял на него голову, и старик Агасферон увидел ясные незамутненные глаза преступника.

– Ну и что ты здесь лежишь? – спросил его купец.

– Позволь мне отдохнуть подле твоего дома, добрый человек, – охрипшим голосом обратился к старику преступник. – Не по своей воле, но я должен идти дальше, а силы мои на исходе.

Агасферон недобро усмехнулся.

– Иди, не медли. Нет тебе отдыха ни подле моего дома, ни на земле йегудимов. На кресте закончишь свой путь и сможешь отдохнуть.

Преступник внимательно посмотрел на того, в ком он тщетно искал сострадания.

– Мой путь скоро закончится, хоть и на кресте. Но твой путь будет очень долгим, и будет длиться до тех пор, пока я вновь не приду к тебе.

Когда кентурион подошел к осужденному, тот уже поднялся с пыльной дороги, и с помощью Симиона взвалив свой крест на плечи, потащился дальше. Проводив взглядом конвой с осужденными, старик Агасферон прошел в дом. Смотреть на казнь он не пошел. Да и чего он там не видел?

Вечером повеяло прохладой, пошел дождь, а на следующий день старик Агасферон исчез…

Борис смотрел на старика и не мог прийти в себя. Видение было столь ярким, что больничная палата реанимации ему казалась какой-то нереальной.

Вот ты какой, вечный странник, думал Борис. Да, от такой жизни недолго и с ума сойти. Борис представил себя на месте старика. Б-р-р! Даже подумать страшно. Идут года, все, кто тебе дорог, уходят, а ты продолжаешь жить и скитаться по земле как бесплотный дух: не зная привязанностей и не имея родного угла. Мрак! Хотя кто сказал, что моя жизнь лучше?

– Ты где это витаешь, ангелочек? – вывел его из состояния прострации Рустам.

Борис взглянул на одноклассника: на его лицо приклеилась едва заметная ухмылка.

– Очень смешно, фратер, – сказал Борис. Он взглянул на старика Христопродатиса. Тот лежал, закрыв глаза, дыхание его было ровным, похоже, он спал.

– Ладно, пошли, – сказал Борис. – Мне здесь делать нечего. Не моя епархия.

Вместе с Рустамом он вышел из палаты.

– Идем, покурим, – предложил Рустам.

– Идем, – согласился Борис.

Они вышли на улицу и сели на скамейку в тени акации. Некоторое время оба молчали, курили.

– И как твои дела? – спросил Борис Рустама.

– Лучше всех, – моментально отреагировал Рустам, – только никто не завидует.

– Ну, а как дома? – осторожно спросил Борис.

– Не знаю, – ответил Рустам. – Третью ночь сплю здесь.

– Так паршиво? – спросил Борис.

– Хуже некуда, – сказал Рустам. – Я врач реаниматор, и к тому же патологоанатом, то есть материалист по своему определению, стал паршивым мистиком с параноидальными наклонностями: боюсь вечерами выходить из дома, боюсь свою жену. Курам на смех!

Рустам нервно повел плечами, отгоняя внезапную дрожь.

– Последнее время мне стало казаться, что от нее пахнет мертвечиной. Знаешь, такой сладковатый запах с примесью формалина. На работе его совершенно не чувствую – привык. А когда нахожусь рядом с Лидкой, постоянно ощущаю этот запах, даже аромат ее духов этот запах не перебивает. Совсем нервы расшалились, – резюмировал он.

Рустам перехватил сочувствующий взгляд Бориса.

– Что смотришь? – с подозрением спросил он. – Не веришь? Думаешь, допился Рустам до ручки?

– Нет, не думаю, – сказал Борис. – Ты знаешь, я подумал над твоими словами и считаю, что ты прав: в городе действительно что-то назревает.

– Что, и тебя достало? – посочувствовал Рустам.

– Слишком много всего намешано в нашем городе, – сказал Борис. – Много, чего я не понимаю.

– Я знаю, что ничего не знаю, – подытожил Рустам.

– Именно так, – согласился Борис. – И это меня беспокоит.

Сначала Борис хотел рассказать Рустаму о своих открывшихся способностях, о тех видениях, которые к нему приходят, но, посмотрев на серого от бессонницы одноклассника, решил, что для материалиста-практика это будет слишком. Хватит с него неприятностей с женой.

– Присматривай за стариком, – на прощание сказал он Рустаму.

– Сделаю, что смогу, – заверил Рустам. – Но я не бог.

– Так и я не ангел.

– Я знаю, фратер, – сказал Рустам, – я знаю.

Глава одиннадцатая

У Роджера, как ни странно, было почти пусто. Только где-то в углу чирикали два туриста из страны восходящего солнца, да у стойки сидел гордый сын иерусалимских гор Фридрих Изаксон. Бармен был мрачнее тучи.

– Ну, и где все? – спросил у Роджера Борис.

– На стройке, – ответил за него Изаксон.

– На какой стройке? – удивился Борис. – Развитого капитализма?

– Очевидно, сейчас твои соотечественники или занимаются постройкой баррикад, или идут на приступ Института. Ну, а остальные наблюдают: бесплатный цирк, осталось только запастись попкорном. Эх, пропал мой бизнес, – сокрушенно вздохнул Роджер. – Сейчас начнется: революция, национализация, дегенерация…

– Так что случилось?! – не вытерпел Борис.

– Да ты, фратер, вообще мышей не ловишь, – сказал Роджер. – Для обывателя ты очень хорошо прикидываешься журналистом.

– Ну, вот, – притворно вздохнул Борис. – А кабанчик-то в чем виноват? Нет, чтобы налить усталому путнику кружку пива, да объяснить по-человечески, что происходит.

– Помните, я рассказывал вам про девочку, которую покусали черные сумасшедшие собаки? – спросил Изаксон. – Так вот, бедняжку отвезли таки в Институт, где ей за сутки сделали капремонт. Чито удивительно: не осталось никаких следов укусов.

– Так в чем же дело? – спросил Борис.

– Родители бедняжки утверждают, что им вернули не их дочь, – сказал Изаксон.

– Что значит – не их дочь? – не понял Борис.

– Это значит, что вместо дочери им подсунули кого-то очень на нее похожего, – пояснил Роджер. – Беда в том, что несчастные родители поделились своими подозрениями с другими горожанами, а те их поддержали. Более того: многие из твоих земляков стали утверждать, что их дети – вовсе не их дети, а двойники, на которых в Институте заменили их отпрысков.

– И вот теперь встревоженные орбинчане собрались на Старой площади, – продолжил Изаксон. – Не с вилами, конечно, но не исключено, что кто-то прихватил с собой парочку обрезов. Комиссар сейчас пытается их успокоить.

Попал Серафим, как петух в ощип, подумал Борис, а сам спросил Изаксона:

– А ты почему не там? Ведь это какой материал – из первых рук!

Журналист только хмыкнул, тряхнув блондинистыми кудрями.

– Нет уж, дорогой товарисч. Я-таки лучше здесь посижу. А ну как вдруг стрелять начнут: непременно попадут в Фридриха Изаксона. У нас еще по старой памяти во всем всегда виноваты евреи.

Да, подумал Борис. Прав белокурый труженик пера. У нас по старой памяти еще Великого Усача всех народов поминают как универсальное средство при любых напастях: типа падения нравов или дебош пьяного соседа за стенкой – “уж он-то бы навел порядок”.

Роджер поставил перед Борисом кружку пива.

– Есть свежие креветки, – сказал Роджер. – Будешь?

Борис согласно кивнул. Он вряд ли может что-либо сделать в этой ситуации, так что ему на площади делать нечего. Лучше подумать. Борис не спеша поедал креветки и размышлял.

Если верить в то, что Девилсон – сын главного оппонента Самого, то все предположения, даже самые нелепые, прекрасно вписываются в эту логическую рамку. Ну, в антихриста я еще могу поверить, но объяснение возникновения моих сверхъестественных способностей звучит уж очень дико. Если я ангел, как уверен старик Христопродатис, кстати фамилия для Агасфера Батьковича самая подходящая, то почему я ничего о своем ангельском прошлом не помню? Ангелы вроде бы существа бестелесные. А если я ангел, что – все мои способности заключаются в умении читать чужие мысли, часто не моей воле, и управлять летающими стаканами? И что я еще могу? Может, мне достаточно просто пожелать. Кстати – можно попробовать. Только что пожелать? На ум пришла игривая мысль: восстановить девственность всем проституткам города Орбинска. То-то они удивятся. Хотя, чушь, конечно. Не станешь же у всех проверять – исполнилось твое желание или нет. Надо попробовать пожелать что-то попроще. Как гласит известное изречение, в желаниях нужно быть осторожней – вдруг они сбудутся. Вот, возьмем это пиво, Борис посмотрел на свою кружку. Нет, оно не то чтобы теплое, но недостаточно холодное. Борис закрыл глаза и представил себе эту кружку уже запотевшей, пиво почти ледяное. Когда он открыл глаза, так оно и было. Борис приложился к кружке и сделал большой глоток: великолепно! Он поймал взгляд Изаксона.

– Теплое, как моча, – прокомментировал собрат-журналист отхлебывая из своего бокала.

Разочаровывать Борис его не стал. Что бы еще такого пожелать, подумал он. И тут ему в голову пришла удачная мысль.

– Слушай, Роджер, – обратился Борис к бармену, – ты недавно говорил, что у тебя испортилось большое количество мороженной курятины.

– Совершенно точно, – мрачно сказал Роджер, – двести килограммов псу под хвост.

– А с чего ты решил, что она испортилась? – спросил его Борис.

– Она воняла сероводородом или чем-то еще.

– Если курица пахнет сероводородом, значит, она порченная? – спросил Борис.

– А чем должна пахнуть испорченная курица: “Шанелью”? – съерничал Роджер.

– Я не знаю, – сказал Борис. – Но это не повод выкидывать двести килограммов курятины.

– А я ее не выкидывал, – сказал Роджер. – Морозильник починили. Она там и лежит. Может быть, продам кому-нибудь на корм собакам.

– Слушай, – Борис изобразил на лице крайнее простодушие, – может быть, она и не испортилась.

– Что ты хочешь сказать? – Роджер обратил на Бориса злой подозрительный взгляд.

– Ну, я где-то читал, – сказал Борис, – что если курятину переморозить, то она в правду начинает попахивать. Но если ее до конца разморозить, например в микроволновке, то она приобретает нормальный запах и вкус.

– Ты что: меня за дурака держишь, фратер? – спросил Роджер.

– Ничуть, – Борис из-за всех сил старался быть невозмутимым. – Просто я хочу сказать, что курятина, которую ты посчитал испорченной, вполне может быть пригодной для употребления в пищу.

Роджер по-прежнему сверлил Бориса подозревающим взглядом.

– Сегодня ведь не первое апреля? – спросил он Фридриха.

– Насколько я знаю: нет, – ответил тот.

– Ладно, фратер, – Роджер свирепо зыркнул на приятеля. – Но учти: если это шутка, то очень плохая.

И он скрылся за дверью позади стойки.

Теперь надо представить двести килограмм хорошей мороженной курятины, подумал Борис. Хорошо бы еще знать, как она выглядит. Интересно, почему эти способности открылись только сейчас, – продолжал размышлять он. Ведь не для того же чтобы охлаждать пиво и спасать Роджера припасы. Знать бы еще, как использовать эти способности, а то сдуру можно черт знает чего нагородить. Если жизнь ангела не застрахована от ошибок, то стоит ли менять шило на мыло?

Из кухни появился торжествующий Роджер. В руке как боевое знамя он держал сырую куриную ляжку.

– Ты оказался прав, фратер! – заорал он. – Абсолютно нормальное мясо!

Физиономия его сияла.

– С меня ужин и выпивка, – объявил Роджер. – И не спорь. Ты мне сэкономил кучу франков.

– Я и не спорю, – вяло отозвался Борис.

– Фридрих, ты как свидетель тоже в числе приглашенных, – сказал Изаксону Роджер. – Надеюсь, курица – это кошерная птица. К тому же ее убили электротоком на птицефабрике. Она даже крякнуть не успела.

– Роджер, курицы кудахчут, а не крякают, – тут же поправил его Борис.

– Да ладно тебе, – сказал Роджер. – Фридрих меня понял. Как вы относитесь к хорошей выпивке и жареному цыпленку на закуску?

– Премного вами благодарен, – церемонно отозвался журналист. – Я не являюсь ортодоксом нашей веры, и, как китаец, потребляю в пищу почти все то, что создал на наше благо господь. Читоб я так был здоров.

– Вот и славно, – сказал Роджер. – Завтра вечером я вас жду. Хотя вы и так каждый вечер здесь, старые пьянчуги.

– Ну, насчет “старых” ты хватил, – сказал ему Борис.

– Насчет “пьянчуг” тоже, – добавил Изаксон.

– Ладно, ладно, – сказал Роджер. – Можно подумать передо мной воспитанницы института благородных девиц. Кстати, о девицах. Ты будешь с дамой? – спросил он Бориса.

Не успел Борис ответить, как его окликнули.

– Борис Ласаль?!

Борис повернулся. Перед ним стоял парень: белые джинсы, белая майка, ослепительно белая рубашка с закатанными рукавами, бронзовый загар, сам он высокий, широкоплечий, стройный, отлично скроенный. Как показалось Борису, вылитый Антонио Бандерас. Нет, не тот седой как лунь морщинистый дядька, король Лир, каким его знают сегодня, а тот красавчик, каким он был лет тридцать-сорок назад – “тринадцатый воин”. На вид ему лет двадцать, не больше. Лорна от таких молодцов просто балдеет. Парень стоял, бесцеремонно разглядывал Бориса, а в его взгляде читалась плохо скрытая агрессия. У Бориса он моментально вызвал острое чувство неприязни.

– Чем обязан, молодой человек? – спросил он его.

Парень продолжал смотреть на Бориса все так же презрительно вызывающе. Борис ответил ему спокойным взглядом, в котором, по его мнению, должно читаться превосходство мудрого, еще сильного Акелы перед щенком-однолетком, решившим вдруг показать клыки. Пикировка взглядов продолжалась около минуты. Наконец, парень заговорил.

– Седина в козлячую бороду, Ласаль, похотливый бес в ребро. Ты слишком старый для нее.

Борис покосился на Роджера. Тот ухмылялся: “Кто там у нас не старый?”. Изаксон с любопытством смотрел на начинающуюся разворачиваться баталию: “Чито у вас тут интересного происходит?”

– Ты о чем это, парень? – спросил парня Борис.

– Оставь Нику в покое, – пояснил красавчик. – Эта девушка не для тебя.

Очевидно, парень ждал, что его соперник тут же ринется в бой, но вместо этого Борис, изобразив удивление, спросил:

– А ты кто?

– Я?! – опешил красавчик. – Я – Эрик!

– Эрик? – недоумение на лице Бориса казалось вполне натуральным.

– Да, Эрик! – рявкнул красавчик. – Жених Ники.

– А-а, – разочарованно протянул Борис. – Эрик.

Я-то думал, что это “Ого-го”, говорил его вид, а это всего лишь “Тьфу ты, на ты”. Ничего не говоря, он повернулся к Эрику спиной. Борис знал, что делает. По совести говоря, надо было поговорить с парнем, так сказать, выяснить отношения, поставить точки над “и”. Но ему очень хотелось подразнить этого самоуверенного болванчика. А просчитать его реакцию было не так сложно. Самым большим оскорблением для такого типа было вообще не обращать на него внимания.

– Так на чем мы остановились? – спросил Борис Роджера.

За его спиной раздалось сердитое сопение. Очевидно, Эрик уже рыл копытом землю.

– Фридрих, – обратился Борис к своему собрату журналисту, – вы вроде-бы хотели рассказать анекдот.

– Анекдот? – не понял журналист.

– Ну да, – Борис выразительно посмотрел на Изаксона. – Анекдот.

– А, ну, да. Конечно, – поддержал Бориса Изаксон. – Так вот:

За спиной Бориса сердитое сопение перешло в сдавленное рычание.

– Приходить Абрам к раввину и говорит…

Досказать анекдот Изаксон не успел. Его глаза были направлены куда-то назад, за спину Бориса. Борис резко повернулся и увидел летящий ему в голову кулак разъяренного псевдовикинга. Поднырнув под удар, он успел отскочить в сторону и приготовился к обороне. Роджер хотел вмешаться в конфликт, но Борис бросил на него выразительный взгляд: не лезь – сам справлюсь.

– Мебель мне не поломай, – проворчал Роджер. – Платить будешь из своего кармана.

Эрик оказался очень резвым парнем, видимо, он где-то нахватался навыкам рукопашного боя, так что, если бы не слепящая его ярость, Борису пришлось бы туго. Он успел увернуться от сильного хука слева, когда пропустил мощный удар в солнечное сплетение. Казалось, что он столкнулся с локомотивом. Дыхание у него перехватило, и если бы не его умение держать удары, то Борис бы сейчас лежал на полу. Видя, что его удар достиг цели, Эрик с удвоенной энергией кинулся на своего противника. Борис переводил дыхание, уходил то влево, то вправо и понемногу приходил в себя. Японцы вовсю щелкали затворами фотоаппаратов. Наконец, продемонстрировав обманный хук справа, Борис заставил Эрика открыться, и со всей силой, на которую был способен нанес мощный оглушающий удар в лоб. В глазах Эрика потемнело, он пошатнулся, руки его опустились. Борис подскочил к нему и одним движением сдернул рубашку с его плеч на запястья, тем самым лишив своего противника возможности поднять руки, а затем хлесткими ударами стал наносить звонкие пощечины.

– Будешь еще хамить, мальчишка?!

Бац! Голова Эрика мотнулась вправо.

– Будешь уважать старших?!

Бац! Голова Эрика мотнулось влево.

– Кулаками махать научился – научись разговаривать!

Пощечины на обалдевшего Эрика сыпались градом. Сопротивляться он не пытался, а только пятился назад.

Наконец Борис решил, что с него хватит.

– Хочешь драться – иди на ринг! – с эти напутствием Борис вытолкал парня на улицу. Закрыв за ним дверь, он направился к стойке.

– Ну, что? Получил свое, старый ловелас? – ухмыльнулся Роджер.

– Да, старею, наверное, – согласился Борис. – Удар у этого парня будь здоров.

– Думаешь, он не вернется? – спросил Роджер.

– Не знаю, – пожал плечами Борис.

– Я бы на твоем месте был бы осторожней. Я видел, как этот мальчишка разговаривал с твоими доброжелателями: с этим как его… Зигмундом, и этим вторым амбалом.

– Бог не выдаст – свинья не съест, – беспечно махнул рукой Борис.

– Роджер прав, – поддержал бармена Изаксон. – Взгляд у этого молодого человека нехороший, какой-то шальной. Я б таки поостерегся: у этого мальчишки темперамент Отелло.

– И удар Мухаммеда Али, – добавил Роджер.

– Не боись, – успокоил друзей Борис. – Живы будем – не помрем. Ну, я пошел. До встречи, фратеры.

Квартира Бориса прямо с прихожей встречала нехолостяцкой чистотой. Из кухни доносились соблазнительные запахи. Первые перемены в его быту Борис заметил сразу: из прихожей куда-то исчезли его домашние тапочки. Когда-то это была хорошая комнатная обувь из натуральной кожи, но со временем она потеряла внешний вид, протерлась почти до дыр и, наверное, из всех тапочек мира это были тапочки-долгожители, им было лет пятнадцать, не меньше, абсолютный рекорд среди своих комнатных собратьев. Их вполне можно было выставлять в музее или заносить в книгу рекордов Гинесса. Но Борис не торопился их выбрасывать. Нет, он не был Плюшкиным. Просто он любил старые вещи. Со временем они становились ему почти родными. У него еще имелась пара растянувшихся до огромных размеров свитеров, две рубашки: одна байковая, другая фланелевая, которым было лет по десять, три пары стоптанных кроссовок, и он продолжал носить все это с понятным ему одному удовольствием. Посмеивающимся над ним приятелям Борис говорил, что эти вещи лучше льнут к его телу, ему в них уютней. Себе же он объяснял, что те вещи, которые долго носишь, как бы пропитываются твоей энергией, твоим биополем, становятся как бы твоей второй кожей. Поэтому женщины так любят поутру надевать рубашку своего мужчины, чувствовать тепло и энергию его тела.

Зайдя в квартиру, Борис, недолго думая, сделал то, что не раз видел в кино.

– Милая, я дома! – позвал он.

Из кухни появилась Ника. На ней были очень короткие джинсовые шорты и белый топ. Она подошла к Борису и поцеловала его.

– Кушать будешь? Ты голоден? – спросила Ника.

– Голоден как волк, – сказал Борис, целуя ее. – А чем у нас сегодня кормят?

– Мой руки и садись за стол, – скомандовала Ника.

– Мне бы и душ не мешало принять, – сказал Борис. – Откуда сей соблазнительный наряд? – спросил он, окидывая ее голодным взглядом.

– Ходила домой, – ответила Ника. – Хоть мне и нравится ходить в твоих рубашках, но на улицу в них не выйдешь.

– Да? – спросил Борис из ванной. – А что сказала твоя мама?

– Ее не было дома. Она в Институте – делает себе лицо, омолаживается.

Пока Борис самозабвенно плескался в ванной, Ника накрывала на стол.

Хорошо, когда возвращаешься домой, а тебя там кто-то ждет, думал Борис. Накрытый стол, чистые носки и отглаженные рубашки. Но ради этого не обязательно было кружить голову девчонке. Можно было нанять домохозяйку. Если осточертело одиночество можно завести собаку. Хотя тоже не выход. Я постоянно в разъездах. Домработницу можно рассчитать, а вот что делать с собакой? А ведь Ника не собака. И не Лорна, которая претендует только на постель. У тебя будет только одно оправдание, фратер, сказал Борис сам себе. Если ты сделаешь эту девочку счастливой.

Когда Борис вышел из ванной, стол был уже накрыт.

– Откуда это великолепие? – спросил Борис, сглатывая слюну.

На столе стояли тарелки с окрошкой на настоящем домашнем квасу, горка аппетитных котлет и салат из свежих овощей.

– Ходила на рынок. Надо же чем-то кормить своего мужчину, – улыбаясь, сказала Ника.

– А я твой мужчина? – так же улыбаясь, спросил Борис.

Про себя он еще раз поразился тому чувству легкости, которое его охватывает, когда он находится рядом с ней.

– Учти, я жуткая собственница, – сурово-напускным тоном сказала Ника.

– Теперь мне кажется, что я тоже, – сказал Борис.

Борис с аппетитом поедал приготовленные Никой окрошку с котлетами, а Ника с довольной улыбкой наблюдала за своим мужчиной.

Поев, Борис отодвинул от себя тарелку.

– Спасибо, малыш, – сказал он. – Все очень вкусно.

Борис потянулся за сигаретами. Закурив, он подошел к открытому окну.

– Так как мы выяснили, что мы оба собственники, я хочу тебя спросить: ты знаешь некоего Эрика?

Судя по изменившемуся выражению ее лица, Эрика она знала. И достаточно хорошо. Ника уже больше не улыбалась.

– Значит, он тебя нашел, – сказала она. – Хотя я просила его не вмешиваться в мою жизнь.

– Кто он?

Борис закурил.

– Просто друг, – Ника немного потупила взгляд.

– Просто друг? – спросил Борис. – Похоже, он так не считает. Мне он сказал, что он твой жених.

– Да, я знаю, – сказала Ника. – Он так считает, но между нами ничего не было.

Она перехватила взгляд Бориса.

– Нет, правда. Он ухаживает за мной еще с седьмого класса. Его и мой отец – старые друзья, так что я его знаю с самого детства. Я и Эрик учились в одной школе, и он на три года меня старше. Всех мальчишек, которые пытались за мной ухаживать, он избивал. Мы из-за этого часто ссорились. И вот сейчас он вбил себе в голову, что он мой жених. И мать поддерживает его в этом. Это она позвонила Эрику и вызвала его сюда.

– Он что, и сюда приходил? – спросил Борис.

– Да, практически сразу, после того как ты ушел. Позвонил в дверь, я открыла.

По телу Ники пробежала внезапная дрожь.

– Когда он увидел меня в твоей рубашке, у него были такие глаза, что я думала, что он меня ударит. Глаза у него были как у сумасшедшего. Он все спрашивал, где тебя найти. Я сказала, что не знаю, просила тебя не искать.

– Он нашел меня в баре, – сказал Борис. – И он был в ярости. Что ты ему сказала?

– Что люблю тебя, – ответила Ника. – И что выхожу за тебя замуж.

Ника взглянула на Бориса. Он был невозмутим.

– Но это я просто так сказала, – начала она оправдываться, – пришлось соврать, чтобы он отстал.

Борис затушил сигарету.

– Так в чем вранье, малыш? В том, что ты меня любишь или в том, что ты выходишь за меня замуж?

Нет ничего банальней, чем такое обращение к любимой женщине как “малыш”. Миллионы мужчин называют своих возлюбленных малышами, крошками, маленькими и тому подобными уменьшительными эпитетами. Подобными обращениями изобилуют романы, детективы, мыльные оперы и мировые блокбастеры. Это пошло, безвкусно и совсем не комильфо. Так, по крайней мере, раньше думал Борис. Но теперь он стал понимать своих собратьев. Раньше Борису никого не хотелось называть малышом. Но для Ники ему захотелось быть защитником, опорой и той самой каменной стенкой, за которую можно спрятаться. А Ника выглядела столь хрупкой, а иногда и беззащитной, что обращение “малыш” появлялось само собой и звучало вполне естественно и непринужденно.

Сейчас Ника выглядела как маленькая девочка, которую застали за тем, что она залезла без спроса в домашнюю конфетницу.

– Ну, замуж ты мне не предлагал, тут я соврала. – сказала она.

Ника немного помолчала, затем сказала.

– Но я соврала только в этом. Я люблю тебя, Борис.

– Я тебя тоже люблю, малыш, – сказал Борис.

Он подошел к Нике и снежностью поцеловал ее. О том, что он только что произнес три самых банальных в мире, слова Борис даже не думал.

Остаток дня они провалялись в постели, смотрели старые фильмы, болтали и любили друг друга. Когда наступила ночь, Ника уснула. Борис сидел на кухне, курил и рисовал на старом “Орбинском вестнике” замысловатые узоры, кружочки, стрелочки отображая на бумаге усиленный мыслительный процесс. В голове Бориса как бродячие собаки ворочались неприкаянные мысли.

Они договорились уехать послезавтра, сначала в гости к его родителям, затем куда-нибудь на взморье. Туда, где тепло, но есть много соленой воды: море или океан – все равно. Хватит – засиделся он в Орбинске. Только Ника должна будет поставить в известность Алису, и на следующий день – фьить – их здесь уже не будет. Только вот правильно ли он делает? “Ты всегда в ответе за тех, кого приручил”. Придумал это один французский летчик, и все кому не лень за ним повторяют, как попки. Если по совести, не привык Борис за кого-то отвечать, кроме как за самого себя. Любовь приходит и уходит, как известно, а груз ответственности остается, думал Борис. Это сейчас я для нее самый умный, самый любимый и единственный. А ну, как подрастет девочка, да начнет оглядываться по сторонам. Это сейчас ее интересуют зрелые мужчины, а потом, когда тебе перевалит за сорок, и ты обрастешь жирком, будешь ли ты, фратер, ей столь же интересен как сейчас, спрашивал себя Борис. Если по совести, не ответственности ты боишься, сказал Борис сам себе, а того, что в один прекрасный день тебе могут дать отставку. Как обычно Борис-скептик вел спор с Борисом-оптимистом и с самой молодой своей сущностью, Борисом-романтиком. Естественно, романтик был на стороне оптимиста, но доводы скептика были более убедительны. Да еще иногда в нем просыпался Борис-циник и, откровенно потешаясь над двумя своими собратьями, ввертывал в разговор пару едких фраз. Самое сложное было то, что Верховным судьей в этом споре был тоже он – Борис Ласаль, и решение принимать надо было ему же. Борису-романтику очень нравилась легенда о своей второй половинке, которую ищет любой человек. Поиск любви – это долгий путь к себе, говорил он. Только вот беда, что этот путь может занять всю жизнь, усмехался циник. Никто не застрахован от ошибок, возражал оптимист.

Это могло продолжаться долго, но шизофренический спор нескольких Борисов был прерван какими-то звуками. Борис прислушался. Так и есть. Сквозь открытое настежь окно доносились звуки перестрелки. Стреляли где-то далеко, за городом. Дробный звук “калаша” смешивался с треньканьем американских автоматических винтовок. Судя по звуку, “калаша” было два, а вот винтовок намного больше. И огрызались они весьма яростно. Борис уже чуть было не рванул в комнату за одеждой, но в последний момент передумал. А ну их всех к черту, подумал он. Без меня разберутся. Пусть доблестный комиссар волнуется, у него должность такая. Мне есть за кого беспокоиться. Да и пока я доеду, там все уже закончится: численный перевес, несомненно, на стороне американского оружия. И действительно через пару минут все стихло. Борис зашел в комнату. Ника спала. Дыхание ее было глубоким и размеренным, на губах застыло легкое подобие улыбки. Борис подошел и лег рядом. Ника не просыпаясь, обняла его, уткнувшись носом в плечо, и тихонечко засопела. И тут Борис понял, что хочет заботиться о ней, хочет быть в ответе за нее, что бы это не принесло ему в будущем. Решение пришло само собой. Куда-то делся спящий в нем циник, молчал восторженный романтик. Борис был наедине с собой, рядом спала любимая женщина. Чего уж проще? К нему пришло спокойствие и твердая уверенность в том, что все у них будет хорошо. С этой мыслью Борис уснул. За окном светало.