Текст книги "Серый ангел (СИ)"

Автор книги: Олег Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Глава седьмая

Играли что-то до боли знакомое. Что-то из времен его юности, даже детства. Незамысловатый мотив, нехитрые стихи дворового сочинения середины семидесятых прошлого века. За нестройным бренчанием Борис узнал почти забытые слова. ”В прекрасном замке короля, с его прекрасной королевой…” Несогласованные друг с другом строчки рассказывали о мезальянсе неизвестной королевы и придворного шута. Интрижка происходила за спиной короля – носителя “твердых парных выростов на голове” таких же, как “у многих современных копытных”. И все бы у вышеупомянутых королевы и шута было бы шоколадно, если бы об этом несанкционированном безобразии не узнал вышеупомянутый король, и не устроил шуту “прекращение жизнедеятельности организма и необратимое прекращение физиологических процессов” посредством палача. Такие дела, фратер. При этом предполагалось, что все слушающие эту песню должны жалеть ренегата-шута и бедняжку королеву, но Борис почему-то всегда больше сочувствовал обманутому королю.

Рельеф ущелья был довольно извилист, через каждые двадцать-тридцать метров река в этом месте делала поворот то вправо, то влево, ограничивая видимость для любопытствующих экскурсантов. За очередным поворотом Борису и Нике представилась следующая картина.

Перед одним из входов в катакомбы расположилась интересная по внешнему виду компания. Человек двадцать мальчишек и девчонок от пятнадцати до двадцати лет, несмотря на жару, расположились вокруг костра, в худосочной тени растущих акаций. Неподалеку было разбито несколько палаток. Несмотря на принадлежность к тому или другому полу все были одеты в голубые затертые джинсы, отличающиеся только размером и количеством заплаток. Рубашки и футболки выделялись немыслимой пестротой, равно как и прически юных отшельников. Борис с Никой подошли поближе. Несколько человек просто валялись на спальных мешках в купальниках и плавках, принимая воздушные ванны. Четверо подростков азартно резались в карты, один играл на гитаре, другой долговязый юноша сидел в позе лотоса и видимо медитировал. Почти все курили сигареты, а в воздухе явственно витал запах марихуаны. Девица с прической “взрыв на макаронной фабрике” читала довольно толстую книгу. Бросив взгляд на обложку, Борис с огромным удивлением увидел что это “Капиталъ” Карла Маркса. Типичные битники, подумал Борис. Пацифизм, буддизм, пофигизм и инфантилизм: намешено всего по чуть-чуть. “Человек человеку друг, товарищ и брат” и “Make love, not war!” Правда, выглядели они все же опрятней, чем их предшественники – хиппи семидесятых. Но их лексикон… Между собой они разговаривали так, что первые несколько минут их невозможно было понять. Для профессора Эренбурга это был настоящий лингвистический Клондайк. Пока Борис тщился понять язык современных мумбо-юмбо, Ника с интересом разглядывала это подобие интернационального табора.

– Всем привет! – поздоровался со всеми Борис.

– И тебе здравствуй, благ хома, – ответил ему рослый брюнет лет двадцати. Кроме джинсов на нем была майка-сеточка, под которой выигрышно прорисовывались его рельефные мускулы. Тело его было покрыто бронзовым загаром, как будто он регулярно посещал солярий. Подойдя ближе, Борис отметил, что у брюнета пронзительно синие глаза. Таких молодцов Лорна называла генетическими уродами, хотя Борис догадывался, что у нее просто слабость к синеглазым брюнетам.

– Мы вам не помешаем? – вежливо спросил Борис.

– Ласка жаловать в нашу общность, – ответил брюнет. – Мы однообразно рады благим хомам, которые приходят к нам с чистым разумом. Меня зовут Корин.

Борис напряг свои филологические способности и быстро сообразил, что “хома” – это от латинского “homo”, то есть человек, а “благ хома” – это добрый человек.

– Меня зовут Борис, – представился он. – А мою спутницу Ника.

Корин посмотрел на Нику и широко улыбнулся, показав белые безупречные зубы.

– Ласка жаловать, Ника. Будь моей сестрой.

Вторая часть приветствия совсем не понравилась Борису. Внезапно он почувствовал раздражение. Красавчик, подумал он, глядя на синеглазого Аполлона. Не хватает только лука и кифары. Борису и Нике предложили раскладные стульчики и довольно прохладное пиво. Затем Корин представил Борису и Нике всю свою группу. Девица, читающая Карла Маркса, отзывалась на псевдокитайское Мань-Ань, что в оригинале, наверное, звучало как Марианна или Анна-Мария, а медитирующий парень обозначился Маркусом.

– Так у вас здесь пикник, вечеринка или что-то в этом роде? – спросил Борис.

– Теперь это наш кров, серьезно сказал Корин. – Мы ушли из сити, чтобы создать здесь свою общность, и каждый благ хома может прийти сюда и стать нашим братом или сестрой.

– А чем в городе-то плохо? – спросил Борис.

– В сити ныне жить жутно, – сказал Корин. – можно потерять свою соулу.

Ага, “cоула” это, наверное, душа, – догадался Борис.

– Насколько я знаю, душа бессмертна, и забрать ее может только господь бог, – возразил он.

– Мы далеки от христианских догм, – сказал Корин, – хотя, на некоторые вещи мы бачим похожно. Вы фамильярны с отцом Варламом? – спросил он.

– Не очень близко, – сказал Борис. – Я его лучше знал, когда он был просто Валеркой. Но это было давно.

– Отец Варлам в одном прав. Тьма расползается по городу, она заполняет вас изнутри, вытесняя соулу. Мы ушли из сити, чтобы не обратится в таких же пустышек, как наши братья и сестры, что остались там.

Обычный конфликт поколений, подумал Борис. Юношеский нигилизм. Авангард контрокультуры. Куда романтичней быть изгоем общества, чем отчепослушным молодым человеком.

– Даже если вам не нравится тот образ жизни, который, как вам кажется, навязывают, совсем не обязательно так коверкать свой язык.

– А вам лепно, как шпрехают эти болванчики из “Зоны риска”? – спросил Корин. – Вы их видели?

– Видел, – сознался Борис.

Корин посмотрел ему в глаза и сказал.

– И вам они по нраву?

Борис тут заметил, что все мальчишки и девчонки оставили свои занятия и прислушиваются к их разговору, постепенно подтягиваясь к их кругу. Даже долговязый Маркус прервал свое путешествие в астрал и обратил на них свое внимание.

– По крайней мере, они не употребляют наркотики – сказал Борис. – А это несомненный плюс. Да и выглядят они благообразней.

Тут разговор вмешалась юная поклонница основоположника научного коммунизма, представленная как Маняня.

– Чисто буржуазное восприятие, господин Ласаль. Вам даже не хочется знать, что скрывается за этим внешним лоском. Главное – чтобы костюмчик сидел. Главное – чтобы вас не беспокоили и дали вам вести ваш привычный обывательский образ жизни: есть, пить и размножаться в свое удовольствие.

Весьма эмансипированная молодая особа, подумал Борис.

– И что, по-вашему, скрывается за этим лоском? – спросил он.

– Бездушие, безволие, безответственность, – категорично резюмировала девушка.

– Предположим, – сказал Борис. – А откуда вы меня знаете?

– Отец смотрит ваши репортажи и считает вас самым объективным журналистом, – ответила Марианна. – Но мне кажется, вам следовало бы обратить внимание на другие социально значимые проблемы, а не циклиться только на военной тематике. Вы прямо-таки певец войны.

Девушка говорила весьма лестные вещи, но ее тон свидетельствовал о том, что она категорически не согласна с суждениями своего отца.

– А как зовут вашего почтенного родителя? – осведомился Борис.

– Морару, Серафим Морару, – небрежно сказала Марианна.

Вот тебе раз, подумал Борис. Дочь комиссара полиции – идеолог молодежной оппозиции. Не слабо: Маняня – предводитель команчей. Бедный папенька: его карьера под угрозой. Если Серафим Натанович не может навести порядок в своей вотчине, а именно вернуть в лоно семьи собственную дочь, то что он может вообще.

– А вам не кажется, что вы должны яснее выражать свою позицию. Ваша позиция – позиция страуса. Если вы не довольны тем обществом, в котором живете, так улучшайте его: добрыми делами, добросовестной работой и личным примером, наконец. Вместо этого вы бежите в пещеры.

То, что говорил Борис, не совсем соответствовало тому, что он думал. Используя известные фразеологизмы, можно было сказать, что он высказывал ложные умозаключения непарнокопытной самки семейства лошадиных необычного окраса, а также порол чушь и нес ахинею. Но не призывать же, в самом деле, этих мальчишек и девчонок на баррикады.

– Ударили по одной щеке – подставь другую. Спасибо, мы это уже проходили, – в разговор вмешался парень со звучным римским именем Маркус. – Нас пытаются при помощи какой-то волшебной палочки превратить во что-то аморфное. Но мы не хотим этого. Мы никому не мешаем – мы просто ушли. Так оставьте же нас в покое. А то приходите сюда как в зоопарк. Мы все здесь как раз самые нормальные: со своими недостатками и достоинствами, а не социально реабилитированные мармеладные ангелочки.

Бутылка пива в руке Бориса довольно быстро нагрелась и то, что в ней осталось, пить было совершенно невозможно, поэтому он просто поставил бутылку на землю. Ника к своему пиву даже не притронулась. За все это время она не проронила ни слова.

– Я так понимаю, вы здесь не страдаете от недостатка внимания и отсутствия гостей? – спросил Борис.

– Никак, – ответил Корин. – То полицисты наезжают, то отче Варламус, то чьи-нибудь родяки нагрянут с гостинцами и уговорами.

Борис понимал, что каждое новое поколение выдумывает свой собственный язык, но этот жаргон, который употреблял Корин, казался ему черезчур вычурным, он просто резал ему слух. Раньше родителей именовали предками, стариками, шнурками, родаками, на худой конец, но не родяками же. Звучит как нечто насекомообразное.

– Приезжают, уговаривают, плачут – портят гармонию, – продолжал Корин. – Но хуже прочих вайтшоты.

– Кто? – не понял Борис.

“Вайтшоты” – белорубашечники, – пояснил Маркус. – Этакая смесь нацистов-антиглобалистов. Разве вы их не встретили, когда шли сюда? У них здесь нечто вроде генерального штаба. Они наши соседи, но презирают нас и досаждают нам, как только могут. Пугают наших девушек, прячут наши продукты. Называют нас предателями своего народа. А два дня назад приезжали два каких-то бугая с явно выраженным немецким акцентом. Пытались нас отсюда выгнать, да не вышло. Мань-Ань одному из них, самому здоровому, все лицо ногтями исполосовала.

Да, подумал Борис, не везет доброму немецкому молодцу Сигмунду Кингконговичу. В одном месте Гуманоиду физиономию расцарапали, в другом получил по придаткам.

Столько неудобств, чтобы быть независимыми, – заметил он. – А не тянет к привычному для вас комфорту, к семейному уюту? Дома нас пытаются отправить на вправление мозгов в Институт, отчего мы и сбежали, А здесь у нас не так уж плохо. Можете убедиться сами. Идемте, я покажу наше обиталище.

Маркус поджег от костра уже готовый факел и повел Бориса в глубь тоннеля. В общем, внутри не было ничего необычного. Комната мальчиков, комната для девочек, склад, матрацы, спальные мешки – весьма спартанские условия. И везде свечи, свечи, свечи – средневековая романтика, компенсирующая отсутствие комфорта.

Если вы журналист, как говорит Марианна, – сказал Маркус, – то напишите, что мы здесь в порядке. Не колемся наркотиками, не занимаемся групповым сексом, не состоим ни в какой секте. Пусть успокоятся и оставят нас в покое. Вряд ли кто-то прислушается к моему мнению, – сказал Борис. – Невозможно заставить родителей отказаться от опеки над своими детьми. Ведь ими движут лучшие побуждения.

– Возможно, – согласился Маркус. – Но лучше они бы оставили нас в покое.

Внутри тоннеля было градусов на десять прохладнее, чем снаружи, и когда Борис вышел на воздух, щурясь от яркого солнца, его лоб моментально покрылся испариной.

Если вы не огнепоклонники и не пироманы, то костер в такую жару – это дань романтике, я полагаю? – спросил Борис.

– Собаки, – сказал Маркус, – они боятся огня.

– Собаки? – не понял Борис.

Пару недель назад в округе появились здоровенные черные твари, размером с теленка, – сказал Маркус. – Злобные и наглые. До смерти напугали наших девчонок. Правда, появляются они преимущественно ночью, но иногда их можно заметить и днем. Даже вайтшоты их боятся. Они уже зарезали несколько овец у местных пастухов. Но никто до сих пор не знает, откуда они взялись и где они прячутся днем. Собаки Баскервиля, – сказал Борис.

Эту шутку Маркус не понял, что наводило на мысль, что с творчеством сэра Конана Дойля он знаком не был.

– Не знаю какой они породы, но у меня от этих псов мороз по коже, – сказал он.

Когда Борис вернулся с Маркусом к костру, Ника вела оживленный разговор с Марианной. Обе улыбались, и было похоже, что общение друг с другом доставляет обеим удовольствие.

– Ника, будем возвращаться? – спросил ее Борис.

– Давай еще побудем здесь, – попросила Ника. – Здесь так интересно.

Ника находилась в легком возбуждении: глаза ее блестели, и улыбка ее была такой счастливой, что Борис немедленно сдался.

– Хорошо, – согласился он. – Если ты хочешь, побудем здесь еще.

– Может, партию в шахматы? – предложил предупредительный Маркус.

– Лучше в карты, – сказал Борис.

– Вы в белот играете?

Играю ли я в белот? – переспросил Борис. – Да перед вами чемпион Орбинска по игре в белот двадцать седьмого года, – самодовольно сказал он. Тем лучше, – сказал Маркус. – Приступим.

К ним присоединился Корин и еще какой-то долговязый паренек, имя которого Борис не запомнил. Было сыграно пять партий, играли каждый сам за себя. То ли Борис давно не играл, то ли его противники по игре были не промах, но три партии из пяти Борис проиграл с наименьшим счетом. Не смотря на это, Борис находился в прекраснейшем расположении духа. Откуда-то принесли холодное пиво и бутерброды. Через некоторое время он привык к странному жаргону Корина, а еще через час он стал сам ввертывать в разговор словечки из их лексикона. Борис чувствовал себя легко и непринужденно. Он даже рассказал пару анекдотов, которые были встречены общим одобрительным смехом. Вскоре Борис понял, даже скорее почувствовал, что он принят в их среду, в их микромир юных отшельников. Эта мысль была ему приятна. Когда Борис в очередной раз посмотрел на часы, то они показывали девять вечера.

– Нам пора возвращаться, – сказал он Нике.

Прощание было более теплым, чем прием. Корин надел на шею Нике что-то вроде амулета, какое-то плетение из тоненьких кожаных полосок, и поцеловал ее в щеку.

– Ласка просим в нашу общность, – сказал он.

Очень мило, кисло подумал Борис. Он попрощался со всеми парнями за руку, и они пошли обратно к машине.

– Хорошие ребята, – сказала Ника.

В ответ Борис неопределенно хмыкнул.

– Ты им понравился, – добавила она.

– Я польщен, – сказал Борис с легкой иронией. Но на самом деле ему было приятно. В целом ребята ему понравились, они ему напоминали его самого – Бориса Ласаля, образца 203… года. Только сейчас ему хотелось думать, что по сравнению с ними он выглядит не очень старым. Как назло, в голове почему-то закрутился-заглючил запиленным винилом известный романс “Отцвели уж давно хризантемы в саду”. Но, черт возьми, какое радужное настроение. Несомненно, общение с юным поколением благотворно влияет нервную систему.

Пока Борис и Ника шли к машине, заметно стемнело. В этих краях в мае темнеет поздно, но быстро: только что было светло, как днем, и через пять минут уже черно, как на квадрате Малевича. Борис даже пожалел, что не захватил с собой фонарь. Впереди что-то темнело, и он надеялся, что это оставленный на выпас “Росинант”.

– Стой! Кто идет?!

Голос из темноты принадлежал человеку, который привык отдавать приказы. Услышав такой голос, хотелось немедленно встать по стойке “смирно” и отдать честь.

– А кто спрашивает? – спросил Борис.

– Вопросы задаем мы, – одернул его голос. – Не двигаться! – приказал он.

В лицо ударил ослепительный свет электрического фонаря. Борис встал, загородив собой Нику. Памятуя о происшествии возле Института, он приготовился к силовому развитию событий. Но, как оказалось, он напрасно беспокоился.

– А-а, это вы, господин Ласаль? Прошу прощения.

Луч фонаря спустился ниже, к ногам, и Борис различил за валуном два светлых пятна. Когда они приблизились, Борис увидел двух парней в камуфляжных штанах и белых рубашках с коротким рукавом. На левом рукаве у них было нашито что-то вроде сержантских нашивок. Выправка у них была воинская, хотя на внешний вид им было не больше восемнадцати лет. На поясе у каждого висели что-то вроде электрошоковых дубинок и радиопередатчики типа “уоки-токи”. Очевидно, это и есть главные оппоненты моих недавних знакомых, – подумал Борис, – как их там… вайтшоты. Парень, у которого нашивок было больше, выступил вперед.

Весьма неосторожно с вашей стороны, господин Ласаль, прогуливаться здесь в этот час. Да еще с очаровательной спутницей.

Вопрос, который хотел задать Борис, за последние несколько последних дней основательно подзавяз у него на зубах, но он все же спросил:

– Откуда вы меня знаете, и с кем я имею честь разговаривать?

Страна должна знать своих героев, – совершенно серьезно сказал этот парень. – Позвольте представиться: Эмиль Негро, командир отряда Неукротимых. Добро пожаловать на нашу базу. Ваше появление честь – для нас.

В отличие от хипующего Корина, этот парень изъяснялся вполне понятно, хотя несколько высокопарно.

Знаете, – начал Борис, – я оставил здесь неподалеку машину…

Но договорить он не успел.

Не беспокойтесь, господин Ласаль, мы перегнали ее в безопасное место. Я оставил с ней моего человека. Я же говорю: в последнее время вечерами здесь небезопасно. Прошу вас, пройдемте со мной.

Резвые молодые люди, – подумал Борис, – им даже ключи от машины не понадобились. Ну, что ж – посмотрим, чем дышат эти белоснежки.

Ну, мадмуазель, – сказал он, обращаясь к Нике, – воспользуемся гостеприимством этих молодых людей? Тем паче они были так любезны, что присмотрели за нашим транспортом.

– Если ненадолго, то я, пожалуй, приму приглашение, – улыбнулась Ника.

– Ну, лейтенант, – сказал Борис, обращаясь к “неукротимому”? – ведите нас.

Очень быстро они подошли к одному из входов в катакомбы, расположенному недалеко от въезда в ущелье. Если бы не их проводник – Эмиль, то Борис со стороны никогда бы его не заметил. Чахлый кустарник в сочетании с маскировочной сеткой удачно скрывал его от посторонних глаз.

– Кэп, а откуда вы узнали, кто приехал на этой машине? Она же не моя, – сказал Борис.

– Наша разведка доложила, – ответил Эмиль.

Борис считал себя большим знатоком человеческих душ, но читать их по затылку он так и не научился. А так как Эмиль шел впереди, то определить, говорит ли он всерьез или шутит, не представлялось возможным.

Ну, вот мы и пришли, – сказал командир “неукротимых”, отдергивая маскировку от входа. – Наша штаб-квартира.

Борис уловил в его голосе оттенки гордости. Впрочем, ему было чем гордиться. Если сравнивать штаб-квартиру “неукротимых” и становище интеллектуалов-вагантов, в котором они только что были, то сравнение было в пользу первых. Электрическое освещение: где-то еле слышно тарахтел дизелек, столы, стулья, двух ярусные казарменные кровати – все серьезно и основательно, как в настоящем воинском подразделении. Первое помещение, очевидно, было дежурной частью. Дневальный с лицом херувима сидел за столом и листал какой-то истрепанный журнал. Когда они вошли, он встал и по-военному отдал честь. Они прошли дальше и оказались в помещении, которое можно было назвать кают-компанией: длинный стол со стульями, этажерка с книгами, на тумбочке телевизор и видиопроигрыватель. Над столом на одной стене висела старая карта уже несуществующей республики, разграниченная несуществующими районами и большая фотография команданте Че. Напротив фотографии тоже красовалось два портрета. На одном был изображен выпускник Горийского духовного училища по фамилии Джугашвили – партийная кличка Коба, а рядом висел портрет великого кормчего Поднебесной. Борис даже не мог представить, по каким идеологическим соображениям можно было повесить рядом эти портреты. Че Гевара – это понятно. Но вот Мао и Сталин на одной стене… Ну и каша, наверное, в голове у этих ребят.

Прошу, располагайтесь, – сказал Эмиль.

Странные дела: когда при лучшем освещении Борис рассмотрел командира “неукротимых”, то обнаружил его разительное сходство с одним недавним знакомым. Внешне Эмиль-бойскаут был полной, но несколько облагороженной копией Корина-хиппи.

Чай, кофе, кола, минеральная вода, – Эмиль старался произвести впечатление радушного хозяина. – Правда, напитки не очень холодные, – признался он. – У нас здесь без излишеств, спартанские условия, но неженки нам и не нужны. Алкоголь не предлагаю – у нас его просто нет. Но если хотите курить – курите.

Ника попросила минеральной воды. Эмиль просто открыл тумбу стола и, достав оттуда бутылку, протянул ее Нике.

Так что, Эмиль, – спросил его Борис, – вы тут проходите курс выживания или у вас военные сборы или что-то в этом роде?

– С вашего позволения, мы готовим себя к служению родине, – сказал Эмиль.

Да? – рассеянно ответил Борис, скучающим взглядом оглядывая серые стены. – Весьма похвально. И как вы намереваетесь это делать?

– Отдадим свои жизни, если потребуется, – ответил Эмиль.

– Патриотично, но радикально, – заметил Борис. – А чего конкретно вы хотите добиться?

– Восстановления республики, в полном составе со всеми провинциями.

– Да уж, – протянул Борис, – немного немало. И как вы себе это представляете?

– Для начала нужно избавиться от опеки стран-стервятников и изгнать всех инородцев, – отчеканил Эмиль.

– И кого вы называете инородцами? – поинтересовался Борис.

– Всех тех, кто понаехал сюда восемнадцать лет назад, – сказал Эмиль.

– Так это почти три миллиона человек, – сказал Борис

Их-то я и имею ввиду – оккупанты. Их нужно прогнать. Пусть строят рай у себя, на своей земле.

О, господи, вздохнул про себя Борис, ничего не меняется. Раньше у нас не любили евреев, потом негров, потом арабов, теперь не любят всех скопом. В следующем веке такие же мальчишки во всех бедах будут винить каких-нибудь зеленых человечков с Альфа Центавра.

Ты считаешь, что лучше свой путь в ад, чем чужая дорога в рай? – спросил он. – Чем тебя не устраивает быть гражданином мира?

– Мы хотим быть гражданами своей страны, а не чего-то абстрактного, – сказал Эмиль.

– Это мне понятно. Но каким способом вы хотите это сделать? – спросил Борис.

– Силой оружия, если придется.

Борис предположил, что это пустая юношеская бравада, что командир “Неукротимых” просто пытается произвести впечатление на девушку. Но вот его тон… уж слишком уверенно держал себя командир. Тут в разговор вмешалась Ника.

– И вы собираетесь убивать, чтобы достичь своей цели? – спросила она.

– Salus rei publicae – suprema lex, – иронизируя проворчал Борис.

Если это потребуется для блага государства – то да: мы ни перед чем не остановимся, – Эмиль воинственно вздернул подбородок.

Борис удивленно вздернул брови: бойскаут, знающий латынь – это неожиданно.

Достоевский считал, то ни одно начинание не стоит того, если у его истоков есть кровь, хоть одного невинно убиенного младенчика, – сказала Ника. Достоевский…, – фыркнул Эмиль. – То, что русскому хорошо, то немцу смерть. Помните? Не надо проецировать его психологические изыски на нашу национальную сущность. Мы сами по себе. Рассуждения о загадочной русской душе не про нас. И к тому же у Федора Михайловича есть и другие идеи. “Тварь я дрожащая или право имею?” Наше общество больно сытостью в острой форме, и ему надо помочь. Хирург не может спасти больного, не вырезав скальпелем злокачественную опухоль. Нельзя приготовить яичницу, не разбив яйца.

Ну, вот, подумал Борис, Сталин с Мао, латынь, а теперь еще Достоевский. Это тебе, Ласаль, не мальчики-скинхеды – это посерьезнее. Не удивлюсь, если он сейчас при мне начнет цитировать Ницше.

– А я здесь при чем? – спросил он. – Зачем вы мне это рассказываете?

Я предлагаю вам место в истории, – сказал Эмиль. – Будьте нашим летописцем, свидетелем того, как наша родина поднимется с колен и станет свободной. Пора перестать метаться между большим братом с востока и заокеанским дядюшкой с запада. Мы не хотим быть Иванами, не помнящими родства, и быть с ними мы тоже не хотим. То есть “Yankee go home!” и “Чемодан, вокзал, Россия!” опять актуальны, – уточнил Борис. Не совсем, – сказал Эмиль. – Мы не делим людей по национальному признаку. Но нам грозит вымирание как нации. Вы помните, что стало с индейцами в Америке – они растворились в людской массе переселенцев. То же грозит и нам. Мы хотим обратиться к мировой общественности с предложением помочь восстановить государственный суверенитет нашей родины. Для этого нужна экономическая и политическая программа, – сказал Борис. – Она у вас есть? Сначала нужно убедить этих гуманистов в серьезности своих намерений. И, если для этого нам придется взять в руки оружие, мы бы хотели, чтобы мир знал, для чего это делается. Присоединяйтесь к нам, в конце концов, это же ваша работа, которую вы любите. Я же видел ваши репортажи. Очень профессионально. А вы как профессионал не останетесь в стороне от таких событий.

Борис внезапно разозлился.

Послушай, ты неукротимый дурачок. Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Ты считаешь, что война – это забава, и что стоит только тебе взять в руки автомат, то тебя сразу все услышат. Но что хуже всего, что ты считаешь, что я думаю так же. Ты думаешь, я люблю свою работу? Да я ее ненавижу! Ты думаешь, что снимать трупы стариков, женщин и детей – это большое удовольствие? Ты бы просто рехнулся, если бы увидел то, что видел я. Певец войны – вот как меня недавно назвали. Для чего, по твоему, я выполняю работу от которой меня воротит? Чтобы такие сопляки, как ты, не вздумали играть в войну. Знаешь, что по ночам мне снится? Тела солдат – разорванных минами, изрешеченных пулями, сгоревших заживо под струями огнемета, отравленных зарином и замученных пытками. И не дай бог, тебе такое видеть. Забирай своих друзей и возвращайся домой. Пойдем Ника.

Борис поднялся со стула, за ним встал и Эмиль. Лицо этого “вьюноши” было абсолютно спокойно, на нем не было и тени смущения.

Меня тронула ваша речь, господин Ласаль. Очень проникновенно. Но я думал, что вы журналист, а не проповедник. Грубая сила иногда бывает действенней проповедей. Жаль, что вы этого не поняли. Очень жаль. Прощайте, господин Ласаль, и вы, Ника. К машине вас проведут. Адриан! – крикнул он.

Появился тот же дневальный, что встретил их на ходе.

Проведи гостей, – приказал ему Эмиль. – У вас есть еще время выбрать правильную сторону, – сказал он Борису, – только смотрите, чтобы не было поздно.

Сопровождаемые таким напутствием, Борис и Ника покинули эту древнюю казарму. Снаружи было черно и звездно. Сверчали сверчки, а в ночном воздухе резвились летучие мыши.

“ Росинант” не подвел и на этот раз – завелся с первого раза. Некоторое время они ехали молча, затем Борис сказал.

– Извини за эту сцену. Я сорвался.

Ничего удивительного, – сказала Ника. – Этот парень мнит себя неизвестно кем. Маленький фюрер, да и только. Противно.

– “Мы все глядим в Наполеоны двуногих тварей миллионы”, – процитировал Борис. – Не столько противно, сколько тревожно. Гитлера ведь тоже поначалу никто всерьез не воспринимал. Но меня беспокоит не это. У меня такое ощущение, что наш маленький Орбинск раскололся на несколько лагерей, а меня склоняют принять чью-либо сторону. Словно кто-то пытается ткнуть меня мордой, как слепого котенка: вот оно – ешь. У меня паршивая работа, но она нужна и мне и людям. Все повторяется, но некоторые вещи повторяться не должны. Вот почему я делаю то, что делаю. В мирных делах я мало что понимаю. Но я всегда знал, что такое “хорошо”, и что такое “плохо”. То, что восемнадцатилетний парень рассуждает как заядлый демофоб – это плохо, но это понятно. Это естественно. Когда подростки не колют себя всякой дрянью и не убивают друг друга в пьяных драках, это хорошо. Но когда девяносто процентов из них ведут себя как святые – это странно. Странно и неестественно, а поэтому тревожно. Хотя, может быть, я просто не могу признать, что в своем большинстве вы лучше, чем мое поколение.

– Ты говоришь так, как будто тебе сто лет, – заметила Ника.

– А тож, унученька, – по стариковски зашамкал Борис, – тридцать шестой годок пошел нонче. Старый стал, хвори одолели: старческий мамраз, говорят. Да и память стала плоха – скрезол одолел проклятый.

– Ничего, дедушка, – засмеялась Ника. – Если потеряешь свою вставную челюсть, я тебе хлебушек-то пожую, – в тон ответила она.

– Какие дальнейшие планы на вечер? – спросил Борис.

– Не знаю, – сказала Ника, – домой что-то не хочется.

– Мне и подавно дома делать нечего, – сказал Борис. – Разве что с тараканами дружбу водить.

– А у тебя есть тараканы? – все еще смеясь, спросила Ника.

– Всякий уважающий себя холостяк должен иметь в своем доме пару-тройку тараканов на развод, так сказать, и для поддержания имиджа, – назидательно сказал Борис. – К тому же я люблю животных.

Ника опять прыснула смехом.

– Но сегодня, я думаю, мои таракашечки побудут без меня. В крайнем случае, если им будет очень скучно, сходят к соседям в гости.

Тут Борис призадумался. Ну, что, Ромео, ты будешь делать, спросил он себя. Будь на месте Ники женщина постарше, он не задумываясь пригласил бы ее к себе домой. В том случае расклад был бы ясен. В конце первого свидания они с Лорной оказались в одной постели. Но Лорна опытная, независимая женщина, а Ника еще совсем девчонка. Но не в бар же мне ее опять вести. Внезапно Бориса посетила неожиданная мысль.

– А поехали купаться, – предложил он. – Здесь недалеко есть озеро.

– Но на мне нет купальника, – лукаво улыбнулась Ника.

– На мне тоже, – сказал Борис. – Так что мы в равном положении, но если хочешь, я буду плавать с закрытыми глазами.

К озеру они подъехали к берегу, противоположному пляжу. Борис нашел в машине какое-то одеяло, которое он расстелил прямо на траве. Он чувствовал себя немного скованно, но Ника держала себя так непринужденно, что вернула его в нормальное расположение духа. Сбросив с себя легкий сарафан, она вошла в воду.

– Вода как парное молоко, – объявила она.

Перед тем как раздеться, Борис с досадой подумал, что уже полгода не посещал тренажерный зал. Втянув живот и расправив плечи, он подошел к берегу.

– Ну что, плывем наперегонки вон до того буйка – туда и обратно, – предложила Ника.

Борису ничего не оставалось, как принять предложение. Но то ли за последнее время в его жизни было слишком много сигарет и сигар, то ли много рюмок, выпитых в “Веселом Роджере”, но когда Борис приплыл обратно, Ника уже стояла на берегу. Ее мокрые волосы разметались по плечам, а кожа светилась серебром, отражая лунный свет каждой капелькой воды на ее теле. Русалка, машинально подумал Борис. Ника встретила его смеясь.