Текст книги "Серый ангел (СИ)"

Автор книги: Олег Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

– В конце концов, – продолжала она, не обратив внимания на его гримасу, – это понятно: ведь Ника – моя дочь, мое продолжение. Но я-то поумнела с тех пор, как тебя бросила, а Ника – девочка умная, но еще неопытная, вот тебе и удалось заморочить ей голову. Я пришла к тебе, чтобы сказать: если ты любишь Нику – оставь ее, не цепляйся, не ломай девочке жизнь. Твои загулы и походы по злачным местам не для нее. Ты видишь: общение с тобой чуть не довело ее до могилы.

Еще немного, и она скажет, что это я стрелял в ее дочь, мрачно подумал Борис.

– Я знаю, что ты хочешь как-то упорядочить свою личную жизнь, – сказала Алиса, – но, пожалуйста, не делай это за счет моей дочери. У нее должна быть лучшая партия, чем стареющий и пьющий журналист.

Вот это номер, невольно про себя восхитился Борис. Заявить мне такое, притом, что она на четыре года меня старше. На такое способна только Алиса.

– Да и твой образ жизни: эти постоянные разъезды. Ника бы не смогла с тобой ездить, ты это понимаешь. Ника – это не то, что тебе нужно, Борис, – подвела итог Алиса.

– А что нужно ей самой, Алиса? – спросил Борис. – Ты Нику спрашивала? Чего хочет она?

Алиса широко улыбнулась.

– Ника хочет того же самого.

– Ты ее спрашивала? – спросил Борис. – Или это твое мнение?

Алиса опять улыбнулась победной улыбкой.

– Я знала, что ты это спросишь, и знала, что ты мне не поверишь. Поэтому на вот – держи.

Покопавшись в своей сумочке, Алиса достала из сумочки почтовый конверт и протянула его Борису.

– Что здесь? – спросил Борис.

Тридцать серебряников, мысленно ответил он себе.

– Здесь видеодиск, – сказала Алина. – Это послание тебе от Ники. Она хотела тебе написать, но я решила, что так будет убедительней.

– Как она? – спросил Борис.

Он видел Нику тяжело раненую, с пулей в груди, почти при смерти менее суток назад и никак не мог поверить, что, перенеся такое серьезное ранение, она способна что-то написать или быть в силах, чтобы надиктовать ему видеопослание.

– Почти в норме, – сказала Алиса. – Узнав об этом, я была просто в шоке, но врачи и хирурги в Институте сотворили чудо. Слава богу, передовая медицина оказалась на высоте.

Пока она говорила, Борис смотрел на ее красивое лицо и думал, что все эти изменения, все эти метаморфозы, произошедшие с ней, не затронул ее внутреннего “я”. Она осталась такой же: до крайности самолюбивой и неуравновешенной. Но осталось в ней и то, что некогда называли харизмой – способность подчинять себе людей. Это Борис почувствовал на собственной шкуре. Она могла быть остроумной, искрометной, веселой и беззаботной. И еще: когда-то она была очень сексапильной. Притягивала к себе внимание мужчин, как магнитом. Если верить гороскопам, то такой ярко выраженной способностью обладали только ядовитые членистоногие животные из класса паукообразных. Алиса и была скорпионом – по гороскопу и повадкам. Борис подумал, что, может быть, он любил тогда Алису так же, как сейчас любит Нику, просто все это стерлось из его памяти и стало более расплывчатым в фокусе времени. Он пробовал представить себе Нику лет так через десять-пятнадцать, и не мог. Не мог себе вообразить, что пройдут годы и хрупкая, милая девушка станет меркантильной взбалмошной стервочкой. И он никак не мог привыкнуть к мысли, что Ника – дочь Алисы.

– Мы же взрослые люди – не будем доводить дело до крайностей, – вывела Бориса из состояния задумчивости Алиса. – Ника в таком состоянии не может о себе позаботится. Она еще не совсем пришла в себя после операции, поэтому, хотя она и совершеннолетняя, я оформила над ней опекунство. И имей в виду, Борис, – тут в ее голосе прозвучали угрожающие нотки, – по постановлению суда тебе запрещено приближаться к ней ближе, чем на сто ярдов.

– Я не заразный, – вяло возразил Борис, – если ты об этом.

– Мне некогда с тобой препираться, Борис, – сказала Алиса. – Я тебя предупредила.

Она поднялась с кресла, тем самым дав понять, что разговор окончен. Уже в дверях, остановившись, сказала:

– Приготовь, пожалуйста, ее вещи: я кого-нибудь за ними пришлю.

И ушла. В комнате остался витать горьковатый запах сигарет и сладкий аромат духов.

После того как Алиса ушла, Борис, достав из конверта видеодиск, вставил его в проигрыватель и, усевшись в то же кресло, нажал на дистанционном пульте кнопку Play. Запись длилась не более двух минут, поэтому Борис просмотрел ее три раза. После этого он некоторое время оставался сидеть в кресле, и казалось, о чем-то думал. Через десять минут он встал и пошел на кухню. На кухне он открыл холодильник и, осмотрев его содержимое. Затем, Борис полез в кухонный шкаф. В нем на полке стояла запечатанная бутылка “Хенесси”. Коньяк был старый, выдержанный. Борис помнил, что эту бутылку подарили отцу на его пятидесятилетие с пожеланиями открыть ее на его семидесятый день рождения. Недолго думая, он открыл бутылку и, взяв с полки стакан, налил его до краев. Коньяк был теплым. Бориса это не остановило. Выдохнув, он стал вливать его в себя. Горло судорожно сжималось и выталкивало янтарную жидкость обратно. При такой температуре и в таких дозах благородный напиток по вкусу был не лучше дешевого спирта. По подбородку текло. Наконец он его допил. Вдохнул. Сморщился. Из глаз потекли слезы. Отдышавшись, Борис прислушался к своим ощущением. Не забирало. Ему хотелось моментально опьянеть, но в голове лишь немного зашумело. И тогда Борис налил себе еще.

Глава четырнадцатая

Первым чувством, которое испытал Борис, когда очнулся, была жуткая головная боль. Он хотел открыть глаза и не смог: дневной свет был настолько ярок, что резал их даже сквозь прикрытые веки. Жутко хотелось пить. Язык его распух, а во рту образовался мерзкий привкус. В голове прочно поселился трудяга дятел, который вовсю старался продолбить в его черепе дырку. Лежа с закрытыми глазами, Борис пытался собраться с силами, чтобы дойти до кухни и попить воды. Прямо из под крана. Судя по собственным ощущениям, он вчера поставил личный рекорд по одиночному пьянству. Как он дошел домой, Борис не помнил, но все же он лежал в своей комнате и на своем диване, лежал разутый, значит, у него хватило сил, чтобы на автопилоте дойти домой, снять обувь и лечь в постель. Борис, наконец, собрался с духом и попытался встать, но тут же упал обратно на подушку.

– Уже пришел в себя? – услышал он над собой голос.

Борис приоткрыл один глаз и сквозь мутную пелену увидел Рустама.

– Пить, – прохрипел он.

Рустам принес ему большую пол-литровую кружку воды, которую Борис всю с наслаждением выпил. Голова его закружилась, и его едва не вырвало. Поборов подступающую тошноту, Борис спросил:

– Ты как здесь, фратер?

– Привел вчера тебя домой, – ухмыляясь, сказал Рустам.

– Мм-г, – понимающе, пробурчал Борис.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил его Рустам.

– Жутко болит голова, – признался Борис. – Я вчера, наверное, дал жару.

– Да, это точно, – согласился Рустам. – Ты вчера был красавец. Ну, потерпи, сейчас тебе станет полегче.

С этими словами Рустам достал из маленького черного кофра шприц и флакон с какой-то бесцветной жидкостью.

– Что это? – спросил Борис, с подозрением скосив глаза на его приготовления.

– Не бойся, – улыбнулся Рустам, – хуже тебе не будет. Этот изобретенный мной коктейль живо приведет тебя в чувство. Испробовано на себе.

– Наркомана из меня хочешь сделать, – сказал Борис.

– Из алкоголика делать наркомана бессмысленно, – сказал Рустам. – Состав весьма безобидный: глюкоза, витаминчики, ну, и еще кое-что. Тебе пойдет на пользу.

Действительно: через десять минут после укола Борис стал себя чувствовать если не хорошо, то, по крайней мере, сносно. Когда к нему вернулась способность более или менее соображать, он попробовал восстановить в памяти события вчерашнего вечера. В памяти мутными пятнами всплывали чьи-то лица, какие-то дешевые бары, кажется, он пил коньяк, потом разменял его на пиво, потом с кем-то пил водку, потом опять пиво. Но вспомнить – с кем он пил и где, Борису не удалось.

– Ну, и как я вчера – не очень? – осторожно спросил он Рустама.

– Ты что, ничего не помнишь? – спросил его Рустам.

Борис отрицательно покачал головой.

– Не удивительно, – сказал Рустам. – Когда я тебя нашел, ты был уже залит по самые брови.

– Нашел? – спросил Борис.

– Ну, да, – сказал Рустам. – Вчера вечером, когда я был на работе, мне в отделение позвонил комиссар и попросил меня забрать тебя из танц-клуба, намекнув мне, что ты, мягко говоря, не в себе.

– Из танц-клуба? – спросил Борис. – Что я там делал?

– Как ты мне сказал – собирал материал о значении акселерации в духовной деградации юного поколения, – терпеливо разъяснил Рустам. – Когда я туда пришел, ты доставал бармена тем, что просил его приготовить “Кровавую Мэри” – это в безалкогольном-то баре. Судя по твоему виду, ты до этого уже начитался Петрова-Водкина. Как минимум – два тома. Я еще удивился, как ты меня узнал: глаза у тебя были остекленевшие.

– А потом? – спросил Борис.

Он чувствовал, что его вчерашние похождения на этом не закончились.

– Потом, с большим трудом мне удалось затащить тебя в кафе, где не подают спиртного и заставить тебя выпить две чашки кофе. Мы с полчаса там посидели, и ты стал трезветь. Но тут тебя будто черт дернул: тебе немедленно приспичило со мной выпить, и ты потащил меня к Роджеру. И тут-то все и началось.

Борис предположил, что сейчас ему расскажут нечто новое – и он не ошибся.

– Сначала ты пожелал угостить всех сидящих в баре, – сказал Рустам. – Ты это сделал три раза. Роджер пытался тебя остановить, но ты сказал ему, что он чертов капиталист, и, если он не хочет тебя обслуживать, то ты пойдешь тратить свои деньги в другой бар. Ты поглощал спиртное лошадиными дозами, и тебя невозможно было остановить. Вдобавок ты требовал, чтобы каждый пил с тобой наравне. При этом ты нес всякую пьяную банальщину и, что называется, порол чушь..

– И что же я говорил? – спросил Борис, из-за всех сил стараясь сохранить невозмутимое лицо.

– Начал ты с того, что все женщины стервы и сучьи дочери, – стал перечислять Рустам. – Не могу сказать, что ты кого-нибудь поразил новизной этого заявления. Правда, на свое счастье, ты тут же сделал маленькую оговорку: все женщины стервы, кроме наших матерей. Иначе темпераментный Альварес мог бы начистить тебе физиономию. Латиносы, что касается их сыновних чувств, крайне чувствительны.

Борис почувствовал, что краснеет.

– В баре сидели два немца, ну, эти самые, что повсюду ходят за Девилсоном, так ты принялся их задирать. Заказал себе кружку пива и, как заправский бюргер, стал размахивать ею и горланить “Deutschland, Deutschland uber alles”. Но после первого куплета ты запутался в словах и замолчал. Я подумал, что ты, наконец, устал, но ты заулыбался как китайский болванчик и тут же стал напевать “Deutschen Soldaten und die Offiziere”.

Борис невольно ухмыльнулся.

– Похоже, они поняли издевку. Причем, тот второй из них, похожий на гориллу захотел тебя поучить хорошим манерам. Я думал, он тебя убьет: на ногах ты еле держался. Не знаю, что ты сделал, но когда он на тебя замахнулся, его как будто током отбросило в другой конец зала. Это было красиво: он потом еле поднялся. Какой-то приемчик из кун-фу? – спросил Рустам.

– Угу, – промычал Борис, кивая головой, – из айкидо.

Он понятия не имел, каким способом завалил здоровяка Сигмунда, но разочаровывать Рустама Борис не хотел.

– Бедняге Фридриху тоже досталось, – продолжил Рустам.

– Я что, и с ним дрался? – округлил глаза Борис.

– Хуже, – сказал Рустам. – Тебя понесло. Ты заставил выслушивать его весь тот бред, который пришел в твою пьяную голову. То ты начал твердить, что ты ангел, сошедший на землю, дабы спасти мир и человечество от огромной напасти, для чего ты должен выпить все мировые запасы алкоголя. И так как этого зелья на земле очень много, тебе нужен собутыльник, то бишь соратник.

– Чего только не нагородишь спьяну, – несколько смущаясь, сказал Борис.

– Причем ты каждую минуту тыкал Фридриха пальцем в грудь и спрашивал его: “Ты мне веришь?” А потом ты стал божиться, что в душе ты тоже потомок Моисея и хочешь жить по десяти заповедям, чтобы после твоей смерти тебя похоронили под горой Нево. Мало того, что ты сам был пьян как парнокопытное всеядное млекопитающее, но и парня ты накачал основательно. Вот и спрашивается, фратер, какого черта, ты вчера так нарезался? Вселенская скорбь?

Борис отрицательно покачал головой.

– Ну, значит, женщина, – сделал заключение Рустам. – Это из-за Ники? С ней вроде будет все в порядке: я разговаривал с Девилсоном – он подтвердил, что ее состояние не внушает опасений. Судя по всему, она в порядке.

– Более чем, – мрачно сказал Борис.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Рустам.

Борис молча включил телевизор и вставил в видеопроигрыватель диск с записью. На экране появилась Ника. Лицо ее было бледным, отчего ее синие глаза казались еще больше. Камера находилась прямо перед ней: Ника лежала на больничной кровати, ее тонкие руки безвольно покоились поверх одеяла.

– Здравствуй, Борис, – сказала Ника. – Я знаю, что ты за меня переживаешь, поэтому я хочу тебя успокоить и сказать: со мной все будет в порядке. Мое физическое состояние удовлетворительное и врачи здесь все делают для моего полнейшего выздоровления.

Ника говорила, но ее лицо не отображало никаких эмоций, оставаясь безмятежно спокойным. Голос был бесцветным, глаза равнодушными. А ее бледность еще больше усиливала ее сходство с экспонатом музея восковых фигур.

– Это послание я отправляю тебе для того, чтобы сказать, что наши отношения не могут продолжаться дальше. Мы слишком разные люди, чтобы быть вместе. Разница в возрасте – это еще одна причина, по которой мы должны разойтись. Согласись: если бы не наше знакомство, я бы не попала в такую ситуацию, которая угрожала моей жизни, и не оказалась бы здесь.

Борис в четвертый раз смотрел эту запись, и его не оставляло чувство нереальности происходящего. Это походило на какую-то чудовищную мистификацию.

– Мы провели вместе немало приятных минут, но наши отношения не имели будущего, – продолжала она. – Ты сам это понимаешь.

Борис смотрел на экран телевизора и в очередной раз не мог себе поверить. Ника – это была его Ника, и вместе с тем это была не она. На некогда живом и милом лице – безжизненная маска, слепок с настоящей Ники.

– В моих воспоминаниях о тебе останется только хорошее, – закончила Ника. – Постарайся меня понять и не ищи встречи со мной. – Будь счастлив.

Запись закончилась, экран телевизора стал синим. Борис нажал на пульте кнопку выключения, и экран померк.

– Вот что я вчера получил, – сказал он.

Борис посмотрел на Рустама.

– Ну, что скажешь? – спросил он его.

– Да ровным счетом ничего. Просто теперь понятно, почему ты вчера так напился.

Рустам улыбнулся.

– По-твоему, это смешно? – спросил его Борис.

– Ничуть, – сказал Рустам. – Хочешь – верь, хочешь – нет, но я тебя понимаю. Только скажи мне: тебе в этой записи ничего не показалось странным?

– Да какая теперь разница, – сказал Борис, – в этом городе теперь все стало странным. Мне дали отставку – вот и все дела.

– И все же, – настоял Рустам, – тебе эта запись не кажется странной?

– Странной? – спросил Борис. – В общем, ничего странного, если не считать того, что Ника сама на себя не похожа. Взгляд у нее какой-то не такой, но оно и понятно. Ее мать воспользовалась моментом: после такой операции даже здоровый мужик дал бы слабину, вот она Нику и дожала. Я, по ее мнению, для ее дочери не пара, и к тому же, мне кажется, она меня слегка ревнует.

– Вот ты логично все и объяснил, – сказал Рустам.

– А чем тебе такое объяснение не нравится? – спросил Борис.

– Слишком все логично, – сказал Рустам, – а я в последнее время не в ладах с логикой. Можно, конечно, объяснить состояние твоей девушки посттравматическим стрессом, но я уже видел вот такой отрешенный и пустой взгляд.

– Видел? – спросил Борис. – У кого?

– У моей жены, – мрачнея лицом, сказал Рустам. – Такое ни с чем не перепутаешь.

Так, подумал Борис, продолжение следует.

– Так ты думаешь, это… – начал Борис.

– Нейропсихическое программирование, – закончил за него Рустам, – или, как называют это в Институте, коррекция личности.

– Или зомбирование, – задумчиво сказал Борис.

– Можно это назвать и так, – согласился Рустам.

Борис встал с дивана и стал нервно ходит по комнате.

– Это идея Алисы, – сказал он. – Это она подговорила врачей прочистить дочке мозги.

Внезапно Борису в голову пришла одна мысль.

– Надо поговорить с Девилсоном, – сказал он. – Но не по телефону. Надо ехать в Институт. Ты на машине?

– Не торопись, – сказал Рустам. – Я думаю, что Алиса здесь ни при чем.

– Ага, – сказал Борис, – ни при чем. Да она меня терпеть не может.

– Так ревнует или терпеть не может? – спросил Рустам.

– Что-то среднее, – сказал Борис. – Я же по ее представлению до сих пор должен сохнуть только по ней.

– И все равно: я думаю, что твоя, так сказать, несостоявшаяся теща не причем. Ты в курсе, что в городе пропало около полсотни человек?

– Да, – сказал Борис, – мне комиссар что-то говорил.

– В основном это подростки: от двенадцати до восемнадцати лет, – сказал Рустам. – Все они регулярно ходили в танц-клуб, кстати, построенный на деньги Института, а до этого в свое время проходили сеансы психокоррекции. Пропали они позавчера вечером.

– Ну и что? – сказал Борис.

– А то, что сегодня утром их нашли. В старом городском парке.

– Где?! – спросил Борис.

– В старом парке, – повторил Рустам. – Их всех нашли в состоянии какого-то оцепенения. Дети, подростки – все они стояли на старой танцплощадке, сбившись в одну толпу, словно куча манекенов. Насколько я понимаю – это что-то вроде каталепсии: все показатели жизнедеятельности в норме, разве что пульс слишком редкий. Укладывали их в машины как дрова. Орбинск – город маленький: новости разносятся тут же. В парк понабежали чадолюбивые родители и, естественно, увидев своих отпрысков в таком состоянии, подняли вой. Но это продолжалось недолго. Они сложили два и два, вооружились, кто чем горазд, и двинулись штурмовать Институт. Их остановили еще на подходе. Слава богу, обошлось без стрельбы, но побитых хватает с обеих сторон. Там были и молодые девчонки, и парни – совсем подростки. Им тоже досталось. Среди них была и дочь нашего комиссара.

Борис вспомнил юную почитательницу основоположника коммунизма с томиком “Капитала” в руках.

– У нее сильное сотрясение мозга, – продолжал Рустам, – и закрытый перелом правой руки. Видимо, досталось дубинкой. К нам поступила в бессознательном состоянии и в себя до сих пор не пришла.

– Комиссар знает? – спросил Борис.

– Да, ему сообщили. Примчался в больницу на служебной машине с ревом и мигалками. Постоял немного над своей дочерью, вид у него был хуже некуда. Я близко не подходил, но мне показалось, что он плакал. Потом он так же сорвался с места, сел в свою машину, и, опять же, под сирену с мигалками умчался в неизвестном направлении. Его подчиненные до сих пор не могут нигде его найти. Дело плохо. Оцепление усилили и отодвинули от Института на три километра. Так что сейчас тебе туда не пробраться: разве что с боями. А час назад из города стали уходить люди. Все вывозят своих детей. Вполне возможно, что половина Орбинска уже опустела. И я не удивлюсь, если сегодня в городе введут комендантский час. Вот такие дела, – закончил Рустам.

– Ладно, ты меня убедил, – сказал Борис, – мчаться в Институт сломя голову сейчас бессмысленно. В таком случае, мы позвоним.

Борис стал шарить по карманам одежды, сваленной в кучу на стуле.

– Девилсон оставлял мне свою визитку, только вот куда я ее засунул…

Рустам сел в кресло и стал наблюдать, как Борис трясущимися руками перетряхивает свои карманы. Через несколько минут его поиски увенчались успехом.

– Вот она – нашел! – сказал он, торжественно достав из кармана джинсов смятый прямоугольник тонкого картона.

Борис негнущимися пальцами стал быстро тыкать в клавиши телефонного аппарата, но нужный номер ему все равно удалось набрать только с третьего раза. Руки его были мокрыми от пота и совершенно не хотели его слушаться. Борис подумал, что бы он делал, если Рустам не вколол бы ему дозу своего животворного снадобья. Чем бы это ни было, но с ним Борис чувствовал себя лучше, чем без него.

На том конце провода долго не брали трубку, шли длинные гудки, и Борис, пританцовывая на месте, шепотом матерился, обращаясь к телефону, как к живому существу.

– Ну, давай же, черт тебя дери, ответь мне, мать твою, – уговаривал он его. После десятого гудка бесстрастный голос автомата отвечал, что абонент находится вне зоны доступа или не может ответить на звонок, перезвоните, пожалуйста, позднее. Борис, чертыхаясь, набирал этот номер снова. Наконец, где-то на шестой попытке ему ответили.

– Девилсон, – ожила телефонная трубка.

Внезапно у Бориса пересохло в горле. Он сглотнул слюну, пропихивая тугой комок из горла куда-то в желудок.

– Джон, – сказал он, – это Ласаль.

– А-а, – протянул американец, – это вы, Борис.

Его голос лучился холодным радушием.

– Что у вас с голосом? – спросил он Бориса.

– Ничего особенного, – сказал Борис. – Просто в последнее время курю больше обычного.

– Губительная привычка, – заметил Девилсон. – Если хотите, то мы можем вмиг вас от нее избавить.

– Спасибо, Джон, – сказал Борис, – но со своими пороками я борюсь сам.

– С кем протекли его боренья? – С самим собой, с самим собой, – продемонстрировал свои познания русской поэзии американец.

– Так чем могу помочь? – спросил он.

– Ника, – сказал Борис, – Николета Мэйсон. Мне надо ее видеть.

Девилсон ответил незамедлительно.

– Это невозможно. На территории Института введен особый режим, поэтому проход запрещен даже наемным рабочим из числа жителей Орбинска.

– К тому же, вы знаете, – понизив тон, продолжал Девилсон, – ее мать, графиня д’Аламбер не входит в число ваших поклонниц.

– Я знаю, – сказал Борис. – Но это крайне необходимо.

– Мне жаль Борис, но ничем помочь я вам не могу.

Девилсон попытался придать своему голосу нотку сочувствия, но тон его был непреклонным.

– Могу ли я еще чем-то быть полезен? – спросил он Бориса.

– Скажите, Джон, – спросил его Борис, – вы подвергали Николету Мэйсон психокоррекции?

– Вообще-то, это является врачебной тайной, – сказал Девилсон, – но вам, Борис я могу сказать, что никаких изменений, касающейся ее личности, мы не проводили. Единственное, что мы попытались сделать, это снять посттравматический синдром, который препятствовал быстрейшему излечению.

– Черт возьми, Джон! Не знаю, что происходит, но она сама не своя! Мне надо ее видеть! Вы же мужчина, должны меня понять, – Борис попробовал воззвать американца к его чувству мужской солидарности.

– Извините, господин Ласаль, – тон американца опять стал официальным, – но у меня есть строгие инструкции, и я обязан им следовать. Всего хорошего.

И он положил трубку.

– Вот скотина! – Борису захотелось разбить телефон об стену, но в последний момент он сдержался и кинул трубку на диван.

Борис перехватил вопросительный взгляд одноклассника.

– Разговора, я так понимаю, не вышло, – сказал Рустам.

– У него инструкция, – сказал Борис совершенно ровным тоном. – Никого не пропускать на территорию Института. Ничего не попишешь.

– И что ты будешь делать? – спросил его Рустам.

– Пока не знаю.

Борис внешне стал внезапно совершенно спокоен. Казалось, он пребывает в состоянии глубокой задумчивости.

– Посвятишь меня в свои планы? – спросил Рустам.

Взгляд его выражал озабоченность. Такие резкие перемены настроения были ему не по нраву. Ничего хорошего от этого не жди – это он знал по собственному богатому опыту врача. По крайней мере, если бы Борис психовал, это было бы естественно и понятно, но его одноклассник сидел с каменным выражением лица, и Рустам видел в нем сейчас не человека, а пороховую бочку с зажженным фитилем.

– Нет у меня никаких планов, – так же без выражения сказал Борис. – Мне в себя прийти надо. Голова болит жутко, хотя твой коктейльчик сделал свое дело.

– Так ты собираешься…?

– Лежать на диване и приходить в себя, – закончил за Рустама Борис.

– И ты не поедешь в Институт? – с недоверием спросил его тот.

– А ты чего ждал? – криво ухмыльнувшись, сказал Борис. – Что я с мотыгой наперевес попру против отборных коммандос? До такой степени я еще не допился.

Выражение недоверия на лице Рустама сменилось разочарованием.

– Да, так оно будет лучше, – вяло согласился он.

Казалось, Рустам ждал от своего одноклассника чего-то другого.

– Тогда я пойду? – неуверенно спросил он его. – Мне пора на работу.

– Иди, – согласился Борис.

Уже в дверях Рустам обернулся.

– До встречи, фратер. Береги себя.

В его голосе слышалась ирония.

Едва его одноклассник и непризнанный корифей морфопатологии исчез за дверью, Борис моментально ожил и тут же развел кипучую деятельность. Сначала, он сорвал с себя провонявшуюся потом и табаком одежду, затем принял контрастный душ, хотя холодная вода из крана только называлась холодной, выпил чашку крепкого, почти густого кофе, после чего устроил досмотр своей дорожной сумки. Первым делом из нее на свет появился легкий, но прочный комбинезон военного образа, такой в ходу у бразильских легионеров, такие же легкие и прочные, болотного цвета кроссовки, писк сезона, самые крутые: “Dan Siyopin” – лучший китайский брэнд, в Шанхае Борис за них отдал почти девятьсот франков, и, наконец, охотничий нож Горбунова, произведение лучшего тульского оружейника, ручная работа. Из потайного кармана сумки Борис достал маленькую пластиковую коробочку с пилюлями ядовито-красного цвета. Раньше их было три, но одну из них Борис употребил во время одних военных учений, когда он совершал вместе с монгольским спецназом марш-бросок через Гобийскую равнину. Дело было летом, резко-континентальный климат за последние пятьдесят лет стал еще более резким, жара была такой же, как и сейчас, шли они в полном воинском облачении, днем, под палящим солнцем, не имея в запасе ни капли воды. Эти таблетки Борису продал один цээрушник за очень приличную сумму. Продукт последних исследований “яйцеголовых” из Пентагона, это вам ни какие-нибудь амфетамин и провигил, Рустаму такое и не снилось: психостимуляторы, анксиалитики и автопротекторы в одной пилюле. Понижает чувство страха, вырабатывает внутреннюю энергию, обеспечивает прилив свежих сил и придает уверенность в себе в любой нестандартной ситуации. Эти таблеточки Борис берег для особого случая и вот, похоже, он и настал.

Борис надел чистые джинсы из тонкого хлопка, белую футболку, комбинезон, кроссовки и нож он сложил в брезентовый рюкзак, оставшийся от отца и, заперев дверь на замок, вышел из дома. Старая часть Орбинска была безлюдна. Борис шел по улице и ловил на себе осторожные взгляды людей, глядевших на него из окон домов, мимо которых лежал его путь. В новой, европейской части города ему на глаза попадались подзадержавшиеся любопытствующие туристы, но и здесь улицы поражали непривычной пустотой. Почти все магазины, кафе, рестораны были закрыты, в некоторых из них разбитые витрины были закрыты фанерой. Гнев обиженных фермеров и разозленных горожан выражался в эквиваленте квадратных метров битого стекла. Пролетарии и крестьяне даже толком не разозлились. Количество разбитых витрин говорило Борису, что все худшее еще впереди.

“Веселый Роджер” встретил Бориса закрытыми дверями. Если Роджер закрыл свой бар, значит, дело плохо: Бориса обуяли нехорошие предчувствия. Войдя в бар с черного хода, Борис застал ирландца в компании с все тем же белокурым светочем израильской журналистики, причем последний из них был изрядно подшофе. Оба они пребывали в самом скверном расположении духа, но по разным причинам.

– Бизнес идет прахом, – пожаловался Роджер. – Перепуганная клиентура разбежалась по фатерляндам, а те, что остались, уже пакуют чемоданы. Надежды на американских вояк нет: они все в дозоре или стоят в оцеплении и сюда носа не кажут. К тому же ходят слухи, что вот-вот введут комендантский час.

– И моя курятина опять протухнет, – пессимистично закончил он.

– Моя газета меня отзывает, читоб я был здоров, – сказал непривычно мрачный Фридрих. – И это в то время, как здесь начинается самое интересное. Главный редактор недоволен моими репортажами: говорит, чито они не очень зубастые. Не очень зубастые… Фридрих Изаксон – самый зубастый щелкопер из всех йегудимов: от ашкеназов до сефардов. Да сам Моисей не был-таки более зубастым. Да, я крокодил журналистики, акула пера, саблезубый тигр!

Борис повел носом.

– Не знал, что крокодилы или акулы употребляют бренди, – сказал он. – Вернее, злоупотребляют.

– Чья бы самка крупного домашнего рогатого жвачного животного мычала, – заплетающимся языком сказал Изаксон. – Вы сами, Борис, вчера напились как старьевщик – в хлам.

– Запомните, юное дарование, – назидательно сказал ему Борис. – Борис Ласаль, как кристально честный человек если когда и напивается, то только вдребезги – как стекольщик.

Борис с удивлением обнаружил, что даже в этой ситуации не потерял способности шутить. Хотя его все еще подташнивало, болела голова, а на душе скребли маленькие любители сметаны и охотники на мышей.

– И вообще, на ваш век, Фридрих, еще хватит всяких мордобитий и эксцессов, – сказал он, – поэтому хватит киснуть – мне нужна ваша помощь.

– Я больше не пью, – незамедлительно отреагировал журналист.

– Мне этого и не требуется, – сказал Борис.

– Таки чито тебе надобно, старче? – спросил его Фридрих.

– Мне надо попасть в Институт, – сказал Борис.

Роджер и Фридрих переглянулись, а затем оторопело уставились на Бориса. Фридрих моментально отрезвел.

– Суицидальным стремлениям я потакать не буду, предупреждаю сразу, – сказал он.

– А мне не хотелось бы портить отношения с янки, – сказал Роджер. – Меня могут лишить лицензии.

– Ни с кем портить отношения не придется, – заверил его Борис. – Мне всего лишь нужна твоя машина и ваше содействие. А вообще, одной харчевней больше, одной меньше… Кто заметит?

– Гран мерси, – проворчал Роджер. – Ты настоящий друг, фратер. А теперь быстро излагай свой план, пока я не передумал.

Когда Борис заканчивал излагать свой наспех состряпанный план вторжения, в дверь бара деликатно постучали.

– Бар закрыт! – крикнул Роджер.

То ли его не услышали, то ли это был очень настырный посетитель, но стук повторился.

– Я же сказал, бар закрыт, – повысил тон Роджер.

Но и эту фразу, сказанную не очень любезным тоном, проигнорировали, и когда в дверь постучали в третий раз, Роджер взорвался – да так, что у Бориса заложило уши.