Текст книги "Серый ангел (СИ)"

Автор книги: Олег Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Так, продолжая разговаривать сам с собой, Борис зашел в “Веселый Роджер”. Видимо, кондиционер починили, так как внутри можно было дышать, не опасаясь обжечь легкие.

– Привет-привет. Как дела, братан? – картинно приветствовал его хозяин заведения, явно пародируя арго обитателей нью-йоркского Гарлема.

– Да все клево, чувак, – так же в тон ответил Борис. – У меня к тебе дело, на сто тонн баксов. Нужна тачка, чувак. Поможешь?

– А что мне с этого будет, чувак? – продолжая играть, спросил Роджер.

– В лучшем случае – ничего, – уже серьезно ответил Борис.

– А в худшем? – тоже меняя тон, спросил Роджер.

– В худшем – море проблем и головную боль я тебе обещаю.

– Ты и мертвого уговоришь, – усмехнулся Роджер протягивая ему ключи от машины. – Мой “Росинант” стоит во дворе.

“Росинантом” Роджер называл видавший виды “уазик”, купленный на распродаже одной из бывших военных баз.

– Что нового? – поинтересовался Борис.

– Одна маленькая звезда по имени Солнце, очевидно, сошла с ума, – мрачно сказал Роджер. – В морозильнике испортилось двести килограмм курятины.

– А хорошие новости есть? – спросил Борис.

– К своему счету можешь прибавить пять франков, – ухмыльнулся Роджер. Тут к тебе пришел один посетитель, утверждает, что твой друг детства. Я ему сказал, что не знаю, когда ты придешь, но он заказал выпивку, уверив меня, что ты с радостью за него расплатишься. Обычно я так не поступаю, но, судя по тому, как он пьет, вы действительно в детстве были друзьями не разлей водой.

– Ну и где он? – спросил Борис, оглядывая зал.

Роджер кивком ему указал на один из столиков. Борис обернулся. Какой-то человек суетливо вскочил из-за стола и помахал ему рукой. Узнал Борис его не сразу. Время часто меняет людей до полной неузнаваемости. Это был еще один осколок самого беззаботного отрезка жизни, который принято называть детством. Борис немного помедлил, затем, тяжело вздохнув, направился к столику.

Глава шестая

Если бы Борис прошел мимо него на улице, то никогда бы не узнал в этом человеке своего одноклассника, некогда лучшего ученика школы. Был он весь какой-то помятый, как будто спал неделю не раздеваясь. Таким же помятым выглядело и его лицо. Рустам Галиев был общим любимцем всех учителей, ему одинаково с легкостью давались и физика и уроки словесности, но больше всего он любил биологию. Учителя прочили ему карьеру великого хирурга или биолога. С момента окончания школы Борис с ним не встречался, и жизнь Рустама была для него белым пятном. Правда, Жорка Афиногенов упомянул, что-то о нем, но это пролетело мимо его ушей.

Не успел Борис подойти к столику, за которым сидел его одноклассник, как тот налетел на него с объятиями, панибратски хлопая его по плечам. В школе они никогда особо не дружили, никаких причин для таких проявлений чувств не было, но, видимо, Рустам считал иначе.

– Борька! Шельмец! Как я рад тебя видеть! Я все думал, когда же зайдешь навестить старого друга! Да вот не дождался – пришел сам. Если не гора к Магомеду…! Ну, ты у нас теперь важная птица, всем известная личность, но мы люди не гордые. Но ты молодец! Как же, как же – читали твои репортажи! Что написано пером, как говорится… Впечатляет! Но вот где работы для нашего брата, – Рустам выразительно хохотнул и посмотрел на Бориса, как бы приглашая присоединиться. Тут Борис вспомнил, что Жорка говорил, что Рустам вроде бы работает в морге, и он успел подумать, что это не бог весть какая карьера для врача.

– Но, что мы стоим?! Давай присядем! Старым школьным друзьям наверняка есть, о чем поговорить! – Рустам чуть не силком усадил опешившего от такого напора Бориса за столик. – Ну, рассказывай как ты: женат, дети?

– Да нет, – вяло промямлил Борис, – как-то не успел.

– Ну да, рассказывай, – хмыкнул Рустам, – еще не надышался. Понимаю: маленькая собака – до самой старости щенок. Как тебе родные пенаты? Тянет все-таки домой? “И дым отечества…” и все такое. А не выпить ли нам за встречу? – предложил он. – Спрыснуть радость встречи?

Запойный, подумал Борис, а сам спросил:

– Тебе сухого или чего-нибудь покрепче?

– Чего-нибудь покрепче, – сказал Рустам, – чего размениваться по мелочам.

Борис помахал Роджеру рукой.

– Одно пиво, фратер, и …, – Борис вопросительно посмотрел на Рустама.

– Водки, – попросил он, судорожно сглотнув. – Стакан.

Бутылку водки и чего-нибудь закусить, – добавил Борис и посмотрел на Рустама. Если Рустам и пил, то он еще пытался сохранить остатки былого лоска. Хоть его брюки давно не были глажены и пузырились на коленях, но он был тщательно выбрит и помимо спиртного от него пахло хорошим одеколоном. Роджер махнул Борису рукой. Исключения в нашем баре делаются только для Ее Величества королевы, а у нищих слуг нет. Если тебе что-то нужно, фратер, подойди сюда.

Борис встал и подошел к стойке.

– Это что: ненавязчивый ирландский сервис? – спросил он.

Роджер пожал плечами.

– Издержки демократии, фратер. И суровые законы бизнеса: нанять официантов мне не по карману Ты это видел? – Роджер ткнул пальцем в табличку, висевшую над барной стойкой. На ней черным по белому на трех языках было написано: “В заведении нет официантов. За напитками подходите к стойке”. – На входе висит такая же. Так что все

по-честному.

Борис взял поднос с напитками и вернулся к Рустаму. Тот нетерпеливо потянулся к бутылке и трясущимися руками налил себе полную стопку водки.

– Ну, что, фратер, будь здрав, – Рустам чокнулся стопкой с пивной кружкой и не дожидаясь Бориса одним махом опрокинул ее в себя. Борис, чтобы не обособляться, тоже сделал пару глотков. Больше всего ему сейчас хотелось отвязаться от этого корифея морфопатологии. Но для этого требовалось соблюдения элементарных приличий, все-таки, когда-то они были одноклассниками. Борис решил форсировать события.

– Ну, как сам? – спросил он Рустама. – Как жизнь, как здоровье?

– Лучше всех, – сказал Рустам, криво усмехаясь, – только никто не завидует.

– Семья, дети? – спросил Борис.

Слава богу, детьми я так и не обзавелся. В наше-то время, – Рустам достал из кармана брюк мятую пачку сигарет. Закурив, он опять потянулся к бутылке, – Не думаю, что мои дети были бы мне благодарны за чудо своего рождения. Сумасшедший век. Как говорили древние:”O, tempora! O, mores!” Да что мы, право, обо мне? Я рад тебя видеть, мы живы – давай лучше выпьем, как полагается настоящим мужчинам серьезного возраста.

Рустам снова наполнил свою стопку. На этот раз рука его не дрожала.

За встречу, фратер, – Рустам поднял на Бориса красные, воспаленные, как от бессоницы глаза и его стопка опять поплыла навстречу к бокалу с пивом. “И пьяницы с глазами кроликов…” – вспомнилось Борису. Рустам уже взметнул руку вверх, но поднеся стопку ко рту, он внезапно остановился. Он внимательно посмотрел на Бориса, опять усмехнулся и вернул стопку на стол. Ты думаешь, я пью? – спросил он Бориса, глядя ему прямо в глаза. – Думаешь, я алкоголик? Вот тут ты не прав, фратер. Не считая двух последних месяцев, я выпивал только на Пасху и Рождество. Пьют все, но по разным причинам. И почему же пьешь ты? – спросил его Борис. Причина проста, Борис, – Рустам немного помедлил, как бы раздумывая, стоит ли ему продолжать откровенничать. – Я боюсь, фратер.

Уже не чокаясь, он осушил одним глотком вторую стопку, и, поставив ее на стол, поднял на Бориса абсолютно трезвые глаза. И только сейчас Борис увидел то, что не заметил сразу. Казалось, что даже серный цвет его глаз был цветом страха, в них было что-то заячье, цвет загнанного серого зверька, и только в расширенных зрачках пряталось что-то человеческое.

Все началось примерно полтора года назад. Сначала исчезли крысы – сразу, в один день и во всем городе. Рядом с отделением морфопатологии находилась камера утилизации биоматериалов. Ну, ты понимаешь. Так вот, как мы не пытались с ними бороться, но крысы там не переводились. Уж чем их только не травили. Иногда казалось, что с серыми тварями покончено, но нет – спустя время они появлялись снова и снова. Говорят, что во время травли они находили убежище в кладбищенских склепах. Благо, они были недалеко – через дорогу. То, что больничные корпуса находились рядом с городским кладбищем, было весьма символичным и очень удобным. Рядом с реанимацией отделение паталогоанотомии – и через дорогу кладбище.

Рустам налил себе еще стопку, и выпил ее, не дожидаясь Бориса.

Так вот: сначала исчезли крысы. Первым это заметил больничный сторож дед Аким. Неся службу на своем боевом посту, он развлекался тем, что придумывал и изготовлял всяческие хитроумные ловушки для не менее хитроумных хвостатых тварей. Поймав одну из них, он радовался, как ребенок и, как положено серьезному охотнику, вел счет своим победам – на своей палке он делал маленькие зарубки. Каждая из них соответствовала одной пойманной и собственноручно утопленной Rattus norvegicus. Кстати, один сержант дорожной полиции клятвенно утверждал, что видел, как крысы покидали город. Это было похоже не на паническое бегство, а на организованное отступление регулярной армии. Сержант уверял, что шли они строем на задних лапах. Но последнему утверждению уже вообще верить нельзя – на тот момент слуга закона не вязал лыка. Через несколько дней город пережил нашествие тараканов. Тараканы присутствовали даже там, где их никогда не было и в помине. Медсестры в родильном отделение ходили с резиновыми хлопушками и били усатых тысячами. Тараканов не было только в Институте. Институт и избавил Орбинск от назойливых насекомых, внемля стонам трудящихся. По городу проехал фургончик с эмблемой Института на темных тонированных стеклах и спутниковой тарелкой на крыше, проехался по всем улицам, даже по самым глухим переулкам, и тараканов не стало – исчезли все до одного.

– Прямо какой-то зоологический детектив, – пошутил Борис.

Было бы это все смешно, если бы не было так грустно, Ласаль – угрюмо сказал Рустам. – Потом все было как в той сказке: чем дальше в лес, тем все страшней. Спустя неделю после тараканьего нашествия почти у всех детей в городе, от трех до двенадцати лет началась массовая истерия. Они боялись спать по ночам, им чудились какие-то страшилища: оборотни, вурдалаки и прочая нечисть. Малыши писались в постель, а у детей постарше стали наблюдаться странные припадки. “Индуцированный психоз” – таков был единодушный диагноз орбинских психиатров, но кто или что было причиной столь странного явления, для них так и осталось загадкой. Их общими усилиями лечение стало мало-помалу приносить свои результаты, но тут произошло нечто вообще из ряда вон выходящее. В семьях, где было по двое детей, старшие братья или сестры попытались убить своих младших братьев и сестренок. Только своевременное вмешательство взрослых предотвратило трагедию. В одном случае семилетняя девочка пыталась выпихнуть своего пятилетнего брата из окна девятого этажа. Если бы их бабушка продремала в своем кресле на три минуты дольше, мальчику вряд ли удалось бы выжить. Как и в случаях с другими детьми, его сестра объяснила свой поступок тем, что ее младший брат является порождением нечистой силы, которую надо уничтожить ради всеобщего спасения. Мэр забил тревогу, и городской совет решил обратиться в Институт: в нем были собраны лучшие светила мировой медицины. А через три дня, возвратившись из Института, все дети были здоровы. Как объяснили орбинским врачам, в этом случае был применен какой-то мудреный метод психоориентации. Психокоррекции, – подсказал Борис. Вот-вот, даже ты знаешь, – сказал Рустам. – После этого случая орбинские психиатры, а вскоре за ними и другие врачи остались без работы. Всех пациентов, у которых было что-то сложнее воспалившегося аппендикса, стали увозить в Институт. Мы по-прежнему получали свою зарплату, но при этом нам абсолютно нечем было заняться: больничные палаты пустовали, а на прием к врачам приходили только старики и старушки, которым так же как и нам некуда было убить свое время. Мне вспоминается анекдот про одного еврея, который говорил, что “где бы ни работать – лишь бы не работать”, – сказал Борис. – Фратер, тебе грех жаловаться: половина человечества мечтает ничего не делать и получать за это деньги. Тем более патологоанатом как специалист в идеале должен быть наименее востребованным. Так на что же ты жалуешься? Я же врач, Борис, – грустно сказал Рустам. – Морфопатология – только часть моей работы. Конечно, я как последователь Гиппократа должен был быть рад, что люди стали меньше нуждаться в услугах медицины. Но согласись, что чувствовать себя невостребованным тоже не очень приятно. Но, в общем-то, дело не в этом. Далее стали происходить вещи еще более странные. Например, привозят к нам в реанимацию человека в постинсультном состоянии, в результате которого он впадает в кому, что приводит к состоянию клинической смерти: мы фиксируем остановку сердца и дыхания. Мы подключаем аппараты искусственной жизнедеятельности, хотя и ежу понятно, что пациент безнадежен. Но родственники больного обращаются с просьбой к руководству Института, и его перевозят туда. Я бы об этом и не вспомнил, но представь себе мое удивление, когда я через день встречаю этого человека на улице в полном здравии. Ну и что тебя удивляет? – спросил Борис. Да это невозможно. Это был почти труп. Даже если бы он и смог бы выкарабкаться из этого состояния, то на это понадобились бы месяцы, если не годы. А через день он идет по улице, улыбается, как будто с ним ничего не произошло. Но это не главное. Ты бы видел его глаза. У мертвеца они и то более живые. А это даже не мертвец – зомби.

И это говорит человек с высшим образованием, врач, подумал Борис, а сам сказал:

А ты не допускаешь мысли, что в Институте просто медицинское оборудование лучше вашего, да и сами врачи тоже? Не зря же Институт международный. Допускаю, – сказал Рустам. – И то, что оборудование лучше, и врачи поопытней, и то, что господь бог решил спуститься с неба и лично произвести чудо. Но есть такое понятие: травмы не совместимые с жизнью. Если человек попадает под десятитонный грузовик, и голова его размазана по асфальту, то шансы его выжить ноль целых и хер десятых, и никакое чудо тут ему не поможет. А когда после такой травмы человек через неделю разгуливает по улице, то это уже попахивает какой-то чертовщиной. И такой случай не единичен.

Борис вспомнил, что ему рассказывал Роджер о тех слухах, которые ходят вокруг Института. Уж ни Рустам их автор?

– С кем ты еще об этом говорил? – спросил его Борис.

Только с Жоркой Афиногеновым. Ему тоже кажется, что с этим Институтом не все ладно. У него там какие-то финансовые интересы. Ты мне не веришь? – спросил Рустам. – Поговори с пожилыми людьми. Они беспокоятся за своих внуков. И это не старческий маразм. Все, кто обращался в Институт за помощью вышел оттуда другим человеком. Этим детям в глаза смотреть страшно: пустота и полное безразличие. Ты сходи молодежный клуб, “Зона риска” – так он называется. Уже был, – буркнул Борис. И что ты думаешь? – спросил Рустам. Мне они тоже показались несколько странными, – нехотя признал Борис. – Но это объясняется просто возрастной разницей. Мы были другими, но это не значит, что они или мы ненормальные.

Рустам потянулся за бутылкой и Борис обратил внимания, что она почти пуста. При такой жаре его должно было развести до кисельного состояния, но Рустам продолжал оставаться, как говорят, “в состоянии среднего алкогольного опьянения”, а речь его была связанной и вполне осмысленной.

Знаешь, фратер, – продолжал Рустам, – я и сам это считал полной чушью, пока не испытал последствия этой психокоррекции на себе. Ты знаешь, я уже девять лет как женат. Помнишь Лидку Зарубину из 7-го “Б”? Вот она меня и осчастливила.

Борис вспомнил хрупкую, стройную девочку на три класса младше их по школе, с вполне округлившимися формами и красивым кукольным лицом.

– Первые четыре года мы жили счастливо. Вернее, я жил в неведении. Ходил по городу и чуть не срывал телеграфные провода. Короче, как в итоге выяснилось, Лидка оказалась слаба на передок, вследствие чего я носил до неприличия раскидистые и ветвистые рога. Уж сколько ссор из-за этого у нас было, я ее и бить пробовал, и расходились мы два раза, но все это помогало только на время. Каждый раз она клялась, что любит только меня одного, да и я это чувствовал. Каждый раз она обещала, что это было в последний раз, и каждый раз этот последний раз оказывался предпоследним. Правда, в последнее время она вела себя осторожней, и делала все так, чтобы я ничего не знал. Но все равно я чувствовал, что она мне изменяет. Друзья и коллеги стали относиться ко мне с брезгливой жалостью: как же – у этого тюфяка нет даже силы воли бросить свою нимфоманку. Вот так мы и жили: мучили себя и друг друга. А потом она решила пройти сеанс психокоррекции: подруги все уши прожужжали – у одной после такого сеанса муж бросил пить, как рукой отрезало. У другой подруги – сын сорванец, по которому плакала колония для трудных подростков, превратился в юного послушного ангела. Тогда нам это казалось неплохой идеей, спасительным выходом из нашего положения.

Тут Рустам замолчал, то ли он поддался воспоминаниям, то ли ему снова захотелось выпить.

И что же случилось дальше? – спросил Борис. Про себя он подумал, что рассказать такое, пусть даже и бывшему однокласснику, можно было только с бодуна или если ты уже совсем отчаялся.

Рустам еще больше потемнел лицом, желваки его ходили ходуном, будто он что-то пережевывал.

Когда она вернулась – это был совершенно другой человек. Я сначала этого и не понял. Внешне она оставалась той же Лидкой, которую я знал. Но ее характер… Она стала покладистой, очень любезной, предупредительной. Она сменила свои супермини декольтированные наряды на более строгую одежду. Она действительно перестала обращать внимание на других мужчин, как, впрочем, и на меня. Раньше в постели это была женщина-огонь, но после того как она побывала в Институте… Заниматься с Лидкой любовью стало тоже самое, что заниматься любовью с манекеном, только в манекене больше темперамента. Но самая большая перемена произошла с ее глазами. Ты видел море, нет, не море – океан пустоты? Чтобы это увидеть, достаточно было заглянуть в Лидкины глаза: ни любви, ни ненависти, ни призрения – полное ничто. Это страшно, фратер. Это как находиться под одной крышей с живым покойником. Сначала я перестал спать с ней в одной постели, а теперь практически живу на работе: там днюю и ночую. По городу стараюсь не ходить – нервы стали ни к черту. Как встречаюсь взглядом с таким вот зомби у меня мороз по коже. В последнее время почти не сплю, а если и удается заснуть, то снится всякая дрянь, от которой просыпаюсь в холодном поту. Даже водка не помогает. Клинический случай, – сказал Борис. – Водка не помогает, а я чем могу, фратер? Я к Жорке обращался, он человек солидный, состоятельный, – сказал Рустам, – Думал, поможет разобраться. Но он сам чего-то боится. Посоветовал обратиться к тебе: ты опытный журналист, ты должен понять что к чему, – пояснил он.

Борис схватил бутылку с остатками уже теплой водки, вылил все в свою уже пустую кружку и тут же выпил. Ну, Жорка, ну друг, Бельмондо хренов, вот удружил, – зло думал Борис. – Умотал на свои Багамы, а тут должен расхлебывать неизвестно что. Здесь у всех от скуки мозги набекрень. Натравил на меня одношкольников-однокласников, а сам умыл руки.

Вот что я тебе скажу, Рустам, – раздражено сказал Борис, – бросай пить. Здесь у нормальных людей от жары крыша едет, вот все и ходят обалдевшие. От той же жары и крысы сбежали из города. Пекло ведь адово. А ты еще водкой усугубляешь. Хочу тебе напомнить, фратер, что крысы бегут с тонущего корабля, – криво усмехаясь, сказал Рустам. – Ладно, не напрягайся: я надоедать тебе не буду. Рад, что у тебя все в порядке. Забудь о том, что я тебе говорил, не забивай себе голову. Будь здрав, фратер.

Рустам встал и протянул для прощания руку. Борис, не вставая, вяло пожал ее, и Рустам, повернувшись, несколько нетвердой походкой вышел из бара. Некоторое время Борис продолжал смотреть в одну точку, как бы пытаясь собраться с мыслями. Он ожидал от Рустама чего угодно: от пьяных просьб помирить Рустама его с женой, до требований поднять мировую общественность на борьбу с нечистой силой. Не ждал он только того, что его так просто оставят в покое. Да ну их всех, сам себе говорил Борис, я в отпуске, чего они на меня все накинулись. Жили они же как-то без меня. И зачем я здесь торчу – вот в чем вопрос. Дожидаюсь обещанного конца света? Судя по жаре, то он уже наступил. Сумасшедшая жара: постоянно хочется пить. Одному Роджеру хорошо: если такая погода продлится до конца лета, то он озолотится. А мне не помешает развеяться: насколько мне помнится, в старом городе отличные виды.

Когда Борис садился в машину, стоящую позади бара, он услышал за спиной знакомый голос.

– Нехорошо бросать девушку одну в подобном месте.

Борис обернулся. Он совсем забыл, что договорился с ней о встрече. Ника выглядела немного старше, как будто за ночь в ней стало немного больше от взрослой женщины. Но вместе с тем она оставалась такой же юной и милой. На мгновение перед его глазами возник юный образ его бывшей пассии, который тут же сменился искаженным злостью лицом новоиспеченной графини. “А почему бы и нет?” – мелькнуло у него в голове. – Седина в бороду– бес в ребро! Бес – так бес! Хотелось плюнуть на все и не думать о зомби, разгуливающих по родному городу, о нормальных до ненормальности детях, экзальтированном полоумном старике с псевдогреческой фамилией. Не думать о спивающемся однокласснике и о бывшей любимой девушке, возникшей из их прошлого на пороге его квартиры морализирующей фурией. Хотелось быть беспечным, наивным и безрассудным. В этом Борису мог помочь только один человек. А она стояла рядом и, ничего не подозревая, мило улыбалась. Борис приосанился, надул щеки и заложив одну руку за спину, открыл дверцу машины. Голосом заправского дворецкого он прогнусавил.

– Экипаж подан, сударыня.

За городом жара была не столь обжигающей. Борис поднял верх на машине и в тени придорожных тополей обдувающий их ветер приносил некоторое облегчение. Мотор “Росинанта” работал исправно, Роджер сам доводил его до ума, но на ухабах и кочках грунтовой дороги кузов громыхал так, что разговаривать было практически невозможно. Пришлось наслаждаться видами, что Борис и делал. Ему всегда нравились ландшафты этой маленькой страны, и где бы он ни был: в степях Украины или на горах Кавказа, то сравнение всегда было в пользу зеленых холмов фатерлэнда. Настроение, навеянное от встречи с Рустамом, постепенно улетучивалось. Минут десять они ехали молча, когда Борис сбавил скорость и решил заговорить.

– Сегодня я виделся с твоей матерью, – сказал он. Немного помедлив, он добавил. – Она очень недовольна фактом нашего знакомства.

Борис чувствовал себя очень неловко, подобно отцу, пытающемуся объяснить взрослеющей дочери странности взаимоотношений между мужчинами и женщинами.

– Ты, наверное, не знаешь, но я и Алиса, я и твоя мама…

– Не беспокойся, я все знаю, – просто сказала Ника. – Я уже достаточно взрослая, чтобы понять такие вещи. Вы были молоды, а мама была красива.

Ника немного помолчала.

– Я думаю, мама тебя любила.

Поймав вопросительный взгляд Бориса, она сказала:

– Она боялась тебя любить, боялась за свое будущее. Боялась, что ты не сможешь обеспечить вашу будущую семью. Но больше всего она боялась, что ты ее разлюбишь. Когда женщина старше своего мужчины, эта мысль, нет-нет, да и приходит в голову. Она боялась быть отвергнутой, поэтому она тебя бросила, о чем всю жизнь сожалела.

Борис изумленно посмотрел на Нику.

– Это мама тебе сказала?

Ника, увидев выражение лица Бориса, рассмеялась.

– Нет, мама ругала тебя последними словами. Если ей верить, то, по ее словам, ты просто чудовище: совратитель малолетних девочек и тайный эротоман. Я просто хорошо знаю свою маму: она никогда не признается, что совершила ошибку. Но я женщина, и дочь своей матери, и мне не надо что-либо говорить.

– Да, рыбак рыбака видит издалека, – вставил Борис.

– После моего отца мама еще два раза была замужем. Последней раз она стала графиней д’Аламбер, но это не сделало ее счастливой. По-моему, она все еще пытается доказать себе самой, что ей без тебя лучше, чем могло бы быть с тобой. Она чувствует себя одинокой.

Борис не нашелся, что на это ответить. Еще некоторое время они ехали молча, каждый погруженный в свои мысли. Затем Борис сказал:

– Каждый человек на свете одинок. Все из-за того, что люди просто не понимают друг друга. Иногда себя сложно понять, а уж другого человека…, – он махнул рукой. – В общем, ничего особенного в этом нет, если излишне не драматизировать.

Сказав это, Борис подумал, что уж в очень мрачном свете у него все вырисовывается. Хотел утешить, а получилось как всегда.

– Ну, а ты? – спросила его Ника.

– Что я? – не понял Борис.

– Ты не чувствуешь себя одиноким?

– При моем образе жизни и моей профессии немного одиночества мне не помешает, – отшутился Борис. – Но к вам, мадмуазель, это никак не относится.

Проезжая по мосту через небольшую речку Борис вдруг всей кожей ощутил тот же самый звук, который он слышал возле Института. Ему на миг стало холодно, по телу побежали мурашки. Борис взглянул на Нику, но, похоже, она ничего не почувствовала. Нервы, нервишки, подумал он. Отдыхай, Ласаль, сказал Борис себе. Чудная погода, жарковато, правда – но это ничего. Рядом прекрасная девушка, и ты еще относительно молод. Какого рожна тебе еще надо? Наслаждайся. Подбодрив себя, таким образом, Борис преувеличенно бодрым тоном сказал:

– Ну, вот мы почти и приехали. Ну, что, Ника, ты готова приобщиться к истории?

“Росинант” въезжал в ущелье старого города.

Когда-то, лет пятьдесят назад, когда Родиной с большой буквы называлась большая часть территории евразийского континента, Старый Орбинск, наряду с монастырем в Стригуленах и домом-музеем местного Робин Гуда в Дубовишне, был признан историческим памятником всеобщего значения. Ущелье всегда было полно туристов, как из провинций империи, так из-за ее рубежей. Там и сям стояли колоритные национальные шатры, где всем желающим подавали мамалыгу и молодое домашнее вино. В качестве сувениров большим спросом пользовались деревянные фляги и пятилитровые бочонки, расписанные национальным орнаментом. Усатые экскурсоводы с южным национальным говором рассказывали любознательным старушкам-американкам и туркменам-хлопководам о том, как в 9-16 веках в этих катакомбах жили и прятались от татарских орд и Османской порты их доблестные свободолюбивые предки, не покорившиеся даже Великому Риму.

Теперь по ущелью гулял только ветер. Рассказы о народовольцах-гайдуках стали враз всем неинтересны, а местное вино перестало пользоваться былым спросом. От черных глазниц пещер веяло первобытной прохладой, и если бы не несколько старых банок из под пива, валявшихся на земле, то вполне могло бы показаться, что они переместились во времени на несколько веков назад.

– Мы за этим и приехали? – спросила Ника. – За одиночеством?

– За ним не нужно куда-либо ехать, – сказал Борис. – Оно приходит само, когда его не ждешь.

– Это звучит как стихи, – заметила Ника. – Так что, мы приехали любоваться видами? – спросила она.

– Маленькое журналистское расследование, – подмигнул ей Борис.

– Мы что, ищем средневековый клад? – улыбнулась Ника.

– Одно другому не мешает, – резонно заметил Борис. – Если повезет – найдем и клад. Мальчишками, мы часто играли здесь. Ходили легенды, что во времена татаро-монгольского нашествия жителями города здесь были спрятаны горы сокровищ. Мы даже пытались их искать, но безрезультатно. Эти тоннели тянутся на многие километры, говорят, здесь даже есть небольшие храмы, специальные колодцы для воздуха и света. Есть так же помещения для домашних животных, кухни, хранилища зерна и муки. Есть даже небольшое кладбище. При осаде этот город мог продержаться на своих припасах два года. Внутри есть подземные источники, которые обеспечивали город водой. В тревожные времена все входы закрывались большими каменными дисками по два метра в диаметре, сдвинуть которые снаружи не представлялось возможным, разве что взорвать. Но в те времена восточная Европа еще не знала пороха. Я, правда, все это сам не видел, заходить далеко вглубь мы боялись, но экскурсоводы рассказывали именно так.

Борис и Ника продвигались в глубь ущелья. Окружающая обстановка настраивала на идиллический лад: щебетали птицы, благоухали терпкими ароматами разогретые черезчур щедрым солнцем полевые цветы, окружающий пейзаж дурманил романтическим колоритом. Как в дешевой латиноамериканской мелодраме, подумал Борис. Самое время заговорить о мятущейся одинокой душе, о бренности больших страстей, девочка, безусловно, пожалеет. Далее по сценарию: встреча взглядов, поцелуй… Фу, какая пошлость, какая банальность. Хотя почему пошлость? Все что естественно – банально. И чего это я ерничаю, спросил он себя. А все потому, что мне этот ребенок нравится, а я не хочу это признавать. В голове замелькали издевательские мысли, стилизованные под заголовки бульварных газет. “Известный журналист уличен в педофилии!”, “Графоман-эротоман совращает несовершеннолетних!”. Несмотря на эти мысли, Борису никак не удавалось избавиться от этого легкого, радужного настроения, которое появлялось у него, когда рядом с ним была Ника. Наверное, это что-то на гормональном уровне, думал Борис. Кризис среднего возраста. Хотя какой там, к черту, средний возраст, когда тебе тридцать шесть лет. Сумбур его мыслей прервала Ника.

– Борис, ты слышишь? Мы здесь ни одни.

Борис остановился и прислушался. Где-то недалеко играла гитара.