Текст книги "Серый ангел (СИ)"

Автор книги: Олег Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Чертовы псы, будь они неладны. Бегают ночами по городу, людей пугают. А тут на тебе, еще человека погрызли.

Щелчком пальцев вслед за плевком он отправил окурок.

– Насмерть? – спросил Борис.

– Слава богу – нет. Но досталось ему сильно. Видимо гнали они его долго. Он хотел укрыться в подъезде, но не успел. Его нашла одна старушка. Когда пошла выносить мусор.

Только сейчас Борис заметил на дорожке ведущей к подъезду кровавые следы.

– А куда смотрит санитарная служба? – спросил Борис. – Неужели их нельзя переловить?

– Тоже мне – ловец среди овец, – зло сказал сержант. – Эти твари поумнее нас с тобой будут. Ты их сам-то видел? Огромные, черные как уголь, и глаза огнем горят.

– Собаки Баскервиля, – задумчиво, как бы про себя сказал Борис.

В отличии от Маркуса, сержант, видимо, в детстве был ознакомлен с основоположником дедуктивного литературного жанра, так как, подозревая издевку, зло уставился на Бориса. Но лицо Бориса оставалось невозмутимым.

– Нет, я их не видел, – сказал он.

Успокоившись, сержант опять вернулся к больной теме.

– Эта псина из кино просто щенок по сравнению с этими тварями. Не собаки, а какие-то мутанты. Настоящие монстры. Не хотел бы я с ними встретиться темной ночью без своего Джоржи.

И полицейский выразительно похлопал рукой по висящей на его поясе кобуре. Борис подошел к машине “скорой помощи”. Флегматичные в своей невозмутимости санитары не очень то торопились. Двери фургона все еще были открыты, но Борису были видны только торчащие из-под простыни дырявые подошвы сильно изношенных туфель. Борис хотел было уйти, но тут он его посетила одна мысль. Пользуясь предоставленной ему возможностью, а также халатностью санитаров, Борис залез в фургон. В своей жизни он видел вещи и пострашнее, но это зрелище было не из приятных. Пострадавший был укрыт простынею до самого подбородка, седая нечесаная борода топорщилась вверх как приспущенный белый флаг. Он часто и с хрипом дышал. Каждый его выдох был похож на слабый стон. Когда Борис наклонился над ним, он открыл глаза и сказал:

– Вот пришло и твое время, ангел. Недолго тебе носить серый цвет. Я знаю, что ты примешь правую сторону, но я тебе уже ничем не смогу помочь. Я очень устал. И я хочу домой. Все – иди! Ты теперь знаешь кто ты. Иди. Я хочу спать.

И старик Христопрадатис закрыл глаза. Борис вышел из фургона и подошел к санитарам. Те припирались по поводу того, кто из них должен сделать старику капельницу с плазмой.

– Поторопитесь, – сказал он им. – Если ему срочно не оказать помощь, он истечет кровью.

Они недовольно повернулись в его сторону. Да пошел ты…, отчетливо услышал Борис. Тоже мне мать Тереза, мать твою. При этом он ясно увидел, что никто из них не открыл и рта. Но Борис понял, что это исходило от долговязого брюнета. Второй из них, тот, что постарше и пониже, думал, что этот назойливый тип, то бишь Борис, может накатать на них “телегу” и тогда не видать им премиальных.

– Да, – сказал ему Борис. – И тогда премиальных тебе не видать.

Новая способность читать мысли окружающих его людей Бориса ничуть не удивила, чего нельзя было сказать про других. Коренастый медбрат что-то шепнул долговязому напарнику, после чего они залезли в фургон, и, включив сирену, быстро укатили. Надо сказать отцу Варламу, рассеяно подумал Борис, глядя им вслед. Когда он шел назад, то проходя мимо мультяшного сержанта, Борис отчетливо уловил его сбивчивые мысли о протоколе с места происшествия, кружке холодного пива и ворчливой жене, готовой мчаться в Институт сломя голову, лишь бы помолодеть лет на двадцать и утереть нос этой выскочке Луизе из сорок пятой квартиры.

Борис шел по улице и размышлял об открывшихся ему способностях. Эволюционный скачок, неблагоприятная экологическая обстановка, генетические мутации. Мутации… Я – мутант? Вот весело то. Ну, ладно: умение двигать предметы на расстоянии – это может пригодится, но вот чтение чужих мыслей… Я же не шпион. Тоже мне: Борис Штирлицевич Бонд. Борис улавливал обрывки мыслей проходящих мимо людей, которые он спросонья принял за странную головную боль. Вот старик, его гложет беспокойство за сына, от которого уже три года нет никаких известий: ни письма, ни телефонного звонка. Девушка волнуется по поводу задержки месячных. Сорокалетний мужчина на бегу спрягает французские глаголы, готовится заключать какой-то контракт с виноделами Бордо. Если он не сумеет управлять этим неожиданным “даром”, блокировать в своем сознании мысли других людей, то ему лучше жить где-нибудь на необитаемом острове.

Когда Борис зашел в бар, ему показалось, что он попал в переполненный улей. Все мысли присутствующих в баре разом роились у него в голове сливаясь в одно назойливое жужжание. Борис помотал головой из стороны в сторону, стараясь отогнать этот рой, и еще сильнее стиснул зубы. Ничего по большому счету не изменилось, но шум в голове несколько поутих. Когда через какое-то время к нему вернулась способность что-либо соображать, Борис с удивлением понял, что несмотря на присутствие в зале разноязычных посетителей их мысли для него были ясны и понятны, как будто думали они на одном языке. Из-за стойки ему уже семафорил Роджер.

– Привет, Борис. – “Ну и видок у парня. Неужели из-за этой девки? И что он нашел в этой соплячке? Да, безусловна мила, но в сущности она еще ребенок. А ему нужна женщина.”

Борис поморщился.

– Хоть ты не начинай, – бросил он Роджеру.

– А я что? – удивился Роджер. – Я молчу. – “Нервный какой-то. Но вроде трезвый.”

– Да трезвый я, – ответил на его мысли Борис, мало беспокоясь, как на это отреагирует его приятель. – Иначе для чего я сюда пришел. Стакан водки, – потребовал он у Роджера.

Двести пятьдесят граммов “пшеничной” он проглотил как воду и эффект от нее был соответствующий, но в голове немного устаканилось и Борис обрел способность более или менее связанно мыслить. Роджер смотрел на него сочувствующе и явно ничего не понимая. Через пару минут Борис понял, что если не смотреть на кого-то в упор, то постороннее присутствие в его голове как бы стихало, не то чтобы совсем, но мозги уже не так пухли, можно было перевести дух. Борис попросил у Роджера пачку “Фокушор”, местных сигарет без фильтра, термоядерные горлодеры, крепкие как ямайский ром. Выкурив сигарету, Борис почувствовал, что ему немного полегчало. Но он по-прежнему избегал смотреть на Роджера, а тот не мог понять, почему его приятель все время прикрывает глаза рукой или отводит их в сторону как стыдливая девица. Через полчаса Борис почти окончательно пришел в себя, правда, для этого ему пришлось попросить у Роджера добавки, и тут на пороге появился ходячий сборник анекдотов по имени Изаксон. Как обычно, он поспешил их приветствовать в привычной для себя манере:

– Мойша женился на девушке из приличной еврейской семьи. После первой брачной ночи он ползает по супружеской кровати и что-то ищет. Жена его спрашивает:

– Мойша, чито ты ищешь?

– Мама таки сказала, чито должны быть красные пятнышки…, – договорить Изаксон не успел.

– Скажи своей маме, что у меня белокровие, – закончил за него Борис. Окончание анекдота он знал еще до того, как Фридрих открыл рот.

Но журналиста это не смутило.

– Ценю вашу эрудицию. Вот вам за это эксклюзив:

– Нашел Абрам пачку денег…

– А там не хватает, – закончил Борис.

Изаксон подозрительно посмотрел на Бориса.

– Я вижу, Боря, чито вы сегодня не в духе. Что-то случилось?

– Это ты верно заметил, – сказал Роджер. – Он сегодня сам не свой.

– Я-таки думаю, чито это из-за жары, – авторитетно предположил Изаксон. – Сто десять градусов, господа. Почти как у меня в Араде. И не у таких молодых, здоровых людей башню сносит. Чито ви знаете: сегодня в Орбинске уже шесть инфарктов. Все старые, пожилые люди. Это наше солнце, я вам скажу, совсем сошло с ума, читоб я был здоров. Собаки эти от жары совсем взбесились, бросаются на людей.

– Какие собаки? – спросил Роджер.

– Большие, черные псины. Бегают здесь по округе. Пугают людей. Ви их видели?

– Нет, не видел, – сказал Борис. – А вы? Вы их видели?

– Тоже – да: в смысле нет, я их тоже не видел, – сказал Изаксон. – Но здешние пастухи их видели, и теперь отказываются выгонять овец на пастбища – боятся. Я бы тоже боялся. Так вот одна из этих страшных псин покусала человека.

– Кого покусала? – спросил Роджер. – Уж не тебя ли?

– Старика Христопродатиса. Ну, этого городского сумасшедшего, – пояснил Борис. – Ты видел его здесь, в баре.

– Какой старик? – недоуменно сказал Изаксон. – Причем здесь старик? Не знаю я никаких стариков. Я говорю о девушке. Ненормальная собака покусала девушку.

Во рту у Бориса внезапно все пересохло.

– Какую девушку?! Где?! – он вскинулся на Изаксона. И прежде чем тот ему ответил, он уже знал ответ.

– Девушку из лагеря битников, там за городом, – Изаксон пожал плечами. – Чито творится, мама дорогая. Почти центр Европы, двадцать первый век, а тут бегают дикие собаки и кусают добропорядочных граждан. Девочке – восемнадцать лет. Говорят на ней живого места нет.

– И куда смотрит полиция? – нарочито демонстративно возмутился Роджер. – Переводит старушек через дорогу к колумбарию, чтобы, не дай бог, их машина не задавила? Ты говорил, что комиссар твой друг детства, – обратился он к Борису.

– Да нет, – вяло ответил Борис. – Никакой он мне не друг, просто жили по соседству.

– Ну, все равно, лицо, облаченное властью. Вот бы пошел бы к нему и все выяснил, вместо того, чтобы здесь надираться. Вид у тебя, фратер, какой-то пришибленный, – дожимал Роджер. – тебе необходима встряска, гражданская жизнь действует на тебя разлагающе. Иди и займись делом.

Борис молча потягивал джин с тоником и в этом момент испытал жгучее желание запустить свой стакан физиономию приятеля. “Ну, чего вы все ко мне привязались?!” – хотелось ему крикнуть, но он сдержался и, молча, допив свой стакан, просто вышел из бара.

Глава девятая

Паренек-полицейский в участке встретил его как старого знакомого.

– А комиссара нет, – приветствовал он Бориса. – И сегодня его не будет.

Перед ним, как и в прошлый раз, лежала шахматная доска. Борис бросил на нее взгляд: белые явно проигрывали. На этот раз парень не потрудился даже встать. Чувствовал он себя с Борисом панибратски и, похоже, он один во всем городе не признавал в нем известного журналиста. Борис посмотрел на полицейского в упор и уловил только какие-то вялые обрывки приземленных и обыденных мыслей: о вожделенной соседке Аурике с бюстом четвертого размера, о старом байке, который уже второй год ремонтировался у него в гараже, о мамалыге с фриптурой и молодым вином. Все это было замешано на ничем не обоснованных мечтах о внезапном богатстве, шахматных гамбитах и прочей совсем мало понятной и неудобочитаемой ерунде. Похоже, что жара в Орбинске поголовно размягчила всем мозги.

– Ну и где наш доблестный комиссар? – спросил Борис, подражая известному киноперсонажу. – Где наш герой? Наш микро-Робокоп, как ласково я его называю?

Совершенно точно, что молодое поколение не смотрит старые фильмы, а этот представитель молодежи вдобавок не имел никакого представления о таком вербальном выражении своих чувств, как ирония.

– Комиссар дома, отдыхает. У него сегодня выходной, – сказал полицейский.

– Понимаю: война войной, а обед по распорядку. А после хоть трава не расти. Он хоть знает, что твориться в его владениях? – спросил Борис.

– А что творится? – без всякого интереса полюбопытствовал блюститель закона.

– Бешенные собаки бегают по городу, покусали старика и девушку, – сказал Борис.

– А при чем тут мы? – непонимающе спросил парнишка. – Сумасшедший бродяга-старик шатается по городу, как бродячая собака, поэтому неудивительно, что его кто-то покусал.

– А девушка? – спросил Борис.

– А что девушка? Такая же бродяжка, как и этот полоумный старик, – парировал защитник правопорядка. – Законопослушные граждане не живут в палатках в пыли и грязи. Да и были мы там, и никаких собак не нашли. Не бегать же за каждой дворнягой по всей округе, – самодовольно закончил он.

Борис мысленно возмутился и хотел было сказать в адрес парня что-нибудь хлесткое, даже обидное, но тут же подумал, что мальчишка попросту кому-то подпевает, и было нетрудно догадаться кому. Каков поп, таков и приход, подумал Борис и решил оставить его в покое. Он только спросил, где живет комиссар и, не дождавшись ответа, быстро развернулся на сто восемьдесят градусов, оставив несознательного полицейского в полном недоумении.

Комиссар Морару жил в собственном доме на окраине старой части города. Дом, очевидно, был не маленький, но из-за высокого забора Борис мог видеть только красную черепичную крышу. Борис подошел к глухим воротам и, найдя звонок, нажал кнопку. Ждать ему пришлось довольно долго, но когда дверь в воротах открылась, Борис отпрянул в сторону. В дверном проеме, в ярко-желтой запачканной футболке, синих вылинявших спортивных штанах с двустволкой в одной руке и патронташем через плечо, роскошные в своей лохматости усы торчат параллельно земле – Панчо Вилья, да и только, – стоял комиссар Морару.

– Борис! – закричал комиссар. – Господин Ласаль, – тут же поправил он себя, – добро пожаловать в мое скромное жилище! Рад, очень рад. Прошу вас, проходите, – и он посторонился, освобождая проход. Борис напряг мозги, но ничего кроме искреннего любопытства и неподдельного радушия в мыслях комиссара не прочел. Жестикуляция, сопровождавшая эти слова, очевидно, означала всего лишь выпирающее через край гостеприимство, и Борису ничего не оставалось, как воспользоваться приглашением и войти.

Скромное комиссарское жилище поражало своим великолепием. Видимо, комиссар еще в детстве так представлял себе дом состоятельно человека, и, несомненно, дизайнером и архитектором этого буйства фантазии был он сам.

Двухэтажное здание, облицованное касэуцким камнем, с флигелем, мансардой, балкончиками, мезонином и четырьмя башенками по углам было нечто средним между феодальным средневековым замком, крестьянской фазендой в стиле ультра модерн и архитектурным кошмаром пьяного параноика. По крайней мере, на взгляд Бориса. Двор был вымощен белым мрамором, по которому почему-то были разбросаны осколки какой-то посуды. По среди двора стоял фонтан: точная копия дуэта – Самсона издевающегося надо львом. Скульптор явно родился в те времена, когда о “Гринпис” еще никто не слышал. Все бы ничего, но тут же, чуть повыше, над этой классической скульптурой, довершая ансамбль, расположился писающий амурчик, чья оптимистическая струйка попадала прямо в оскаленную от негодования пасть царя зверей. Тем самым он как бы говорил всем: “Клал я на вас с прибором”. Это было весьма символичным: безоговорочная победа безвкусицы над мировой культурой. “Когда я слышу слово “культура”, я вызываю мою полицию”, в тему вспомнилось Борису.

– Как хорошо, что вы зашли, господин Ласаль, – продолжал изливаться комиссар. – У меня сегодня выходной, можно просто посидеть: по-приятельски, без чинов, вспомнить былое.

Серафим Морару прямо-таки весь лучился дружелюбием.

– Аделя! – вдруг заорал он. – У нас гости!

Борис вслед за хозяином посмотрел на балкон. Хозяйка дома представляла собой обычный тип южных красавиц: рано взрослеющих, рано выходящих замуж, рано толстеющих и рано выходящих в тираж. Типичная местная матрона. Из нее можно было бы скроить двух не худых мужчин, если бы не ее усы. Их с избытком бы хватило на целый гренадерский полк. Марианна была рождена точно не от нее. Во всяком случае, Борис с трудом мог себе представить, что со временем из симпатичной девушки получится вот такая кустодиевская матрешка.

– Дорогая, как обычно – принеси все мне в берлогу, – сказал комиссар. У нас с господином Ласалем мужские разговоры.

– Ну, господин Ласаль, – повернулся он к Борису, – прошу ко мне, в мою штаб-квартиру.

– Можете меня звать по имени, я не при исполнении, – сказал Борис. – Но скажите, вы всех встречаете с оружием в руках? Или вы так развлекаетесь – стреляете по тарелочкам? – Борис осторожно потрогал носком сандалии осколок какой-то керамики.

– Это следствие маленькой домашней пикировки, Борис, не обращайте внимания. А вот это, – комиссар потряс автоматом, – моя коллекция, вернее, малая ее часть. Вам как человеку почти военному это будет интересно. Ну, идем.

И они прошли в дом. Внутреннее его убранство соответствовало внешнему виду. Персидские ковры здесь сочетались с паласами и домоткаными дорожками, а классические репродукции на стенах соседствовали с постерами из журналов. Это было царство разнообразия, но когда Борис зашел в комиссарскую “берлогу”, то он лишь присвистнул от удивления. Комната была довольно большой: метров десять на десять, и повсюду – на стенах, на полках и стеллажах красовалось самое разнообразное стрелковое оружие. Здесь были револьверы и пистолеты, винтовки и ручные пулеметы, образцы позапрошлого века и самые современные экземпляры. Суперубойный “глок” соседствовал с “маузером”, а снайперская винтовка Драгунова с автоматом Томпсона. Полицейский улыбаясь следил за Борисом, наслаждаясь произведенным эффектом.

– Да здесь можно целую армию вооружить! – наконец сказал Борис.

– Ну, армию, может быть и нет, но батальон вооружить можно, – сказал комиссар. – Все абсолютно законно, – заверил он Бориса. Вид у него был довольный как у кота, добравшегося к миске со сметаной.

В это время в комнату вплыла мадам Морару, неся перед собой большой поднос, заставленный различной снедью, в центре которого красовался большой запотевший кувшин.

– Вот, Аделя, хочу тебе представить Бориса Ласаля, нашего земляка, очень известного журналиста и моего друга детства, – сказал комиссар.

Насчет друга детства он, конечно, перегнул, но Борис промолчал, решая не вдаваться в подробности. Мадам Морару не спеша поставила поднос на журнальный столик. Надо сказать, что для своей комплекции она обладала известной грацией. Ее движении были даже изящны. Протянув свою пухлую белую руку, она пропела очень мелодичным, совершенно не вяжущимся с ее внешностью голосом:

– Добро пожаловать домой, господин Ласаль. Пользуясь случаем, хочу сказать, что вы талантливый журналист.

Не может быть, мелькнуло в голове Бориса. Его предположение подтвердил сам комиссар:

– Аделя читала твою книгу, а я вот, признаюсь, грешен – не знаком. Говорят, ты там всякие ужасы описываешь. Аделе после того, как она прочла твою книгу, неделю снились кошмары. Один раз во сне меня так лягнула, что я с кровати полетел. Синячише был на всю ляжку.

Комиссар загоготал, как будто это была изысканная острота, и с чувством звонко и смачно поцеловал мадам комиссаршу в пунцовую щеку. Тут Борис с удивлением понял, что Серафим Морару любит свою жену, любит ее такой, какая она есть, и, может быть, в его глазах она до сих пор осталось той стройной юркой девочкой, какую он встретил двадцать лет назад.

– Ну, ты Аделя, иди, – сказан жене комиссар. – Тебе наши мужские разговоры будут не интересны, а мы тут с господином Ласалем за жизнь поболтаем.

Мадам комиссарша кротко улыбнулась Борису и молча удалилась в свои будуары. Рука комиссара потянулась к кувшину с вином.

– Давайте, Борис, как добрые сыновья этого города, выпьем за нашу многострадальную родину и за процветание Орбинска.

Тост не блистал оригинальностью, и был не лучше и не хуже всех тех, что Борис слышал раньше, поэтому он просто сделал пару глотков из своего стакана. Справедливости ради надо было сказать, что вино было великолепным.

– А вы патриот, господин комиссар, – флегматично заметил Борис.

– Для тебя я просто Серафим, – сказал комиссар, – я же тебе говорил. И патриотизма во мне не больше и не меньше, чем в каждом из нас. А вообще в наше время быть патриотом – занятие весьма беспокойное.

– И весьма неблагодарное, – поддакнул Борис. – Хотя так было во все времена. Но вот вы, комиссар…

– Серафим или лучше Фима, – опять поправил его комиссар.

– Вот вы, Фима, скажите мне как художник художнику или лучше, как патриот патриоту, почему по городу бегают бешенные собаки, а доблестная полиция при этом бездействует.

– Ты о чем это? – нахмурился комиссар.

– В народе говорят, о черных псах, которые бегают по городу и его окрестностям. Покусаны двое: полоумный старик и одна девушка. Между прочим, она из той же компании, что и ваша дочь.

– Знаю, знаю, – недовольно проворчал комиссар. – Мне этот пионерский лагерь для полудурков, как бельмо на глазу. Сегодня мы выезжали по вызову. Дочь свою я забрал, она, правда, сопротивлялась, ты видел осколки нашей баталии во дворе, но вот с остальными… Им в большинстве уже всем по восемнадцать, родители на них повлиять не могут, да и я тоже. Единственное, что я могу сделать, так выписать им штраф за загрязнение окружающей среды. Меня больше беспокоят белорубашечники. Национализм – это наша болезнь.

– А меня больше беспокоят собаки, – заметил Борис. – Дети скоро повзрослеют, перебесятся, обзаведутся семьями, обрастут взрослыми проблемами, и им уже будет не до перестройки мира. Они превратятся в мирных обывателей. Но какая жизнь будет у той девочки, у которой обезображено лицо?

– Собаки, – проворчал комиссар. – И ты туда же, Борис. Нет никаких собак.

– А как же пострадавшая девушка? – спросил Борис. – Тем более, что местные пастухи тоже их видели.

– Да кто знает, что там было? – сказал комиссар. – Свидетельские показания сплошная муть. По моему, имело место обыкновенная разборка на почве ревности. Притон на пленере. Просто они там покрывают друг друга. Но я еще доберусь до них. А что касается собак… Идемте со мной.

Борис прошел вместе с комиссаром через весь дом и очутился пред решетчатой дверью, ведущей, очевидно, на задний двор.

– Только после вас, – церемонно сказал комиссар.

Борис немного помедлил, затем, открыв дверь, шагнул вперед. Разглядеть он ничего не успел, так как что-то большое и черное метнулось прямо к нему. Борис успел разглядеть большую оскаленную пасть и хотел было податься назад, как две большие и мощные лапы прижали его стене, а на своем лице он ощутил теплый и слюнявый шершавый язык.

– Найда, фу! – окриком осадил овчарку комиссар. – Плохая девочка! Сколько раз я тебе говорил, что так делать нельзя! Оставь Бориса в покое.

Овчарка убрала лапы с груди журналиста, но продолжала вертеться вокруг него, а ее мотающийся из стороны в сторону хвост выдавал ее дружеское расположение к новому знакомому. Для своей породы она была очень крупной, гораздо крупнее тех экземпляров, которые Борис видел раньше. И окрас ее был абсолютно черным. Черным насколько это возможно.

– Вот, Борис, познакомьтесь с Найдой, – улыбнулся комиссар. – Это и есть тот монстр, который видели ваши пастухи. Найда – это Борис, наш друг. Запомни его хорошенько. Сама она безобидней ягненка, – продолжал он, – очень дружелюбна, но ей не хватает места для игр, и иногда за городом я выпускаю ее погулять. Нагулявшись, она возвращается домой сама. Самое большое для нее удовольствие – это загнать какого-нибудь дикого кролика. Сейчас их масса развелось за городом, прямо как в Австралии. Так что сами видите, что может сделать из обычной собаки неуемное воображение.

– Ну, ладно: а старик Христопрадатис? – спросил Борис.

– А что старик? – не понял комиссар.

– Но его ведь тоже покусали. Бедняга очень плох.

– Да мало ли что могло произойти с сумасшедшим бродягой, – отмахнулся комиссар. – Сам где-то ободрался. Между прочим у моей Найды на вчерашний вечер есть стопроцентное алиби, – попытался отшутится он. – Весь вечер она занималась тем, что выкусывала у себя блох. Да будет вам, Борис, – сказал он. – Пойдемте лучше выпьем по стаканчику доброго вина. К тому же у меня к вам тоже есть разговор.

Борис с комиссаром вернулись в оружейную комнату. Комиссар разлил вино по стаканам.

– За нас! – коротко провозгласил он.

– Будем здравы, – ответил ему Борис.

После третьего выпитого стакана комиссар решил, что можно обсудить и более щекотливые, на его взгляд темы, а поэтому перешел на “ты”.

– Вот что, фратер, – сказал он. – Тут на тебя поступила жалоба.

– Жалоба? – переспросил Борис. Взглядом он прощупал своего собутыльника и все понял. – Ага, – сказал он, – графиня д, Аламбер опять обвиняет меня в совращении несовершеннолетних.

– Если она сама несовершеннолетняя, то ты прав.

– Не понял, – сказал Борис.

– Графиня д, Аламбер обвиняет тебя в сексуальном домогательстве, – пояснил комиссар.

– Что?! – изумленно спросил Борис.

– Графиня д, Аламбер обвиняет Бориса Ласаля в сексуальном домогательстве, – невозмутимо повторил комиссар. – Но можешь быть спокоен. Никаких доказательств этому у нее нет, но я обещал разобраться. В принципе, я в это не верю, но ты меня можешь успокоить.

Борис решил покончить с этим разговором.

– Я встречаюсь с ее дочерью, – пояснил он. – Ей восемнадцать лет.

Комиссар понимающе кивнул.

– А когда-то я встречался с самой графиней, когда она была просто Алисой.

Комиссар кивнул еще раз.

– Понимаю.

Борис в его голове уловил игриво-неприличные мысли, но внешне полицейский оставался бесстрастным.

– Это не то, что ты думаешь, – сказал Борис.

– А я ничего и не думаю, – стушевался полковник. – Да и что тут думать: ты мужчина, я мужчина. И вообще: полковник Морару не дурак, он все понимает. У меня по этому поводу предложение: давай выпьем за понимание – это то, чего нам всегда всем не хватает.

Борис с комиссаром выпили за понимание, затем за дружбу, потом за мир во всем мире, следом за ними последовал тост за любовь. Так они прикончили три кувшина вина. Борис уже не улавливал мысли собеседника, да и собственные мысли тоже. Когда комиссар провозглашал тост за полную победу сексуальных меньшинств за свои права, где-то вдалеке что-то шумно грохнуло. Послышался звон лопнувшего стекла.

– Вот это да, – сказал Борис. – Что это было?

– Петарды мальчишки взрывают, – заплетающимся языком произнес полковник.

– Судя по звуку, эти петарды тянут на приличный фугас, – сказал Борис.

– Орбинск – мирный город, – возразил комиссар. – Взрыв бытового газа из-за халатного отношения и безалаберности – это еще куда не шло. Но откуда здесь взяться фугасу. Сейчас мы все узнаем.

Едва он поднялся со стула, как тут же противно заверещал телефон. Комиссар взял трубку.

– Комиссар Морару слушает. Что?! – благодушное выражение его лица сошло на нет. – Когда?! Сейчас выезжаю! – казалось, хмель с полковника слетел моментально. В миг отрезвевший полицейский повернулся к Борису:

– На территории Института произошел взрыв: предполагают теракт. Есть пострадавшие.

Комиссарский джип летел с максимально возможной для этих дорог скоростью. Именно “летел”, потому что на каждой кочке машину подбрасывало, а кочек было довольно много, так что треть пути они преодолели влет. По дороге комиссар беспрестанно матерился, и при этом постоянно сбивался на “великий и могучий”.

– Что же это происходит, – причитал он. – Так спокойно жили, никаких проблем, и тут на тебе: террористы. Орбинск – это же не Ирак, не Ольстер, не какая-нибудь Зимбабве. Все, наверное, антиглобалисты проклятые или колумбийцы, мать его.

– Причем здесь колумбийцы? – удивился Борис.

– Кокаин, – пояснил комиссар. – Кто будет покупать эту дрянь, если не станет наркоманов?

Так костеря всех: от “Новых Красных бригад”, “Черных пантер” до исламских фундаменталистов всех мастей комиссар подъехал к Институту. Жара стояла невыносимая, но при приближении к Башне у Бориса по спине побежали мурашки, ему показалось, что от этого чуда современной архитектуры веет могильным холодом.

Прилегающая к Институту территория вокруг была оцеплена спецназовцами, за которыми уже стояли несколько пожарных машин и карета “скорой помощи”. Комиссар предъявил лейтенанту-американцу какое-то удостоверение, и они прошли за периметр. Вместе с комиссаром Борис прошел к месту, где суетились санитары в белых халатах. Рядом с машинами скорой помощи стояла “труповозка”, куда уже грузили черные пластиковые мешки.

– Сколько пострадавших? – повернулся комиссар к следующему за ними лейтенанту. Борис с удивлением про себя отметил происшедшие с полицейским перемены. Голос его приобрел командные нотки, стал более волевым, казалось, он преобразился даже внешне: плечи расправились, живот втянулся, на глазах рохля превратился в настоящего законника.

– Пострадали только сами террористы, – ответил американец. – Других пострадавших нет. Очевидно, произошла самоактивация взрывного устройства. Двое террористов убито, один отделался незначительными ушибами.

– Я могу его допросить? – спросил комиссар.

– Вообще-то это дело, очевидно, находится под юрисдикцией Интерпола, но сделайте одолжение, полковник, – сказал лейтенант. – Только я думаю, вы мало чего от него добьетесь – он в шоке. Если я понадоблюсь, я рядом, – с этими словами лейтенант направился к рядам оцепления, к которым уже подъехали первые любопытствующие.

– Будь другом, подожди меня здесь, – попросил комиссар Бориса. – Институт на самом деле находится не под моей юрисдикцией, но я хоть разнюхаю, что к чему. Крайним все равно окажется полковник Морару: недоглядел, не продумал, не просчитал ситуацию. На козлов отпущения спрос никогда не падал.

Комиссар пошел к карете “скорой помощи”, к которой санитары тащили носилки с единственно выжившим незадачливым террористом. Хотя тело на носилках было до подбородка укрыто простыней, Борису показалось, что он узнал одного из “народовольцев” – Адриана, адъютанта неукротимого команданте Негро.

Ну и дела, – подумал он. – А ведь этот юнец не шутил. Ну, что, Борис, растудыть тебя в качель, знаток человеческих душ. Юношеский максимализм… Хорош максимализм: на двести грамм гексогена тянет. Выходит, что господин комиссар прозорливей тебя, хотя реакция у него запоздалая.

Пока полковник прояснял ситуацию, Борис в невеселом раздумье успел выкурить три сигареты. Вернулся комиссар мрачнее тучи.

– Ну, какие новости? Что скажет мой Мегре? – спросил Борис.

– Я осел, – сказал комиссар.

– Да. Э-э…, то есть тебе видней. На чем основано сие гениальное заявление?

– Прямо у меня под носом расцвел рассадник терроризма, а я это прохлопал.

– Не время заниматься самобичеванием, – одернул его Борис. – Что с парнем? Удалось что-то узнать?

– Пациент скорее жив, чем мертв, – мрачно пошутил комиссар. – Мне удалось его растормошить. Но то ли он ударился головой, и у него мозги набекрень, то ли здесь творится какая-то чертовщина.

– Почему ты так решил? – спросил Борис.

– Парень утверждает, что они не собирались ничего взрывать, – сказал комиссар. – Просто хотели устроить показательную акцию: рвануть пиротехнический шумовой взрывпакет. Сам по себе он не опасен, так – просто громкая хлопушка.