Текст книги "Серый ангел (СИ)"

Автор книги: Олег Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Борис подошел к книжным полкам, погладил рукой корешки книг, смахивая с них пыль. Родители всегда поощряли его стремление к чтению серьезной литературы, но последние лет пять он не читал ничего, кроме газетных заголовков. Наугад Борис вытащил с полки первую попавшуюся книгу. Эта были “Гадкие лебеди” братьев Стругацких. Борис стал ее листать и незаметно для себя стал читать. Он пытался вспомнить читал ли он ее раньше, но если и читал, то успел основательно подзабыть. Книга его захватила. Как ни странно, но описываемые события почти вековой давности находили отклик в и реальной действительности. Действие в книге происходило в маленьком городке, таком как Орбинск. Главный герой – сильно пьющий писатель, не журналист, конечно, но тоже коллега, собрат по перу, приехал домой, в город своего детства. Дальше во всем прослеживались очень странные параллели. В книге, за городом находится так называемый лепрозорий, охраняемый солдатами, рядом с Орбинском находится Институт, вокруг которого так же бдят военные. В лепрозории содержатся странные больные, и никому не известно, что там происходит, так как без специального пропуска туда никого не пропускают. В Институте находится большое количество психически нездоровых людей. Правда, ничего таинственного там не происходит. Наоборот, от любопытной прессы практически ничего не скрывается, хотя это не мешает распространению всяческих слухов среди местного населения. И еще: и в вымышленном городе, и в Орбинске наблюдается ненормальное количество очень нормальных детей. Нет, это, конечно, хорошо, что дети не шастают по подворотням и не колют себя всякой дрянью, думал Борис. Но что был такое Борис Ласаль в возрасте от тринадцати до восемнадцати лет? Стрижка, а ля der deutsche junge с обесцвеченной челкой, прищуренный взгляд усталого ковбоя, сплевывание сквозь зубы, юношеский максимализм и отрицание общепринятых норм: этакий подростковый нигилизм конца двадцатого века. Вечерами мы собирались компанией в городском парке или на затемненных аллеях, бренчали на гитарах, пили купленное в складчину дешевое домашнее вино и иногда покуривали местную травку, которая вряд ли была забористей обыкновенных сигарет. По субботам и воскресеньям мы ходили на дискотеку, дрались со слободскими, клеили девчонок на танцульках и неумело бравировали друг перед другом несостоявшимися победами. Время сейчас, конечно, не то, молодежь стала более практичной, даже меркантильной. Кто-то мечтает о карьере адвоката, кто-то пытается заработать на создании компьютерных программ, но ведь не все же. Должны же оставаться хулиганы, неудачники, дети из неблагополучных семей, романтики, в конце концов. За две недели, что я здесь у меня даже сигарету никто не стрельнул. Хотя Девилсон говорил, что те, кто подвергся их корректировке, даже не курят. Но не все же родители отдали своих детей на заклание техническому прогрессу. Наверняка, должны быть сомневающиеся, равнодушные, религиозные ортодоксы. Хотя, судя по всему, все местное отрочество и вся молодежь перепрофилировалась в ангелов. Как показывает мне мой опыт, слишком хорошо – в конечном итоге тоже плохо.

Борис закончил читать, когда уже темнело. Книга ему понравилась. Борис считал так: если начинаешь отождествлять себя с главным героем, значит, книга хорошая. Хотя конечно мы не похожи, подумал Борис. Он посмотрел на себя в зеркало: еще крепкая мускулатура, фигура без намека на животик, цепкий внимательный взгляд. Правда, черты лица, на его взгляд мягковаты, слишком расплывчатые, взгляду зацепиться не за что. Нет в нем интеллигентного обаяния Олега Янковского, мужественной некрасивости Жана Рено или демоничности Аль Пачино. Но я крепок, неглуп и не занимаюсь ненужным самокопанием. Да, и пью я не так много. Правда, волос стал редеть с катастрофической быстротой, еще немного, и появится плешь. Борис еще раз взглянул в зеркало. М-м-да… Самодовольный болван, сказал Борис своему отражению. Пора прогулять свое “эго” и познакомится поближе с теми, кто посещает молодежный клуб с таким претенциозным названием. Надо же знать, кого готовят нам в качестве смены и кому мы должны, как пелось в песне, вручить земной шар.

Когда Борис вышел из подъезда, то первым делом, что он увидел, был тот полоумный старик, который обратил его в бегство сегодняшним утром. Он спал на скамейке у подъезда, откинувшись назад и широко открыв рот из которого вырывался зычный храп. На нем было все то же странное одеяние. Тихонько, чтобы не разбудить спящего, Борис прошел мимо скамейки. Борис логично предположил, что старик ждет именно его, и ему совсем не улыбалось заново выслушивать тот бред, который тот нес утром. Быстрым шагом он вышел из двора и направился в новый город.

Глава четвертая

Если в “Веселом Роджере” все было пропитано табачным дымом и запахом пива, то в “Зоне риска” пахло фиалками и карамелью. Здесь подростки убивали время на игральных автоматах, торчали у стойки, потягивая “колу” и “спрайт”, был здесь и зал с компьютерами, но большая часть ребят тряслась под немыслимую музыку в дискотечном зале. Девушки в своих открытых летних нарядах никак не походили на школьниц, хотя их телодвижения были далеки от тех, что выделывают их ровесницы в стрип барах Гонконга. Борис ходил взад-вперед вертя головой в разные стороны. В прошлый раз, когда он был здесь в состоянии изрядного подпития, его ничего не удивило. Сегодня же его не оставляло чувство нереальности происходящего. Уж очень все было чинно и благообразно. Даже в мужском туалете никто не распивал спиртное и не занимался онанизмом. Хотя все присутствующие находились в движении, Борис не заметил на их лицах особого веселья. Его не оставляло ощущение, что все они здесь не отдыхают, а выполняют свою каждодневную работу. На Бориса, как ни странно, никто не обращал внимания. Он подсел к барной стойке и заказал себе апельсиновый сок. Может так и должно быть, думал он. Почему все считают, что последующее поколение должно хоть в чем-то походить на нас. Даже в стремлении человечества к совершенству присутствует известная доля эгоизма. Пусть последующее поколение будет лучше, чище нас, но с небольшим изъяном. Когда у хорошего человека есть известные недостатки, это нормально, это приемлемо. Есть кого учить жизни, возлагать ответственность за собственные просчеты, в конце концов, не чувствуешь себя таким ущербным. А тут целое поколение, ну не все, конечно, часть. Не пьет, не курит, не обманывает, не подличает. Это не дети – это инопланетяне какие-то. Кстати, неплохой сюжет для фантастического романа в духе “Похитителей тел”. Колонизация Земли путем подмены детей. И почему я не работаю в бульварной прессе? Вот где есть разгуляться фантазии. А вообще зря я сюда приперся. Подростки как подростки. Что я хочу узнать за один вечер? В конце концов, я не психолог и не знаю, как сейчас должны себя подростки и юноши от тринадцати до восемнадцати лет. У меня в этой области одни пробелы. Это у моих одноклассниц чадам уже по пятнадцать, шестнадцать, семнадцать лет. Я могу с одного взгляда отличить даму высшего света от дорогой проститутки, на слух “беррету” от “стечкина”, “Скорпион” от детища Узиэля Гала и мне достаточно полглотка, чтобы отличить “Столичную” от “Посольской”. Но я даже не имею представления, что такое teenager середины двадцать первого столетия.

Внезапно Борис почувствовал нечто странное. Этакое спинное чувство, когда тебя кто-то разглядывает. Он повернулся к залу и стал шарить по нему глазами, пока не наткнулся на ответный взгляд.

Это была девушка. Она спокойно разглядывала Бориса, и в ее взгляде не было ни заигрывания, ни кокетства, а проглядывало какое-то детское любопытство. Встретив взгляд Бориса, она кивнула ему как старому знакомому, и не торопясь, пошла к нему сквозь танцующую толпу. На ней было ситцевое платье в каких-то немыслимых цветах, а в разметавшихся по плечам волосах блестели переливающиеся нити. Ее походка была плавной и очень красивой. В ней не было бьющей ниже пояса сексуальности, но выглядела она очень женственно и даже волнующе. Эта девушка резко выделялась из толпы и выглядела как бы не в фокусе с окружающими ее людьми. Она была свежа и естественна более, чем были свежи и естественны все женщины, вместе взятые, которых знал Борис. Я помню чудное мгновенье, пронеслось в его голове. Когда она подошла почти вплотную, Борис поднялся со своего места.

Привет! – прокричала она сквозь грохочущую музыку и мило улыбнулась. Привет, – ответил Борис. Ника, – сказала она и протянула Борису руку. Борис, – представился Борис и осторожно пожал ее маленькую ладошку. Здесь очень скучно, – сказала она Борису, – Все какие-то неживые, как роботы. Вы здесь единственный с кем можно поговорить. Почему вы так решили? – так же осторожно спросил Борис. Так видно же, – с удивлением сказала Ника как о чем-то естественном и само собой разумеющимся. – Вы, наверное, здесь тоже первый раз? Вроде того. А что, так заметно? Конечно. Вы не отсюда. Вы как будто из другой пьесы, – сказала она. Это потому, что я здесь самый старый, – предположил Борис. Ну, вы совсем не старый, а очень симпатичный, – сказала Ника. Будь это произнесено какой-то другой женщиной, Борис бы это воспринял, как предложение переспать. Но в устах этой девочки это звучало естественно и вместе с тем очень наивно. Лицо ее было серьезно, лишь в глубине глаз плясали веселые смешинки. Ты не здешняя? – перейдя на “ты”, спросил Борис. Только вчера приехала, – сообщила Ника. – К бабушке. Мама родилась здесь. А я сюда приезжаю примерно раз в год. А вы? – спросила она. Я приехал сюда в отпуск. Когда-то я тоже здесь жил, – сказал Борис. Вам тоже скучно, – с уверенностью сказала Ника. Я вообще скучный человек. Наверное, у меня мало воображения, – саморазоблачился Борис. Ну, это вы на себя наговариваете, – так же уверенно сказала Ника. – Просто это место не для вас. Хочешь, уйдем отсюда? – неожиданно для себя предложил он. Я не против, – согласилась Ника.

Борис рассчитался с барменом, и они вышли на улицу.

Борис шел с Никой по вечернему Орбинску и первый раз за десять лет просто разговаривал: понемногу обо всем и ни о чем одновременно. Оказалось, что, несмотря на разницу в возрасте, у них было много общего. И он, и она, оба любят джаз, в частности Колтрейна и Армстронга; оба когда-то зачитывались Лемом и Чапеком; оба не любят “Унесенных ветром”, трогательно относятся к “Маленькому принцу” и смотрят старые фильмы. Когда они оказались перед “Веселым Роджером” Бориса внезапно одолели сомнения.

– Ника, сколько тебе лет? – спросил он.

– Восемнадцать.

– Восемнадцать, – Борис подумал, что она могла с таким же успехом сказать, что ей тридцать, и он бы не удивился. Было в ней что-то от взрослой женщины и одновременно что-то от маленькой девочки. Редкое и волнующее сочетание. Прямо как в дешевом романе. Чего в ней не было – так это стервозности, Борис это чувствовал. И это было необычно. В Лорне стервозности хватило бы еще на двух-трех темпераментных дамочек.

С Лорной он познакомился два года назад в Иране, когда был там с миротворческой миссией ООН. В Иране Лорна представляла “Си-Би-эС”. По годам она была ровесницей Бориса, выглядела, естественно, моложе и мечтала дорасти до выпускающего редактора. В постели она была просто ассом. К сожалению, со временем Борис вывел печальную закономерность: чем привлекательней, чем сексуальней женщина, тем она стервозней. Лорна же была очень привлекательна и очень сексуальна. Ее особенностью было то, что в дань моде она усвоила привычку ругаться исключительно на русском языке. Но если где-нибудь на Бродвее, где знали только “лублу”, “уодка” и “мадрьешка” это звучало просто несколько пикантно, то в средней полосе России это вызывало только смех и нездоровое любопытство. Интересно было то, что самые забористые выражения она произносила практически без акцента.

Когда Борис с Никой вошли в бар, ему показалось что в “Веселом Роджере” сразу стало немного тише. Борис не подошел к стойке как обычно, а проследовал с Никой к свободному столику. Сидевшие у стойки девицы сразу заподозрили в ней конкурентку, но когда она им улыбнулась, презрительно отвернулись, переключив свое внимание на сидящих в зале мужчин.

– Что ты будешь пить? – спросил ее Борис.

– А что здесь обычно пьют? – спросила его она.

– Обычно – что-то крепче содовой.

– А что пьете вы?

– Обычно я пью водку, – ответил Борис, – но, боюсь, для тебя это будет слишком крепко.

– Тогда закажите мне что-нибудь сами, – сказала Ника.

– Я на минуту, сделаю заказ. Здесь нет официанта, – поднявшись, сказал Борис.

Он подошел к стойке. Изаксон уже был тут как тут, потягивал свой неизменный “бурбон” и понимающе улыбался: и ты, фратер, не безгрешен. Подошел Роджер.

– Фратер, у тебя есть что-то безалкогольное? – спросил его Борис.

Роджер с выражением посмотрел на Бориса.

– Ты иногда думаешь, что делаешь? – спросил он. – Или мозги вниз стекли?

– Это не то, о чем ты думаешь, фратер, – сказал Борис. – И к тому же ей уже восемнадцать.

– Да я не о том, – сказал Роджер. – Посмотри на нее.

Борис повернулся назад и посмотрел на Нику. Девушка спокойно сидела, откинувшись на спинку стула, и с интересом оглядывала зал. Расположившиеся за соседними столиками солдаты, прихлебывая пиво, беззастенчиво таращились на ее ноги. Бориса второй раз за вечер охватило странное ощущение, что у него что-то с глазами. Когда он смотрел на Нику, все вокруг нее как бы начинало расплываться. И наоборот: если смотреть немного в сторону, то ее хрупкая фигурка сразу же теряла четкость своих очертаний.

– Ей тут не место, – сказал Роджер. – Здесь она как жемчужина в хлеву.

– Может, ты и прав, фратер, но лучше налей мне пшеничной и дай мне орешков и пива.

Со стопкой в руках и кружкой пива Борис вернулся за столик.

Ника, вы пиво пьете? – спросил он. В ее присутствии он чувствовал себя каким-то детским, отчего постоянно сбивался с демократичного тыканья на “вы”. С пяти лет, – засмеялась Ника. – Когда я была ребенком, дедушка считал, что я слишком тощая, и перед обедом давал мне пару глотков пива для аппетита. Тайком от бабушки и мамы, конечно. Так, что я алкоголик со стажем. Ну, тогда давайте выпьем за знакомство, – сказал Борис. Давайте, – согласилась Ника. – Только почему вы обращаетесь ко мне на “вы”?Остаточные зачатки воспитания – объяснил Борис. – А как бы вам хотелось, чтобы я к вам обращался? На “ты” и по имени, – сказала Ника. Хорошо, – согласился Борис. – Тогда и ты говори мне “ты”.

Ника окинула его взглядом, в котором явно читалось сомнение.

– А можно? – спросила она.

– Даже нужно, – сказал Борис.

Они выпили.

– Ну, и как тебе здесь? – спросил Борис.

– Интересно, – сказала Ника. – Только почему вы так много пьете?

Хороший вопрос, промелькнуло у Бориса в голове.

– Кто это – мы? – чуть смутившись, спросил он.

– Вы – взрослые.

Борис задумался. Примерно год назад в одно утро после грандиозной попойки в его тяжелой похмельной голове родился тот же самый вопрос. Он и раньше выпивал, релаксируя исключительно под крепкие напитки, но в последнее время Борис заметил, что для комфортного состояния ему требовалось куда больше горячительного. И не то, чтобы у него уже была алкогольная зависимость, просто именно в последние год-два он все чаще стал чувствовать какое-то беспричинное чувство дискомфорта, ликвидировать которое можно было только хорошим количеством водки. Не дышалось ему полной грудью. Какой-то червь точил его изнутри, требуя как жертвоприношения очередных возлияний. В общем, выражаясь словами одного его знакомого, Борис стал “многолитражным”. Примерно с месяц Борис обсасывал этот вопрос со всех сторон, и однажды ночью, в нетрезвой полудреме ответ на него пришел сам собой. Как тяжелым обухом по голове. Ему стало скучно жить, в его жизни не было смысла. И не то, что он был раньше, нельзя было сказать, что у Бориса была какая-то цель, но, по крайней мере, раньше он не нуждался в каком-то жизненном плане, а тут засвербило. Это открытие вывалилось на Бориса из его подсознания подобно ушату холодной воды. Ведь, по сути, он совсем один, родители не в счет: у него много приятелей, но нет друзей, есть женщины, но нет любимой. И не он сам, а его подсознание стало чувствовать, что ему чего-то не хватает, а скорый поезд под названием “Жизнь” пробегает мимо него стороной. Так в свои тридцать с небольшим лет Борис на своей шкуре узнал, что такое кризис среднего возраста.

Немного помолчав Борис ответил.

Наверное, у каждого своя причина, – сказал он. – Кто-то пьет от скуки, кто-то из-за неразделенной любви, кто-то пытается утопить в рюмке свой страх одиночества. Одни пытаются таким образом уйти от реальности, другие заглушают алкоголем свое чувство неполноценности, другие пьют просто от горя. Некоторые в состоянии подпития чувствуют себя более раскованными, более храбрыми и даже более мудрыми. Один выпьет немного – и чувствует себя героем, у другого – прилив вдохновения. Пьянство – болезнь творческих людей. Писатели, художники, актеры – острочувствующие люди, в той или иной мере прикладываются к бутылке. Окружающий мир их не устраивает, поэтому они пытаются изменить свое отношение к нему, что без изрядной дозы горячительного пропащее дело. А вообще, если бы каждый знал, почему он смотрит в стакан, то он и не пил бы, наверное. Но никто не хочет копаться в самом себе и вытаскивать на свет свое грязное белье. Человек даже сам себе не склонен признаваться в своих ошибках, поэтому каждый из нас найдет уважительную причину, по которой он прикладывается к бутылке. C’est la vie – как говорят братья-французы, – философски заключил Борис. – Хотя мои умозаключения не относятся к женщинам. По части психологии прекрасного пола я полный профан, – признался он.

Тут он почувствовал себя неловко. Вместо того, чтобы ответить на простой вопрос прочел целую лекцию.

Как это мрачно, – сказала Ника. – Моя мама одно время тоже сильно пила, хотя, пока был жив отец, она себя еще сдерживала, но потом… Мой папа был на двадцать лет старше мамы, – добавила она. Сочувствую, – осторожно сказал Борис. Он не знал, как реагировать на подобные откровения. И непонятно было, чему он сочувствует Нике: то ли из-за невоздержанных возлияний ее матери, то ли из-за смерти ее отца, то ли из-за того, что он был на двадцать лет старше своей жены. Борис решил сменить тему. Ты сказала “вы – взрослые”. А себя ты не считаешь взрослой? – спросил он ее. Не знаю, – задумчиво ответила Ника. – просто не хочется врать, обманывать, предавать, лицемерить. Так мне взрослеть совсем не хочется. Ты считаешь, что худшие качества человека усиливаются пропорционально возрасту? Что ж, может, ты и права. Немногие со временем меняются в лучшую сторону. Скорее, наоборот. Но это же не значит, что и ты должна быть такой, – сказал Борис. – Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе:

Женщину, религию, дорогу,

Дьяволу служить или пророку,

Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе:

Слово для любви и для молитвы,

Шпагу для дуэли, меч для битвы.

Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе:

Посох, латы, меч или заплаты,

Время окончательной расплаты.

Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе.

Выбираю тоже, как умею.

Ни к кому претензий не имею.

Каждый выбирает по себе.

– Это ты написал? – спросила Ника.

Нет, – ответил Борис. – Это стихи одного поэта прошлого столетия. Вернее, даже не стихи, а песня. Он исполнял свои стихи под гитару. Тогда это называлось бардовской песней. Сейчас этот жанр перестал существовать, как и многое другое в наш технологический век. Среди моих знакомых никто не читает стихов, – сказала Ника. Сейчас их даже никто не пишет, – сказал Борис. А вы пишете стихи? – спросила Ника. Писал. Сто лет назад – в другой жизни. Когда мне было семнадцать-двадцать лет. А что случилось потом? – спросила она. Потом я повзрослел, – сказал Борис.

Ника посмотрела на него с такой жалостью, что от этого взгляда Борису стало не по себе. Он лихорадочно придумывал, чтобы сказать, что-нибудь такое веселое, ерническое на свой счет, когда в бар вошел Его высокопревосходительство Джон Девилсон с адъютантами. У Девилсона как всегда был цветущий вид преуспевающего человека. Казалось, он весь лучился добродушием. Клоп с Гуманоидом же, напротив, были как два сыча. Интересно, что такого человека, как Девилсон привлекает в подобном заведении? – подумал Борис. – В Орбинске имеется парочка вполне презентабельных, почти европейских ресторанов и даже один ресторан китайской кухни, а он ходит во второразрядный шалман. Бьюсь о заклад, что на выборах он голосовал за демократов.

Клоп с Гуманоидом остановились у стойки, а Девилсон, увидев Бориса, направился к их столику.

– Добрый вечер, господин Ласаль. Можно к вам присоединиться? – спросил он Бориса.

– Валяйте, – небрежно разрешил Борис.

– Ваша дама не против? – спросил он, слегка поклонившись Нике.

Борис посмотрел на Нику. Она улыбнулась.

– Дама не против, – сказал Борис. – Присоединяйтесь, барон. Присоединяйтесь.

– Позвольте мне сначала представиться – Джон Девилсон, куратор Международного Института от сенатской комиссии США, – не унимался американец.

Ника, – назвалась Ника. Да бросьте вы на самом деле, Джон, – поморщился Борис. – Вы же common yankee, а ни какой-нибудь чопорный англичанин. Садитесь и выпейте с нами, как полагается доброму гражданину вселенной. И называйте меня по имени – это не смертельно.

Девилсон сел.

– О чем ведете разговоры? – спросил он.

– Об упадке романтизма в нашем столетии, – сказал Борис. – И о поэтах, как вымирающем виде homo sapiens.

А разве наблюдается такая тенденция? – спросил Девилсон. А у вас много знакомых поэтов? – вопросом на вопрос ответил Борис. Ни одного, – признался Девилсон. И у меня тоже, – сказал Борис. – И я не знаю никого, кто бы был знаком хоть с одним из них. Вы слышали, чтобы за последние десять лет кому-нибудь вручили литературную премию за поэзию? Я не слышал. Может быть, поэзия, как жанр просто себя истощила? – предположил Девилсон. – Может, все, о чем можно было написать, уже написано? Да нет, – сказал Борис, – просто поэты исчезают прямо пропорционально исчезновению романтиков. Уж не больно их жалуют в наш рациональный век. Да и никогда не жаловали. Одного романтика, которого я знаю, распяли более двух тысяч лет назад. Мне кажется, в наше время миру больше нужны экономисты, – сказал Девилсон, – ученые, порядочные политики, наконец. В общем-то, человечество больше нуждается в людях дела, нежели в каких-то словах. А как же “сначала было слово”? – спросил Борис. Я не очень-то верю религиозным догмам. Говорят, что на самом деле Иисус Христос был ворчуном и пьяницей, к тому же страдал метеоризмом и свои проповеди произносил, будучи в состоянии сильнейшего опьянения. Был он человеком неуживчивым, любовь к ближнему он начинал чувствовать только осушив несколько кувшинов дешевого вина. Вы это только что сами выдумали, – сказала Ника. Да, в самом деле, Джон, вы же не можете этого знать, – сказал Борис. – Зачем нести отсебятину? Если вы мните себя атеистом, то хотя бы проявите уважение к чувствам верующих. Их ведь большинство. Сознаюсь: грешен, – сказал Девилсон. – Приврал, но не корысти ради. Я хочу лишь сказать, что поэзия – это лишь способ приукрасить суровую реальность, расцветить серые будни действительности. Библия в этом случае не исключение. Кстати; большая часть верующего человечества исповедует ислам. Так вот: любой физиологический процесс можно описать и так и этак. И выглядеть он будет так, как вы его назовете. Дружба, честь, достоинство – это тоже только слова. Можно сто раз говорить человеку, как ты к нему относишься, но важно только то, как ты при этом поступаешь. А как же любовь? – спросила его Ника. Тоже только слово, – сказал Девилсон. – Это как пустой сосуд: каждый наполняет, чем хочет. Для одних любовь – это, пардон, просто секс, для других – это боязнь одиночества. Каждый подразумевает под этим словом что-то свое. И каждый хочет, чтобы его любили в соответствии с его представлениями. Из-за непонимания этого в мире растет количество разводов.

Борис слушал Девилсона и, в общем-то, мысленно с ним соглашался… Вполне зрелые речи умного человека: немножко скептицизма, но без циничности и юношеского позерства. Но, похоже, Ника не разделяла его мнения. Она даже перестала улыбаться. Видно было, что то, что говорил Девилсон, ей было неприятно. Черт, подумал Борис, ей же восемнадцать лет. Она же еще не готова принять то, на что у нас ушли годы. Она, наверняка, еще убеждена, что человек человеку друг, товарищ и брат, а не волк или бревно. В свои восемнадцать лет она не успела разочароваться в Человеке и, конечно, Девилсон со своим красноречием кажется ей циничным и злым субъектом.

Джон, откуда вы так хорошо знаете язык? – спросил он его, чтобы как-то прервать плавный поток его речи. – Вы говорите почти без акцента. Просто выучил. У меня способности к языкам. Как говорил кто-то из теоретиков так называемого научного коммунизма: “Сколько языков ты знаешь – столько раз ты человек”. Еще я говорю на французском, немецком, итальянском, испанском, греческом языках, знаю латынь, фарси, хинди, китайский и еще мексиканский язык.

Борис воззрился на американца.

– В Мексике говорят на испанском.

– Ну, насчет мексиканского я пошутил, – смеясь, сказал Девилсон.

– Вы, наверное, много путешествовали? – спросила Ника.

Было дело, – самодовольно признал Девилсон. – Проще сказать, где я не был, нежели перечислять те места, где я был.

– Вам бы переводчиком работать, – мрачно сказал Борис. – Гребли бы деньги лопатой.

А я и работал. В общем, родители мне оставили достаточно капитала, чтобы я мог быть свободным в выборе своего занятия. Кое-что я даже приумножил.

Борис хотел было спросить американца, на чем предки Девилсона заработали свое состояние, как над его ухом раздался подобный гласу небесному, перекрывший в баре все прочие звуки, голос.

Имеющий ухо да услышит: отриньте лжепророка, производящего чудеса и обольщающего народы, ибо он не сын Божий, а дитя зверя. В Его устах лукавство, и творит он великие знамения силой сатаны.

Ника вздрогнула, а Борис от неожиданности чуть не опрокинул стол. Он подскочил на стуле и повернулся назад всем корпусом. Над ними величественно возвышался все тот же полоумный старик, преследующий Бориса на протяжении всего дня. Борис не видел, как он вошел и решил, что тот прошел с черного хода. Старик, не отрываясь, смотрел на американца, седая борода его топорщилась, рот брызгал слюной, извергая пророчества и проклятия.

Спасите свои души: воздайте Богу славу, ибо наступает час суда Его. Кто поклонится зверю и образу его, тот будет пить вино ярости Божией, приготовленное в чаше гнева и будет мучим в огне и сере. Отриньте диавола и примите Бога в сердце своем, ибо только Он свят.

Замелькали вспышки фотоаппаратов. То вездесущие дети восходящего солнца стремились запечатлеть странные нравы чужаков-гэйдзинов. Роджер даже бросил перетирать стаканы. Солдаты дяди Сэма индифферентно попивали пиво, аборигены беспокойно переглядывались, опасаясь несанкционированного мордобития, а Девилсон даже не изменил своей позы, как будто все происходящее его никак не касалось. Старик же продолжал метать громы и молнии.

Изыди, изыди, антихрист! Недолго тебе осталось смущать души праведников, ибо скоро тебя низринут в гиену огненную!

Внезапно переменившись в лице, он замолчал. В одну секунду от его воинственности не осталось и следа. Борис проследил за его взглядом. Грохоча расшвыриваемыми стульями, к ним спешили “zwei deutsche jungen”, адъютанты Клоп и Гуманоид. Бродяга не стал дожидаться разговоров по душам со столь бравыми ребятами и ретировался тем же путем, каким и попал сюда – через кладовку. Роджер поспешил его провести, опасаясь, как бы старик ничего не спер, а Клоп и Гуманоид понуро вернулись в своему столику. Судя по всему, им очень не терпелось почесать кулаки.

– Кто этот несчастный? – отправившись от шока, спросила Ника.

– Местная достопримечательность – городской сумасшедший, – сказал Девилсон.

– Вы его знаете? – спросил Борис.

Еще бы. Как видите он не оставляет меня своим вниманием, – сказал Девилсон. – Его преследуют навязчивые идеи религиозного характера. Ему кажется, что во мне сосредоточенно все зло мира, он ходит целыми днями по городу, пугая старушек и беременных женщин баснями о конце света. Кстати, у него интересная фамилия – Христопродатис. Грек? Может, и грек, точно не знаю. Но у него определенно присутствует целый набор психических отклонений. Так почему вы не опробуете на нем свою чудо-машину для вправления мозгов? – спросил Борис. Мы хотели, но его опекун против, – сказал Девилсон. Опекун? Да, его опекун – отец Варлам. По идеологическим соображениям он отказался от нашей помощи, – сказал Девилсон.

Интересно, какие идеологические соображения могут быть у попа, мелькнуло у Бориса в голове. Духовный пастырь, почитывающий на досуге Карла Маркса.

Ну, мне пора, – сказал Девилсон. – Позвольте откланяться. Рад был познакомиться, – обратился он к Нике.

Ника ему кивнула, но в этот раз уже не улыбнулась.

– На редкость неприятный человек, – сказала она, когда он ушел.

Да? А мне он показался ничего, – сказал Борис. – Конечно, у него менталитет человека “оттуда”. Хоть мы и “процветаем” в центре Европы, но мы не европейцы – мышление у нас имперское. Прав был классик: скифы мы и азиаты. Дело не в этом, – сказала Ника. – Я еще не поняла, что именно, но есть в нем что-то отталкивающее, как у крысы: сама небольшая, серая, глазки бусинками, серо-розовый хвост. Ничего особенного, но вместе с тем противная, как рыбий жир.

Борис засмеялся.

– Как ты его – образно: крыса. А костюм у него красивый.

– Может быть, – согласилась Ника. – Я не обратила внимание.

Да, подумал Борис, если девушка ее возраста не обращает внимания на одежду – это о чем-то говорит. А рыбий жир уже не употребляют лет тридцать, все какие-то заменители. Выражение явно заимствованно у кого-то другого.

– Ну, если он крыса, то я кто? – спросил Борис, все еще посмеиваясь.

– Ёж, – не задумываясь, сказала Ника.

– Почему – еж? – опешил Борис.

А вы похожи на ежа. Добрый внутри – колючий снаружи, – пояснила Ника. – Каждый человек похож на какое-то животное. Но не всегда внешне, чаще внутренне. Ну и как ты это определяешь – кто на кого похож? – поинтересовался Борис. Очень просто. Достаточно на мгновение закрыть глаза и подумать о каком-то человеке, представить себе то животное, на которое он похож. То, что придет на ум первым – то животное – то и есть этот человек. Так же и с цветом. Ваш цвет серый. А какой цвет у мистера Девилсона? – спросил Борис. Черный, – не задумываясь, ответила Ника. Но крысы, они же серые, – возразил Борис. Ну, не знаю, – неуверенно ответила Ника. – Просто мне кажется, что его цвет черный. Ну, ладно, – согласился Борис. – А что ты думаешь об этом человеке? На кого он похож? – Борис головой кивнул на Роджера. Бармен? Сейчас подумаю, – сказала Ника. Она подняла лицо вверх и, закрыв глаза, посидела так несколько секунд. На медведя, – выпалила она, открыв глаза. – Он сильный. Уверенный в себе, спокойный, но если его разозлить, то кому-то несдобровать. Его цвет бордовый. Похоже на то, – сказал Борис. У тебя цепкий взгляд. Ну а этот? – Борис кивнул на сидящего рядом человека с профилем мелкого грызуна. Похоже, тому не отдыхалось. Он поминутно заглядывал в лежащий у него на коленях портфель, что-то перебирал там, словно проверяя его сохранность, на минуту успокаивался, но затем, движимый какими-то сомнениями, лез в него снова. Этот? – улыбнулась Ника. – Сейчас подумаю, – сказала она. Похоже, эта игра начинала ей нравиться.