Текст книги "Серый ангел (СИ)"

Автор книги: Олег Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Глава третья

Дежурный внизу по-прежнему корпел над шахматной доской.

– Ну, и какой счет? – спросил Борис. Подождав пока фраза дойдет до адресата и отпечатается на не обремененном морщинами лбу полицейского, он махнул на прощание рукой и вышел из здания. Если внутри него температура была как в слабо прогретой духовке, то снаружи под обжигающим солнцем Борис почувствовал себя куском говядины на раскаленной сковородке. Электронные часы-градусник на фасаде комиссариата показывали сто пять градусов по Фаренгейту. Неподалеку на скамейке под стендом “Разыскиваются полицией” сидел очень странного вида старик. Несмотря на жару, на нем была надета теплая армейская шинель, из-под которой виднелась фрачная жилетка поверх пестрой гавайской рубашки. Очки-велосипед на его носу придавали ему весьма архаичный вид, а аккуратно расчесанная, седая борода делала его похожим на хипующего Иоулупукки или основательно выпившего деда Мороза. На его голове красовалась бейсболка с эмблемой “Chicago bulls”, а на ногах под штиблетами неопределенного цвета вместо носков были какие-то обмотки, напоминающие постолы.

Заметив Бориса, старик торопливо поднялся со скамейки и отвесил ему низкий поясной поклон. Борис решил, что это какой-то попрошайка, и стал шарить в карманах в поисках мелочи. Тут случилось то, чего Борис никак не ожидал. Когда он подошел поближе, старик как подкошенный бухнулся на колени. Борис решил, что у того тепловой удар: старик был одет явно не по сезону.

Вам плохо? – Борис дотронулся до его плеча. Вдруг старик схватил его за руку и стал осыпать поцелуями, при этом бормоча что-то вроде молитвы. Ангел, отрекшийся от сатаны и не примкнувший к Отцу небесному! Ангел не в белых одеждах и не в черных одеяниях, не делающий правды, не есть от Бога, равно как не обольстившийся сатаной. Сделай свой выбор! И сделай его во имя славы Божией.

Ошарашенный, Борис отдернул руку и стал брезгливо вытирать ее носовым платком. Вот черт, подумал он, угораздило же меня! Вот тебе и гуманное отношение к ближнему. Борис хотел было уйти, но старик, пытаясь встать, стал цепляться за его штаны и все продолжал лепетать.

Знаю дела твои, и труд твой и терпение твое, и то, что ты не сможешь сносить злословие, и испытал тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы. Знаю дела твои, ты не холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Вспомни, откуда ты низпал, и покайся, и твори прежние дела.

Борису наконец удалось поднять старика и оторвать его от себя. На мгновение их лица оказались рядом, и ему в лицо пахнуло чудовищным перегаром. Очевидно, старик пил не просыхая. Оттолкнув его от себя, Борис большими шагами направился по аллее, стремясь увеличить расстояние между ними как можно быстрее. Старик каркающим голосом прокричал ему вслед.

– Не бойся ничего, что тебе надобно претерпеть! В решающий час будь верен Отцу небесному!

Когда старик пропал из виду, Борис позволил себе перевести дух и подумать. И чего я так разнервничался? Обыкновенный пьянчужка, каких немало в любом городе. Это все проклятая жара. Кстати, в кабинете комиссара стоит новейший кондиционер, а само здание комиссариата разве что паутиной не покрылось. Домашний кинотеатр и прочие прибамбасы, все это тоже не из бюджетных средств. Тогда предполагается наличие джина из лампы или состоятельный спонсор. Первое мало вероятно. Спонсор… Хороший знакомый из сенатской комиссии. Девилсон. Куратор-прокуратор. Если судить по реакции доблестного комиссара Морару, то курирует он не только Институт. Борис вспомнил странное явление, свидетелем которого он был: зеленоватое свечение и странный звук, рожденные в недрах здания. Было в них что-то мистическое. Слишком много мистики для такого маленького городка как Орбинск. Особенно, если при этом учесть невесть откуда-то взявшихся средневекового рыцаря и вампира, который находит свои невинные жертвы в барах. Все-таки, не настолько я был пьян. Вернее, пьян то я был, и даже сильно. Ну, ладно, где-нибудь в Нью-Йорке или Москве, куда ни шло. Мегаполис, густое варево: маньяки, вурдалаки, бандиты, святые – всего с избытком. А маленький провинциальный Орбинск в лучшем случае тянул на какую-нибудь шаманствующую бабульку, которая лечит геморрой и заговаривает зубы. Нет, пора отсюда уезжать. И кто бы мне объяснил, зачем я здесь торчу…

– Мистер Ласаль!

Борис обернулся. Возле тротуара стоял припаркованный длинный серебристый лимузин. Пассажирскую дверь открывал вышколенный шофер, а из недр этого автомобильного великолепия выходил сам Джон Девилсон, Куратор архитектурного шедевра именуемого Институтом.

– Мистер Ласаль! Я рад вас видеть.

– Аналогично, – ответил Борис.

Люпус ин фабулас – как волк в сказке, промелькнуло в его голове, легок на помине.

Мне сообщили, что вы приходили к Институту, и у вас там произошла какая-то неприятная история, – сказал Девилсон. Вы очень хорошо информированы. Вероятно, этим вы обязаны господину комиссару, – Борис кинул пробный шар. Впрочем Девилсон и не думал скрывать, что они с комиссаром на короткой ноге. Комиссар полиции господин Морару был весьма обеспокоен, что такой известный человек, как вы, подвергся нападению каких-то типов. Да еще возле учреждения, вверенного под мою опеку. А что вас привело к нему? Обыкновенное человеческое любопытство. Только и всего, – сказал Борис. – Вы знаете – вокруг Института ходят различные слухи. Например? – Девилсон изобразил на лице удивление. Например, что вы собрали в Институте психов со всего света и делаете из них зомби. Или что вы пытаетесь клонировать Гитлера, Мао и прочих монстров. И вы этому верите? – улыбнулся Девилсон. Я-то нет. Но народ у нас темный, то чего не знает – додумает, дофантазирует. Местное вино под южным солнцем очень развивает воображение. Жара, знаете ли. Но половина жителей Орбинска работает в Институте, – возразил Девилсон. Уборщиками, курьерами, в лучшем случае водителями, – сказал Борис. – Так что они не имеют понятия, что же происходит в ваших лабораториях и кабинетах. Что ж, тогда прошу в мой экипаж – Девилсон сделал приглашающий жест. – Предлагаю совершить ознакомительную экскурсию и себя в качестве экскурсовода.

Естественно, Борис не преминул воспользоваться предложением. Залезая в нездешний по своей роскоши лимузин, Борис обнаружил там еще одного человека: маленького, чопорного типа – в очках, с бабочкой и парнокопытной бородкой.

Познакомьтесь, – сказал Девилсон. – Это профессор Эренбург из Копенгагена, ваш бывший соотечественник. Мистер Эренбург – филолог, лингвист. Приехал сюда изучать язык местной молодежи. Как утверждает профессор, это язык будущего столетия. Матерщина – язык будущего? – изумился Борис. – Тогда изучайте меня. Я знаю матерные слова по крайней мере на тридцати языках. Язык будущего – это симбиоз различных языков, в том числе и арго. Но он может зародиться только на перекрестке культур, где-то в новом Вавилоне, – мягко грассируя, назидательно произнес Эренбург. И этот новый Вавилон – наш маленький Орбинск? Да, только в библейском Вавилоне единый язык человечества был разбит на множество других, а здесь мы станем свидетелями зарождения нового языка, на котором будет говорить весь мир. Из механического арго заводного апельсина возникнет единая новоречь. Берджессу такое и не снилось. Все филологи Европы, Азии и Нового Света вскоре ринутся сюда изучать язык будущего, да только я буду первым, – самодовольно сказал Эренбург. Ну, что ж, в добрый час, – примирительно сказал Борис. – Желаю вам удачи, тем паче, что вавилонская башня у вас уже имеется. Это вы о Институте? – спросил Девилсон, – Весьма лестно слышать. Вы практически попали в точку. Те научные исследования, которые мы проводим, в конце концов, приблизят нас к творцу. Это вы о Самом? Весьма самонадеянно, – хмыкнул Борис. Мистер Ласаль, скоро вы сами сможете убедиться, что мои слова не просто пустой звук.

Лимузин проехал за бетонный забор. Институт находился на огороженной территории, равной десяти квадратным километрам и пейзаж за забором значительно отличался от того, что был вокруг него. Отсутствия дождей и аномальная жара выжгли все леса и посадки в округе до бурого цвета, а вот на территории Института трава и деревья сочились зеленой свежестью. Капельный полив, решил Борис. Прямо как в Эмиратах.

Через пять минут они были на месте. Шофер обошел машину и открыл перед Борисом дверь. Девилсон продемонстрировал ему улыбку радушного хозяина.

– Добро пожаловать в страну чудес, господин Ласаль.

Масштаб и размах того, что называлось Институтом, поражали воображение. Сто пятьдесят этажей, запутанный лабиринт коридоров, стерильная чистота многочисленных лабораторий и еще кабинеты, кабинеты, кабинеты… Отдел биохимии, отдел биофизики, прикладной математики, психологии, отдел квантовой физики, нанотехнологий, биоэнергетики, геронтологии, отделы традиционной и нетрадиционной медицины. А также отделы социологии, экологии, военно-промышленный одел, отдел космических разработок, инженерный отдел и, наконец, отдел по изучению внеземных цивилизаций и паранормальных явлений. Надо сказать, что Девилсон великолепно справлялся с обязанностью гида. Казалось, он упивался всем этим великолепием. Он гордился Институтом так, как иной папаша гордится своим чадом– вундеркиндом. Девилсон говорил с таким воодушевлением, как будто вещал на огромную аудиторию. Борис даже немного проникся его речью.

Человечество с первого дня своего существования двигалось по пути прогресса благодаря усилиям отдельных индивидуумов – рывками, с последующими длительными остановками. Сейчас у нас появилась возможность сделать это движение равномерно поступательным усилиями всего человечества. Мы ликвидируем такие болезни как рак и СПИД, такие явления как расизм и геноцид, такие пороки как наркомания и такие качества человеческой натуры как жестокость и цинизм. При помощи науки мы улучшим не только благосостояние людей, но и их духовный и моральный облик. Не будет стран, так называемого «третьего мира», человечество станет единым целым. Благими намерениями… – начал Борис. Скептицизм – защита слабых, – отрезал Девилсон. – У нас неограниченные финансовые возможности и желание навести порядок на этой планете.

Казалось, Девилсон сам верил в то, что говорил. В его облике произошли разительные перемены. Глаза его горели неугасимым огнем. Плечи расправлены назад, живот втянут и вот перед Борисом уже не просто клерк в дорогом костюме, а борец за идею и гуманизм.

Die neue Ordnung. Один человек по имени Шикльгрубер уже пытался это сделать, – сказал Борис. Гитлер был обыкновенным ублюдком, – возразил Девилсон. – Он просто вымешал свои комплексы неполноценности, а куча таких же ублюдков помогала ему в этом. Но если бы он попал бы к нам в подростковом возрасте, вполне возможно, что Второй мировой войны могло бы и не быть, а из него бы в худшем случае вышел художник третьей руки. И как бы вы это сделали? Что вы слышали о методе коррекции личности? – спросил Девилсон. Ровным счетом ничего, – ответил Борис. Тогда я вам все сейчас объясню, – сказал Девилсон. – Идемте за мной.

Борис проследовал за Девилсоном в лифт, на котором они поднялись на пятидесятый этаж. По длинному коридору они дошли до двери с табличкой: “Отдел реабилитационной психиатрии”. Девилсон набрал на цифровой панели кодового замка какой-то шифр, и дверь автоматически открылась.

Вот вам и наш маленький концлагерь по зомбированию людей.

“Концлагерь” скорее всего напоминал курортный санаторий, нежели психиатрическую лечебницу и занимал большую площадь этажа. Никаких смирительных рубашек и горилообразных низколобых санитаров. Да и сами больные никак не походили на больных: ни сумасшедшего блеска в глазах, ни зажигательных речей, ни невнятного бормотания. Никто не прикидывался Наполеоном, не носился с окровавленным топором и не кусал Бориса за пятку. Кто играл в шахматы, кто накачивал мускулатуру в тренажерном зале, кто вел вежливые, без мордобоя диспуты, а кто просто смотрел телевизор, лениво переключая каналы. А зомби здесь тихие, подумал Борис.

Не хотите ли вы меня убедить, что это и есть ваши психи? – спросил он. Мы их так не называем, – ответил Девилсон. – Это просто люди с нервно-психическими расстройствами. В общем, официальная психиатрия не может дать определение, что такое абсолютно психически здоровый человек. У каждого из нас есть свои психопатии, фобии, навязчивые идеи. Просто они не проявляются столь ярко как у них и не мешают окружающим нас людям. Гений и безумие… Кто сможет определить ту границу, которая их разделяет? Наши специалисты подсчитали, что более трети гениев имели острые душевные заболевания. Восемьдесят три процента из них были психопатами, десять процентов психопатами легкой степени, и только лишь семь процентов из них оказались нормальными людьми. Для этих психов, как вы их называете, присуще особое, более острое восприятие мира. По вашему определению, психами можно было назвать многих известных и великих людей. Леонардо да Винчи, Ньютон, Сальвадор Дали, Ампер, Гоголь, Коперник, Ван Гог – список можно продолжать и продолжать. К сожалению не все люди с психическими отклонениями способны на творческую деятельность. А между тем подвергнув их небольшой психической коррекции, мы сможем этот недостаток обратить во благо. Вы знаете, что каждый сотый ваш соотечественник болен шизофренией или страдает другой формой психического отклонения? И большинство из них содержится в психиатрических клиниках. Подвергнув их мозг небольшим воздействиям, мы сможем вернуть людям полезных членов общества

Какой альтруист, подумал Борис. Юлиус Фучик и Альберт Швейцер вместе взятые. “А вместо сердца пламенный мотор…”

– Так вы научились из больных людей делать гениев? – спросил он Девилсона.

– Ну, не совсем так. На данном этапе у нас есть кое-какие сдвиги, но они еще далеки от цели. Сейчас мы можем социально опасных больных превращать в вполне мирных и безобидных пациентов. Неплохих результатов мы достигли в работе с аутиками и людьми с маниакальными рассторойствами. Вы помните дело о Кадульском маньяке?

Пять лет назад, тридцать шесть жертв. Признан невменяемым. Совершенно верно. Теперь он безобидней ягненка. Какой-нибудь электрошок? – спросил Борис. Ну, это вчерашний день, – сказал Девилсон. – Нашим Институтом разработаны специальные медицинские технологии, формирующие у человека общепринятые эталоны поведения. Так называемые пси-генераторы обратной связи, которые напрямую подают в мозг биологически заданные импульсы. Все эти эксперименты, разумеется, проводятся с разрешения близких родственников. Но в чем мы действительно достигли успехов, так это в коррекции личности здоровых людей – подростков. С согласия родителей мы провели психокоррекцию детей в возрасте от десяти до восемнадцати лет, в результате чего подростковая преступность в Орбинске упала практически до нуля. Комиссар полиции господин Морару может многое вам рассказать на этот счет. Так же практически полностью искорена детская наркомания. Даже при наличии наркоторговцев и свободному доступу к наркотикам у ребенка не возникнет мысли попробовать травку, героин, кокаин и прочее зелье. Теперь в Орбинске подростки даже обыкновенные сигареты не курят. Так что вы теперь скажете о зомбировании? Впечатляет, – признался Борис. – Гигиена души и все такое прочее. А что ваши специалисты скажут насчет меня? Насколько я нормален? Прошу вас, мистер Ласаль, пройдемте в лабораторию.

Лаборатория находилась на этом же этаже за еще одной дверью с кодовым замком. Вот там был целый муравейник людей в белых халатах, полно мониторов слежения и всякой странной на внешний вид аппаратуры. Борис с интересом осматривался. Все были заняты своим делам и обстановка выглядела очень обыденно: ничего таинственного и сверхъестественного. Обыкновенная лаборатория заурядного НИИ.

Среди наших разработок есть ментальный сканер, который позволяет вывести любые отклонения вашей психики, а так же ваши наклонности и свойства характера, – пояснил Девилсон. – Диагностика уже отработана и по времени занимает минут пять. Прошу вас, – Девилсон открыл дверь в какую-то маленькую, белую комнатушку два на два метра, больше похожую на кладовку. Посреди комнаты перед небольшим телевизионным экраном, встроенным в стену, стояло кресло, весьма похожее на кресло стоматолога.

– Все, что от вас требуется, это сесть в кресло и надеть на голову шлем.

Тут же на подлокотнике весел обычный, какой бывает у мотоциклистов, шлем.

– Когда на экране будут мелькать картинки, смотрите на них и старайтесь ни о чем не думать.

Ничего себе задачка: ни очем не думать. Я даже столько выпить не могу, – подумал Борис. Он уселся в кресло и, чуть помедлив, надел шлем на голову, в которой сразу пронеслись ассоциации с электрическим стулом.

– Ну, что? Устроились? – спросил Девилсон. – Тогда начнем.

Он закрыл дверь, в комнате погас свет, и через секунду вспыхнул экран на стене. Картинки менялись так быстро, что Борис не успевал осмысливать, что на них изображено. Сначала ему показалось, что это какие-то цветные геометрические фигуры, затем человеческие лица, но дальше изображение стало мелькать с еще большей скоростью, и все слилось в расплывчатые цветные пятна. Через неопределенное время экран погас и в комнате зажегся свет. Тут же появился Девилсон.

– Ну, что, доктор? Я буду жить? – спросил Борис.

– Вылезайте из кресла, и пока компьютер обрабатывает ваши данные, я угощу вас кофе, – сказал Девилсон.

Кофе оказался превосходным: настоящий, заварной, не из автомата, а приготовленный в настоящей кофеварке. Не успели они его выпить, как в дверь постучали. В дверь вошел чрезвычайно высокий и худой человек. Белый халат болтался на нем как на вешалке. Анемичное вытянутое лицо наполовину было скрыто темными очками. Борис сразу про себя назвал его богомолом.

– Ну, Алекс, чем вы нас обрадуете? – спросил его Девилсон.

“Богомол” достал из кармана халата длинную распечатку и стал перебирать ее длинными, тонкими руками, чем еще больше усилил свое сходство с насекомым. Повозившись минуту, он нашел то, что искал. Глухим, монотонным голосом он стал читать.

– Диагностический анализ объекта “хэ эс дробь эм тридцать пять зис”.

– Это можно опустить, – прервал его Девилсон. – Давайте только самую суть.

Богомол согласно кивнул. Покопавшись в бумагах он стал читать дальше.

Проанализировав психический склад объекта, мы выяснили, что его можно отнести к аффективному психопатическому типу гипертимиков. Объект сейчас находится в дистимической фазе, что проявляется в нарушениях сна, сопровождаемых психогенными галлюцинациями. В структуре психики присутствуют элементы экспансивного шизоида – восемь процентов, сентситивного шизоида – десять процентов и парнояльного циклоида – пять процентов. У объекта четко прослеживаются склонности к монофобии и дромомании. Степень адоптации – семьдесят три процента. Предполагаемое лечение по системе Мармеладовского в режиме пэ ка эл четыре тире один эм. Объект соответствует норме на девяносто пять и семьсот сорок три тысячных процента.

Отбубнив эту абракадабру, Богомол оставил на столе распечатку и с преувеличенным достоинством удалился.

И что это должно означать? – спросил Борис Девилсона. – Все эти шизоиды, циклоиды – для меня китайская грамота.

– Не беспокойтесь, – сказал Девилсон. – Вы вполне нормальны.

– На девяносто пять процентов? – саркастично осведомился Борис.

Вы зря иронизируете, мистер Ласаль. Этот показатель выше, чем у многих других. В большинстве случаев он не превышает девяносто двух процентов, – пояснил Девилсон.

Интересно, какой показатель нормальности у него, подумал Борис, но выяснять это он посчитал бестактным, и вместо этого спросил,

А что означают эти фобии и дромомании? Это что-то от дромадеров? Ну, здесь у вас тоже нет ничего выходящего за рамки. Навязчивые страхи есть у каждого, и уж тем более в каждом гнездится страх одиночества. Это нормально: человек, по своей сути, животное стадное. А дромомания или вагобандаж, как ее еще называют, это просто влечение к перемене мест. Первое упоминание об этой болезни найдено в библии: помните – Агасфер, вечный странник. У вас она обусловлена вашей работой. Ваша профессия стала вашим образом жизни. Что выросло – то выросло, – согласился Борис. – А что у нас дальше по плану?

Дальше Бориса посвятили в то, как из древних бабулек делают румяных молодух. Борис тут же вспомнил свою незабываемую встречу со школьной учительницей биологии. Еще он узнал, каких результатов добился отдел онкологии, какие технические новшества разработаны для борьбы с международным терроризмом и какими способами и чем собираются накормить голодающую Африку. В общем, руководство Института, и мистер Девилсон в частности, не собирались делать из деятельности сего учреждения каких-либо тайн. Все было предельно прозрачно и понятно. Борис даже заскучал. Никаких тайн, никакой мистики. Вот тебе и гласность, думал Борис. Писать не о чем. Всем все ясно, ничего не надо копать, ничего не надо вынюхивать. Хорошо было раньше. Обзовут вот такой Институт почтовым ящиком, присвоят степень секретности и сошлют в какую-нибудь тьмутаракань. Можно было всю жизнь проводить это самое журналистское расследование, и все равно никогда не узнаешь, что там изучают: тропических бабочек или мутирующие споры сибирской язвы. А тут посреди Европы стоит уникальный по своей значимости научно-иследовательский центр, и никому дела нет. Ну, разве что вначале: антиглобалисты пошумели, в крупных газетах появилась серия статей, и все – затихло. Бывало раньше так: напишешь статью о президенте и только-только, самую малость намекнешь, что у зятя снохи племянника двоюродного брата его тещи есть бунгало на Канарах или там, предположим, счет в швейцарском банке – и все. Тут же тебя прессуют, поливают грязью, изобличают в тебе патологического вруна и педофила. Тебя выгоняют с работы, избивает шпана в подъезде и от тебя уходит любовница – туда, где потеплее. В общем, ты сразу становишься заметной фигурой, и в некоторых кругах к тебе прилипает ореол мученика и борца за гласность. А сейчас…

Тут Борис вспомнил его разговор с Жоркой.

Вот вы тут гениев создаете, пытаетесь тремя хлебами мир накормить, ну а что-нибудь более масштабное у вас есть? Например – эликсир бессмертия, вечный двигатель или машина времени. Я был бы шарлатаном, если бы сказал, что у нас уже имеются такие разработки, и был бы лжецом, если бы сказал, что мы над этим не работаем, – дипломатично ответил Девилсон. В детстве я зачитывался Гербертом Уэлсом, – схитрил Борис. – Себя я представлял путешественником во времени изменяющим ход истории.

– Ну, это вряд ли бы вам удалось, – сказал Девилсон. – Наши специалисты-теоретики утверждают, что прошлое изменить невозможно. Попробуй я предотвратить Вторую мировую войну: вернуться в прошлое и убить Гитлера – у меня ничего бы не получилось. С убийством Гитлера в нашей действительности ничего бы не изменилось. Образовалась бы еще одна реальность, и вот там бы все было по-другому.

Тогда зачем эти ненужные растраты? – спросил Борис. – Ведь этим интересна теория машины времени – изменить черные страницы истории. А узнать, как все было на самом деле – разве это не увлекательно? – возразил Девилсон. – Например, вам не интересно узнать, кто на самом деле открыл Америку или изобрел телефон? Вы можете не поверить, но мне все равно, кто первый изобрел телефон, колесо или сноповязалку. А вот если какой-нибудь религиозный фанатик решит отправиться в прошлое, чтобы поклонится Иисусу Христу или пророку Мухамеду. Представьте, что общепринятые исторические догмы не подтвердятся – это для многих означает крах всех жизненных принципов. Какие могут быть последствия? Так до Третьей мировой войны недалеко. Не будьте столь пессимистичны, – продолжал увещевать Бориса Девилсон. – Есть и другой потенциальный аспект этого изобретения – будущее. Зачем перекраивать неудачное прошлое, когда лучше избежать ошибок в будущем. Помните: “Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезды полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что стали они горьки”.Новый завет. Откровения Иоанна Богослова, – сказал Борис. Вот-вот. Некоторые религиозные адепты считают, что здесь говорится о Чернобыльской катастрофе. Вроде нас предупреждали, а мы это предупреждение профукали. Представьте себе, что мы бы могли проникнуть в будущее еще тогда: никакой катастрофы бы не было. Не упал бы “Челенджер”, не затонул бы “Сахаров”. Всего этого можно было избежать. М-м-да, – протянул Борис. – Мечты, мечты… Кто же финансирует эти прожекты? Все от мала до велика. Морганы и Онансисы, арабские шейхи и Папа Римский, султан Брунея и даже вы. Часть всех налогов идет на финансирование проекта. Можно сказать, в финансировании принимает участие все человечество. Считайте, что вы меня убедили, – сказал Борис. – Мне ничего не остается, как поблагодарить вас за в высшей мере познавательную экскурсию. Мое любопытство полностью удовлетворено.

Девилсон ответил что-то в том же высокопарном духе. Уже в фойе, на первом этаже, как бы невзначай, Борис спросил.

– Скажите, а крысы у вас есть?

– Крысы? – Девилсон непонимающе посмотрел на Бориса. – Какие крысы?

– Обыкновенные серые крысы. Пасюки. В каждом большом здании бывают крысы, – пояснил Борис.

– Крысы…, – Девилсон в задумчивости потер подбородок. – Честно говоря, это вне моей компетенции. Но мы сейчас узнаем.

Здание Института казалось, сплошь сделано из стекла. Стекло цветное, стекло зеркальное, стекло тонированное. В фойе вовсю трудились мойщики окон, а вокруг них суетился маленький упитанный человечек.

Аполион Никанорович, – окликнул его Девилсон. – Будьте любезны, подойдите к нам.

Маленький человечек на маленьких колесом ножках живо подкатил к ним. При ближайшем рассмотрении он походил на розовощекого моложавого гнома. Его светящееся дружелюбием лицо выражало предельное внимание и желание услужить. Небольшая плешка, простецкая улыбка – ну, прямо Евгений Леонов из “Полосатого рейса”.

Аполион Никанорович, – обратился к нему Девилсон. – У нас есть крысы? Мистер Девилсон утверждает, что в нашем Институте должны быть крысы. Серые или черные. Что вы на это скажете? Аполион Никанорович – наш управляющий или как говорят у вас – завхоз, – пояснил Девилсон Борису. – Такие вещи он должен знать. Ну, так что насчет крыс? Есть они или нет? Триста пятьдесят четыре, сэр, – ответил Аполион Никанорович. Что – триста пятьдесят четыре? Триста пятьдесят четыре крысы, сэр, были закуплены мной для шестнадцатой лаборатории. Куплено было четыреста особей, сэр. Но шесть из них издохли. Некондиционный товар, сэр. А они серые? – с полной серьезностью спросил Девилсон. Нет, сэр. Только белые, лабораторные крысы.

Борис слушал этот диалог и молча про себя матерился. Он чувствовал себя полным придурком. Черт дернул меня за язык, думал он. Все показали, все разъяснили – нет, надо мне было лезть с эти дурацким вопросом. Чтобы полностью выставить себя идиотом надо было спросить американца не прилетел тот случайно с Альфа Центавра, а если и прилетел, поинтересоваться, как они там размножаются, не почкованием ли.

Только белые крысы, – сказал Девилсон Борису. – Лабораторные экземпляры.

Борис молча кивнул. Уже на выходе Девилсон, сославшись на неотложные дела, сказал, что останется в Институте.

Сами видите, какой груз на моих плечах. В таком деле на русский авось положиться нельзя.

Последняя фраза слегка покоробила Бориса, но он так ничего и не сказал. Пожав американцу руку, он сел в лимузин. Стекла в лимузине были затемнены, разглядеть, кто сидит внутри, практически невозможно. Сержант на выезде отдал ему честь.

Дома у Бориса было тихо и прохладно. Толстые стены сталинской постройки не давали жаре и уличному шуму проникнуть внутрь. В квартире ощутимо пахло книжной пылью. Двухкомнатная, шестьдесят квадратных метров, с высокими потолками, квартира эта досталась Борису от родителей. Отец, потомственный военный – Донат Бориславович Ласаль, всю жизнь мотался по гарнизонам, и это жилье получил незадолго до рождения сына, дослужившись до звания полковника. Полковник Ласаль с сыном виделся редко и был строг, справедлив и немногословен. Мама, Арина Олеговна, в девичестве Дашкова, была журналисткой и свою карьеру закончила в качестве главного редактора “Орбинского вестника”. Поэтому можно было смело сказать, что Борис пошел по стопам родителей. Как ни странно, ни мать, ни отец не были в восторге от профессии, которую выбрал их сын. После того как распалась империя, отец не пожелал давать присягу на верность новоявленной республике. Присяга дается один раз и на всю жизнь, говорил он. Донат Бориславович подал в отставку и спустя полгода уехал к себе на родину в такой же маленький провинциальный Задерищенск. Еще через полгода к нему уехала Арина Олеговна. Возвращаться обратно они не собирались.

Борис оглядел свою комнату. На телевизоре и радиоприемнике лежал толстый слой пыли. За две недели своего пребывания здесь он к ним ни разу не прикоснулся. Ему даже мысленно не хотелось возвращаться в то, что называется большим миром. За время его отсутствия, там вряд что-то изменилось к лучшему. Все так же развязывались войны, государственность вела нескончаемую борьбу с организованной преступностью, происходили техногенные и природные катастрофы. В общем, все было, так же как и сто лет назад. Взяв с полки видеодискету, Борис задумчиво повертел ее в руках: может быть, посмотреть какой-нибудь фильм. Борис любил старые фильмы. Именно старые: фильмы конца прошлого-начала этого века. Неважно какие: американские, русские, индийские. Они были проникнуты какими-то чувствами, в них жила жизнь. А эти новые видеокартины с виртуальными актерами его абсолютно не трогали, что называется, не цепляли. Хотя к прогромистам-аниматорам было не придраться. Виртуальных актеров на экране невозможно было отличить от живых людей. Они жили своей киношной жизнью, кочуя из фильма в фильм. У многих были свои имена и даже вымышленная биография. Например, очень популярный Шон Николсон был всего лишь искусным производным от двух некогда популярных актеров, которых сейчас почти никто не помнил: Шона Коннери и Джека Николсона. Матрица виртуального актера сочетала в себе все таланты обоих прототипов, а так же внешние данные каждого актера. Как достижение компьютерной графики такие актеры были великолепны. Но все же Борис предпочитал старые двухмерные фильмы объемным видеокартинам. Многие фильмы из своей коллекции он знал наизусть и даже к месту цитировал какие-то особо удачные реплики, хотя окружающие его и не понимали. Среди его знакомых почти никто не смотрел старых фильмов.