Текст книги "Серый ангел (СИ)"

Автор книги: Олег Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Глава десятая

Утром Борис проснулся и понял, что чувствует себя просто великолепно. Он взглянул на часы: половина десятого утра. Ника была где-то на кухне. Оттуда был слышен звон тарелок, и до Бориса доносился аромат свежего кофе. Через минуту Ника вошла в комнату с подносом. На ней была рубашка Бориса, в которой она выглядела она весьма премило. Наверное, все женщины с молоком матери впитывают в себя какую-то шаблонность, стереотипность поступков, подумал Борис. В частности, это выражалось в том, что после ночи первой близости практически каждая его подруга или партнерша по любовным утехам, вставая с постели, обязательно надевала его рубашку. Наверное, еще их праматерь Ева, вкусив запретный плод и подсадив Адама на иглу плотских желаний, после первого грешного слияния их тел проделала то же самое, позаимствовав у первого мужчины его фиговый листок. Впрочем, у мужчин тоже имелся свой бзик: например курение в постели сразу после ратных трудов.

– Приготовила тебе завтрак: яичница и кофе, – улыбаясь, сказала Ника. – Больше у тебя ничего нет.

Если говорить образно, то в холодильнике у Бориса мелкая особь отряда мышиных совершила успешную суицидальную попытку путем самоудушения.

– Я здесь практически только сплю, – сказал Борис.

– Ага, заметно, – Ника провела пальцем по мебели, стирая заметный слой пыли.

– Что поделаешь, жизнь в гостиницах и различных притонах окончательно меня развратила, – философски заметил Борис. – Я стал неряхой.

– Как спалось на новом месте? – спросил Борис, отхлебнув остывающий кофе.

– Прекрасно, – ответила Ника. – Если бы ты еще не так страшно рычал во сне.

– Рычал? – недоуменно спросил Борис.

– Вот именно, – подтвердила Ника, лукаво посмеиваясь. – Потому что те звуки, которые ты издавал ночью, храпом никак не назовешь.

– Я храпел? – с удивлением спросил Борис.

Вот так незаметно подкрадывается старость, подумал он. В сознании Бориса такое физиологическое явление как храп было напрочно связанно с возрастными изменениями, иначе говоря, со старением. Борис вспомнил отца, который тоже к сорока годам стал выдавать во сне такие рулады, что постороннему человеку могло показаться, что где-то неподалеку идет артиллеристская канонада. Под этот шумовой налет Борис мог уснуть лишь тогда, когда обе двери – в его комнату и в родительскую спальню, были плотно закрыты. И как только матери удается это терпеть?

– Если ты надеешься таким способом от меня избавиться, – сказала Ника Борису, глядя на его расстроенное выражение лица, – то ты просчитался. Я все равно тебя люблю.

И Ника с чувством его поцеловала.

Несмотря на то, что по утрам Борису, что называется, “кусок не лез в горло”, приготовленный Никой завтрак он съел с удовольствием.

– Какие на сегодня планы? – спросил он Нику, допивая кофе.

– Это зависит от тебя, – сказала Ника.

– Я вообще сегодня не вставал бы с постели, – сказал Борис. – Тем более, что у меня есть уважительная причина.

Борис притянул Нику к себе и зарылся лицом в ее густые душистые волосы.

– Только боюсь, не дадут нам расслабиться, – сказал он. – Сюда придет твоя мать и потребует моей высылки, трибунала или моего расстрела.

– Не придет, – сказала Ника. – Мы вчера с ней целый день выясняли отношения. А если и придет, то ничего не скажет: она вчера так на меня кричала, что полностью сорвала голос.

– Не жалко мать? – спросил Борис.

– Жалко, – с готовностью подтвердила Ника. – Но даже мама не сможет прожить мою жизнь за меня.

– Ценное замечание, – сказал Борис. – Речь не девочки, но мудрой женщины. Ладно, я ненадолго. Зайду в комиссариат да навещу одного бедного сумасшедшего старика. Только вот побреюсь.

– Ну, а я приведу это жилище отшельника в порядок, – сказала Ника. – Если ты, конечно, не против.

– Квартира в твоем распоряжении. Только попрошу во время моего отсутствия не приводить сюда мужчин, а, если будешь приводить, постарайся сделать так, чтобы я об этом не узнал.

– Не узнаешь, – совершенно серьезно сказала Ника.

Посмотрев друг на друга, они расхохотались.

– Ладно, – сказал Борис, – только не думай изображать из себя Золушку. Тут лет десять никто порядок не наводил, задохнешься в пыли. Я пошел. Не скучай.

После пяти минут объятий и поцелуев Борису, наконец, удалось выйти из дома.

– Плох он совсем, – ответил отец Ваарлам на вопрос Бориса о самочувствии старика Христопродатиса. – Состояние его критическое: так говорит Рустам. Большая потеря крови, плюс ко всему цирроз печени и больное сердце. Но хуже всего другое: он не хочет поправляться. Он как сдувшийся воздушный шарик, из которого выпустили весь воздух – осталась одна телесная оболочка.

Отец Ваарлам еще не успел переодеться после утренней службы, поэтому находился при полном параде. В церковном облачении он выглядел строже и многим старше. Вид у него был уставший: еще глубже прорезались носогубные складки и вокруг глаз обозначились темные круги.

– Рустам говорит, что все, что могли, они сделали, и больше помочь ему они ничем не могут, – продолжал он. – Теперь все во власти божьей.

– Может, лучше перевезти его в Институт? – предложил Борис. – Я на приятельской ноге с Девилсоном – мне он не откажет. Возможно, там ему смогут помочь.

Священник грустно посмотрел на Бориса.

– Я не думаю, что это выход из положения.

– Почему? – спросил Борис. – Из-за твоих религиозных убеждений? Когда речь идет о жизни человека, не время и не место для предрассудков. Или ты просто не хочешь признать, что тебе нужна помощь человека, который тебе неприятен?

– Дело не в том, хочу я этого или нет, а чего хочет Христя. А он не захочет туда ехать, – сказал отец Ваарлам.

– Но он же не может отвечать за свои поступки, – возмутился Борис. – Он же сумасшедший.

– Не более чем многие в этом грешном мире, – возразил отец Ваарлам.

– Ну, это уже демагогия, – сказал Борис. – Значит, надо заставить его. Это же другая форма самоубийства, а вам должно быть известно, батюшка, – с иронией продолжал он, – что самоубийство – это наибольший грех.

– Может, сходишь, навестишь его в больнице, – неожиданно предложил отец Ваарлам.

– Я?! – удивился Борис. – Зачем?

– Может, тебе удастся вдохнуть в него желание жизни, – сказал отец Ваарлам.

– Мне? – спросил Борис. – Но почему не вы?

Он непонимающе посмотрел на священника, но тот не торопился вдаваться в объяснения.

– Ах, ну, да, – осенило Бориса, – я же ангел. Так, кажется, он считает. Но ты то понимаешь, что это чушь?!

– Не берусь судить, – сказал отец Ваарлам. – Может, это и чушь, но Христя в это верит. Ты бы мог ему помочь.

– Я же не психиатр, – попробовал отмахнуться от этого предложения Борис.

– А ему и не нужен психиатр, – сказал отец Ваарлам. – Ему нужна вера. А ты для него – ее живое подтверждение.

Священник испытывающе смотрел на Бориса и тот, наконец, сдался.

– Ладно, ладно! Я зайду к нему. Только не думайте, что я буду представляться ему как архангел Михаил или что-то в этом роде.

– С тебя это и не требуется, – улыбнулся отец Ваарлам.

– Спасибо и на этом, – проворчал Борис.

– Ну, вот и ладно, – сказал отец Ваарлам. – Я позвоню Рустаму, скажу, что ты зайдешь.

Великолепная программа, подумал Борис. Дома меня ждет Ника, а мне предстоит общаться с ненормальным стариком и пьяницей одноклассником. И все из-за каких-то псевдогуманистических побуждений. Боже, дай мне терпения!

В этот день комиссар полиции Орбинска полковник Серафим Морару был в очень плохом расположении духа. Об этом говорил его идеально отглаженный без единого пятнышка мундир, агрессивно торчащие в стороны усы и убийственный аромат неизвестного одеколона, очевидно, доставшегося ему по наследству. Комиссар был бесповоротно и неприлично трезв.

– Как продвигается расследование? – спросил его Борис.

– А никак, – сказал комиссар. – Тот парень стоит на своем: они хотели просто устроить шумовую акцию. А взрыв вызвал зеленый луч, который вырвался, как он утверждает, из шпиля здания.

– А что говорят его неукротимые друзья и, в частности, их атаман Эмиль Негро? – поинтересовался Борис.

– Ищи ветра в поле, – лицо комиссара приняло кислое выражение. – Мы нагрянули в старый город, да было поздно. Вся эта шайка ушла в глубь катакомб. А там сам черт ногу сломит. Можно целый год их искать. А у меня в штате десять человек.

– Ну, а в Институте? Может, есть какие-то свидетели?

– Опять этот Институт, – раздраженно сказал комиссар. – Как это мне надоело: как будто свет клином на нем сошелся.

– А чем ты недоволен? – спросил Борис.

– Мне с самого начала не нравилась эта идея: строить это здание в нашем округе, – признался комиссар.

– Тебе-то он чем помешал? – удивился Борис. – Я думал, тебя все устраивает.

– Ты сам посуди, – сказал комиссар. – На хрена козе баян. Раньше в округе полновластным хозяином был я, а теперь кто только не пытается меня погонять: и попечительский совет, сенатская комиссия, Интерпол. Все начальники. Раньше у меня один начальник был – министр. А сейчас? Я сам не знаю, кому должен подчинятся.

– Да, у семи нянек дитя без глаза, – согласился Борис.

– Что ты имеешь в виду? – с подозрением покосился на него комиссар.

Борис подумал, что сейчас комиссар похож на взъерошенного какаду.

– Ничего не имею в виду, – ответил Борис. – Я все-таки понять не могу, чем тебе было плохо. Рассуждая логически, я вижу только плюсы.

– В том-то и дело, – уныло согласился комиссар, – что, рассуждая логически, придраться не к чему. Новое учреждение – новые рабочие места, меньше безработных. Значит, меньше предпосылок к противоправным действиям. Когда правительство ушло в отставку, я было подумал, что мне придется подыскивать новую работу. Я тогда был начальником автоинспекции округа. Но нет, старого комиссара отправили на пенсию, а мне предложили его должность. Ну, я думал, развернусь.

Комиссар тяжело вздохнул.

– Но не тут-то было. Полномочия мои за последние два года урезали до минимума. Теперь основные обязанности полиции заключаются в том, чтобы снимать кошек с деревьев, да урезонивать перебравших отцов семейства. Правда, грех жаловаться: зарплату мне подняли раз в шесть. Все шло неплохо. Но через какое-то время поползли всякие слухи насчет Института.

– Какие слухи? – спросил Борис.

– Какие могут ходить слухи среди невежественных пастухов? Вариации мало отличались друг от друга: на территории Института бордель с несовершеннолетними девками, лаборатория по производству наркотиков, склад ядерных отходов. Чушь, конечно, но я обязан был проверить. Но через какое-то время мне мягко так порекомендовали – в Институт не соваться.

– Кто тебе дал такие рекомендации? – спросил Борис.

– Главное управление – Интерпол, – сказал комиссар. – Но главное – в городе стала твориться какая-то чертовщина.

– Например?

– Например странные видения, что-то вроде галлюцинаций: кто-то видел батальные сцены Первой Мировой войны, кто-то – целую когорту римских легионеров, марширующих по стадиону, а кто-то – пасущихся прямо за городом бронтозавров.

Борису припомнилось сюрреалистическое зрелище, которое он посчитал пьяным бредом: несущийся по тротуару во весь опор на горячем скакуне с копьем на перевес средневековый рыцарь. Он едва успел отскочить в сторону. А если бы не успел? Продырявили бы его или нет?

– Хотя эти видения были непродолжительны, – продолжал комиссар, – но видели их как и отдельные люди, так и целые группы очевидцев. И, если римских легионеров можно принять за статистов какого-нибудь театра, то бронтозавров под такую версию не подгонишь. Но главное не это. С детьми стало твориться что-то непонятное. Те, что поменьше, этак лет до десяти, стали какие-то пуганные. Мамаши жаловались, что их чада по ночам боятся спать, а когда засыпают, то потом кричат во сне. А те, что постарше… Они как будто стали одержимы.

И ты туда же, подумал Борис. Даже непробиваемый железный комиссар пошел на поводу суеверий.

– Одержимы? – переспросил Борис.

– Конечно, я не верю в подобную чушь, – криво усмехнулся комиссар, – но тут поневоле задумаешься. Меня, слава богу, эта чаша миновала – Марианна всегда была домашним ребенком, все больше с книжками. Но вот остальные… Эти подростки будто с ума посходили: немотивированная агрессия, чередующаяся с полной апатией, разврат, вандализм, непонятная жестокость, издевательства над животными. Я уже решил, что в городе появился какой-то новый наркотик. Перетряс всех своих информаторов – полный ноль. И тут ко мне пришел Девилсон. Сказал, что в курсе моих проблем и может помочь. Мол, в Институте есть какая-то новейшая медицинская программа, с помощью которой из малолетнего негодяя можно сделать юного законопослушного гражданина. Я, конечно, клюнул, это было в моих интересах, тем более, за мое содействие он мне предлагал хороший довесок к моему жалованью. Мне лишь нужно было намекнуть о такой возможности горе-родителям, что я и сделал. Они, конечно, уцепились за такую возможность. А кто бы не уцепился? Кто бы хотел, чтобы их ребенок закончил свои дни в тюрьме, в психушке или вообще на погосте? У Марианны была одна подружка. Признаться, я ее не любил: малолетняя шалава, да и только. Что я только не делал, чтобы отгородить свою дочку от ее порочного влияния, но все без толку. Но после того, как ее подружка побывала в Институте на сеансе психоориентации, Марианна сама перестала с ней общаться. Что делали с этими детьми в Институте, я не знаю, только возвращались они оттуда тише воды, ниже травы. Вежливые такие, предупредительные, разговариваешь с ними, а у самого мурашки по коже – глаза у них пустые, неживые какие-то. Видимо, замечали это не многие. Я вообще попробовал это позабыть. Внешне все чин чинарем, правопорядок обеспечен. Да и деньги мне платили не малые.

– А зачем ты мне это рассказываешь? – спросил Борис. Странно было видеть комиссара абсолютно трезвым, и еще страннее было выслушивать его покаянные речи – такой дородный мужчина. С автоматом в одной руке и стаканом вина в другой он выглядел куда импозантней.

– Да вот, я все думаю. Может, во всех этих слухах есть толика правды. Дыма без огня, как известно…

– Вы вовремя спохватились, господин полковник, – зло сказал Борис. – Я на вашем бы месте нашел бы Неукротимых, пока кто-то еще не погиб.

С этими словами Борис вышел из кабинета. Прочь, думал он. Подальше отсюда. Заберу Нику и первым самолетом: в Лозанну, в Урюпинск, к черту на кулички, но подальше отсюда. А можно поехать к родителям. Точно! – обрадовался осенившей его мысли Борис. Я ведь у них уже три года не был. Мать обрадуется, в особенности, если я приеду с Никой. Она спит и видит себя бабушкой. Думаю, и Ника не будет против. Эти мысли вернули Бориса в нормальное расположение духа.

Идти в такую жару пешком до городской больницы Борису не хотелось, и он решил поехать на такси. В них хоть кондиционеры есть, подумал он. На центральной улице с громоздким названием “улица Великого Национального ополчения тысяча восемьсот семидесятого года” на его призывно поднятую руку остановился рикша образца этого года. В смысле, это был тот же желтый “Мерседес” с шашечками на боку, но за рулем сидело лицо явно азиатского происхождения. Идеально чистое стекло на двери опустилось вниз и веселый голос спросил:

– Куда ехать, флател?

Борис еще не успел насладиться прохладой внутри салона, а такси уже подъехало к корпусам городской больницы. Он достал мелкую купюру и протянул водителю.

– Мой подождать, флател? – спросил улыбающийся авторикша.

– Нет, дружище, не нужно, – ответил Борис. – Я здесь надолго.

– Ну, пока-пока, – водитель махнул на прощание рукой, и такси тронулось.

Вавилон, подумал Борис, машинально провожая “Мерседес” взглядом. Интересно в Орбинске уже есть вьетнамские кварталы?

Территория больницы напоминала городской ландшафт после взрыва нейтронной бомбы. Причем, эта бомба рванула лет двадцать назад – ни медперсонала, ни больных, ни живых, ни мертвых. Борис прикинул, что он не был здесь лет сто, последний раз классе так в девятом, когда они все ходили делать прививки от гриппа. Никаких указателей, схемы или чего-то такого, что бы указывало на расположение медицинских отделений. Это называется заблудиться в трех соснах, подумал Борис, надо было узнать у отца Ваарлама, где находится отделение реанимации. Борис прошел мимо инфекционного корпуса, отделения педиатрии, все они были пусты, а двери закрыты. Вот тебе сюжетец: из недр земли появляется Нечто, именно так – Нечто, с большой буквы и пожирает все живое, оставляя лишь пустые дома: накрытые столы, теплый ужин в тарелках, работающий телевизор и незаконченная предупреждающая надпись на стене: “Бегите! Он придет снова”. Похоже, в нем навсегда умер режиссер фильмов категории “Б”: низкий бюджет, начинающие актеры, малопритязательные зрители. Воображение у Бориса всегда работало хорошо. Пора заставить его работать на себя. Только без драматизма и лишних соплей. Если отвлечься от псевдофантастической и мистической чепухи, можно было предположить, что некие неизвестные силы избрали город Орбинск для испытания сверхсекретных изобретений. И эти же неизвестные силы используют Институт как прикрытие для своих темных делишек. Например, можно предположить, что на территории округа проводятся эксперименты по климатическим изменениям и управлению погодой. Аномальная жара в это время года тому доказательство. Случаи массового психоза у детей – это уже испытания психотропного оружия, какого-нибудь пси-генератора, а вот динозавры за городом – это явные неполадки еще недоработанной машины времени. Судя по всему, те спецы, которых нанял Жорка, попали в точку, как это не дико звучит.

Из состояния глубокой задумчивости Бориса вывело какое-то сопение у него за спиной. Он повернулся назад. Это была всего лишь собака.

– Найда! Это ты? – приветствовал овчарку Борис. – А я то думаю, кто за мной ходит. Не подскажешь, как пройти…

И тут Борис осекся. Может на первый взгляд, эту собаку и можно было принять за любимицу комиссара, но это только на первый взгляд. То есть, конечно, это была собака черного окраса, крупная немецкая овчарка, но на этом сходство заканчивалось. Во-первых, это был кобель. Борис и сам не знал, почему он так решил, но он был уверен – это кобель. Но на этом различия между Найдой и этим псом не заканчивались. Глаза у этого пса были совершенно не собачьи. В них светился разум. Но не человеческий и не собачий, а какой-то потусторонний. Пес разглядывал Бориса, словно тот был большим свиным окороком, и он не знал с какой стороны за него взяться. Хотя было жарко, пес дышал спокойно и размеренно, язык его не вываливался и, вообще, судя по его внешнему виду, чувствовал он себя, в отличие от Бориса, прекрасно.

– Ну, что смотришь? – спросил его Борис. – Хочешь меня съесть?

Пес согласно облизнулся и, наклонив голову, с сомнением посмотрел на Бориса.

Ладно, – сказал Борис. – Я пошел, некогда мне с тобой тут.

Он повернулся к псу спиной и пошел дальше. Пес затрусил за ним следом. У родильного отделения Борис, наконец, увидел живое лицо. В тени дерева прямо на бордюре сидел сильно загоревший, внешне еще крепкий, лет шестидесяти пяти, старикан. Одет он был в камуфляжные штаны армейского покроя и ослепительно голубую нейлоновую рубашку. В ушах у него торчали наушники старого си-ди плеера, который лежал тут же рядом на бордюре. Старикан, флегматично пожевывая огрызок сигары, глубокомысленно сплевывал себе под ноги. Очевидно, это был больничный сторож дед Аким. Заметив Бориса, он снял наушники и вопросительно взглянул на него.

– Здорово, отец, – поприветствовал его Борис. – Что слушаем?

– Звуки природы: шум моря, пение птиц, звуки леса. Снимает напряжение и благотворно сказывается на нервной системе, – важно пояснил больничный секьюрити. – Век стрессов требует новых лекарств.

– Вот ты знаешь, что служит основной предпосылкой к раковым заболеваниям? – спросил он Бориса. – Неудовлетворенность личной жизнью. Все болезни от нервов, парень – подытожил он.

Борис промычал что-то, очевидно, означающее согласие с этой оригинальной доктриной.

– Отец, – обратился он к сторожу, – ты не подскажешь, где здесь находится отделение реанимации?

– Да вот прямо за этим зданием, – сказал дед Аким, махнув рукой. – А тебе зачем? Навестить кого пришел? Так в отделение тебя не пустят.

– У меня в реанимации друг работает – Рустам Галлиев, – Борис не стал вдаваться в подробности.

– А-а, – протянул дед Аким, – господин Последний доктор.

Борис непонимающе посмотрел на сторожа.

– Мы его здесь так между собой называем: господин Последний доктор, – пояснил дед Аким.

– Он что, такой плохой врач? – спросил Борис.

Дед Аким засмеялся коротким кашляющим смехом.

– Да нет же, – сказал он. – Но он же и в морге работает. Ты посуди сам: первый твой врач – это врач-акушер, а последний диагноз в твоей жизни ставит патологоанатом. Отсюда и Последний доктор. Ну, ты иди, он сегодня на дежурстве.

– Слушай, отец, а чья это собака бегает? – спросил его Борис.

– Какая собака? – нахмурился дед Аким.

Борис обернулся, пес куда-то исчез.

– Только что, здесь была: черная овчарка, очень крупная для своей породы.

– Ты бы этих собак, парень, в особенности черных, обходил за три километра, – сказал дед Аким. – Не знаю, откуда они взялись, но Христю они обтяпали, и, кажется, не только его одного.

Борис поблагодарил сторожа и пошел дальше. Завернув за угол, Борис обомлел. За углом его поджидал тот самый загадочный пес. Именно: “поджидал”. В том, что пес ждал именно его, у Бориса не возникло никаких сомнений. Псина лежала на самом солнцепеке, на раскаленном асфальте, и этот климатический дисбаланс, похоже, не причинял ей, то бишь ему, никаких неудобств. Увидев Бориса, пес поднялся навстречу. Борис хотел его обойти, но он преградил ему дорогу. Когда Борис сделал пару шагов в сторону, пес повторил тот же маневр и опять оказался у него на пути.

– Пшел вон, – сказал ему Борис.

Пес как-то странно помотал головой, как будто выражая свое несогласие, и остался стоять на месте.

– Уйдешь ты, собака! – замахнулся на него Борис.

Верхняя губа у пса задралась вверх, обнажая крупные клыки, и из собачьей пасти прорвалось приглушенное рычание. Невероятно, но пес не хотел его пропускать. Борис сделал шаг вперед, и рычание стало громче. Пес слегка прогнулся в спине, будто приготовился к прыжку. Шерсть его вздыбилась, а глаза блеснули красноватым огнем. И тут Борис понял, что это не пес. Это нечто демоническое в обличии собаки, из числа тех самых тварей, которые привиделись ему вчерашней ночью. Один из тех смердящих монстров, что сгоняет детей в послушное стадо. Одно из тех злобных существ, что бегают по окрестностям, и пугают людей. Перед Борисом стояло нечто из другого мира: полный набор клыков и когтей, под стальной вороненой щетиной ходили бугристые мышцы, из пасти свисал раздвоенный змеиный язык, а бока охаживал чешуйчатый, со скорпионьим жалом на конце, хвост.

Борис шагнул вперед, и тут тварь сделала свой выпад. Клацнули зубы, и псиноподобный монстр отскочил назад. Борис почувствовал, что кисть обожгло резкой болью. Он посмотрел вниз. Правая рука от запястья до кисти была располосована клыками. На горячий асфальт стекала и тут же высыхала на нем алая кровь. Существо облизнулось и довольно заурчало. Очевидно, что кровь Бориса пришлась ему по вкусу.

Заряд злобы, вырвавшийся наружу, был сгустком черной энергии, которая зародилась в его груди, и удержать его в себе было равносильно самоубийству. Будь это существо собакой, оно бы неминуемо погибло. Нечеловеческая сила оторвала псиноподобную тварь от земли и швырнула ее на стену. Послышался звук чвакающей плоти и хруст костей. Со стены посыпалась штукатурка. Черная тварь бесформенным мешком упала на асфальт.

– Получила, дрянь! – торжествующе закричал Борис. – Получила!! Это тебе на закуску! Хочешь еще, тварь?!

Борис пытался унять непонятно откуда взявшуюся дрожь, ощущение было такое, как будто внутри него вибрировала туго натянутая струна. Ноги как-то ослабли, и сразу тяжелым грузом навалилась усталость. Под стеной недвижимо лежала большая черная собака.

– Понравилось, мразь?! – спросил он ее. – Хочешь еще?

Борис хотел подойти поближе, посмотреть, что стало с этим дьявольским существом, как неожиданно эта тварь вскочила и, не дав ему опомниться, метнулась в сторону, и тут же пропала из виду. Борис постоял еще минуту, приводя свои мысли и чувства в порядок, потом пошел дальше. На входной двери реанимационного отделения висела предупреждающая табличка: “Чтобы вызвать дежурного – позвоните”. Но даже при желании сделать это не представлялось возможным: кто-то выдрал кнопку звонка с корнем, из двери торчал сорванный провод. Борис потрогал дверную ручку, дверь была открыта. В отделении царили тишина и запустение. Как и ожидал Борис, Рустам был в ординаторской. Он был один, и абсолютно трезв. Рустам сидел за столом и что-то писал в толстой тетради.

– А-а, журналистика, – приветствовал он Бориса. – Проходи, фратер. Я тебя ждал. Отец Ваарлам предупредил, что ты придешь.

В белом медицинском халате он выглядел совершенно иначе: строже и значительней.

– Я сам не знаю для чего я здесь, – недовольно сказал Борис. – Ты можешь меня перевязать?

– Перевязать тебя? – недоуменно спросил Рустам. Он с сомнением окинул Бориса взглядом.

– Ну, да! Меня только что укусила собака.

Борис посмотрел на свою руку. Она была абсолютно в порядке. Как будто и не кусал его никто: ни крови, ни шрамов, ни малейших следов укуса.

– Давай посмотрю, – сказал Рустам.

Он осмотрел руку Бориса.

– Ни единой царапины, – сказал он. – Перевязка не требуется. Тебе это не приснилось?

– Если бы, – сказал Борис. – Чем занимаешься?

– Да так, знаешь ли, много свободного времени. Вот крапаю потихоньку. Записки врача, – казалось, Рустам немного смущен.

– Ага, – понял Борис, – лавры Булгакова не дают покоя.

– Что-то в этом роде, – подтвердил Рустам. – Приступы графомании.

– Да, мне это знакомо, – улыбнулся Борис. – Мы с тобой товарищи по несчастью. Только я из этого сделал профессию. Так что там с нашим больным? – спросил он.

– Как я и говорил отцу Ваарламу, его организм сильно поизносился из-за чрезмерного потребления алкоголя и аномального образа жизни. Но главное не это: он просто не хочет выздоравливать. Отец Ваарлам считает, что ты можешь как-то повлиять на него. Хотя я ума не приложу, каким образом.

Рустам вопрошающе посмотрел на Бориса.

– Этот несчастный считает, что я ангел, – с неохотой пояснил Борис.

– Кто?!

– Ты не ослышался. Старик уверен, что Орбинск – это новый Армагеддон, где не сегодня-завтра произойдет битва между силами Тьмы и Света. А я – тот, кто сможет перевесить чашу в пользу одной из сторон. Ему психиатр нужен, а не я.

Борис попытался сказать это с иронией, но получилось у него это как-то неуверенно.

– Может быть, может быть, – задумчиво сказал Рустам.

– Может быть – что? – подозрительно спросил Борис.

– Да это я так, – сказал Рустам, – про себя. Своим мыслям. И что ты собираешься делать?

– Уехать отсюда в самое ближайшее время, – сказал Борис.

– Я про нашего пациента.

– Ты-то, надеюсь, не веришь в эту чушь: ангел.

– Не верю, – грустно сказал Рустам. – Я по своей должности должен быть материалистом. Какой ты к черту ангел, даже павший. Обыкновенный бесчувственный болванчик, каких полно везде.

– Ну, спасибо, фратер, на добром слове, – Борис выдавил из себя жалкое подобие улыбки.

– Не обижайся, – сказал Рустам. – Мы все такие от рождения, пока жизнь нас хорошенько не тряхнет.

– А ты оказывается, философ, – так же мрачно заметил Борис.

– А то ж, – улыбнулся Рустам. – Мне по-другому нельзя: работа такая. Так ты зайдешь к старику?

– Ну, пошли, – с неохотой сказал Борис. – Посмотрим как он там.

Старик Христопродатис выглядел действительно плохо. Если раньше его внешний вид вызывал веселое недоумение, то сейчас он вызывал жалость, наводя на мысли о бренности всего земного. Тело было почти целиком забинтовано, местами выступали кровавые пятна, кожа на открытых участках тела была нездорового землистого цвета. Черты лица заострились, щеки впали, седая борода задрана вверх, бессмысленный взгляд направлен в потолок. Сейчас он был похож на свежезабальзамированную мумию. Когда Борис с Рустамом зашли в его палату, он никак на них не отреагировал и так же продолжал смотреть в пустоту. Борис хотел его позвать, но тут он вспомнил, что, как зовут старика по имени, он не знает. Спрашивать у Рустама ему не хотелось. Он подошел ближе к кровати.

– Ну, как ты, отец? Совсем расклеился? Может, хватит ваньку валять, отец Ваарлам о тебе беспокоится, – преувеличенно бодрым голосом сказал Борис. – Да и я тоже, – неожиданно для самого себя добавил он.

Старику Христопродатису понадобилось некоторое время, чтобы понять, что кто-то стоит у его кровати. Он перевел на Бориса взгляд, и через минуту тот увидел, что в его глазах вспыхнула искорка узнавания.

– Ты пришел, – сказал он.

На удивление, его голос был чистым и сильным.

– Ты пришел, – повторил он. – Ты остался, не уехал. Это хорошо. Скоро здесь будет жарко. Очень жарко.

Глаза его опять лихорадочно заблестели.

– Помнится, тогда было так же жарко, как и сейчас, – продолжил он.

– Ты не волнуйся, отец. Успокойся. Все будет хорошо. Тебе нужны силы, чтобы выздороветь, – Борис подумал, что старик опять сейчас начнет нести ахинею о его сверхмиссии в деле спасения мира.

Вместо этого старик помолчал минуту, а потом сказал:

– Я не сумасшедший.

– Никто так и не считает, – уверил его Борис.

Старик подвигал нижней челюстью, как будто что-то пережевывал, а затем сказал:

– Если ты нам не поможешь, плохо будет всем. И тебе в первую очередь. Я-то знаю, поверь мне.

– И что мне надо делать? – спросил его Борис.

– Придет время – узнаешь, – пообещал Христопродатис. – Очень скоро.

Что же у тебя на уме, старик, подумал Борис. Он посмотрел прямо в его выгоревшие от времени, неопределенного цвета глаза: жара была испепеляющей…

Жара была испепеляющей. Но, даже несмотря на это, посмотреть на казнь собралась большая часть Иевусея. Это был тот самый благодатный для водоносов день. Месяц нисан в этом году выдался необычайно жарким. Если быть расторопным, сегодня можно было заработать одну, а то и две тетрадрахмы – столько же, сколько удавалась заработать за неделю обезноживающего к концу дня труда. Главное не попадать на глаза римским солдатам, стоящим в охране: заберут всю воду и ничего не заплатят, хорошо, если пустой бурдюк вернут. Тонкий как жердь мальчишка-водонос подошел к дородному еврейскому купцу в надежде, что тому захочется утолить жажду и может быть он будет чуть более щедр, нежели остальные горожане. Купец стоял у ворот своего дома, дожидаясь, когда римские легионеры поведут мимо него к месту казни осужденных. Он только что отведал чашу прохладного“ фалерно” и на мальчишку-водоноса смотрел как на назойливое насекомое. Небрежным движением руки он отогнал его, как отгоняют надоевшую муху. Впрочем, даже муха была достойна большего внимания, нежели эта арабская голодрань.