Текст книги "Серый ангел (СИ)"

Автор книги: Олег Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Допинг, – сказал Борис, ответив на его вопрошающий взгляд.

Комиссар без лишних вопросов проглотил таблетку и продолжал следить за проходом между двумя видеокамерами.

– Пятнадцать минут, – проинформировал комиссар.

Борис ожидал, что вот-вот начнет действовать таблетка, но его не отпускало. Наоборот: внутреннее напряжение росло с каждой минутой. Борис не мог понять, что с ним происходит. Беспокойство его достигло наивысших пределов. Казалось, что сейчас произойдет что-то из ряда вон выходящее. Его настроение передалось и комиссару. Тот посмотрел на Бориса.

– Что происходит? – спросил комиссар одними губами.

Борис посмотрел по сторонам. Ему показалось, что вокруг стало еще темней. Горячий воздух застыл прозрачным янтарем и, откуда ни возьмись, налетел порыв холодного ветра. У Бориса по спине побежали мурашки.

– О, господи! – вдруг сказал комиссар.

Сверкнула уже знакомая Борису зеленая вспышка, оборванной струной докатился шелестящий звук. Комиссар повернул к Борису неестественно бледное лицо. Он хотел что-то сказать.

И ТУТ ПРИШЕЛ СТРАХ.

Он накатил удушливой волной и обрушился на них подобно огромному, всесокрушающему тарану. Это был не просто страх, это был УЖАС с большой буквы. Страх распирал их изнутри и накатывал на них со всех сторон. Если бы страх можно было измерить по двенадцатибальной шкале, то этот СТРАХ набрал бы пятнадцать баллов по шкале Ласаля: ОН БЫЛ ВСЕОБЪЕМЛЮЩИМ. Каждая клетка их тела вопила от ужаса. Он был почти осязаем. Казалось, его можно было потрогать. С каждым новым вздохом их легкие вбирали в себя еще одну порцию страха, а их сердца с каждым сокращением перекачивали в вены еще одну порцию чистейшего адреналина. Борису хотелось вскочить и бежать куда-нибудь на край света, в любое место, туда, где можно было бы спрятаться от этой черной, все захлестывающей волны ужаса.

Борис повернул голову и посмотрел в перекошенное лицо комиссара. Цвет его лица стал землисто-серым, глаза были готовы выскочить из орбит, а волосы на голове, такое Борис видел первый раз в жизни, в полном смысле слова, стояли дыбом. Он что-то кричал Борису, но что именно, Борис не слышал. Страх висел в воздухе подобно шумовой завесе и, вибрируя на одной высокой ноте, закладывал уши плотным комом ваты. Комиссар вскочил на ноги, собираясь бежать, но Борису удалось повалить его на землю и подмять под себя. Ему самому сейчас больше всего на свете хотелось быть как можно дальше от этого места. Борис попытался знаками как-то успокоить комиссара, но вторая волна накрыла их с головой.

С этого момента Борис себя уже не помнил. Никаких мыслей в голове не было, все вытеснил САМЫЙ ОГРОМНЫЙ, ДО ПЕЧЕНОК ПРОБИРАЮЩИЙ, ПЕРВОБЫТНЫЙ УЖАС. Борис все сильнее вжимался в землю, как будто он хотел найти в ней спасение. Он уже ничего не видел, перед глазами была все та же черно-багровая пелена страха. Иногда на секунду из этой пелены появлялось чье-то лицо. Лежащий рядом человек, имени его Борис сейчас не вспомнил бы даже под угрозой расстрела, напоминал выброшенную на берег рыбу. Распахнутый рот лихорадочно хватал раскаленный воздух, а тело сотрясалось в эпилептических конвульсиях. Если Борис чего сейчас и хотел, так это умереть. Он надеялся, что за этой гранью бояться ему уже будет нечего.

Все закончилось так же внезапно, как и началось. Борис очнулся оттого, что по его ушам бил какой-то звук. Открыв глаза, он какое-то время смотрел в ночное безоблачное небо, и постепенно приходил в себя. Когда к нему вернулась способность что-либо соображать, Борис понял, что это ревет сирена тревоги на контрольно-пропускном пункте Института. Мысли в голове путались. Почти машинально он взглянул на часы. Оказывается, весь этот ужас длился не более пяти минут, но Борису показалась, что с его начала прошла целая вечность. Он посмотрел на кисти рук: они были покрыты какой-то коркой и почему-то болели, глубоко под ногти набилась земля. Похоже, он пытался руками вырыть себе убежище, но высохшая окаменевшая земля лишь разодрала в кровь его пальцы. Сирена продолжала еще надрываться, когда сквозь ее рев до Бориса донесся звук одиночных выстрелов. Он взглянул на комиссара: тот еще находился в нокауте, но его лицо начинало приобретать нормальную окраску. Борис решил оставить комиссара здесь, а самому провести разведку и посмотреть, что происходит на проходной. Короткими перебежками под прикрытием деревьев он подобрался к месту находящемуся прямо напротив главного въезда. Никакой охраны у ворот, ни позади них, нигде рядом Борис не заметил. За забором опять раздались выстрелы, на этот раз очередью. Едва Борис приготовил к стрельбе свою винтовку, из-за ворот на большой скорости вылетел армейский джип, набитый солдатами, и помчался в сторону города. Через несколько секунд, буквально следом за ним проследовало несколько тяжелых грузовиков, до отказа забитых американскими коммандос. Мест в кабине и кузове не хватало, и те, кто не смог втиснуться внутрь, гроздьями висели на подножках. Солдаты уходили в явной спешке, которая больше походила на бегство. Борис вернулся обратно к комиссару. Тот уже пришел в себя и недоуменно озирался по сторонам. Выглядел он почти сносно, если бы не одно “но”: теперь он был абсолютно сед. Седыми стали даже его усы. Борис открыл предусмотрительно захваченную фляжку с водой и подал ее комиссару. Комиссар запрокинул фляжку, и кадык его зашелся ходуном. Наконец он напился.

– О, господи! – сказал он, оторвавшись от фляги. – Что произошло? Я думал, это конец света.

– Не знаю, – сказал Борис. – По-видимому, какое-то излучение. Кто-то очень не хочет, чтобы мы здесь оставались.

– Сволочи! – всхлипнул комиссар. – Ублюдки! Если они способны на такое, то что они могли сделать с нашими детьми?!

Борис подумал о Нике.

– Один бог знает, Серафим, – сказал он, – что они вложили в их головы. Они, конечно, сволочи, но это ваша вина. Ваши дети немного выросли, и вы решили, что они уже не нуждаются в вашем внимании, что теперь можно пожить и для себя. И вот кто-то стал прилагать все силы для собственного обогащения, кто-то вплотную занялся карьерой, а кто-то стал переустраивать свою личную жизнь. Вы сами не заметили, как отдалились от своих детей. Вы стали своим детям чужими, а они этим просто воспользовались.

– Но зачем? – спросил комиссар.

– Зачем? – переспросил Борис. – Кто их знает? Например, чтобы создать из них поколение сверхлюдей. Идея сама по себе не нова. Во все времена и во все века различные правители пытались создать свое поколение суперменов: при помощи науки – как это делается сейчас; при помощи магии – как это было в средневековье, или при помощи промывки мозгов – как это было при Третьем Рейхе. Правда, никто так и не смог довести это дело до конца, хотя понятия о сверхчеловеке во все века мало чем отличались друг от друга. Дети, даже если они уже большие, самый удобный материал для создания суперменов. Супермен – это такой ублюдок, без страха и совести, не знающий жалости или других чувств, чьи воля, желания и поступки не подчиняются никаким ограничениям. И самое главное, он должен быть равнодушным или, лучше, совсем без души. Не надо переделывать все человечество: достаточно обработать наших детей, а потом…

Что будет потом, Борис договорить не успел. Над Институтом опять вспыхнуло зеленое марево, и тут же окружающий их мир стал другим. Небо, луна, деревья и все вокруг стало черно-зеленым. Небоскреб Института превратился в средневековую башню, шпиль которой терялся в грозовых, болотного цвета облаках. Следом за вспышкой по ушам ударил все тот же мистический звук. Комиссар с испугом втянул голову в плечи.

– Вот черт! – сказал он. – Так и кондратий может хватить. Что происходит?

– Вот это мы и должны выяснить. Похоже, охраны мы можем больше не опасаться.

– А где же доблестные американские вояки? – спросил комиссар. – Где эти храбрецы? Дали деру?

– Вот именно, – сказал Борис. – Ну, так мы идем?

Комиссар поднялся с земли.

– La gard meurt et ne se rend pas, – преувеличенно бодрым тоном сказал он. – Гвардия умирает, но не сдается!

Борис постучал по стоящему рядом дереву.

– Не каркай, фратер, тебя семья дома ждет.

– Жену я отослал в деревню, – помрачнев, сказал комиссар. – А дочка в больнице.

– Она поправится, – сказал ему Борис, – и все будет хорошо. Но ты должен быть осторожен.

Борис проверил все имеющееся у него оружие: передернул затвор, дослал в патронник патрон и поставил его на предохранитель. Комиссар со своим оружием сделал то же самое. Борис перекинул через голову ремень карабина, на плечо повесил “Винторез”, а пистолет-пулемет заткнул за пояс. Гранаты он подвесил у пояса – он был готов к бою. Борис посмотрел на комиссара.

– Ну, что, пошли? – сказал он.

Глава шестнадцатая

В свете ядовито-зеленой луны деревья и трава на территории Института казались искусственными, как будто бы сделанными из пластика. Борис с комиссаром продвигались медленно и, чтобы не напороться на пулю какого-нибудь спятившего солдата, останавливались через каждые двадцать метров. Поднявшийся ветерок шелестел пластмассовой листвой и еще не оправившийся от психической атаки комиссар вздрагивал от каждого шороха. От центральных ворот до башни Института было около километра. Первые сто метров они прошли без особых приключений. Еще через сто метров, Борис заметил, что земля под ногами стала какой-то мягкой, и ноги буквально проваливаются в вязкую почву. Идти стало труднее, а легкий ветерок стал обжигающим: Борис прикинул, что температура воздуха была сейчас никак не менее ста двадцати градусов. Комиссар из бледного стал багрово-красным. Он пыхтел как старый паровой локомотив и обливался потом.

– Такое ощущение, что кто-то просто не хочет нас сюда пускать, – пожаловался он Борису.

– Серафим, если ты ожидал, что нас тут примут с распростертыми объятьями, то ты еще наивней, чем я думал, – сказал Борис.

Через пять минут они ели выдирали ноги из почвы, которая уходила из-под них как зыбучий песок. Комиссар предложил сделать короткий привал: все-таки со времени его волонтерства в Иностранном легионе он стал лет на двенадцать старше и килограммов на тридцать тяжелее.

– Только не думай присаживаться на траву, – сказал ему Борис. – Для твоего здоровья это может оказаться чревато осложнениями.

Чем ближе они были к Башне, тем сильнее менялся окружающий их ландшафт. Происходящие метаморфозы происходили быстро и вместе с тем незаметно. Борис обратил внимание, что травяной покров стал совершенно другим. На первый взгляд, это была самая обыкновенная трава, но теперь каждая травинка заканчивалась маленьким жалом, похожим на жало скорпиона. Обыкновенные полевые цветы до неузнаваемости изменили свой внешний вид и, приняв экзотические формы, распространяли странный одуряющий аромат, от которого начинала кружиться голова. Деревья обросли шипами и, протянув свои корни ближе к поверхности, цепляли незваных гостей за ноги. Им явно были здесь не рады. Передохнув, они собрались двигаться дальше, когда комиссар, вытянув руку, сказал севшим от волнения голосом:

– Борис, ты это видишь?!

Борис посмотрел в указанном направлении и увидел нечто странное. То, что он сначала принял за большую птицу, на второй взгляд оказалось обыкновенным птеродактилем. Такого Борис видел только в школьном учебном фильме и в “Парке юрского периода”. Ископаемый ящер спокойно кружил вокруг Башни и, видимо, плевать хотел с высокой колокольни на мнения ученых палеонтологов о том, что отряд птерозавров, к которому он относился, жил и вымер где-то в юре-меле. В зеленоватом лунном сиянии эта картина напоминала сюрреалистическую зарисовку упившегося до белой горячки Сальвадора Дали.

– Не обращай внимания, фратер, – сказал Борис комиссару. – Он не кусается.

– Откуда такая уверенность? – спросил комиссар с выражением явного недоверия на лице.

– Они питаются рыбой, – сказал Борис.

Комиссар посмотрел на него как умалишенного.

– Питаются? – спросил он. – Питаются?! И часто ты этих цыпочек подкармливаешь рыбкой?!

– Ну, я неправильно выразился, – поправил себя Борис, – питались. Они не хищные.

Словно желая опровергнуть его последнюю фразу, птеродактиль сделал разворот и полетел прямо к ним. То ли ему надоело барражировать только над одним участком, то ли он принял людей за двух больших сухопутных рыбешек.

– Рыбой, говоришь, питаются? – спросил комиссар, снимая с предохранителя свой “калаш”.

Павлины, говоришь, вспомнил Борис фразу из фильма. Птеродактиль, лениво помахивая гигантскими крыльями, скоро оказался прямо над ними. Борис с комиссаром, задрав головы, с беспокойством следили за его полетом. Сделав над ними круг, птероящер вдруг, будто повинуясь чьему-то приказу, сложил крылья и камнем бросился на людей. В уши ворвался звук пикирующего бомбардировщика. В метрах двух от земли доисторический летун расправил крылья, и на бреющем полете пронесся прямо над их головами. Борис инстинктивно пригнулся, а комиссар послал ящеру вдогонку длинную автоматную очередь. Все-таки, пять лет в Иностранном легионе для Серафима Морару прошли не даром. Со стороны могло показаться, что птеродактиль налетел в воздухе на невидимую преграду. Ящер как-то странно дернулся, а затем кувырком полетел на землю.

– Ага! – торжествующе закричал комиссар. – Вот тебе, урод! Будешь знать, как нападать на представителей закона!

Борис хотел сказать комиссару, что рано еще праздновать победу, но потом передумал. Не стоило лишать его этой маленькой радости.

По мере их продвижения к башне идти им становилось все труднее и труднее. Небо быстро затягивалось тучами, зеленая тьма сгустилась еще больше. Абсолютно ничего не опасаясь, задевая их лица мягкими перепончатыми крыльями, носились многочисленные стаи летучих мышей. Гигантские малярийные комары прилагали все усилия, чтобы высосать двух упрямцев досуха. Никто из них не взял с собой никаких репеллентов, так как обычно в такую жару кровососы прятались в более прохладных местах, и теперь назойливые насекомые практически безнаказанно справляли свое кровавое пиршество. Асфальтированная дорога, ведущая к Институту, куда-то исчезла, а зеленая равнина стала непроходимым болотом. Увязая через каждые десять метров по пояс в вонючей жиже, Борис с комиссаром упорно продвигались вперед. Комиссар беспрерывно матерился. Когда до Башни оставалось не более трехсот метров, послышался все тот же режущий человеческий слух потусторонний звук.

– Опять, – сказал комиссар. – Мы определенно кому-то не нравимся. И что, интересно, у них припасено для нас на этот раз?

Словно в ответ на его вопрос в ночном воздухе раздался протяжный, одинокий, холодящий душу, вой, на который тут же отозвалась целая стая невидимых и злобных существ.

– Что за черт? – сказал комиссар. – Здесь что, целая псарня? Пусть лучше к нам не лезут. Серафим Морару сейчас зол, как собака и даже хуже.

– Может тебе повернуть назад, – сказал ему Борис. – Пока еще не поздно. Я на твоем месте бы не рисковал: у тебя семья, дочка. А здесь, похоже, становится слишком жарко.

– Фратер, что за пессимистические настроения? Неужели ты думаешь, что Серафим Морару испугался каких-то собак?

– Если бы это были просто собаки, я бы был спокоен, но боюсь, что нам с тобой придется столкнуться кое с чем другим.

И Борис кивнул головой в направлении Башни.

Там, впереди, из болотной грязи и слизи вырастали черные хвостатые существа. Внешне они напоминали огромных черных овчарок, но, попадая под зеленый лунный свет, становились чешуйчатыми, когтистыми, усыпанными шипами, клыкастыми, с раздвоенным змеиным языком тварями.

– Матерь божья, – выдохнул комиссар.

В самом деле – хрестоматийный вид этих монстров внушал трепет: глаза горели адским огнем, из раскрытой пасти падала, больше похожая на желчь, ядовитая слюна, а мощные лапы рыли землю в нетерпении кого-то растерзать. Их было много – десятки, а может быть, сотни, а из под земли росли новые и новые чудовища. В один момент, по чьей-то команде они кинулись в атаку. Сплошной черной массой они понеслись вперед, обуреваемые единственным желанием – рвать, рвать и рвать на куски живую человеческую плоть.

Борис проверил свой карабин.

– Ты еще успеешь уйти, – сказал он комиссару.

– Нет уж, – сказал комиссар. – Я останусь. Не хочу, чтобы на меня напали сзади. К бою, фратер.

И начался бой.

Борис с комиссаром подпустили псов поближе и открыли огонь. Черные твари лезли сплошной стеной. Стволы автоматов раскалились. Борис поливал их свинцовым дождем, но даже пули калибра 7.62 не всегда пробивали толстые шкуры этих гадов и рикошетили во все стороны. Комиссар еле успевал менять магазины своего автомата. При удачном попадании в зубастую тварь она взрывалась подобно мешку с нечистотами, обдавая все вокруг ядовитой желчью и распространяя зловоние. Одну из них Борис подпустил слишком близко, и она попыталась достать его в прыжке. Борис распорол ей брюхо острейшим как бритва ножом, о чем сразу же пожалел. Когда на него вывалились ее внутренности, его едва не вырвало.

Борис с комиссаром убили уже штук пятьдесят этих гадов, но те продолжали лезть, невзирая на гибель своих собратьев. Они все напирали и напирали. И тогда Борис решил пустить в ход гранаты. Они возымели куда больший эффект. Ряды этих тварей заметно поредели. Но тот, кто ими управлял успел добиться своего. Черная масса этих мерзких существ успела вклиниться между людьми. Когда Борис это заметил, было уже поздно. Атака этих тварей служила лишь отвлекающим маневром для того, что скрывалось под землей.

Ожив, корни деревьев вышли из-под земли на поверхность и, подобравшись к комиссару, опутали его с головы до ног. Когда Борис обратил внимание на его крики, комиссара уже затягивали под землю. Все это напомнило модернистскую скульптуру Лаокоона, борющегося со змеями. Борис хотел ему помочь, но не смог пробиться через собачью свору, не рискуя быть растерзанным. Комиссар боролся: он не хотел умирать, он хотел еще сражаться. Хотел, когда придет время, отвести свою дочку к алтарю, хотел когда-нибудь покачать на коленях своих внуков, хотел просто жить. Но силы были не равны. Через минуту все было кончено. От Серафима Морару, хорошего семьянина и посредственного полицейского, остался только грязный кроссовок. Внезапно над всем этим побоищем раздался громкий злорадствующий смех. Борис повернул голову. Это был все тот же глумливый бес из его сна, он же Аполион Никанорович – завхоз Института, он же демон бездны и ангел смерти, един в трех лицах. Держась за бока, он, издевательски хохотал над Борисом, очень довольный собой. И тут Борис озверел.

Может быть, Серафим Морару не был самым лучшим человеком на свете, но все же он не заслуживал такой участи. Борис закинул карабин за спину и достал нож. Он не очень хорошо владел холодным оружием, но вспыхнувшая ярость заменила ему опыт. В его руках небольшой нож превратился в разящее без пощады оружие. Борис колол, резал, рубил – с одного удара рассекая этих тварей пополам. Гной и желчь текли рекой. Остановился он только тогда, когда все твари были мертвы. Борис огляделся. Поле битвы было усеяно смердящей плотью поверженного врага. А бес куда-то исчез. Видимо, счел за благо удалиться. Борис с трудом перевел дух. Двигаться в такую жару с такой скоростью было подобно самоубийству: Ему казалось, что на своей ладони он мог бы зажарить яичницу. Жара была просто невыносимой. Было как в сауне, только не хватало холодного бассейна. И, все усиливая парниковый эффект, сгущались тучи.

“И третий раз закричали трубы”.

Борис подсчитывал количество своих боеприпасов, когда тихим гонгом по нервам ударил еще один “блям”. Блеснула вспышка, земля вздрогнула, всколыхнулась как потревоженный студень, расступилась в нескольких местах и с тошнотворным шкворчанием втянула в себя зловонные останки собакоподобных тварей. И тут же все встало на свои места: трава стала травой, деревья – деревьями, а луна превратилась в обыкновенный круг желтого сыра, висящим в иссиня-черном небе. Борис посмотрел по сторонам: мир вроде бы стал прежним, все привычные звуки и краски вернулись на свои места. Даже Институт из мрачной средневековой башни стал обыкновенным небоскребом из стекла и бетона. Перед Борисом лежала чистая асфальтированная дорога, а Институт – вот он, рукой подать. Еще минута – и он у цели.

Нет, фратер, подумал Борис. Это было бы слишком просто. Они тебя заманивают. Серафима-то они сожрали, и это только разожгло их аппетит. Со мной с налету им это сделать не удалось, вот они и усыпляют мою бдительность. Борис говорил “они”, но кто такие эти “они”, он не знал. Может быть, они были свихнувшимися учеными ублюдками, этакими извращенными франкенштейнами или инопланетянами, избравшими Орбинск в качестве отправной точки для последующего вторжения. Может быть, они были приспешниками Князя Тьмы или, наоборот, служителями Света, но для Бориса это было все равно. Все было предельно просто. Ему хотели помешать. Если в него стреляли, то он стрелял в ответ. Вот и все. Сейчас ему надо быть осторожным. Очень осторожным. Им его не достать.

– Хрен вам! – сказал вслух Борис и сделал шаг вперед.

Когда этот шаг был сделан, пространство между стенами Института и Борисом пришло в движение. Один миг – и это расстояние увеличилось в три раза. Первой мыслью Бориса было: вот это да! Второй – все то же прозаическое: вот сволочи! Они, видимо, решили испытать его терпение. Пройдя треть пути, он в какой-то момент поймал себя на том, что расстояние до Института увеличилось на ту же треть. Практически, Борис не продвинулся ни на йоту. Он упрямо шел дальше, но когда это произошло в шестой раз, Борис остановился и сказал в ночную темноту:

– Ну, может, хватит играть в кошки-мышки. Или высылайте кавалерию, или сдавайтесь.

Минуту он постоял на месте, ожидая какой-нибудь реакции, какого-то действия с их стороны: психического давления, очередной атаки. Борис выждал еще пару минут, но после его слов никакого знака, свидетельствовавшего, что его услышали, не последовало. Осторожно, останавливаясь через каждые десять метров, он начал двигаться вперед.

Сначала Борису показалось, что это ветер свистит среди деревьев. Он прислушался. Нет, на самом деле – где-то играет музыка. И с каждой секундой она все ближе и ближе. Борис вгляделся в чернеющую впереди темноту. Там что-то двигалось. Он снял с плеча снайперскую винтовку и приник к окуляру оптического прицела. Так и есть. Прямо на него, неровной шеренгой шли люди. Определить их точное количество Борис не сумел: сотни две или около того. Ему удалось разглядеть только центр фронта, остальное терялось в тени деревьев. По мере того, как сокращалась расстояние между Борисом и наступавшими на него людьми, музыка становилась громче. Если это и психологическая атака, то какая-то вялая. Вот бы Вагнера – да так, что бы бил по ушам, да на бреющем, с вертолетов ракетным залпом, как в “Апокалипсисе” Копполы – вот это было бы эффектно. А так и не страшно совсем. Хотя музыка все же знакомая. Борис напряг память и слух. Так и есть: седьмая симфония Шостаковича. Борис вспомнил, что эта музыка всегда сопровождала кадры старой кинохроники, те самые в которой показывали наступление войск третьего рейха. Что же они мне приготовили? Борис опять взглянул в оптический прицел. Потом потер глаза и взглянул в прицел снова.

По дороге, ему навстречу шли дети. Дети и подростки. Дети Орбинска. Они были растеряны и испуганы. Даже сейчас, на расстоянии, Борис чувствовал их страх. Но он не слышал не всхлипа, ни плача. Дети шли молча, как сомнамбулы, подгоняемые чьей-то злой волей. Музыка звучала все громче, и Борис уже мог смотреть на них невооруженным глазом. Но теперь кроме музыки он слышал хлесткие и резкие звуки хлопающего бича. Борис поискал глазами и увидел двух охранников-конвоиров.

Они шли позади неровного строя и гнали его вперед ударами кнутов, пользуясь детьми как прикрытием. Один из них был одет в зловеще известный черный мундир эсэсовца, а другой – в менее привычную тропическую форму лейтенанта танковых войск африканского корпуса. Несмотря на маскарад, в первом Борис узнал Утгарда-Клопа, а во втором – горилоподобного Сигмунда. Использовать слабых и беззащитных в качестве живого щита как раз в традициях подонков всего мира. Ладно, сволочи, подумал Борис, сами напросились.

Первая пуля вошла в грудь гауптштурмфюрера Утгарда фон Штольца. Сломав ребро, она пробила его сердце и, выйдя из спины, вырвала кусок лопатки размером с теннисный мяч. Вторая поразила лейтенанта танковых войск Сигмунда Лемпке. Чтобы остановить громилу, Борис решил стрелять ему в голову. Пробив лобную кость, пуля снесла большую часть темени и затылка, превратив мозги гитлеровца в кровавую кашу. Может быть, это остановило бы слона или носорога, но только не двух мертвецов, один из которых более восьмидесяти лет назад сгорел в танке, а другой был расстрелян по приговору международного трибунала. С простреленными сердцем и головой они как ни в чем не бывало продолжали идти вперед. Гауптштурмфюрер по-прежнему пощелкивал кнутом, а то, что раньше было лейтенантом Лемпке, с отвратительной ухмылкой таращилось на божий свет одним глазом. Второй глаз вытек после того, как в голову фашиста попала пуля. Борис еле слышно выругался. Такая картина испугала бы кого угодно, но не Бориса Ласаля, военного журналиста, побывавшего на всех войнах последнего десятилетия. Но как быть, когда обыкновенное оружие бессильно? Самое время проснуться моим “ангельским” способностям, подумал Борис. Но его способности, если такие когда-то и существовали, по-видимому, взяли бессрочный отпуск. Особо не надеясь, Борис сменил снайперскую винтовку на немецкий карабин “Хеклера и Коха”. Как бы ни смешно это не звучало, но может быть, эти фашистские недобитки признают силу немецкого оружия. Выпущенный впустую магазин быстро лишил Бориса последних иллюзий.

От сильного толчка в плечо Борис упал на землю. Почувствовал боль, Борис с изумлением увидел, что под камуфляжем расплывается темное пятно. Я ранен, с удивлением подумал Борис. Приподнявшись на локоть, он увидел, что на груди эсэсовца висит автомат – любимое детище незабвенного Хуго Шмайссера. Сейчас такие можно найти только в музее военной истории.

Поборов боль, Борис встал. И как на удар поддых наткнулся на вызывающий взгляд Клопа фон Штольца. Тот скалился в отвратительной улыбке и небрежно помахивал кнутом, как бы говоря: ну и что ты мне сделаешь, человечишка? Как ты мне можешь помешать?

Продолжая скалиться, эсэсовец взмахнул кнутом и опустил его на плечи последней шеренги. Изогнувшись, дети вздрогнули от боли, некоторые из них упали на колени. Борис заскрипел зубами. Он посмотрел на свое бессильное оружие и тут увидел, что у него в руках не карабин, а старая винтовка Мосина образца тысяча восемьсот девяносто первого года, без патронов, зато с примкнутым игольчатым штыком. Кроме оружия, изменился и его внешний вид. Теперь вместо прочного и легкого комбинезона на нем были застиранные солдатские галифе и перештопанная гимнастерка без знаков отличия. Рядовой штрафной роты Борис Ласаль готов был принять свой последний бой, если он будет таковым, но получить смерть из рук двух полуразложившихся паршивцев было как-то не комильфо. Гауптштурмфюрер опять поднял автомат, целясь ему прямо в грудь. Превозмогая боль в плече, Борис сделал кувырок через голову и, пригнувшись, кинулся сквозь неровные ряды заложников. Он не успел удивиться, когда в один миг прошел сквозь строй бесплотных привидений и оказался лицом к лицу с тем, что раньше было лейтенантом Лемпке. Как такой громила помещался в танк, можно было только догадываться. Гитлеровец вскинул пистолет, но Борис со всего маху ударил его в висок прикладом винтовки. Раздался хруст, и голова неприятеля треснула как орех. Недолго думая, Борис сделал выпад, и острый штык вонзился лейтенанту в сердце. Тело гитлеровца обмякло и стало падать. Борис подхватил из его рук парабеллум и в развороте выпустил всю обойму в грудь Клопа фон Штольца. С выражением неподдельного удивления на лице эсэсовец сначала сложился пополам, а затем упал на землю. Все было кончено в несколько секунд. Тела фашистов почернели, как будто их сжигало невидимое пламя, скукожились и через минуту рассыпались в прах. Борис в изнеможении опустился на землю. Жутко болело плечо, с каждой каплей крови из него уходили силы. Он пришел в себя, когда почувствовал прикосновение чьих-то рук. Борис открыл глаза. Вокруг него стояли дети. Они обступили Бориса со всех сторон и тянули к нему свои руки. Это были бесплотные существа, собственно, даже не существа: это были души – души детей, подвергнутых психокоррекции, их внутреннее “я”, сформированное господом богом, наследственностью, воспитанием и волей обстоятельств. И хотя они были не материальны, все же Борис чувствовал их прикосновения. И с каждым таким прикосновением к нему возвращались его силы. Кровь перестала течь, рана затянулась, и через пять минут Борис был опять готов к бою. На нем опять был все тот же камуфляж и его любимые кроссовки. Дети расступились, пропуская его вперед. Борис подобрал с земли свой карабин. Пройдя с десяток метров, он обернулся. Позади него никого не было.

– Вам не говорили, Борис, что упорство – это не всегда добродетель.

Перед Борисом стоял Джон Девилсон. Казалось, он материализовался из воздуха. Секунду назад его не было и вот, он уже стоит перед тобой во всей своей красе. Строгий серый костюм, белоснежная сорочка, элегантный галстук – казалось, он один чувствует себя в этом пекле как рыба в воде.

– Излишнее упорство, – продолжал он, – это упрямство – качество всем известного животного: семейства лошадиных с длинными ушами.

– Вы хороший знаток, зоологии, Джон, – сказал ему Борис.

Произнесено это было таким тоном, что любой другой на месте американца призадумался бы, но на Девилсона это не произвело никакого впечатления. Они стояли друг напротив друга, как на дуэли: один – настороженный, закаменевше-напряженный, готовый к любому повороту событий; второй – вежливый, иронично-спокойный, очень уверенный в себе.

– Что вы здесь делаете, Борис? – спросил Девилсон.

– Пытаюсь понять, что здесь у вас происходит, Джон, – сказал Борис.

– И для этого вы экипировались как на войну? – спросил американец. – Столько оружия. Вряд ли оно вам понадобится. Да и не все проблемы можно решить при помощи оружия. По крайней мере – такого оружия.

Говорил он лениво, даже небрежно, разве что в зубах не ковырялся.

– Джон, я хочу видеть Нику, – сказал ему Борис.