Текст книги "На двух берегах"

Автор книги: Олег Меркулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

– Давай, давай! Давай! – командовал гребцам ротный.

Сотню метров они кое-как протащились. А Днепр стал серо-бурым от песка и ила, выброшенного бомбами. Казалось, что-то случилось с его дном, что подо дном вдруг заработал какой-то вулкан, прорвавшийся в разных местах и швырявший через воду куски дна.

Но берег был близок! Высокий, с отвесным совершенно обрывом, густо поросшим поверху деревьями, берег был совсем близок, так близок, что различались не только красные стволы сосен, белые березы, зеленоватые осины, но четко виделись и бордовые палочки тала на косе у подножия обрыва, лопухи, давно прибитое к косе серое от воды и солнца, похожее на телеграфный столб бревно, покачивающееся в прибрежной пене.

Так близко от берега течение было спокойным, оно не успевало сносить ни этот ил, ни поднятый песок, ни все остальное, что было в Днепре, что он держал на себе, отчего не мог освободиться. Перевернутые понтоны, похожие на спины продолговатых гигантских черепах, купающихся в прибрежной воде, лениво покачивались, фонтаны от бомб мочили их, и понтоны поблескивали, как лоснились от жира. Солдаты, которые были сброшены с них, с лодок, с плотов, но не утонули или не были разорваны взрывами, цеплялись за них, за их клепаные ребра, подталкивали их к берегу, и казалось, что эти чудовищные черепахи, переплыв Днепр, то ли от усталости, то ли от того, что и спешить им некуда, не торопятся выходить из воды. Набрякшие, едва плавающие или даже совсем погрузившиеся под поверхность реки скатки, напоминали больших серых медуз, белобрюхие рыбы лежали вниз спиной, тут же плавали щепки от досок, плотов, обломки этих досок и целые доски, мачта с парусом со свежим изломом у основания, как будто кто-то взял и отломил ее, обрывок веревки, скрутившийся наподобие серой дремлющей в воде змеи, белый прыгающий на волнах закрытый алюминиевый котелок, разного цвета мокрые головы тех, кто вплавь добирался до берега. Все это тут медленно двигалось вниз, подпрыгивая при каждом новом взрыве.

А «юнкерсы» не уходили, меняясь лишь для того, чтобы слетать за новыми бомбами. «Юнкерсы» падали, но сбить их всех или не подпустить к Днепру было, конечно, невозможно, потому что их яростно защищали «мессеры», устремляясь наперехват нашим истребителям, связывая их, оттягивая на себя, защищая «юнкерсы» своим огнем, подставляя под прицелы себя. И бомбы падали, и падали, и падали, и Днепр взрывался, вспенивался, все мутнел, и надо было, лихорадочно гребя, проталкивать до краев осевший понтон через само тело этого грязного сейчас Днепра.

– Давай! Давай, ребята! Давай! – не кричал, а хрипел ротный, вцепившись в весло, толкая его от себя, помогая понтонеру. -Давай! Давай! Осталось чуть-чуть! Вперед! Вперед, товарищи! Сейчас мы там будем! Вперед! Вперед!

Тройка «юнкерсов», держась цепочкой, шла к тому месту берега, куда вот-вот они должны были причалить. Чуть взяв правее, «юнкерсы» начали бросать бомбы в полоску воды, которую понтону еще надо было пройти. От свиста бомб, потом от их грохота все пригнулись, вцепились в скамейки, борта, весла, потому что понтон задергался так, как будто кто-то, захватив за днище, стал швырять его в стороны, и понтон черпанул еще.

– Утонет! Утонет! – крикнул Веня, показывая на пулемет.– Да делай же что-то!

Андрей, дернув нож с пояса, отхватил причальную веревку и мертвым узлом привязал к хоботу пулемета.

– Круги! Круги! – крикнул он! – Круги!

Веня швырнул ему один круг, и он надел этот круг на свободный конец веревки, Веня швырнул второй, и он надел второй к первому и еще один, полагая, что три-то круга удержат семьдесят килограммов стали и бронзы.

– Все за борт! – крикнул он, захватывая третий круг. – Ротный не успел сообразить, и Андрей, показав на воду в понтоне, под которой были коробки с лентами и ящики с патронами и гранатами, крикнув: – Патроны! Спасать патроны! Все за борт! Толкать! Веня, ко мне! – повалил пулемет в Днепр и, схватившись за веревочную лямку последнего круга, прыгнул за ним.

Натягивая веревку, пулемет погрузил оба нижних круга под воду, но верхний держался.

– Давай! Давай! – командовал Андрей Вене. – Вперед!

Они плыли, держа круг, гребя одной рукой, а сзади них, без единого человека внутри полз через воду чуть поднявшийся понтон со всем, что было в нем.

Оборачиваясь, Андрей видел облепивших понтон людей, их напряженные лица, мокрые головы и то, как они, держась за борт, отгребаясь, тянут понтон вперед, и как что-то командует ротный.

– Доплывем! Доплывем, Андрюша! – бормотал, сплевывая воду и полузадыхаясь, Веня. – Давай! Давай! Вперед! – повторил он, как ротный. Их разделял только круг, глаза Вени были рядом, и Андрей увидел в них и страх, и какой-то восторг.

Вдруг круг затормозился и приподнялся. Андрей, потянул его на себя.

– Держи левей! Дно. Пропускай их. Тяни! Тяни же!

Сзади них близко затарахтело. Андрей, чуть подпрыгнув в воде, обернулся. На полном газу, рассекая Днепр, выпуская из-под кормы две пенистых, разбегающихся в веер волны, шла командирская амфибия. Па ее носу стояло несколько офицеров, показывая руками и, наверное, крича то же самое:

– Вперед! Вперед! Вперед!

«А, черт! -подумал Андрей. – Захлестнет понтон у берега!»

Дергая за веревку, он ощущал, как она то слабеет, когда пулемет касается дна, то вновь натягивается, если дно понижается. Но он постепенно выбирал веревку, бормоча мысленно: «Осел, надо было как можно короче!»

Берег был совсем рядом: высокий, обрывистый, заросший кустами и деревьями, дикий, необжитый берег. В паводок Днепр подмывал его, и берег рушился, отходя дальше, обнажая разноцветные слои земли, корни деревьев, редкие большие камни, словно ягоды, запеченные в пироге. Под обрывом была неширокая полоса песка, поросшего талом и какими-то цветами. -

Андрей, приподнимаясь в воде, видел все это, напряженно ожидая, что вот-вот немцы ударят по ним, вот-вот станут хлестать в них в упор, в беззащитных, безоружных, барахтающихся в воде. Но немцы не стреляли. Немцев не было.

Еще с понтона он то и дело мерил глазами расстояние до верхней кромки обрыва, прикидывая – 600-400-300 метров, и поправлял прицел, ожидая, что вот-вот начнут садить по ним из замаскированных пушек, минометов, пулеметов. Но когда расстояние до этих возможных огневых точек стало меньше трехсот метров, он облегченно вздохнул, поняв, что немцев тут нет, то есть, что где-то по берегу сколько-то их есть, что где-то они встретят высаживающихся в упор и многих просто расстреляют, но что на том участке, где высаживается их рота, немцев нет. Что, конечно, есть какие-то наблюдатели, посты, но батальонов, рот в обороне тут нет.

«Ах, черт! – радостно мелькнуло у него в голове.– Если выберемся!..»

– Тяни! Тяни, Веня!

Но Веня бросил круг.

– Наши! Андрюша, наши!

На берегу и правда суетилось несколько человек в маскхалатах. Они махали, забегали в воду, поднимали автоматы и по этим-то автоматам – по ППШ – определялось: в маскхалатах были наши разведчики.

– Тяни! – все равно заорал Андрей и, перевернувшись на спину, работая вовсю ногами, начал выбирать веревку.

– Все! – крикнул Веня. – Дно! -Он стоял по горло в воде. – Дно! – Веня сиял.

– Тяни! Быстро! Давай!

Веня, надев на себя круг, как хомут, пошел по дну, отгребаясь для равновесия руками. Андрей, проплыв немного, тоже стал на дно и, ухватившись за веревку покрепче, потащил пулемет. Волочась по песчаному дну, пулемет стал еще тяжелее, Андрей напрягся так, что, казалось, у него лопнут на шее жилы. Упираясь сапогами в песок, уходя в него по щиколотку, он тянул пулемет, цедя сквозь зубы:

– Вот дьявол! Вот дьявол! Но я тебя сейчас…

Он начал было выбиваться из сил, но тут понтон обогнал их, ткнулся около Вени, где воды было чуть выше, чем по пояс, в дно, тут подоспел Барышев, схватился за веревку, и втроем они выволокли пулемет на сухое. Пулемет был в водорослях, в надульник набилось тины, тина и водоросли зацепились и за прицел и за механизм вертикальной наводки, а в коробке, конечно, было полно воды и песку.

– Ленты! – крикнул Андрей ротному. – Быстро! Веня, шинель! – Он открыл короб и, повернув пулемет, стал выливать из него воду.

Подошла командирская амфибия. Она еще и не причалила, когда офицеры стали прыгать с нее.

Ротный, схватив свой автомат, командовал:

– Разгружай! Разгружай! Взять все до патрона!

К ним побежал командир бригады, и ротный, шагая еще по колено в воде, вынося ноги, чтобы получилось быстрей, поверх воды, хотел было доложить, он даже начал:

– Товарищ подполковник! Вторая рота… – но командир бригады махнул рукой:

– Видел! Хорошо! Собрать людей! Проверить оружие. Пятнадцать минут на все! Этих, – он показал на разгружавших понтон, – к медалям. Этих, – он показал на Веню и на него, Андрея, – к Красной Звезде! О тебе – потом. Удержишься до вечера – одно, завтра до вечера – другое. Ясно? Разведчики! – Один в маскхалате подскочил к нему. – Маршрут! – Разведчик прямо из-за шиворота комбинезона выдернул сложенную карту и, тряхнув ее так, что она развернулась, растянул между рук. – По оврагу, – подполковник показал ротному на карте и ткнул в начало оврага на берегу, – вверх! Сколько? – Разведчик живо ответил: – Метров четыреста. – Вверх четыреста метров. За оврагом в цепь – вперед! На этот рубеж,– он отчеркнул ногтем рубеж. – Ясно?

– Ясно.

– Если атакуют – в землю,– командир бригады ткнул пальцем в носки своих сапог, – в землю! И, как клещ! Ни метра назад! Трусов и паникеров – на месте! Ясно, Шивардин?!

– Ясно.

– Выполнять!

– Есть выполнять!

Андрей, слыша краем уха этот разговор, отсоединил щит, тело пулемета, быстро рассыпал замок на шинель, и все пятеро – Барышев, Ванятка, Веня, Папа Карло и он, стоя на коленях вокруг шинели, лихорадочно перетирали замок, внутри короба, прицел, поворотный и подъемный механизмы.

Минут через пятнадцать пулемет стоял чистенький, блестящий, послушный, присмиревший.

– Ленты из коробок! – скомандовал Андрей. – На себя. Пусть стечет с них. Автоматы!

– Строй! – крикнул ротному на ходу командир бригады.– Вперед! Вперед, Шивардин! Вперед!

– Рота, ко мне! Рота, ко мне! – крикнул ротный. – Быстро! Быстро, товарищи! Командиры – проверить людей! Приготовиться к движению! Выполнять! Быстро!

Один из разведчиков, пользуясь суматохой, хотел было «тяпнуть» Венин магазин от ППШ, но Веня успел спрятать его за спину.

– Как вам не стыдно!

Разведчик, не обидевшись ни на крошку, ухмыльнулся:

– А мы не гордые. Чего нам стыдиться? Мы, брат, вторые сутки тут шарашимся.

Веня восхищенно смотрел на него.

– Да? Вторые сутки? Сами и больше никого? И вам… И вы… И вам не было…– наверное, он хотел спросить «страшно», но поправился: – одиноко?

Разведчик даже замигал от удивления.

– Не-е-ет, милый! Нет,– с иронией, близкой к издевке, он добавил: – Мы тут на посиделки ходили. На балалайке играли. Давай патроны, желторотый!

Веня, стеснительно развязав мешок, стеснительно отсыпал ему с полсотни патронов из пачки. Полсотни тут, в этих обстоятельствах, было и много и мало: много – потому что они через какой-то час должны были цениться черт знает как, мало – потому что для хорошего ближнего боя их хватило бы всего лишь на минуты. Разведчик был рад и тому, что получил.

– На чужбинке и уксус сладкий,– заявил он и помчался за своим офицером.

– Рота, строиться! Рота, в колонну по два! – крикнул ротный. Не дожидаясь, когда все соберутся, он дал и вторую команду: – Рота, за мной! Бегом, марш!

Прилетел «шторх». Летчик, чтобы лучше разглядеть, где и сколько высадилось людей, ставил самолет на крыло, делал чуть ли не над самыми макушками деревьев на обрыве виражи, улетал за него, вылетал из-за него, ходил вверх и вниз и, конечно же, все передавал по радио, и они все на бегу со злостью смотрели на этот верткий маленький самолет, который был для них опаснее, чем «юнкерсы».

Когда они сворачивали в овраг, над ними еще раз прошли «юнкерсы», рота легла, а когда поднялась, четверых пришлось оттащить в сторону, на полянку, где лежали двое разведчиков.

Они лежали рядом, плотно, плечо к плечу, как если бы спали на узкой кровати. То, что они как будто спали, подчеркивали и лопухи, которыми от мух были прикрыты их лица. Можно было подумать, что они закрыли лопухами глаза, чтобы им не мешал свет.

Веня, держа Папу Карло сзади под руки, оттянул его и положил около разведчиков, но не рядом. Папа Карло, припав щекой к песку так, что песок облепил и губы, стонал и тихо сучил ногами. Пуля из крупнокалиберного пулемета с «юнкерса» попала ему в поясницу, и Папа Карло умирал. Веня, стоя над ним на коленях, кусал губы и гладил плечо Папы Карло, но тот, наверное, ничего не чувствовал, он только стонал, смотрел на песок и двигал ногами, как это делает велосипедист, когда катится неторопливо по хорошей дороге.

Оставить раненых! Санинструктор, оказать помощь! Рота вперед! – скомандовал ротный. Ротный увидел Веню: – Атылатов, взять у убитого диски и гранаты. Живо! Что ты там молишься над ним? Догнать строй!

Андрей потянул Веню за гимнастерку, Веня было сбросил его руку, но Андрей сильнее дернул его.

– В строй! Бери! – он наклонился и выдернул из чехлов Папы Карло магазины и из гранатной сумки гранаты.– Прикрой его лопухом. Так. Пошли.

Перед тем как войти в овраг, Андрей оглянулся. Через Днепр с той стороны все шли понтоны, плоты, лодки, нагруженные людьми так же тяжело, как был нагружен и их понтон, а навстречу им плыли пустые – их переправляли уцелевшие понтонеры.

Все так же белели рыбьи животы, отблескивала горлышком уроненная кем-то фляга, медленно спускались по течению скатки, обломки, кружась друг возле друга, плыли связанные тросом катерок и плот на понтонах, а на катерке лежали убитые люди и что-то суетливо делали живые; а на плоту лежали убитые и люди и лошади, а живые люди висели на мордах живых лошадей, которые храпели, топтались, брыкались, рвала постромки, отчего и пушки дергались на плоту, как живые существа.

Вставало солнце. Оно, и не поднявшись высоко, хорошо осветило далеко видную между дымами от разрывов левую сторону Днепра. Земля там лежала полого, широко, смыкаясь где-то вдали с небом в синюю полоску горизонта. И на всей той, восточной, стороне Днепра уже не было немцев. Разве что в лагерях военнопленных. Разве что в могилах. Но на этой, на западной, их, живых и вооруженных, было еще много.

– Рота, вперед! – скомандовал ротный. – Бегом марш! – и Андрей, как и все, тяжело побежал к оврагу, чтобы подняться по нему на холмы.

Овраг, постепенно мельчая, тянулся, извиваясь, как извивался же по его дну ручей, прямо к западу. Солнышко заглядывало кое-где и в овраг, так что и от солнца, и от быстрого трудного хода – потому что рота шла и прямо по ручью, и по илистым берегам, – их гимнастерки почти просохли.

Высокие, крутые стены не позволяли вылезти, и когда «шторх» засек их в этом овраге и кинул на них мелкие бомбы, они потеряли еще несколько человек и оставили убитых и тяжелораненых в овраге. а легкораненые повернули назад к Днепру.

Рота шла все медленней, потому что они тащили, кроме своего оружия, и ящики с патронами, цинки с ними, ящики с гранатами. Им было тяжело, они хрипло дышали, иногда матерились, но если бы кто-то из них сейчас бросил цинк, ему бы хорошо дали по шее: между ними и складами или пунктами боепитания лежал Днепр.

Примерно у середины оврага они задержались. Здесь саперы, рванув толом откос, срезали его, чтобы по нему можно было подниматься и вкатывать пушки. Одна пятидесятисемимиллиметровая пушка уже ждала у самого откоса, а выше нее стояли выпряженные потные лошади. Лошади тяжело водили боками и роняли изо рта пену.

Саперы и артиллеристы, сбросив ремни и пилотки, лихорадочно копали, спуская с откоса землю, утаптывая ее сапогами или отбрасывая в сторону под ивняк.

Командир саперного взвода, петушиного вида лейтенантик, стоя за ручьем, командовал:

– Быстрей! Быстрей, товарищи!

– Там, – Андрей придержал шаг, подходя к лейтенанту. – Там, – он показал головой за откос, – выскочит десяток фрицев с гранатами… Они из вас форшмак сделают.

Лейтенант, скользнув взглядом по погонам Андрея, открыл было возмущенно рот, но ротный, подхватив мысль, не дал лейтенанту опомниться:

– Дозор! Дозор туда! Живо! Себя не жаль – черт с тобой, но за людей… Не на бульваре с дамочками! Слушай мою команду! – крикнул ротный, и саперы и артиллеристы бросили копать, обернулись и разогнулись, а рота остановилась: все были рады перевести дыхание и, переводя его, глядели на ротного с ожиданием – что дальше?

Ротный ткнул пальцем в младшего сержанта и солдата:

– Ты, ты! В ружье! – Саперы мешкали. Переступив книзу, они посмотрели на карабины, ремни с подсумками, пилотки, скатки, сложенные кучкой в сторонке, на своего лейтенанта, и ротный взвинтился:

– Живо! В ружье! Оставить скатки! – Саперы подхватили оружие и ремни и запоясывались, а ротный продолжал:– Наверх! Живо! Бегом! – Бежать по крутому откосу, по рыхлой от взрыва, осыпающейся под ногами земле было, конечно, невозможно, и саперы лишь торопливо полезли вверх. – Наверху – дистанция от оврага – пятьдесят метров! Интервал между собой – на зрительную связь! – Ротный повернулся к роте: – Рота, шагом марш! Прибавить шаг! Рота, бегом! Тюхтя! – бросил он лейтенанту, пробегая мимо него. – В штрафбат захотел? -Лейтенант так ничего и не успел ответить, да и отвечать ничего не следовало, потому что ротный, обгоняя солдат, не был намерен кого-либо слушать, зная сейчас лишь одно: торопить всех: – Вперед! Вперед! Вперед!

Лицо ротного разгорелось, на лбу выступили бисеринки пота, карие глаза смотрели из-под нахмуренных бровей, как бы прицеливаясь во все, рот был плотно сжат, раздвоенный подбородок как бы сам задирался вверх.

Наконец разведчики довели их до места, где можно вылезти из оврага, и они по одному поднялись из него.

Здесь по песчаной сухой земле не очень густо рос сосняк, росли кусты, и от сухих сосен пахло смолой, а от земли – земляникой. Здесь поддувал сухой же ветерок, раскачивая зацепившиеся за ветки паутинки, летали большие рыжие стрекозы и коричневые, с черным глазом на крыльях, махаоны.

Деревья укрывали роту от «шторхов», которые то и дело пролетали над ними, разглядывая, куда и сколько движется людей, сухой ветерок принес запах дыма, горелой соломы и обожженной глины.

– Рота – в цепь! К бою! – крикнул ротный, не дожидаясь, когда вылезут последние солдаты.

Они развернулись и осторожно пошли, глядя вперед и по сторонам, держа пальцы на спусковых крючках.

Роту догнал начальник штаба батальона, и ротный, крикнув по цепи: «Офицеров и командиров отделений ко мне!» – дал и команду: «Стой! Ложись!»

Рота сразу же легла и закурила, а командиры взводов и командиры отделений сгрудились около начальника штаба.

Он говорил ротному, водя по карте сухим стебельком:

– Задача роты – взять эту деревню. Занять оборону. Ротный район обороны здесь. Установить связь с соседями. Окопаться. Удерживать деревню во что бы то ни стало! От нее мы пойдем на Букрин. По сведению авиаразведки немцы перебрасывают по этой дороге, – он показал на дорогу от Белой Церкви, – крупные силы. Видимо, через полтора-два часа примут боевое развертывание с задачей сбросить нас в Днепр. Поэтому до конца дня, взаимодействуя с соседями, держать жесткую оборону до подхода резервов. Сегодня и за ночь через Днепр перебросят многое. Но пока – ни шагу от деревни. Этот участок, – он показал чуть на запад от окраины деревни, – будет накрыт артогнем с левого берега. Задача ясна?

– Ясно! – кивнул ротный.

– Возьмешь деревню, сигнал – две белых ракеты. Связь с КП батальона по телефону, посыльными. Через полчаса связисты будут здесь.

– Ясно. Как вообще обстановка?

Начштаба затолкнул карту в планшет.

– Мы – здесь. Это главное. Бригада десантируется в целом успешно. Потери по батальону средние. Если первые двое-трое суток удержимся, потом нас не сковырнешь. И тогда – на Букрин!

Ротный подмигнул Андрею:

– Мы здесь! Это точно. А сковырнуть им нас, – лицо ротного стало жестким,– это мы посмотрим. Все?

– Все! – начштаба, держа автомат наготове, побежал налево, к другой роте, а за ним побежали и двое солдат-автоматчиков, которые охраняли его.

– По местам! – приказал ротный.– Рота, к бою! Вперед!

Деревенька лепилась к тому ручью, который и промыл овраг. Ручей тянулся куда-то на запад, рассекая деревеньку на две стороны. Дома отстояли от ручья на расстоянии огородов, на огородах кое-где желтели круги подсолнуха и отливала золотом высохшая за лето кукуруза. Деревенька была небольшая, и сразу за ней начинались поля. Местность около деревеньки и дальше была холмистая, тоже в синих пятнах леса, рассеченных оврагами. Здесь, к Днепру, сбегало немало ручейков, собирая весной талую воду, а летом от дождей и ливней,– ручьи веками несли ее в Днепр, размывая обрывистый берег, так что устья их теперь находились на уровне реки.

Они взяли деревеньку легко, потеряв лишь шесть человек убитыми да с десяток ранеными.

Ротный, отдав боевой приказ, двумя взводами, перешедшими через ручей, охватил деревеньку справа, а одним взводом, с которым он был сам, с которым были и оба пулемета, атаковал слева. Стуча Андрею пальцем в плечо, он перед атакой приказал:

– За пулемет сам! Перед взводом – все подавить! Бодин, за второй! Если взвод ляжет, перебежками ко мне! Прикроем огнем.

Как только рота развернулась для атаки, из деревни часто-часто застукала пара минометов, начали бить станковый и ручной пулеметы, а сама деревня загорелась, в сараях замычали коровы, завизжали свиньи, загоготали гуси. Все было ясно – немцы жгли деревеньку, не собираясь, видимо, особенно удерживать ее.

Когда оба атакующих справа взвода были уже от околицы всего на один хороший рывок, ротный поднял взвод Лисичука. Во взводе было двадцать три человека, да сам Лисичук, да ротный, да Степанчик, да старшина, да писарь, да ружмастер – в общем эти тридцать атакующих ударили слева.

Андрей, как только немцы ударили по взводу Лисичука, поймал в прицел их ручной пулемет, пулемет бил из-за длинного колхозного амбара, крытого железом и поэтому еще не загоревшегося от пылающих соседних крыш. Не обращая внимания на ругань Барышева – Барышев кричал ему: «Короче очереди! Короче! Не жги патроны!» – он с одной ленты подавил этот пулемет. Конечно, патронов было жалко, но немец-пулеметчик мог бы положить лисичуковский взвод, и этот ручной пулемет надо было срезать сразу же.

Когда взвод Лисичука и взводы справа сомкнулись на околице, когда рота побежала по огородам и от дома к дому к центру деревни, Андрей скомандовал:

– Пулемет на руки!

Барышев схватил через пилотку пулемет за надульник, Веня и Ванятка справа и слева за колеса, Васильев подхватил две коробки, еще по коробке было у Барышева, Вени и Ванятки, и они побежали к деревне.

Песчаная и тут, за лесом, почва была тяжелой для бега, и первым захрипел, говоря: «Ребята, не могу. Не могу больше, ребята!» – Веня, но Андрей крикнул на него:

– Давай! Давай! Вперед!

Веня все больше сгибался на ту сторону, где держался за колесо пулемета, колесо уже начало цеплять за землю, но Андрей, напирая на хобот, толкал пулеметом всех, заставляя бежать и бежать.

– Все! – Веня выронил колесо и упал сам на бок.

– А, черт! – крикнул Андрей и, развернув пулемет, бросил. Барышеву: – Берись! – Барышев сразу же схватился за хобот, и они потащили пулемет на колесах, а Ванятка и Васильев придерживали пулемет, чтобы он не опрокинулся, за щит и за кожух. Колеса грузли в песке, плохо в нем крутились, но они волокли пулемет и подоспели вовремя: ротный, показывая на амбар с железной крышей, командовал:

– Первый взвод! – отсюда! Второй – так! Третий – с левого фланга! Одновременно! Главное – дружно и по сходящимся направлениям. Сигнал – красная ракета в направлении крыши амбара. Готовность через десять минут. По местам!

Они выбили немцев с этой половины деревеньки, повторили атаку, причем ротный, собрав все три взвода по правую сторону ручья и атакуя по ней, заставил немцев оттянуться и с левой. Немцы, отойдя к западной околице, прикрывшись сумасшедшим минометным огнем, подожгли еще несколько, домов и вдруг погрузились на две машины и дали ходу. Машины уходили на глазах, до машин было метров четыреста, кто-то стрелял по ним из винтовок и ручных пулеметов, но неудачно. Андрей смотрел, как, газуя вовсю, машины становятся меньше и меньше. Конечно, можно было бы из двух пулеметов с такого расстояния подбить их – прострелить колеса или попасть в шоферов, но стрелять было нельзя – на пулемет осталось по полторы коробки патронов – максимум на пять минут стрельбы.

Ротный опять собрал офицеров и сержантов и приказал:

– Зарыться! Спать не давать!

Накануне они почти не спали, и теперь, когда солнышко хорошо пригревало, когда прямо против роты немцев не было, конечно, многие, поев, завалились бы спать.

– У нас считанные часы, а фрицы катят к нам! Только пыль стоит! Не прохлаждаться! Старшина, второй взвод – твой.

Командир второго взвода лейтенант Рязанцев был ранен в живот и умирал. Его положили на плащ-палатку под старую грушу – с наветренной стороны, чтобы дым от горящей деревни не попадал на него. Рязанцев, приоткрыв рот, закинув голову, смотрел, мигая время от времени, смотрел на еще не все осыпавшиеся листья, следил, как они дрожат от ветерка, и считал:

– Семь… Одиннадцать… Четырнадцать!-

Андрей спросил:

– Ты чего считаешь, Рязанцев?

– Груши…

И правда, высоко на тонких ветках, так что ни снизу, с земли, пи с дерева их было не достать, висели тяжелые, переспелые, буро-желтые груши. Иногда они падали, шлепаясь и разбрасывая брызги. Они настолько переспели, что, упав, разбивались совершенно. На земле от груши оставалась лишь бурая пригоршня чего-то вроде киселя да хвостик-черенок.

– Убитых – похоронить,– приказывал ротный. – Писарю помочь. Выделить от взвода по человеку. – Похоронами, как в каждой роте, ведал писарь. Он забирал документы, ведя отчетность о потерях и вообще о прибывших-выбывших. Ротный отдал еще несколько приказов, а потом, передав эти приказы солдатам, они все пошли цепочкой по деревне.

Она почти вся сгорела, на месте домов стояли лишь русские печи, их обнаженные трубы были непривычно длинными, словно печи вытянули их к небу, чтобы что-то протрубить, прокричать.

По улицам летал пепел, дымились на земле головешки, жители, выйдя из погребов, суетились, спасая коров, телят, свиней, таскали узлы, сундуки, мешки. А некоторые молча стояли возле своих пепелищ. Пахло горячей землей, дымом, паленой щетиной, горелыми перьями.

– Всем – из деревни! – приказывал ротный жителям.. – Живо! Да бросьте вы свое барахло! Подумайте о детях и о себе! Через час-два тут такое будет!

Женщины, старики, дети скорбно и испуганно смотрели на него, кивали, соглашались, пропускали его дальше, и снова занимались своими делами – делами погорельцев.

– Да что вы в самом деле! – злился ротный. – Русским языком говорю: через час-два подойдут немцы. Понятно? Уходите в овраги. В овраги – живо!

Так как у них – у нескольких офицеров и сержантов – ничего не получалось, потому что жители, сделав вид, что уходят, перебегали назад, ротный поднял взвод Лисичука, и они вытолкали жителей из деревни к лесу, из которого атаковали, и поставили у деревни несколько часовых с приказом, никого в нее не пускать, а если понадобится, то пугать, стреляя в воздух.

Когда они этим занимались, ротный, показывая на убитую свинью, спросил одного старика:

– Чья?

– Та хто ж ее знает! – старик махнул рукой. Свинью и правда было трудно узнать – еще живой она обгорела в сарае – у нее обгорели спина, бока и морда – но, видимо, свинья вырвалась из него и попала под пулю. Она лежала на боку, и около нее лужица крови уже спеклась и была похожа на бурую грязь.

– Можно взять? Покормить людей?

– Та берить! – безразлично махнул еще раз старик.

– Старшина! – крикнул ротный, тыкая носком сапога в спину свиньи. – Найти котел, сварить, раздать. Дай твоего Барышева, – сказал он Андрею. – Сам – на место! Основные ОП1 – между первым и вторым, и вторым и третьим взводами. Так, чтобы прикрыть и фланги.

1 ОП – огневая позиция.

Пока рота копала окопы за деревней, в роту прибыли два расчета ПТР, из леса были перенесены все оставленные там перед атакой ящики с боеприпасами, с КП батальона дали связь, ротный сходил к соседям, чтобы договориться о прикрытии стыков, сварилась свинина, они поели.

Над ними то и дело пролетали самолеты, и немецкие и наши, и с Днепра все время долетал гул от взрывов. Но их не бомбили, видимо, немцы были заняты переправляющимися.

Вчетвером, работая быстро, они – Андрей, Веня, Ванятка и Васильев – вырыли хороший окоп для пулемета и помельче отводы от него к стрелкам и на запасную позицию. Земля здесь, хоть и тяжелая от песка, была мягкой, сыроватой и копалась легко.

Поев свинины с сухарями – а Барышев принес им здоровенный ее кусок,– они сонно лежали и сидели на бруствере вокруг пулемета и курили. Ванятка, завидуя Вене, изводил его:

– Небось дырку для ордена прокалывать примерялся?

– Нет, – тихо и все-таки радостно ответил Веня. – И не думал. Да ведь еще дадут или не дадут? Вот в чем вопрос.

– Дадут, – заверил Ванятка, как если бы все зависело в конечном итоге от него. – Куда денутся? Командир бригады – это тебе не кто-то!

Веня, принимая такой довод, покачивал головой, смеялся, смотрел им всем в лица, как бы убеждая, что он, хотя, конечно, очень рад получить орден, в то же время искреннейшим образом сожалеет, что другие получат лишь медали.

– А как пулемет тащить, так кишка тонка! – продолжал Ванятка. – Понимаете ли, «Не могу! Ребята, не могу!». Ишь барин какой. И таким – ордена! Успевай прикручивать… Тут воюешь какой месяц, ан лишь медальку, а тут…

Ванятка, наверное, представил себе, что это он прыгнул с Андреем в воду, что его видел командир бригады, когда он вытаскивал пулемет, и орден полагается ему. Все это могло быть вполне: сядь он еще на той стороне Днепра на место Вени, и он бы, может, и был на месте Вени при высадке. Случайность ситуации, столь легкая случайность, в результате которой выпадал орден Красной Звезды, не давала ему покоя.

– А тут тебе как до дела, так, видишь ли, «не могу». Заелся в санбате до одышки, копает в пол-лопатки да наградку ждет. Как Папе Карло…

– Уймись! – оборвал его Барышев. – Зануда!

Не следовало бы Ванятке, конечно, не следовало бы поминать Папу Карло. О нем никто не вспоминал вслух, но его никто и не забыл.

Он был в них. Казалось, сейчас он подойдет, появится откуда-то, посмотрит на них выцветшими глазами с красными сеточками по белкам, повертит лысой головой на длинной морщинистой шее, на которой кожа уже была дряблой, покашляет прокуренным горлом, вздохнет и присядет среди них.