Текст книги "На двух берегах"

Автор книги: Олег Меркулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

Командиры рот, хотя и были обязаны доложить командиру батальона об этой передаче, могли позвонить ему минутой раньше, минутой позже, и за это время услышать то, что хотели знать, а потом уж выполнять команду командира батальона. Но что командир батальона прикажет открыть огонь по передающему, в этом не было никакого сомнения.

Стас высунулся над бруствером по грудь.

– Оттуда ему кричат! Ага…

Голос с той стороны ничьей земли едва долетел, но стояла такая тишина, что различить его все-таки было можно.

– Вот он весь фокус где, вот он! Личный контакт! – сказал Стас и щелкнул пальцами. Щелчок был таким сильным, что Андрей вздрогнул.

– Брось!

Что ж, это было верно. Те, кто был на переднем крае, знали, видели, как велись передачи на противника. Куда-нибудь в неглубокий овраг, за высотку, еще в какое-нибудь укрытие заезжала машина с радиоустановкой, и из нее в микрофон говорили агитаторы, а усилитель посылал их голос через передний край. Этот голос был слышен в тылу немцев на сотни метров, а может, и на километры. После передачи агитаторы крутили пластинки с музыкой и всякими песнями, потом опять передавали какой-то текст. Все это делалось до тех пор, пока немцы не начинали, сумев засечь по звуку место, стрелять по агитмашине, и тогда она укатывала. Но, разговаривая с дальнего расстояния, пропагандисты оставались как бы какими-то неконкретными людьми. А тут было иное: тут был прямой человеческий разговор.

Антифашист что есть силы быстро закричал в рупор.

– Что он? Что он? – Андрей дернул Стаса за рукав.

– Сейчас… Ага… «Геббельс-пропаганда! Гитлер запретил переписку между военнопленными в СССР и их семьями! Иначе письма пленных завалили бы Германию. Пленных здесь сотни тысяч! Теперь не вермахт, а Красная Армия берет тысячи в плен…»

На этом месте, наверное, сработала команда немецкого комбата – по траншее опять ударили немецкие пулеметы.

Антифашист, несмотря на то, что к пулеметам против него присоединились и другие на флангах, так что не очень-то все могли услышать за ничьей землей, антифашист все-таки повторил свое обращение, прежде чем немцы ударили и из минометов.

Мины рвались на брустверах и за траншеей, а некоторые и в ней, стоял грохот от взрывов, коротко красным огнем освещающих пространство вокруг, визжали, впиваясь в стенки, осколки, и Андрею и Стасу пришлось лечь. Уже кричали: «Санитары! Санитары! Санитары!» – раненые, а немцы били, и били, и били, подключив и артиллерию, они хотели стереть эту первую траншею с лица земли.

– Во дают! Во дают! – словами Степанчика определил Стас. Они лежали голова к голове, и Андрей между разрывами слышал его. – Ну завел их этот дяденька. Ну завел. Еще несколько минут и…

Он не досказал, потому что по немцам, по их артиллерийским и минометным позициям ударили наши артиллерия и минометы, ударили дружно и мощно, и было ясно, что недаром вчера в их траншею перебрались артиллерийские офицеры-разведчики и что не даром вчера же изредка – одним снарядом, одной миной – постреливали наши пушки и минометы, пристреливаясь по целям.

Через день, примерно в то же время, может, на полчаса раньше, пропагандисты опять пришли. На этот раз их было больше, и, когда они проходили мимо, Андрей различил, что оружия нет у двоих. Так и оказалось – по рупору поочередно выступали два немца. Стас сказал, что первый повторяет, что говорил позавчера, и переводил слова второго. Оказалось, что этот второй – офицер, лейтенант – был взят в плен на их участке из той немецкой дивизии, которая стояла против них. Он согласился помогать «Свободной Германии».

– Рассказывает, как его взяли в плен… Куда направили. Встречался с уполномоченными «Свободная Германия», – переводил Стас. – Говорит, что выступал много раз. Говорит, что в захваченном нами фрицевском информационном листке сообщалось, что он убит. Это ложь. Хотя смерть засвидетельствована ротным фельдшером. «Нас объявляют погибшими, чтобы скрыть правду от солдат и населения, что пленные в России живут, получая довольствие и медицинскую помощь… Что они ждут мира, чтобы прийти в него живыми, а не покойниками… Мы выступаем, чтобы доказать, что мы живы, и желаем, чтобы и вы оказались в живых! Кончайте эту бессмысленную войну!»

Слышно было, как этот лейтенант называет фамилии солдат и офицеров, тех, наверно, кого он знал.

– А что, это, брат, убедительно, – решил Андрей. – Чего оя там дальше?

– Говорит, что дивизия формировалась под Гамбургом. Говорит, что много портовых рабочих и моряков. Говорит, что бессмысленно ждать, когда Гамбург будет уничтожен с воздуха. Не ждите, – говорит, – пока Гитлер затянет вермахт и весь немецкий народ в могилу. Отвечайте силой! Сопротивляйтесь гитлеровским приказам. Прекращайте боевые действия. Требуйте отвода войск к границам родины! Выступление против Гитлера – выступление за Германию!

«Ну сейчас они нам врежут похлеще!» – подумал Андрей, втягивая голову в плечи и опускаясь на дно. Он потянул за полу шинели и Стаса.

– От такого они просто взбесятся!

– Еще бы! – Стас сел рядом с ним и как раз вовремя: немцы ударили вовсю, то, что было день назад, сейчас казалось им лишь пристрелкой. Был настоящий ад, и им пришлось лечь, прижимаясь ко дну траншеи как можно плотней.

Ротный снова бежал впереди пропагандистов и кричал то же самое: «Рота, к бою! Дорогу! Дорогу! Дорогу!» -и солдаты отжимались к стенкам, пропуская тех, кто торопился к ходу сообщения в тыл. Пробегая мимо них, ротный крикнул:

– Новгородцев! К бою!

Андрей и Стас было встали в полроста, но тут ударила новая и такая плотная серия мин, что ротный крикнул бежавшим за ним: «Ложись!» Андрей и Стас снова упали на дно, одна из мин шагах в трех рванула на бруствере, и Андрей почувствовал, что кто-то с ходу повалился ему на ноги.

«Черт!» – подумал он, но тут же услышал, как упавший застонал:

– О майн гот!

Андрей выдернул из-под него ноги, повернулся к нему и ощупал голову. На голове крови не было, тут рванула еще одна близкая мина, и в ее вспышке было видно, что немец-антифашист лежит ничком и что шинель, наша шинель, но без погон, у него распорота осколками над ключицей и на правой руке – сзади и чуть выше локтя.

– Стас! – крикнул Андрей. – Старший лейтенант, сюда!

Став на колени над раненым, он рывком повернул его на спину,

дернул пояс, расстегнул, чуть не срывая крючки, шинель, посадил его к стенке, содрал шинель, задрал гимнастерку и обе нижние рубахи и сунул руку ему за спину. Спина у немца была холодной и поэтому кровь на ней казалась особенно теплой.

– Держи его! – крикнул он Стасу, потому что немец сползал на бок по стенке. Стас, согнувшись под бруствером, держал немца за шиворот, и Андрей, достав санпакет, разорвав его, стал на ощупь обматывать спину немцу. В узкой траншее, в темноте делать все это было неловко, но он кое-как смотал бинт. Бинт тот час же промок, и он ткнул Стаса в ногу:

– Пакет!

– О майн гот! Камарад… Товарищ… – пробормотал немец.

Тут подскочил и ротный и Степаичик.

– В чем дело?

– Немец ранен, – ответил Стас, перехватывая ворот немца другой рукой и доставая пакет.

– Степанчик! Связь с батальоном! – приказал ротный. Став на колени, он потрогал лицо немца.

– Сильно? Дышит?

– Кажется, – Андрей отодвинул ротного.

Он смотал второй бинт, и как будто бинт уже не промокая, но он ощущал ладонью, что из руки немца кровь просто бьет.

– Пакет! – сказал он ротному. – Быстро! Стас! Жгут! Надо жгут! Ищи веревку, провод. Хоть что-то.

Стас, замешкавшись какие-то секунды, отпустил немца, и Андрей его придержал, и Стас, распахнув свою шинель, выдернул из лямок брючный ремень.

– Пойдет?,

– Пойдет.

Тут подбежали те, кто бежал за ротным, – тот офицер с баском и еще какие-то двое.

– Что произошло? Что произошло? – торопливо спросил тот, с баском.

– Ваш подопечный ранен, – ответил ротный и, вскочив, повалил того, с баском, на дно, потому что ударила еще одна серия мин.

– Не может быть! – громко бормотал тот, с баском. – Пустите меня! Я отвечаю за его жизнь и безопасность! Пустите же!

– Лежите, лежите! – уговаривал его ротный. – Минуты не играют роли. Или вы хотите, чтобы вас всех поубивало?

– Я отвечаю…

– А я отвечаю за вашу жизнь! – оборвал его ротный. – Новгородцев! Как он там?

– Сейчас. Дышит. Наверно, болевой шок.

Тут подбежал второй немец-пропагандист и стал, опустившись на колени и теребя раненого, говорить ему по-немецки, но раненый ему лишь вяло пробормотал что-то, и Андрей отодвинул второго немца, бросив: «Не мешай»– повалил раненого на бок, перетянул ремнем его руку у плеча и прямо поверх гимнастерки туго замотал бинтом. На ощупь бинт был пока сух.

Вернулся, запыхавшись, Степанчик.

– Связи нет, тааш старший лейтенант. Связисты к обрыву, а там – фрицы…

Что ж, это было как дважды два: когда рота отрезала какую-то группу немцев, то сразу же рубила все телефонные провода, которые шли от этой группы куда бы то ни было. Так же делали и немцы.

«Плохо! – подумал Андрей. – Просочились, сволочи».

– Воды! – громко сказал он. – У кого есть вода?

Степанчик дал ему флягу, он сжал щеки пропагандиста, тот открыл рот, он всунул в него горло фляги, и, запрокинув голову, стал лить пропагандисту в рот воду. Пропагандист пил вяло, кашлял, вода стекала у него по щекам и подбородку.

Разрывы немецких мин ушли в глубину, в тыл, примерно на линию КП батальона.

К Андрею, вырвавшись из рук ротного, перебежал офицер с баском.

– Ну как?

– У вас есть водка? Он в шоке.

Офицер отстегнул свою фляжку.

Немец, закашлявшись, отворачиваясь от фляги, начал говорить:

– Данке. Спасибо. Надо медицину. В госпиталь. Надо скоро…

После немца Андрей тоже хлебнул из фляги и, толкнув Стаса в ногу, передал ее ему: во фляге был коньяк, и грех было не хлебнуть.

– Можно тащить.

– Дайте людей! – приказал было тот, с баском, но Степанчик вдруг начал садить из автомата, крича:

– Фрицы! Ребята, фрицы! Огонь! Бей их! Бей их, гадов!

Стас, Андрей, ротный, тот, с баском, и все остальные вскочили, метнулись к брустверам, ротный успел выстрелить вверх из ракетницы, и в ее красном мерцающем свете все увидели, как к траншее бегут немцы. Было видно даже, что пулеметчики со своими ручными МГ отстали.

– Огонь! – запоздало крикнул ротный, хотя все в траншее и так стреляли.

Немцы, ведя огонь с ходу, били неприцельно, потому что на бегу не очень-то попадешь, а рота вела плотный, прицельный огонь: на фоне неба снизу, да еще подсвеченные ракетами, немцы виднелись довольно четко, и с бруствера, упершись в него локтями, можно было хорошо попадать, и рота отбила эту атаку. Но правее их немцам удалось прорваться до второй траншеи, взять ее, они побежали по ней в обе стороны, и Андрей слышал, что стрельба идет почти у него за спиной.

«Отрезали! – похолодев, подумал он. – Вот черт! Плохо дело! Очень плохо дело!»

– Бери Черданцева и влево! – приказал ротный, – Их надо вывести. Быстро! Быстро! Вам понятна обстановка? – спросил он у того, с баском.

Сзади них все стреляли, наверное, немцы вскочили во вторую траншею, и поэтому обстановка тому, с баском, видимо, была понятна, но они не слышали, что он ответил, потому что побежали, как сказал ротный, влево, ударяясь в темноте об углы траншеи, падая там, где мелкое дно вдруг обрывалось перед более глубокой частью.

Они пробежали всего ничего, сотни две метров, когда им крикнули:

– Стой! Куда! Стой! В лощине фрицы!

Это был командир второго взвода. Вместе с ним фланг прикрывали писарь и трое солдат. Они стояли в траншее наготове, потому что здесь она обрывалась, у ее конца начиналась лощина, которая шла от немцев в тыл роты. Эту лощину немцы тоже хорошо пристреляли из пулеметов, по ней то и дело летели очереди трассирующих пуль, и ее было рискованно перебегать даже спокойной ночью, а сейчас она вообще была непроходимой.

Понаблюдав, убедившись, что немцы почти непрерывно бьют по этой лощине из пулеметов, Андрей и Стас вернулись, и Андрей доложил все ротному. Тот, с баском, тоже слушал все это.

– Так! Ясно, – подвел итог ротный. – Эвакуация невозможна.

– Будем прорываться! – решил тот, с баском. – Обеспечьте прорыв. Выделите максимум людей. Пока не рассвело:…

– Но, товарищ подполковник…

– Никаких «но»! – басок зазвучал с металлическим оттенком. – Готовьте прорыв. Группа прорыва не меньше взвода. С ручными пулеметами. Обязательно. Прикрытие – человек пятнадцать. И четверых покрепче, чтобы несли раненого. Носилок нет? Обеспечьте плащ-палатку. Прорывом буду командовать я. Вы остаетесь здесь.

– Если я дам вам эти пятьдесят человек, в траншее останется двадцать, – глухо ответил ротный. – В случае новой атаки противника траншею не удержать. А у меня приказ удерживать ее до последнего солдата…

– Выполняйте последний приказ! – это звучало железно.

– За эту траншею мы заплатили кровью. Семеро убитых. Восемнадцать раненых. И сдавать ее…

– А вы не сдавайте! – подполковник еще добавил в голос металла. – Кто вам приказывает сдать траншею? Кто, я вас спрашиваю?

– Но вы требуете практически всю роту. Ручные пулеметы…

– Дайте не все, дайте половину.

– Не могу.

– Вы… вы отказываетесь? Да вы понимаете, что говорите? Вы отдаете отчет в своих словах? – от растерянности, а подполковник явно растерялся, услышав, что его приказ собираются не выполнить, от растерянности из голоса подполковника металл вдруг пропал, вместо него в нем появился какой-то хрип, как если бы у подполковника вдруг запершило в горле.

– Отдаю. Я выполняю боевую задачу, поставленную мне командиром батальона.

А вот голос ротного звучал твердо, и это сработало:

– Да вы… Да вы… – совсем задохнулся подполковник, не находя слов… – Не выполнить приказа старшего!.. На переднем крае!.. Да за это под трибунал!..

– В трибунале тоже люди, – успел сказать ротный.

– Кру-гом! – вдруг выкрикнул подполковник. – Шагом марш! Все, кроме командира роты, шагом марш! На двадцать метров! Иначе загремите в штрафную!

И в десяти метрах ни черта не было видно, и они сели в десяти метрах и закурили.

Ротный все-таки уговорил подполковника. Он сказал – почти все слова, отражаясь от стенок траншеи, были слышны хорошо – он сказал:

– …И что даст этот прорыв? Кроме потерь? Каковы шансы на успех? Минимальные. Я не говорю о своих солдатах – я их могу потерять завтра, да даже сегодня – после несколько таких артминналетов да двух-трех атак противника, вы знаете, от роты в лучшем случае останется половина. Но речь не о них. Где гарантия, что вы вынесете вашего подопечного живым и выведете живым второго? И сами вырветесь благополучно? С раненым и вчетвером особенно не побежишь! А цель какая – четверка с грузом посредине! Одна ракета, хорошая очередь, и нет ни носильщиков, ни выносимого. Вы же этого не хотите! Вы…

– Что вы предлагаете? – подполковник уже взял себя в руки. – Связи с КП батальона нет. Через час-полтора будет светло, и если немцы правильно оценят обстановку… Этот человек – фронтовой уполномоченный НКСГ!1

1 НКСГ – Национальный Комитет «Свободная Германия».

– Связь будет, – твердо ответил ротный. – Будет. Я пошлю двоих-троих, пошлю надежных солдат. В темноте мелкая группа проскочит, или кто-то из’ нее проскочит, доложит комбату, и нас деблокируют. Это лучше, чем рисковать вашим подопечным, прорываясь с ним. Согласны? – уговаривал ротный.

– Гм! – басок подполковника стал почти ровным. – Что ж… Посылайте. Немедленно! Выполняйте!

Ротный подсел к ним, притянул их к себе и приказал:

– Третьим с вами – Степанчик. Взять только автоматы и по паре гранат. Ничего лишнего. Главное – тихо и быстро. В случае чего – огонь, рывок, рассредоточиться и прорываться по одному. Сигнал – наша атака на правом фланге. Мы отвлечем их. Но чтобы хоть один был у комбата. Передать – прорыв от нас к ним нецелесообразен. Ждем прорыва батальона к нам.Лучшее время – до рассвета. И тактически, и потому, что немец плох. В атаке участия не принимать. Жду вас живыми. Ясно? Старший – Новгородцев.

– Так! – сказал Стас. – Черт не выдаст, свинья не съест, – и стал снимать шинель.

– А вы? А вы, тааш старший лейтенант? А если фрицы атакуют? – заволновался Степанчик. Он даже заерзал, то вставая, то опять присаживаясь.

– Ничего, ничего, – ротный пошлепал Степанчика по плечу. – Одна нога здесь, другая там. День без тебя как-нибудь перебьюсь.

Андрей тоже, поколебавшись, снял шинель, сдернул с пояса магазины, а финку оставил – финка не мешала, а вот магазины оттягивали пояс и мешали бежать. Поколебавшись, он засунул прямо под пояс пару гранат РГД-33.

Степанчик тоже снял шинель.

– Сигнал – наша атака на правом фланге, – повторил ротный. – Ну…

Он ощупью нашел их руки и пожал.

Они побежали, снова ударяясь об углы траншеи, к лощине.

Там они немного подождали, так как по лощине немцы били из пулеметов и так как сигнала все не было.

Без шинелей, в одних гимнастерках, они дрожали, но, может, они дрожали не только от холода, а и от ожидания того, что было у них впереди.

Андрей положил руку на плечо Степанчика.

– Первым – ты. Потом – он. Я прикрою вам спину. Тихо. Без всякого шума. Хотя бы вначале. Ясно?

Им надо было проскочить всего метров триста, и пробежать их они могли на одном дыхании, тем более что лощина понижалась.

– Минутку! – Стас, сунув Андрею свой автомат, побежал назад и скоро вернулся. Он завязывал что-то на штанах. – Черт! Сталистый, ага. Теперь хорошо. А то штаны потеряешь.

– Кабель? – спросил Степанчик.

– Ага. Связист откусил метр. Я готов, – доложил он. – Перекурим пока?

Они не выкурили и по половине, когда на правом фланге рота закричала «Ура!», и ударили немецкие пулеметы. Прислушиваясь несколько секунд, они определили, что рота на правом фланге атакует в тыл, как будто идет на прорыв.

– Живо! – толкнул Андрей Степанчика,и Степанчик, бросив окурок под сапог, вылез из траншеи и скользнул в лощину. – Давай! – Андрей толкнул Стаса. Стас, обернувшись, обнял его за плечо: «Черт не выдаст…», выпрыгнул на бруствер и побежал за Сте-панчиком.

Он слышал, как негромко, потому что земля была мягкой от дождей, стучат их сапоги. Дернув затвор на боевой взвод, сбив чуть назад шапку, поправив за ремнем гранаты, держа автомат на отлете, согнувшись, он побежал за ними.

Лощина шла под уклон, бежать ему было легко, он хорошо наддал, но бежал все-таки не во весь дух, опасаясь попасть в воронку – на очень большой скорости оступись он в ней, он бы не просто полетел кубарём, а мог бы и поломать ногу.

Справа шагах в пяти, опережая звук очереди, прошла цепочка трассирующих пуль, потом ее догнал звук от выстрелов, и он метнулся туда, вправо, считая, что пулеметчик сменит прицел, повернет пулемет, чтобы ударить по другому сектору, и угадал: пули следующей очереди прошли левее его.

Сбавив бег, он прислушался, не застонет ли Стас или Степанчик, но все обходилось пока хорошо, пока хорошо за эти первые два десятка секунд, за которые он пробежал, наверное, сотню метров, опять наддав, и он стал уже надеяться, что они втроем вот так и промчатся остальные две сотни метров, когда спереди застучали сначала «шмайссеры», а потом торопливо, излишне длинными очередями, им ответили ППШ Степанчика и Стаса – один ближе к нему, другой дальше.

Не останавливаясь, почти не сбавляя бега, он начал стрелять по вспышкам «шмайссеров», отвлекая их на себя, он расстрелял почти весь магазин, когда вдруг справа от него вскочили с земли трое – он увидел их в то короткое мгновение, когда над стволом его автомата вспыхнул красноватый свет от последней его очереди, и он дернул автомат в их сторону и нажал на спуск, но то ли он просчитался, уже расстреляв весь магазин, то ли перекосило патрон, и автомат, коротко тыркнув, замолк, но он видел во время этой последней вспышки, что упал из тех троих только один и что двое рванулись к нему наперерез, и он, нажав изо всех сил, сшибся с ними, ударив одного не прикладом, а кожухом то ли в лицо, то ли в горло, от столкновения с этим немцем его отбросило вбок, ко второму, этот второй, прыгнув, повис у него на спине, и он бросил автомат и, отдирая руки немца одной рукой, другой, нащупав финку, выдернул ее и, тряхнув немца так, что он свис ему на бок, ударил финкой ниже груди, немец охнул, обеими руками стиснул его кулак сначала очень сильно, но и сразу же ослабев, и он, резко крутнув плечами, швырнул немца с себя и побежал, на ходу ощупывая ремень, но гранат под ремнем не было, он даже не почувствовал, когда они вывалились.

«Черта с два они бы проскочили с ним тут!» – подумал он.

Он пополз, прижимаясь щекой и грудью к земле, набирая воды и грязи за шиворот, в рукава, за голенища сапог. Он полз так всего минут пять, косясь на пролетавшие над ним и по бокам его очереди трассирующих пуль. Потом его позвал Степанчик:

– Андрей! Андрей! Новгородцев!

Если бы его окликнули: «Кто идет? Сюда! К нам! – он бы не поверил – так и немцы могли позвать, чтобы он сам пришел к ним в лапы, но откуда немцы могли знать его фамилию и имя?

Голос Степанчика был приглушен, Степанчик звал его то ли лежа, то ли из окопа, так что звук шел над самой землей. Он пополз к нему и, когда его позвал Стас: «Андрей! Андрей!»– он, уже шагов с десяти от них, ответил: «Тише! Тише, Стас!» – чтобы Стас тоже понял, что это он, а не фрицы откликаются.

Они сползлись.

– Ну, кажется… – начал Стас и не договорил, боясь спугнуть удачу.

Степанчик, ощупывая его, спрашивал:

– Нигде? Ничего? Не зацепило? А где автомат?

– Черт с ним! – ответил он. – Вы готовы? Ползком? Или рывком?

– Нет, нет. Поближе к земельке, – не согласился Стас…

Комбат слушал их полусидя, полулежа в крохотном подбру-стверном блиндажике. В блиндажике чуть теплились две свечки, отбрасывая тени на телефонистов.

– Ясно! – сказал он. – Я в курсе всего. Мы атакуем через сорок минут. Сейчас еще кое-что подойдет, и мы собьем их.

– Немец плох, – подчеркнул Андрей. – Был в шоке.

– Ясно, – еще раз сказал комбат. – Антифашиста жалко. Но главное – выбить немцев. Восстановить положение. И если мы поторопимся, не дождавшись того, что нам должны подбросить, мы можем застрять. Это будет хуже. Свободны. Отдыхайте.

Стас поднял руку к шапке, как бы отдавая честь.

– Разрешите обратиться?

– Что еще? – Комбат обернулся к телефонисту. – Второго

мне! – Держа вытянутую руку к телефонисту, который кричал в телефон: «Семга! Семга! Я – Лещ! Я – Лещ! Семга, Семга,

Семга!..»– комбат переспросил:– Что еще?

– Особенно ничего, товарищ гвардии капитан, – браво ответил Стас. – Только скромная просьба.

Оттеснив Степанчика и его, Стас выступил так, что свет падал на его мокрую и грязную гимнастерку, на такие же брюки. Наклонившись, он достал пригоршню жижи из-за голенища.

– Скромная просьба: нельзя ли получить чего-нибудь для, как говорится, сугреву? Шинели там, – он показал за блиндажик, – куда вы поведете батальон. Так что было бы хорошо, чтобы грело душу хоть изнутри. А то мы как цуцики. Хотя и гвардейцы.

Стас отступил, делая жест приглашения посмотреть и на них.

– Нда! – сказал комбат, колеблясь. Комбат у них был что надо – три ордена, две нашивки за тяжелые ранения. Комбат отходил от Прута, защищал Одессу, воевал на Кавказе. И они со Степанчиком тоже приняли бравый вид, хотя их тела, остывая после бега и быстрой ходьбы сюда, уже начали дрожать.

– Горбов, – позвал комбат. – Горбов!

– Раздает боеприпасы, – ответил кто-то.

– Отведи к Горбову, передай – по двести грамм из моего РГК1, – приказал комбат посыльному.

1 РГК – резерв главного командования.

– «Чтобы грело душу изнутри», – повторил он и взял протянутую трубку. – Готовность плюс двадцать пять минут… Понимаю… Нет, не дадим накопиться… Ну, не первый раз… Выбьем… Это точно…

Они пошли за посыльным, услышав последние слова комбата:

– Всех командиров – ко мне!

Горбов – толстый, пожилой, вислоусый дядька в очках с железной оправой, похожий липом на сельского врача, в телогрейке, ватных брюках и без шапки, так что его седая голова поблескивала в свете «летучей мыши», – в большой и глубокой землянке заканчивал раздавать ящики с патронами и гранатами. Солдаты из двух рот, выделенные для контратаки, и солдаты из бригадного резерва тащили эти ящики к своим местам, а Торбов подгонял:

– А ну, шевелись! А ну, не спи на ходу! А ну, живо-живенько! – Уф! – сказал Горбов, отирая пот и разглядывая их. Они, войдя в землянку, чтобы не мешать, стали сбоку двери. – Чьи? Вам чего?

Посыльный доложил.

– С какой стати! – возмутился Горбов. – Да еще по двести! Хотя бы по сто! Ничего у меня нет. Свободны! – Он сел на патронный ящик и отвернулся, показывая, что разговор окончен. Чтобы еще больше подчеркнуть это, он даже занялся какими-то бумажками, то ли батальонной строевкой, то ли накладными на что-то.

Вид у него был крайне занятый, озабоченный, даже слегка несчастный – не хотел он отдавать эти шестьсот граммов. Ему, наверное, легче было бы отдать столько своей крови.

– Приказ комбата! – сказал Андрей. – А приказ выполняется… Вот что, отец, – не дал он Горбову ничего возразить. – Выпьешь с нами? С хорошим человеком почему не поделиться. Так где она у тебя? Там? – он было пошел к термосам, которые стояли в дальнем углу, но Горбов его перехватил.

– Не суйсь! Не суйсь. Я сам. В чего лить-то?

Они плотно поели, водка согрела их, и , навалившись на стол, они даже задремали, но вдруг началась ожесточенная стрельба, сон с них сразу слетел, они услышали, как батальон, вернее, те из него, кто участвовал в контратаке, крикнули: «Ура! Ра-ра-а-а!»– и все вчетвером они встали и, слушая напряженно, стараясь определить, движутся ли контратакующие, подошли к двери.

Каждый из них знал, что даже за тот час, что немцы, захватив, удерживали позицию внутри батальонного района обороны, немцы сделали все, чтобы ее укрепить – подбрасывали людей, пулеметы, боеприпасы, – и что не так-то легко их будет выбить с этой позиции. Но все-таки стрельба уходила, отодвигалась, а это означало, что контратакующие не легли, а пробивались к их роте.

– Ну, – сказал Стас, переглянувшись с Андреем. – Спасибо этому дому. Спасибо, отец, за все. Дай-ка нам патронов. Или нет, некогда! – он открыл защелку и выбил пустой магазин. – Замени! И по паре гранат. Живо, живо! А ну, не спи на ходу! А ну, живо-живенько!

Надев магазины на ремень, взяв в руки по гранате, Андрей, пропустив Стаса и Степанчика вперед, побежал сзади, рассчитывая подобрать ППШ, и он подобрал его, вынув из рук лежавшего в ходе сообщения, стонущего раненого.

Чуть-чуть лишь светало, когда они снова были в своих окопах. Немец на дне траншеи, возле которого суетились подполковник, ротный и солдаты, готовящиеся его нести, немец был плохо виден.

Андрей протолкнулся к нему.

– Посвети! – сказал он ротному. – Жгут…

Под фонариком лицо немца было очень белым, он не открывал глаз, и Андрей слегка пошлепал его по щекам.

– Пошевели рукой! Пальцами! Пальцами пошевели! – говорил он немцу.

Немец мигал, морщился от боли, но пальцы у него – они были куда бледнее его лица, они были даже с синевой, – не шевелились.

– Не могу. Мерзлые… Пальцы как нет…

Ослабив жгут, Андрей зажал ладонями повязку, через минуту синева стала слабеть, но зато начала промокать повязка.

– Живо! Живо! – торопил его подполковник.

– До санбата вам полчаса, даже больше, – ответил сердито он. – Вы что, не понимаете, что будет с рукой через эти полчаса?

Когда синева сошла, он снова затянул жгут, кто-то дал ему пакет, поверх прежней повязки он намотал бинт поплотнее и встал.

– Вот теперь «живо-живо»! Полей, – сказал он Стасу, когда немца понесли за побежавшим по ходу сообщения подполковником.

Степанчик раздобыл обмылок, Стас сходил к луже, она натекла в воронку от мины, которая попала в траншею, и он, намыливая руки погуще, зачерпывая даже землицы, смыл с них и эту кровь.

– Андрей! Новгородцев! Андрюха!

Стас Черданцев шлепал по грязи, которой уже по щиколотку намесили на дне траншеи. Было слышно, как под сапогами хлюпала вода.

– Андрей! Кухня! Праздник души, именины сердца!

Андрей только что залез в «лисью нору», согнувшись, устроился поудобней и опустил полог.

«Надо взять еще таблеток, – подумал он. – Кажется, они помогают». – Ему стало легче, он уже не кашлял так, что ему раздирало и горло и грудь, кашель стал мягче, не таким сухим, а с мокротой, но все-таки время от времени он заходился от кашля, и тогда поворачивался на живот и, уткнувшись лицом в руки, бухал в них, пока дыхание не выравнивалось.

Он, как и все, отрыл себе «лисью нору»– узкую пещерку в передней крутости траншеи – так, что пещерка имела порог, и вода со дна траншеи не попадала внутрь. В «лисьей норе» было сухо и, скорчившись в ней, можно было угреться. Наломав в лощинке сушняка от кустов, он приволок его, настелил на дне и вдоль стенок, и, по сравнению с мокрой, ставшей от частых дождей осклизлой траншеей, в «лисьей норе» было хорошо. Дождь туда не падал, а для стекавшей сверху воды он сверху, срезав на ладонь земли, сделал уступ и канавку на нем, и вода сбегала по канавке сбоку, не затекая внутрь. Лаз внутрь занавешивался драной трофейной палаткой; сложенная вчетверо, прибитая частыми колышками, которых он настругал из патронного ящика, палатка служила неплохим пологом. Когда он ронял полог за порожек, то как бы отделялся от траншеи и вообще от всего.

Но за пять секунд, а, пожалуй, даже и за три секунды, он мог выскочить в траншею, стать лицом к немцам и открыть из ППШ огонь. ППШ он брал внутрь «лисьей норы», оставляя в нише, глубиной в локоть, запасные магазины и гранаты: две РГ-42, две «лимонки» и тяжелую противотанковую. Не мешая в «лисьей норе», там они были у него под рукой.

– Кухня? – переспросил Андрей, когда Стас остановился возле полога. – Пусть идут. Сначала второе отделение, потом первое. Иди и ты. Получи и на меня, – он хотел еще немного полежать, его опять начало знобить. – Котелок на бруствере, – он просунул за полог флягу, – Главное – чаю. И сразу сюда. Топай!

Стас побежал по траншее, командуя:

– Второе отделение – на ужин! Быстро! И не засиживаться там! Потом первое! Быстро, быстро, ребята! Быстро, чудо-богатыри!

Нет, неистребимый был у Стаса оптимизм. Просто неистребимый. Андрей улыбнулся, думая, что очень хорошо, что Стас с ним. Со Стасом все как-то казалось светлей. Со Стасом даже Лена вспоминалась не с такой тоской, не с таким отчаянием.

Прошла неделя с того дня, как они пытались отбить у немцев следующий рубеж, больше они не атаковали, потерь не имели, если не считать, что не то снайпер, не то просто хороший стрелок подстрелил Гуреева из второго взвода.

Их и немцев разделяли какие-то метров четыреста, пожалуй, даже триста пятьдесят. Половину этой полосы занимали огороды, на них еще стояли побуревшие, с обвисшими длинными листьями стволики кукурузы и черные палки обломанных подсолнухов. За огородами начиналось темное вспаханное поле. Но утром, заиндевевшее, оно казалось посыпанным серебром. Через это поле и проходила немецкая оборона, она просматривалась, так как и кукуруза и подсолнечники нигде не были густыми. Но, значит, со стороны немцев они тоже просматривались, поэтому днем нельзя было высовывать и носа.