Текст книги "Я так хочу (СИ)"
Автор книги: Оксана Фокс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)
Глава 35
– Тебя выписывают?
Лина мялась на пороге, не зная для чего пришла. В голове дребезжала высокая нота, стучала в глаза.
– Я сам себя выписал.
Одной рукой Берри водил электробритвой по впалым щекам, второй влезал в рубашку. Запрокинув голову, подставил под жужжание ножей шею и скосил глаза.
– Метишь на моё место?
Лина пригладила волосы. Постаралась вспомнить, когда гляделась в зеркало. Неужели ушла из номера, миновав душ? Она приблизилась, прячась за деловитостью:
– Давай помогу, – взялась за клетчатую рубашку, но дрожащие пальцы соскальзывали с пуговиц. Берри поймал на груди её кисть, потянул носом:
– Ты пьёшь?
– Нет.
– Тогда у тебя дерьмовые духи, – швырнув бритву на диван, он больно стиснул руку. Злой взгляд резанул воспалённые веки:
– Галимая тема, завязывай с ней, понятно?
– Пусти, – Лина слабо вырывалась. Но железная пятерня не думала разжиматься, должно быть оставляя на коже уродливые синяки.
– Крис, пожалуйста…
– Пожалуйста "что"? Не терплю гребаных алкашей. Ты немедленно завяжешь, ясно?
– Это вовсе не то, что ты думаешь. И… вообще... не твоё дело, – вяло возникали ошмётки гордости. Отвернув лицо, Лина задержала дыхание.
– Моё! Все кто имеют дело со мной, знают – никакого алкоголя и наркотиков в работе! – Берри выпустил её запястье и слегка оттолкнул.
Лина оступилась и неуклюже распласталась поперёк кровати-трансформера, перевернулась на спину:
– В работе? – она раскинула руки и рассмеялась. – В работе! Ой, мамочки, должно быть я аврал!
Берри не обращал на её хохот внимания. Он наклонился над тумбочкой, собирал стопки бумаг и сваливал в спортивную сумку. Справившись с дыханием, сквозь полуприкрытые глаза, она следила за сосредоточенным лицом. Собранные, скупые движения выдавали победу. Победу над болезнью. Победу над ней.
Лина сжала в ладонях мятые простыни – тёплые и интимные – ещё хранившие очертания мужского тела. Внутри всколыхнулось, как бесформенная масса желе, отчаяние. Нет, она даже не работа! Она болезнь! И может удержать его лишь больницей…
– Что ты сказал?
Внезапно до неё дошёл смысл его слов. Она поднялась на локтях:
– В работе? Значит... ты берёшь меня с собой?
– Нет.
– Но, ты говорил…
– Я всё сказал по поводу алкоголиков.
– Но если я завяжу, то поеду с тобой?
– Нет.
– Почему?
Крис выпрямился. Слова прозвучали на удивление мягко:
– Ты не завяжешь.
– Нет-нет, постой! Я обещаю, больше не притронусь ни к чему крепче зеленого чая!
Лина отбросила волосы со лба, выпрямила плечи. Энергично кивнула и едва не вскрикнула от боли, прострелившей виски. Берри потёр ладонями лицо и выдохнул:
– Проведи это время с пользой. Возьмешь у Стю адрес реабилитационной клиники.
– Я завяжу! – с мрачной решимостью она взглянула в бесстрастное лицо. – Ты меня плохо знаешь!
Кристофер разжал губы, ответить, но передумал и негромко рассмеялся.
– Начинаю догадываться, – он застегнул на запястье болтающиеся часы, бросил взгляд на время и присвистнул:
– Ладно. Тогда шевелись.
– Куда едем? – бодро спросила она.
– Для начала домой, соскрести больничный налёт.
– Куда? В Малибу?
– Без разницы. Главное поблизости.
– А, потом?
– Потом у меня три встречи. На первую я уже опаздываю, – он вскинул брови. – Ну? Чего расселась?
Лина медленно опустилась на койку. Обхватила себя руками и невидяще уставилась в цветистое марево орхидей.
– Я ведь никогда не приходила утром... Верно? Моё дежурство только во второй половине дня...
Она покачала головой, в глазах набухли две слезы и скатылись по щекам:
– Приди я вовремя, тебя бы не было... Как же я не поняла? Пустой холл, коридор без охраны… Ты всё спланировал, да? Ты не собирался ничего мне говорить! Не собирался никуда брать! Оставил бы меня, забыл, несмотря на все договорённости! Ты же Берри! Берри плевать на договорённости! Берри плевать на людей! Ты, ты, просто... – Лина не находила слов.
Стиснув кулаки, она пытаясь остановить поток унизительных причитаний и бессмысленных обвинений. Боже, когда превратилась в жалкое, скулящее создание? Внутри тянулась и тянулась неизвестная жила, пока с хрустом не лопнула. Лина спрятала глаза в ладонях, осознав, что лишилась остатков самоуважение.
Кристофер поднял сумки, обернулся в дверях:
– Берри давно выписался. Его кортеж покинул госпиталь два дня тому назад. Не знаю, где ты витала все это время. Должно быть, пила.
Лина поняла, что утратила способность краснеть. Утратила способность стыдиться. Поднялась и вышла за ним, больше не произнеся ни слова.
На подземной стоянке мигнул фарами старый Форд Скорпио. Тим соскочил с водительского места. Он коротко обнял Криса, по-собачьи заглянул в лицо, перевёл взгляд на Лину. Кисло ответив на приветствие, она молча забралась на сидение. Стюарт тоже знал о выписке. Все знали. И предали.
– Вау, вау, вау! – воскликнул блондин, резко сбрасывая газ. – Мы не проедем! О Боги! У них здесь митинг?
Пыльный форд притормозил в четверти милях от съезда на узкую дорогу, ведущую к вилле. Лина просунула голову меж сидениями. На верхушке плоскогорья виднелся кусок прямоугольной крыши. Она торчала как обломок гранитной скалы, проглядывая из ветвей деревьев. Десяток припаркованных на обочине автомобилей затруднили подъезд к дому. За ними раскинулись туристические палатки. Толпа с микрофонами и фотоаппаратами блокировала кованые ворота, за которыми нервно расхаживала охрана.
– Чёрт! Мы не сможем проскочить, не задавив пару ублюдков! Что будем делать? Поедем в отель?
– Есть другой путь, – сказала Лина. – Нужно вернуться и обогнуть холм. У меня есть ключ от соседнего участка.
– Разворачивай, – кивнул Берри.
Лина поднялась по серым ступеням и недоуменно обернулась. С тех пор как она оставила дом на миссис Берри все изменилось. Или ничего? Или она забыла? Она пыталась вспомнить, сколько отсутствовала... Месяц или год? Молчаливый дом высокомерно застыл – слишком роскошный в мнимой простоте, слишком тихий и... слишком чужой.
Отдав сумку Роджеру, со всей почтительность приветствовавшего хозяйку, Лина слегка улыбнулась Петране и прошла на середину гостиной. Позади раздались гулкие шаги Берри, не задерживаясь, взлетели по лестнице. Тим попросил Мариэлу приготовить чай. Газеты, лежавшие на рояле, Лина заметила не сразу. Но пробегая взглядом по каменным столикам, мягким креслам и диванам, словно искала их. На лаковой поверхности, как куски грязи, рассыпалась свинцово-серая стопка.
Указательным пальцем Лина подтянула к себе свежий номер "Лос-Анджелес Таймс".
Не присаживаясь, не меняя положение напряжённых плеч, она переворачивала страницы. Не отрывалась, не закрывала глаза, пока не изучила последнюю фотографию и не дочитала последний абзац. Тогда, скользнув глазами по застывшим лицам мужчин, повернулась к окну. В серебристых водах залива пылало кровавое солнце, гранатовые всполохи лизали мраморные плиты, жгли полированное дерево, раскаляли добела хром.
Лина заметила, что ещё сжимает серые листы. От газет пахло озоном и грязными телами, как от долларовых купюр обсиженных мухами. Она заставила пальцы расслабиться. Страницы с мягким шелестом облепили крышку рояля. Лина вышла из гостиной и медленно поднялась к себе. Колени опустились на ковёр, лоб прислонился к дереву кровати. Снаружи и внутри замерло, только губы безостановочно шевелились и беззвучно шептали:
– Ян...
Глава 36
Интерес к разразившемуся скандалу держался и не угасал, хоть давно не подкреплялся новыми разоблачениями. Он питался собой, переваривался из издания в издание. Пестрили хлесткие заголовки. Соцветие громких имён, с которых в одночасье слетели маски добропорядочности, украшали первые полосы.
К состоянию Олсен потянулись руки. Газетчики раскопали подробности становления компании, но кроме намёков на подкуп чиновников и сомнительные махинации, не смогли предъявить ни одного стоящего обвинения, способного заинтересовать полицию. Тогда они вытащили с того света первую миссис Олсен и её сына. В скромной жизни сельского врача не оказалось ни семейных скандалов, ни алкогольной зависимости, ни проституции; Арон не баловался наркотиками, у него не было приводов и забеременевших подружек. В конце концов, из гроба вытянули самого Олсена и предъявили вместе с погибшей семьёй главными обвинителями. Подробности его жизни попали под лупу общественного интереса, истово выискивались тёмные пятна, скользкие моменты, слабости. Если таковых не обнаруживалось – дописывали.
Каждое новостное издание считало себя обязанным высказаться. Журналисты мусолили громкие фамилии, которым не посчастливилось засветиться на роскошных приёмах в Малибу. Каток огласки проехал по губернаторам и сенаторам, общественным деятелям, спортсменам и артистам, и отпечатался пятном на карьере каждого. Предвыборные компании двух политиков провалились.
С особой тщательностью выискивались детали и строились догадки связи – Олсен-Стренжерс. Она породила массу слухов. Абсурдные теории преподносились как инсайдерская информация. В грязи вывалили всех и вся, включая непосредственную зачинщицу скандала – вдову Олсен.
Лина смутно помнила дни этого месяца. Она не выходила из комнаты. Не умывалась. Не причёсывалась. Часами лежала на холодном полу. Не могла перебраться в кровать. Всё вокруг принадлежало ему. Всё – оплачено его жизнью. Жизнью, которую предала.
Лина не пыталась забыть или забыться. Не пыталась утопить в алкоголе свой безумный взгляд под кайфом, разверзнутый в экстазе рот, растрёпанные волосы и чёрные прямоугольники, которые стыдливо прикрывали обнажённые части тела, способные возмутить нравственность читателей "ЛА Таймс".
Не пыталась…
Злополучное селфи с Дотти и початой бутылкой виски в руке, а также ядовитая заметка Саманты Виш о пропитой и опустившейся художнице, всплыли следом за скандальными фотографиями как глинистый ил, и не тронули. Почти.
Вилла над заливом стала храмом позора. Известная публика объезжала окрестности десятой дорогой. Ближайшие соседи оставили роскошные дома, выехав на неопределённое время. Согретые солнцем гранитные стены забыли громкие голоса, музыку и смех. Приёмы канули в небытие, сметённые полноводной рекой стекающих под ворота граждан, оскорблённых развращённостью не отдельно взятой личности, а богачей в целом. Они ненавидели деградирующих, одурманенных, блудливых бездельников. Облик хозяйки дома вобрал все пороки. Фанатики, религиозные представители, социальные комитеты теснили папарацци и газетчиков, терпеливо выжидающих добычу.
Сезон охоты на Лину Олсен объявили открытым и священным.
На фоне агонии других звонков голос Сандры Монтгомери звучал монотонно и безлико, но слова прогрохотали колокольным звоном, куда страшнее непристойных криков:
– Его адвокаты подали на развод, Лина. Требуют неустойку. Ссылаются на то, что не могут рисковать быть связанными с твоим именем. Мне очень жаль.
– Подожди, – Лина сдавливала пульсирующие виски, пытаясь заставить мозг работать. – Тяни время.
Целыми днями, уставившись в потолок, она прижимала мобильный плечом, набирала по очереди все известные номера миссис Берри. Ни один не отвечал.
– Ещё, Сандра. Ещё время. Пожалуйста… – твердила Лина сухими губами.
Она звонила и звонила. Она сбрасывала Старкова, который умудрялся прорываться. Он сдавленным голосом умолял продать акции, выступая парламентёром разъярённого совета. Лина отмахивалась от него, и от причитаний госпожи Метаксас:
– Не представляю, Натали, где журналисты откапали твоё имя и емейл. Не открывай почту. Пока.
Лина отклоняла мамины слова поддержки и утешения. Вечерний выпуск новостей демонстрировал заблокированный репортерами английский особняк. Ни войти, ни выйти...
Замахнувшись, Лина отправила телевизионный пульт в чёрные воды океана.
Лина перестала отвечать на звонки мэра Дорсета, настоятельно рекомендующего: «Всё продать. Всё продать и уехать из графства – маленького и порядочной уголка Англии".
Она послала подальше вызванивающих газетчиков, директора общественного музея, вынужденного отказаться от картин из наследия Олсен, и попросила больше не беспокоиться нью-йоркского гинеколога, интересующегося результатами визита к психотерапевту. О ребёнке Лина больше не думала. Она сбрасывала всех, включая непрерывные требования – отвалить от Криса Берри.
– Сандра, предложи им всё. Всё, что есть. Любые условия. Не допусти развода. Это всё, что имеет смысл…
В Нью-Йорке и Лос-Анджелесе вандалы обрисовали здания, где размещались картинные галереи Олсен. Звонки кураторов и управляющих захлёбывались. Выставки переносились, съезжали досрочно и отменялись по всей стране. Контракты рвались один за другим. Имя Олсен стало нарицательным – синонимом разложения. От связи с ним открестились все.
Лине надоели галереи, осточертели руководители, раздражали менеджеры, финансисты и бухгалтеры с цифрами. У неё ломило тело, вместе со сном пропал аппетит. Она велела Сандре избавиться от всего, включая школу в Дорчестере. Лина нетерпеливо отмахнулась от матери, которая попыталась помешать ей, взывая к памяти Яна.
– Мы больше не будем о нём говорить. Никогда, – отрезала Лина, обрывая разговор.
Она предоставила адвокату и юристам заниматься всеми вопросами. Она оформила на Старкова доверенность с правом распоряжаться всеми акциями, голосом, компанией – и отправила к чёрту. Больше её не беспокоили. Лина прогнала всех.
Нечеловеческим усилием воли она боролась с желанием выпить, до конца не понимая, зачем так истязается. Валяясь ночами без сна, она теряла очертания существования, мучилась видениями и галлюцинациями, понимая – таблетки не помогают.
Давно оставив в покое безмолвствующий номер миссис Берри, Лина неожиданно дозвонилась её дочери.
– Ли, всё это очень неприятно, – заметила Леопольдина. – Ты, пожалуй, пока не звони мне. От всей этой огласки, Рик, очень пострадал, как и все в правлении. Но, ты, наверное, в курсе. Пока.
Больше Лина не звонила никому.
Иногда из гостиной долетали голоса. Она слышала обрывки слов. Приходили-уходили люди. Непрерывная головная боль мешала сосредоточиться. Сквозь её тиски Лина ощущала редкие появления Берри. И удивлялась – зачем он возвращается в этот дом? Она подозревала, что его приводят Стренжерсы. Из жалости. Лина больше не искала его. Происходящее не вызывало боли. Она шагнула по другую сторону камеры.
Глава 37
В конце мая в воскресном номере «Лос-Анджелес Таймс» появилось интервью Мэтта Салливана. Он разговаривал с журналистами в президентском кабинете – за столом Дианы Родригес, в её кресле. Мужчина хорошо смотрелся на фотографии: дорогой костюм, приятное лицо, ухоженные руки с маникюром на серебристой крышке ноутбука. Салливан размышлял о высокой моде, и о нечистоплотных личностях, которые грязными интригами взбираются на вершину Олимпа, а после, падают туда, откуда начинали: «где подобным индивидуумам и место». Мэтт с удовольствием говорил о новом этапе в работе, ближайших планах компании и личной жизни. Но больше всего о Лине Олсен, резюмировав в конце: «Как ни прискорбно сознавать – её карьера началась в постели, там же она и закончилась. К сожалению».
Лина апатично отложила статью, только неприятно удивилась дрожащим пальцам. Слова Салливана не трогали, он мог нести любой вздор, она не собиралась его останавливать или оспаривать. Все это стало безразличным. Лина отказалась подать в суд на него и издательство, принудив Монтгомери и Старкова, оставить эту тему.
Отыскав номер телефона психотерапевта, Лина велела выписать успокоительные и снотворное, которые подействуют наверняка. Она хотела ни о чем не думать, хотела спать. Лина отправила чек почтой. На следующее утро молодой рассыльный принёс коричневую коробку. Парень улыбался, с любопытством глазел по сторонам. Его интересовал бассейн и припаркованные у дома внедорожники, на Лину он едва взглянул – видимо не интересовался бульварными новостями. Она забрала у него лекарства, вручив сто долларов чаевых.
Поздно вечером Лина услышала в холле одинокие шаги. Она знала – Берри внизу, различила бы его дыхание и в переполненном метро. Сердце не подпрыгнуло, ровно и глухо било в ребра, как метроном. Потянувшись к тумбочке, она высыпала на ладонь таблетки. Со стороны залива к тёмному окну прижималась пустота. Лина глядела в нее, ожидая, пока она подползёт к ногам и накроет с головой.
Берри красивый и бледный кланялся залу. Люди аплодировали. Лина смеялась и хлопала со всеми, посылала воздушные поцелуи. Он спускался по ступенькам сцены, смешно кривлялся, пародирую старика, хохотал. Все хохотали, зал держался за животы. На улице Берри улыбался и фотографировался, ставил на дисках подписи. Широко раскинутые руки обнимали журналистов, фанатов, и всепоглощающую ночь. Его автомобиль медленно теснил толпу, Берри махал ей рукой, и Лина махала со всеми. Колеса внедорожника весело крутились, оторвались от шоссе и взлетели. Автомобиль парил в чёрном небе, его окружили мириады созвездий. Лина смотрела вверх. Она смеялась и танцевала, протягивала соединённые ладони, пытаясь поймать сорвавшуюся звезду.
Лина знала, что видит сон, хотела проснуться, и не могла. Мозг не подчинялся, зависнув в липком мороке. Холодной пот струился по спине. Она задыхалась. Неимоверным усилием воли закричала: "Нет"! И распахнула глаза в темной комнате. Дрожащей рукой убрала с лица спутанные волосы, прислушалась. В глубине дома едва слышно хрипло плакала гитара. Новая песня, – отметила Лина рассеянно, и провалилась в очередной кошмар.
Лекарства действовали.
Первого июня Диану Родригес обнаружила уборщица. В перевёрнутом кабинете, она первой нашла тело с прострелянной головой. Маленькое и поломанное оно некрасиво распростёрлось под черно-белой фотографией основательницы компании. После недолгого расследования полиция вынесла вердикт – самоубийство. Предсмертного послания не отыскали, но близкие к покойной источники утверждали, что последний месяц Диана пребывала в глубокой депрессии. Мэтт Салливан занял пост генерального директора в компании Родригес, и дал очередное интервью в чёрном костюме.
И это она, – думала Лина, обдирая ногтем заусеницу, – Диану, тоже убила она. Расплатилась всеми за своё безумство. Ян предупреждал – так и будет. Он знал, а Лина не вняла. Из последних сил она держалась за ускользающую реальность, по одному разжимая пальцы.
Душные летние дни наползали друг на друга как неспешные волны залива. Потоки света бесконечно разбивались о воду, сотни осколков резали глаза, вызывая мигрень и слабость. Лина задёрнула наглухо шторы. Она лежала на полу, свернувшись калачиком, куталась в старый кардиган и мёрзла. Лина думала о снах. Почему всё ещё кричит? Ведь она давно привыкла к кошмарам...
Поджав под себя колено, Лина привалилась к кровати, сменила положение затёкшего тела. Голова легла на простыни. Краем глаза отметила движение двери – в её комнате так и не починили замок. Запахло ментоловыми конфетами и кофе. Вошёл Стюарт. Лина не слышала, чтобы он стучал, но это не важно – Стюарта она, тоже не слыша. Обросший светлой щетиной рот двигался. Слова расползались к стенам, повисали в полумраке. Лина старательно собирала расплывчатые образы.
Закончили запись в студии... В какой студии? Кто? Аранжировка... Разъезжаются в отпуск... Ехать с ними?
Лина глядела в травянисто-зелёные глаза. Она могла повторить этот цвет на палитре, смешать зелёную, жёлтую и синие краски. Столько зелени она видела в Дорсете – умытые после дождя пастбища, изумрудные холмы под набухшим английским небом... Разомкнула ссохшиеся губы. Вопросы рассыпались. Она улыбнулась.
– Я устала.
Видимо задремала. И вскрикнула. Взрыв в голове растекся под веками белой болью. Лина подняла лицо. Глаза мигали и слезились, слепли от разом вспыхнувших светильников и люстр. Кому понадобился день? Зачем? Ночью так хорошо растворяться в неясных очертаниях, становится прозрачной, невесомой, и медленно таять с каждой секундой...
Стюарт исчез. Вместо него в дверной косяк упирался плечом Берри.
– Прячешься.
Голос отдавал звоном в затылке, словно туда въехал приклад. Лина попыталась подняться или отвернуться, но все что сумела, это уставиться в босые ступни, широко расставленные в дверном проёме.
– Собирайся!
– Зачем? – выдавила она.
– Летим во Вьетнам.
– Зачем?
– Загорать. Или ты передумала?
– Наверное...
– Тогда просто закончим съемки, в которые ты щедро вбухнула бабло. Или и это забыла?
– Нет, но это не важно. Я не еду.
Перестав заслонять дверной проем, Берри вошел в комнату, привалился к туалетному столику.
– Почему?
– Ты знаешь.
– Хочу послушать, – требовательно бросил он.
– Разве ты не следишь за новостями?
– Нет.
– Тогда, наверное, следят твои юристы и адвокаты. Я прокажённая. Не хочу никого компрометировать. – Лина облизнула губы, давно не говорила так долго.
– И что дальше?
– Не понимаешь?
– Нет.
– Не хочу марать тебя.
Кристофер беззвучно рассмеялся. Лина поняла это по тому, как затряслись худые плечи. Ладони звучно хлопнули по спинке кресла:
– Улетная байка. Карлин обрыдался в умилении. Собирайся!
– Не могу. Я… никуда не выхожу.
– Теперь выходишь.
– Нет, я... не лечу, Кит.
Имя прозвенело как выстрел. Лина прислушалась к ясному звуку короткого имени, едва ли не впервые произнеся его вслух, и подумала, как оно соответствует ему. Кит – а вовсе не Крис или Кристофер – безупречно и необратимо, словно разом отсеклось лишнее, весь блеск и мишура, все, что окутывало его саваном недоступности. А может, это разлетелась осколками мечта? Берри молчал, и казалось, прислушивался к тому же.
– Это всё?
– Да. Я... устала.
– Хорошо, выспишься в самолёте.
– Для чего? Ты ведь разводишься со мной, зачем тебе это?
Лина вскинула голову, нехотя посмотрела в замкнутое лицо. Играя желваками, Берри не двигался. Ждал её взгляд, подняв брови и опустив руки.
– Закрываю счёт.
