Текст книги "Я так хочу (СИ)"
Автор книги: Оксана Фокс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)
Часть 3 Глава 3
– Задолго до рождения Кристофера Мария и я дружили. Мы приехали в Голливуд из Нью-Джерси с ветром в кармане и огромными амбициями, познакомились на пробах в мьюзикл. Родители Марии были иммигрантами: мать – русская, отец – итальянец. Она правила у логопеда произношение, а я у дантиста прикус. Словом у нас было много общего, и мы сняли квартиру.
Эшли обхватила фаянсовую кружку с кофе, щеки обжег горячий пар.
– Это было сумасшедшее время. Разгар сексуальной революции. В воздухе витала вседозволенность. Нас закружил водоворот: вечеринки, парни, выпивка и свободная любовь. Мария получила роль в картине Кубрика, собиралась осенью в колледж. Но не сложилось. Она забеременела.
Покачав головой, Эшли грустно приподняла уголки рта:
– Две девчонки из провинции вырвались на волю. Мы имели смутные понятия о контрацепции и не знали, кто отец ребенка. Мария дважды пыталась прервать беременность. На третий раз обратилась к доктору. Ей было шестнадцать, срок большой, денег нет. Мы не смогли убедить доктора помочь.
Рука помимо воли потянулась за пачкой сигарет, слова давались трудно. Невозможность изменить сюжет и состав актеров в который раз стиснуло ребра.
– Мария до последнего скрывала положение, потом призналась родителям. Её мать, была амбициозной женщиной, она вложила в красавицу дочь все семейные сбережения, значительную часть которых занимало социальное пособие. Миссис Романо оплатила образование, репетиторов по актерскому мастерству и вокалу, и исправно присылала деньги на квартиру. Мария была пропуском семьи в лучшую жизнь. И подвела. У отца был порок сердца. Возможно так совпало, но обширный инфаркт пришелся на второй день после приезда беременной дочери домой. Не буду пересказывать драму семейства Романо, таких историй сплошь и рядом миллион, скажу только, через месяц, после того как у Марии родился сын, она вышла замуж за капитана ВВС.
Эшли замолчала. Не любила вспоминать мертвых, а тем более чернить. Но эмоции сложно вычленить из памяти, даже спустя десятки лет. Как ни старалась объективно и отстранено перебирать памятный архив, стать добрым семейный альбом не удавалось.
– Стеснительный, полноватый Джеймс, с гнусавым голосом и ранней плешью, жил в доме напротив. Он любил Марию со школы и принял с ребенком, дал фамилию и взял на содержание мать. Хорошего тихого парня основательно покалечила война. Он страдал расстройством психики и умел расслабляться только водкой. Джеймс частенько таскал жену за волосы по двору и окунал лицом в наполненную ванну. Краткие приезды мужа домой, Мария отсиживалась с ребенком у соседей. Потом родилась Лео, и с двумя детьми прятаться стало труднее. Мать делала вид, что не замечает синяков на теле дочери. Семья нуждалась в солдатском жаловании. За весь брак Мария была счастлива единожды – получив извещение о смерти.
– Но разве не Джеймсу Берри посвятил Кристофер фильм? – подала голос Лина.
– Ему. Романтический образ вояки Кит долго принимал за отца. Парню нужен был кто-то, на кого можно опереться, кем можно мерить себя и людей, кого можно идеализировать. И этим кем-то, был отчим. Кит всегда смотрел на вещи под особым углом. Он знал, что мать ненавидела, и до смерти боялась мужа. Ему было девять, когда Мария рассказала историю его рождения, и о роли, отведенной Джеймсу. Но Кит остался ему верен. Уж если пускал кого-то внутрь, то навсегда. Он мог игнорировать не только материнские побои, он и каннибализм бы ему простил.
– Что стало с Марией после смерти мужа?
– Жила с детьми и матерью на государственное пособие. Трудно жила. Очень трудно. Пробовала поднять киношные связи, но красота увяла и Кубрик больше не звал. Никто не звал. Мария существовала за счет пары любовников, переодически получала проходные роли во второсортных сериалах. Скорее всего она бы застряла в Джерси и толстела на кухне лысого коммивояжера, если бы однажды в магазине Кристофера не заприметил рекламный агент. И Мария впервые увидела своего ребенка. А разглядев, наступила на те же грабли, что в свое время погубили ее. Поставила будущее на сына.
Эшли на секунду замолчала, побелевшие пальцы стиснули грани бокала:
– Но в отличие от нее, Крис не подвел, и воплотил в жизнь ее мечты. В три года он уже кормил семью. Камера его любила. Мальчик органично вписался как в рекламу для домохозяек, так и во взрослые многомиллионные фильмы. Его востребованность и гонорары росли. В память врезался давний случай, – Эшли повела ладонью у лица, словно отодвигая завесу прошлого:
– Крису было около пяти. Праздновали день рождения Лео. Дети играли на заднем дворе, их развлекали клоуны. Кит баловался на качелях. Старые и ржавые они давно нуждались в ремонте. Взрослые на веранде пили кофе, когда раздался скрежет металла и крик. Кит прибежал зареванный, лицо залито кровью. Он сломал нос, громко плакал и тянул к матери руки. А она открыла рот и застыла, словно истукан. Мальчик так бы и надрывался ревом, если бы женщины, наконец, не увели его в дом и не вызвали врача. А Мария все стояла на ступеньках с бокалом пунша и таращилась на испачканное кровью платье. Наверное тогда она впервые поняла, как зависима от сына, и как много поставила на него. Качели демонтировали следующим утром. Носик мальчику вправили и он быстро зажил, но осталась горбинка, практически не бросающаяся в глаза...
Лина опустила взгляд в свою нетронутую чашку с кофе, когда Эшли запнулась. Казалось, дело минувших дней, и много чего с тех пор случилось и похуже, но сейчас воспоминание ранило больнее, чем когда она была молчаливой свидетельницей. Голос завибрировал:
– Трижды ему ломали и вправляли нос. Три операции ринопластики, пока профиль не стал идеален. Кит долго восстанавливался, то и дело подхватывал насморк. Бесконечный процесс. Два года они жили в отделении отоларингологии, Мария запаниковала. Кит болел и болел, счета росли, а сбережения таяли. Она решила забрать Кристофера из школы, чтобы оградить от носителей вирусов и возможных травм. Даже Лео к нему не подпускали, боясь, чтобы не принесла от подруг какие-нибудь бактерии. Мария считала, что защищает сына от угроз, которые несли в себе чужие дети и животные. Крис перешел на домашнее обучение. Но образование не сложилось. Найти подходящих учителей оказалось мукой. Они сменялись непрерывной чередой. Кит не успевал запоминать лица. Он вернулся к работе и учился в перерывах, если это можно назвать учением.
Помассировав гудящий затылок, Эшли посмотрела на неподвижную фигуру в кресле. Лина все так же смотрела в чашку и, казалось, витала мыслями далеко. Эшли вздохнула:
– Ты можешь вообразить подростка, который в девяностых не играет в видеоигры и бейсбол, читает по буквам названия фильмов на хлопушках, да корешки билетов, и уверен, что Палм-Спрингс, Сакраменто и Сан-Франциско – страны? Наверное ему долго бы передавали текст на звуковых носителях, не вмешайся бабка. Она потребовала вернуть внука в школу и закончить образование. Строгая с дочерью, она обожала внука. Возможно, видела в нем шанс замолить свой грех. Но Кит ее недолюбливал. Насколько мне известно, даже на похороны не явился. Мария непрерывно ссорилась с матерью, и естественно все требование отмела. Тогда бабка сама взяла на себя роль учителя, откапала репетиторов и, как бы последний не брыкался, подготовила внука к колледжу.
Эшли фыркнула, потерла ладонями лицо, но вспомнила о накрашенных ресницах и отдернула руки. Она щедро отпила из стакана и откашлялась:
– К тому времени Кит давно снимался в больших фильмах со взрослыми бюджетами, гонорарами и нагрузками, требовавших от ребенка колоссальной эмоциональной стойкости, выносливости и работоспособности. Он выжил там, где сходили с дистанции матерые актеры: ни тяжелого переходного возраста, ни срывов, ни депрессий, ни звездной болезни. Кит аккурат прошел по краю. Но он рос и менялся. Тело тянулось, раздавалось в плечах, в голосе прорезался бас. Это было время, когда все затаились. Продюсеры не продлевали контракты, отказывали в долгосрочных проектах. Ни о каком таланте не велось и речи, Кит был для них лишь красивой вязью, способной заманить на премьеры чувствительные натуры. И все выжидали. Мария извелась, она сходила с ума. Так и эдак взрослые крутили и рассматривали Кристофера, пытаясь определить, стало ли лицо дурнее, чем вчера. Но шли дни, а подросток не терял привлекательность. Она лишь стала другой, более дерзкой и мужской. Режиссеры нашли ей новое применении и работа закипела с удвоенной силой.
Подперев ладонью голову, Эшли погрузилась в себя, заметила, что молчит, когда щека сползла с кулака. Лина все так же сидела в кресле, но широко открытые глаза оторвались от созерцания коричневой жидкости в чашке, и замерли на ее лице. Эшли повела затекшим плечом и прикурила очередную сигарету. Пора, черт возьми, разобраться с призраками.
– Попав в мир киноиндустрии ребенком, покладистый и доверчивый мальчик постепенно превратился в замкнутого и вспыльчивого молодого человека с ограниченным кругом общения и склонностью к агрессии. Мария была его единственным агентом и другом. Он всячески пытался заслужить ее одобрение. Даже бросил курить и спрыгнул с кокаина по первому приказу. Но мать редко находилась рядом. Она была молодая и устраивала личную жизнь. Мария погрязла в мимолетных романах и приёмах, а когда Кристофер приезжал домой, она украшала сыном вечера. Любила заниматься его гардеробом и прической. Он представал на публике, как премьера баснословно дорогого и желанного болида. Собирая комплименты в его адрес, она пополняла свою значимость. Кит был её копией, в отличие от Лео, которая удалась в отца, и глядясь в его темно-синюю радужку, она видела отражение юной Марии, которая только собиралась покорять Голливуд.
На улице пронзительно крикнула птица, словно возмутилась, что люди разворошили прошлое. Сжимая бокал, Эшли дождалась, когда вдалеке смолкнут печальные ноты, и упрямо продолжила:
– Но в ее копилке давно зияла трещина. Сколько не клади, всегда пуста. Окружение Марии, сплошь богатое и влиятельное, тугими кольцами сжималось вокруг Кристофера. Женщины и мужчины с бледными рыбьими лицами, чувствовали горячую кровь. Но Мария была предельно аккуратна и разборчива. С ее молчаливого согласия только проверенные особы брали Кита на морские прогулки или увозили играть в гольф в далекие загородные клубы. Но чаще просто поднимались в его спальню. Кит был угловат и неопытен, но податлив и услужлив, быстро обучался и умел приспосабливаться. Не скрою, я сама пребывала в числе алчущих. Он вызывал не проходящую жажду, адский голод, на него было мало смотреть. Мы как мотыльки неслись на блеск его глаз. Подобные мужчины рождаются единожды в поколение. Это – стихия. Они – прямой посыл в подсознание, этому невозможно противиться. Ему исполнилось пятнадцать, когда мы стали любовниками. Двадцать лет я жила томительным ожиданием. В той пищевой цепочке, сложившейся вокруг Криса, моя персона занимала последнее место, и между свиданиями десятки раз, я готова была подохнуть. Господи! Эти отношения дорого обошлись моему карману и психотерапевту. Но инстинкт самосохранения помог. Я выбралась на волю побитая, но живая. И усвоила урок: любить Кристофера можно только на расстоянии, отстраненно, как произведение искусства. Эту мысль я пыталась донести тебе после смерти Яна.
Устало понурив голову, Эшли ждала, когда от жены Криса полетят справедливые упрёки. И не дождалась. Лина безучастно глядела сквозь неё, возможно она вообще не слушала, а витала где-то далеко. И Эшли заставила себя продолжить:
– Несмотря ни на что, Крис любил мать. Казалось, чем сильнее она давит, тем крепче привязывает. Он одевался по ее вкусу, говорил то, что Мария хотела слышать, и любил тех, кто ей нравился. Кит быстро сообразил, что красивым и ухоженным он нравиться ей больше, и долго мерил себя привлекательностью, потом разглядел иное мерило и стал фанатично накапливать капитал. Порой случались срывы. В отрезки протеста Кит экспериментировал: красил волосы, брился наголо, украшал лицо пирсингом, дебоширил, не следил за собой. У Марии чуть глаза не вылезли из орбит, когда с режиссерского факультета он перевелся на музыкальный. Подростковое бренчание на гитаре, ей казалось блажью. Мария считала этот инструмент годным только для хиппи. Она настояла. Кит уступил. Он зачесал волосы на аккуратный пробор и пересел за фортепиано, а через неделю бросил колледж, уничтожил сценарии будущих ролей и подписал с лейблом контракт.
Эшли зло улыбнулась:
– О, это было ужасное время для Марии. Крис проявил независимость. Птенчик подрос и вывалился из гнезда. Больше она его не контролировала. Имя Кристофера давно числилось брендом, и чем бы парень ни занялся, доллары полноводной рекой текли в его ладони. Молодая рок-группа была обречена на успех. Но легкий старт вновь ударил. Кит неудачно выбрал рекординговую компанию – менеджеры продвигали группу за счет внешности вокалиста. Музыкантов преследовали разговоры о бездарности, любой успех приписывался исключительно фотогеничности лидера. Группа боролась со стереотипами, бесконечно экспериментировала со звучанием, собирала полные стадионы, но критики дотошно гундосили: парням нет надобности играть, а Берри может не утруждать связки, мол пусть тихонько сидит в углу, пока фанаты сами споют и спляшут. Нечто подобное Кит уже проходил в кино. Предвзятость снова настигла. Он сумасшедше воевал с субъективностью, дарил всего себя, писал музыку и стихи, овладевал виртуозными техниками, оттачивал голос, ставил опаснейшие постановки. Он вознес "Strangers" на вершину музыкального Олимпа, но это не избавило его от спекуляции вокруг смазливости.
Эшли тронула виски, где пульсировала кровь, подозревая, что давление зашкаливает и, глядя в пол, добавила:
– Теперь я знаю, Кит всегда был в разладе с собой. Наружность ребенка успешно конвертировалась в доллары. И взрослые не справились. Мы все в той или иной степени ломали его. А когда он вырос, занялся этим сам. С каждым годом Кристофер становился для себя все опаснее. Его душил тесной бункер, куда мы его загнали. Он сам себе приговор и исполнение. Каждый день.
Эшли обхватила себя руками, не замечая, как небо за окном подернулось голубоватой дымкой. Волны мерно накатывали на берег, мягкий шелест наполнял комнату. Под опущенными ресницами собирались слезы и падали на мятую блузку. Эшли чувствовала себя переполненным сосудом, стенки которого разбухли от раскаяния. Старый, уродливый сосуд в трещинах.
– Ты говоришь, муж лежит в госпитале Ниццы потому, что хочет смерти? Нет, Лина. Кит там потому, что отделался от нас. Он вернул себе жизнь.
Время играет в странные игры. Порой минуты оборачиваются в часы, а годы сгорают в мгновение.
Старость пришла за одну ночь. Она поняла это, когда не смогла шевельнуть деревянной шеей. Эшли всего на секунду прилегла на подушку поплакать, и совсем не собиралась спать. Сон без снотворного давно обитал среди мифов. Но дряхлый организм похоже рухнул в забвение.
Запах жареных яиц защекотал ноздри. И простонав, Эшли открыла глаза.
– Уже проснулась? Подожди пять минут, накрою стол на веранде.
Лина вытерла передником пальцы и повернулась к плите. Эшли посмотрела в тонкую спину и, нехотя поплелась на улицу.
Под деревянной перголой, увитой бледно-голубой плетистой гортензией, свет яркими пятнами падал в тарелки и стаканы, аккуратно расставленные по лавандовой скатерти. Глаза слепило. Эшли поморщилась. Есть не хотелось. Она не завтракала раньше трех, но послушно взяла протянутую Линой чашку:
– Спасибо, кофе пахнет чудесно.
Она бросила салфетку на колени и воткнула вилку в омлет. Взгляд из-под ресниц рассматривал соседку. Лина пила свежевыжатый апельсиновый сок, глядя поверх стакана на море. Прошлая ночь оставила залом между бровями и темные круги под глазами. Рассеянным движением девушка заложила прядь волос за ухо и улыбнулась.
С громким стуком Эшли отложила приборы, в упор посмотрев на хозяйку:
– Когда ты готова выехать?
Лина выдержала взгляд и покачала головой:
– Я не еду, Эшли.
– Что... – она отбросила плечи на жесткую спинку кресла.
Два дня назад самым трудным делом было, найти жену Криса. Потом Эшли думала, стоит только первой добраться до Лины, как она сама броситься защищать мужа. Отказ лишил голоса.
– Я тронута твоей откровенностью, Эшли, – Лина сложила руки на краю скатерти. – Мне искренне жаль участников истории. Не зная подробностей, я их чувствовала. Теперь я понимаю, отчего на Кристофера было трудно смотреть, откуда в чертах эта двойственность. Художнику невыносимо работать с таким лицом. Он был...
– Что значит, «был»? – к Эшли вернулся голос.
– Для меня Кристофер остался во Вьетнаме. И тебе пора отпустить его. Всем пора.
Лина отвернулась, ветер играл выгоревшими волосами, забрасывал в глаза, она не шевелила рукой, даже не старалась придержать разлохмаченную шевелюру. Строгое и серьезное изваяние вполоборота к морю.
Эшли пыталась протолкнуть ком в горле, испытывая одновременно жалость и негодование. Заставить девчонку никто не сможет, это Эшли давно выяснила. Разве только один человек. Но Кит, неподвижно лежит в Ницце. Она провалила эти пробы...
– Возможно. Но Кит не помашет нам ручкой. Она, блин, не двигается, уж извини! Готова сделать за него adieu?
– Все мы платим.
– Это верно, – кивнула Эшли и перегнулась через стол, потянувшись гневными глазами к девичьему лицу: – Тогда я прошу, как однажды попросила ты. Достаточно справедливо? – она посмотрела на неподвижно склоненный профиль, замерла, и сжала кулаки:
– Вызови катер, мне нужно ехать! – сдавленно прохрипела, вынула из кармана и швырнула на стол полоску ржавого металла: – Держи свое барахло, срезали в реанимации. Из-за этой херни, Кит лишился пальца.
Часть 3 Глава 4
Влажные простыни с тошнотворным запахом фенола. Плотной саркофаг обжигает кожу, не дает шевелится и дышать. С потолка и со стен шрамами смотрят трещины, страшно закрывать глаза. Боль крутит желудок узлом и тянет каждую мышцу. Не опускать ресницы и дышать трудно. Новый глоток воздуха раздирает грудь. Но организм цепляется за жизнь. Бессильные слёзы не просыхая, текут по лицу.
Сколько тянется этот ад, Лина не знала. Руки отыскали сведенные судорогой ноги, подтянули к лицу, подбородок бился в колени.
В зеленом тумане иногда появлялись очертания фигур, врачи ставили капельницы, кололи уколы, измеряли давление и температуру. Лину рвало, она пыталась подняться. Острые спазмы выворачивало наружу. Медперсонал менял белье, и на время охватывала прохлада и забытье. А потом снова туман и расплывчатые лица. Но одно повторялось чаще. Лина его запомнила.
Когда санитарка меняла судно, она прохрипела:
– Пожалуйста... телефон...
Морщинистый потолок бледный и дряблый по утрам налился тяжелой чернотой, когда девушка с треугольным подбородком и следами оспинок вложила в ладонь мобильный. Пальцы не гнулись, глаза разъедал солёный пот. Медсестра помогла справиться с тугими скользкими кнопками.
Собрав силы, Лина выдохнула в телефон:
– Помоги мне... Больше не к кому обратиться…
Её призыв услышали. Эшли отыскала богом забытое больничное учреждение на краю Дак Нонга. Она оставила за дверью обиды и разногласия, по-матерински крепко обняла и забрала Лину с собой.
Шесть месяцев анонимный центр на выезде их Лондона был тюрьмой, прежде чем стал домом.
Лина мерзла и днем и ночью, напрасно растирала ледяными пальцами гусиную кожу. Ничего не согревало, ни чай, ни плед, ни электрическое одеяло и горячая грелка в ногах. Внутри все органы покрылись коркой льда и вяло справлялись со своими функциями. Когда озноб сменила горячка и температура скаканула в конец ртутного градусника, Лина заживо горела, зудели десна, ныли челюсти. Она зажимала зубами угол подушки и выла. Панический, неконтролируемый страх умереть теперь, когда отчаянно пыталась шагнуть в жизнь, сменялся кишечными спазмами. Желудок отторгал еду. Но Лина заставляла себя слушать персонал и есть.
Медленно и неохотно организм покидал яд. В черные краски, как в тело по капле впрыскивалось лекарство из капельницы, так же по капле сочился свет, возвращались цвета и запахи.
Лину учили заново дышать и думать. Как ребенок, который едва научился ходить, делала маленькие шажки и постепенно удалялась от края. Когда наступила очередь довериться психиатру, она не противилась.
Пожилая женщина с вытянутым усталым лицом аккуратно и незаметно навела в душе порядок. Расставила по полочкам мысли и помогла вернуть себя с задворок чужой жизни. Лина сумела обособила личность мужа от своей, и думать о нем отстраненно. Долгие терапевтические беседы привели к пониманию, что вовсе не она была целью агрессии. Расправляясь с ней – Кит метил в себя.
Тугая удавка из болезненно оголенных чувств ослабла. В ту ночь, Лина выплакала по Кристоферу последние слезы, простила и отпустила.
Она выздоравливала.
Постепенно крепло здоровье, сон налаживался. Лина радовалась солнцу за окном и пасмурному небу. Она нашла силы принять первых посетителей. Встреча с мамой окончательно убедила Лину, что она готова выйти из стен клиники в большой мир. А идея целительного отпуска на Крите принадлежала Натали. И обретя друзей после долгой разлуки, Лина неожиданно решила задержаться на острове. В кругу любимых людей, она нашла свое место.
Металлический голос из динамиков вырвал из сна.
Лина потерла глаза, отгоняя с остатками дремоты ожившие воспоминания. Стюардесса слегка коснулась плеча, привлекая внимание. Лина чуть замешкалась и пристегнула ремень.
Самолет снизился и пошел на посадку.
Пассажиры тонким ручейком растворились за стенами аэропорта. Торопливые фигуры поглотила густая прованская ночь, наполненная запахом трав и моря. Лина взяла такси и прочитала водителю адрес.
Ницца не спала.
В курортном городе царило оживление. Муниципальный транспорт мигал желтыми огоньками. Машины медленно катили по улицам, поливали тротуары и цветники. С веселым гомоном туристы высыпали из дверей ресторанов, чтобы через два шага нырнуть в сверкающий холл казино.
Лина разжала ладонь и взглянула на вогнутый отрезок металла, в котором уже не узнать шуточное кольцо из сувенирного магазина. Хрупкая связь с угасшим днем. Зачем Кристофер удержал его? Помешал в последний миг развеяться ветром?
Лина вернула прошлое в сумку. Нет, не жалость позвала сюда. Острая потребность быть справедливой, вытолкнула из привычного уклада и не позволила остаться в стороне. В черную минуту Лина смогла дотянуться до Эшли и попросить. Теперь Кит занял ее место. Только просить не может, и не станет. Но Эшли права. Лина чувствовала себя обязанной. Она прилетела вернуть долг.
Во дворе трехэтажного госпиталя, подсвеченном широкой аллеей фонарей и редкими окнами соседних домов, Лина беспокойно огляделась. У главного входа урчал двигатель кареты скорой помощи, одинокий мужчина курил возле урны, кашлянул, повел безразличным взглядом.
Толпы неистовствующих фанатов, репортёры, охрана, фотографы... Где все?
Лина порылась в кошельке и сверила адрес. Ошиблась или... опоздала?
– Êtes-vous un membre de la famille? – поинтересовалась зевающая дама за дежурной стойкой.
Лина не поняла вопрос, но кивнула, заполнила бланк посещений и вернула ручку. Женщина окликнула за спиной санитарку, выдала комплект одноразовых тапочек и синюю накидку.
В белом кафельном полу отделения интенсивной терапии отражались ровные ряды люминесцентных ламп. Лина остановилась перед стеклянным боксом, завешенным жалюзи.
Почему за ней по пятам ходит болезнь? Сколько безликие стены будут править жизнью?
Сквозь ровные полоски жалюзи, Лина посмотрела в палату. Взгляд остановился на мониторах сбоку от кровати. Приборы издавали легкий мерный писк. Она прислонила горячий лоб к стеклу, собирая смелость.
– К этим звукам невозможно привыкнуть.
Пряча руки в карманах больничной рубахи, рядом остановился Стюарт. Заросшее рыжей щетиной лицо осунулось и похудело. Зеленые глаза нездорово блестели.
– Ты подстриглась... Давно приехала?
– Только что.
Тим кивнул и протянул руку. Придерживая на груди синий балахон, Лина обняла друга.
– Почему он совсем один? Где охрана?
– Экономия. И кроме того, не от кого охранять, – он пожал плечами. – Последние зеваки ушли вчера. Умирающий – скучный парень, у него в запасе одна новость. Последняя.
– Как вы?
– Френк свалил к "Kasabian", а Джозеф, пока в Ницце. Потом вернется в Испанию, у него в горах Альпухарры ранчо, бывшая жена. И, как оказалось, сын.
– А ты? – Лина погладила худое плечо и тревожно взглянула на искусанные губы.
– Что мне станется, я-то снаружи – Стюарт кивнул на бокс. – Хорошо, что успела. Завтра его отправляют домой. Знаешь зачем?
– В Калифорнии разрешена эвтаназия.
– Кто мог знать, что Мария решиться? Мать его первая опасность.
– Вторая.
– Тоже не веришь в несчастный случай.
– Где она?
– Рядом. Как и я.
– Тебе нужно поспать.
– Теперь, да.
– Дождись меня, ладно? Я лишь... поздороваюсь.
– Само собой, – Тим откашлялся и деликатно отвернулся. – Буду около медсестры.
Мурашки бегали по предплечьям и стыли пальцы, когда Лина приоткрывала дверь. Она вошла в холодную палату и замерла. Взгляд прыгнул в изножье кровати.
Первое, что бросилось в глаза – несуразный силуэт – длинный Гулливер без одной части. Плети рук вытянуты под простыню вдоль узкой груди, она слегка поднималась в такт жужжанию аппарата, вентилирующего лёгкие.
Лина долго следила за эфемерным проявлением жизни, считая выдохи, и не решаясь. Боялась вернуть старые фобии, взглянув в любимое лицо? Или не выдержать жалости?
Она подошла к кровати и остановилась сбоку.
Острый нос и скулы резко выступали на фоне впалых глазниц и щёк. Идеальные геометрические углы под тонкой серой оболочкой. Во рту и в ноздрях прозрачные трубки. Зачесанные на одну сторону черные с сединой волосы волной прикрывали лоб, вторая половина черепа гладко выбрита, как и подбородок. Халатный брадобрей оставил на коже мелкие царапины.
Лина прикрыла рот ладонью.
Чисто выбритый и причесанный Кит, казался зализанным гимназистом. Желание задушить Марию, смело другие чувства. Она наклонилась и, быстрым, яростным движением взъерошила жесткие волосы.
– Думал, так отделаться от них? Глупый!
Покинув отделение, Лина сделала по коридору два шага, прежде чем столкнулась с красными, безумными глазами миссис Берри.
– Неужели! – воскликнула Мария, отталкивая Тима. – Явилась, дрянь! Не стыдно? Все сбились с ног разыскивая её! Отведи её в машину! – обернулась она к широкоплечему спутнику в деловом костюме.
– Я никуда не еду, – вздохнула Лина, испытывая сюрреалистичность момента. – Кто-то еще будет кофе? – она вдавила кнопку автомата.
Стюарт загородил собой незнакомца и сложил руки на груди:
– Ты слышал приятель.
Средних лет мужчина неуверенно покосился на миссис Берри.
– Нужно немедленно поговорить, неужто не понятно? – Мария схватила плечо и развернула лицом.
– Говори, – Лина отхлебнула горячий кофе, рассматривая родственницу поверх бумажного стакана.
– Я не буду здесь говорить! Это больница, а не лавка!
– И правда. Тогда не говори. Я знаю, чего ты хочешь. Мой ответ – нет.
– Что?! – На щеках Марии выступили красные пятна. – Кем ты себя возомнила, выскочка несчастная?
– Женой, – Лина швырнула стакан в урну, и нашла силы улыбнуться.
– Фиктивной, забыла? А я, родная мать!
– Тогда молись за здоровье сына. Это лучшее, что ты можешь сделать для него.
– Как ты смеешь так говорить со мной! Молись, как-бы тебе не оказаться на его месте, и не сдохнуть первой!
– Я буду осторожна, – пообещала Лина.
– Оглядывайся! – сбросив больничную накидку в ноги, Мария кивнула спутнику и они зашагали к выходу.
– Она тебе угрожает, – нахмурился Тим. – Кто знает, какой дьявол поселился в ее черепушке... Где ты остановилась?
– Еще ни где. Но не волнуйся, она не причинит мне вред. Я знаю способ себя обезопасить. И надеюсь, – Лина посмотрела на двустворчатую дверь отделения, – его тоже.
Тим проследил за взглядом и кивнул:
– Она вернется.
– Не сомневаюсь.
– Что будем делать?
– Сперва поговорим с врачом.
