Текст книги "Вечера в древности"

Автор книги: Норман Мейлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 61 страниц)

Тропа, по которой мы двигались, была не так уж плоха – скорее, это была дорога, где могли бы разъехаться две колесницы. Удобная дорога, а в лесу, несмотря на полуденный зной, было прохладно, но никто из нас не был спокоен – Кадеш был слишком близко. К тому же мы могли лишь гадать, в каком месте нас атакует отряд колесниц. Хотя в большинстве мест лес подступал к дороге, нам приходилось пересекать и поля, на краю которых могла бы спрятаться целая армия. Пять тысяч воинов могли внезапно напасть здесь на отряд из пятисот человек, однако теперь мой добрый Царь, пребывавший в раздражении из-за задержки, более не желал ждать посланных вперед разведчиков. Похоже, Он поверил, что ворота Кадеша открыты.

День уже начался, а мы все шли, и миновали другой лес и множество возделанных полей, и даже видели одного-двух крестьян, бросившихся при виде нас наутек, но мы продолжали двигаться. Оронт все время оставался справа, река здесь была мелкой, а ее течение медленным. Мы перешли несколько бродов, достаточно широких для войска, если бы Муваталлу пожелал напасть здесь на нас с другого берега. Однако этого не произошло, мы прошли поворот дороги, и вот впереди, раскинувшийся к северу от нас, предстал Ка-деш, его стены и башни, и перед ними не было ожидающего нас войска хеттов. Впереди не было ничего, кроме реки, огибавшей стены Кадеша слева. Мы так долго шли к этому городу, провели так много дней на Ниле, и в пустыне, и в горах, что мне показалось, мой добрый Царь не остановится, но будет продолжать движение, пока не оставит город справа. Его стены вскоре уже должны были оказаться позади нас, и тут, как будто смущенный отсутствием воинов или даже лиц в бойницах башен Кадеша, в этой тишине холмов, где самым громким звуком был скрип колес наших колесниц, и звуком не громким, так как мы без особого труда двигались по ровному месту, Рамсес Второй наконец отдал приказ, и в этом редком лесу, окруженном множеством маленьких полей и одиноких деревьев, мы остановились у реки, где берег был слишком крутым для переправы. Три стороны нашего квадрата, обращенные к полям, были быстро огорожены нашими щитами, а нубийцы принялись за земляные работы, чтобы укрепить щиты прямо рядом с Палаткой Фараона. Здесь мы ждали в молчании, и тишину нарушали лишь звуки лопат. Вскоре подошло Войско Амона и поставило вокруг нашего квадрата еще один – более обширный, что позволило Царской Гвардии отойти от Оронта. Теперь река служила Войску Амона четвертой стороной. Из города по-прежнему не доносилось ни звука.

Вокруг нас гуляло эхо от работы пятитысячного Войска Амона, хотя и без особого прилежания копавшего рвы. Через час нам, возможно, снова предстояло двинуться вперед. Поэтому они спокойно продолжали свою работу, распрягали своих лошадей, кормили животных и наполняли свои рты, и среди всей этой привычной обстановки, когда распрягали лошадей в обозах, от сознания нашей многочисленности в воздухе царило ощущение безопасности. Лишь я чувствовал стесненность в груди. Хотя я и не желал сражаться бок о бок с Утитхенетом, я все же готовил колесницу, в которой мне, возможно, еще предстояло с ним ехать, затачивая бронзовые ободья колес необычно твердым камнем, который я носил в кожаном мешке, покуда они не стали острыми, как ножи. Моя работа не могла продержаться долго, но ох какое жестокое увечье могло нанести заточенное колесо телу упавшего человека. Все это время я продолжал ощущать тяжесть в своих легких. Когда мы прибыли на это место стоянки, я не заметил никаких признаков другой армии или какого бы то ни было мусора, а иглы красной сосны, покрывавшие землю в лесу, не были примяты. Однако они выглядели скорее приведенными в порядок, чем нетронутыми. У меня было чувство, что еще этим утром до нас здесь было войско, и я дивился тому, насколько хорошо сосновые иглы могут скрыть его следы. Кроме того, я мог обонять Бога сосен, и Он был почти таким же чужим, как и тот, что прибыл к нам из Пунта с деревьями, источающими мирру.

В Палатку Фараона входили все новые люди с частями снаряжения. То были незнакомые нам спицы от повозок или разорванная кожаная подпруга, пропитанная странно пахнущим маслом. Во мне нарастало ощущение затхлости этого леса. Потом я подумал, что если бы был Муваталлу, то, пожалуй, остался бы с этой северной части Кадеша, хорошо закрытой лесом, покуда Усермаатра-Сетепенра двигался с юга. И только когда Он подошел бы к стенам, я бы перешел реку с востока и спрятался на другом берегу, оставляя между нами город. Затем, если бы наш Фараон прошел еще севернее, до этого места, я бы одновременно с ним двигался к югу, все время оставаясь скрытым стенами Кадеша. Таким образом, я перешел бы реку, где было много бродов, и ударил бы в середину Войска Ра – там, на открытом месте, к югу от города.

Я еще продолжал обдумывать все эти передвижения войск, когда в нашем лагере раздались крики. Разведчики привели двух азиатов с окровавленными лицами. Воины, занятые приготовлением пищи, прервали свое занятие и стали глазеть, как пленных ведут в Палатку Фараона. Затем раздались крики и звуки ударов. К тому времени, когда я вошел в Царскую Палатку, спины пленников стали такими же окровавленными, как и их лица, и я был рад, что не могу видеть выражения этих лиц.

Каждый удар посоха вырывал кусок кожи размером с ладонь. Затем, точно обрывок папируса, Усермаатра-Сетепенра сорвал лоскут кожи с плеча пленника и бросил его на землю. Потом Он приказал: „Говори правду". Хетт мог не знать ни одного слова на нашем языке, но он знал голос, знал глаза, смотревшие на него. Свет, шедший из этих глаз, подобно солнцу, был исполнен пламени. И через посредство Утитхенета он сказал Усермаатра-Сетепенра: „О, Сын Ра, избавь от страданий мою спину". „Где твой жалкий Царь хеттов?"

„Берегись, – крикнул азиат на своем языке, а Надзиратель-за-Обоими-Языками сказал по-нашему: – Берегись, Муваталлу, Царь Кадеша, во множестве собрал народы. Его войска покрывают горы и долины".

Он продолжал говорить, даже когда Аменхерхепишеф начал закручивать ему руку за затылок. Я думал, что его рука выйдет из сустава, так как прекратилось даже кровотечение, настолько побелела от напряжения спина пленника. И все же лазутчик сказал все, слово за словом, ожидая через каждые несколько слов, пока Утитхенет переложит то, что он сказал, все это время глотая стоны. Затем Усер-маатра-Сетепенра поднял Свой меч: „Где сейчас Муваталлу?"

Он больше не мог терпеть: „О, мой Повелитель, Муваталлу ждет на другом берегу реки".

Я думал, меч падет на его голову. Меч завис в воздухе. Вместо этого наш Царь отпустил хетта и повернулся к нам. „Теперь вам понятно, – закричал Он, – а вы говорили о Царе Кадеша, что он трус и бежит". Тут я подумал, что Его меч опустится на голову Его сына. Принц семь раз ударил головой о землю и, вероятно, успел о многом подумать, так как когда поднял голову, то сказал: „Мой Повелитель, позволь Мне вернуться назад, чтобы предупредить Войско Птаха. Они нам понадобятся".

Когда наш Царь медленно кивнул, как бы вопреки Своей ярости, принужденный согласиться, Принц исчез из Палатки и, я думаю, немедленно пустился в путь, хотя в следующий момент никто уже не был в состоянии понять, что делает другой, так как ужас пал на нас. Я услыхал докатившийся издалека звон, потом приближающийся рев, а затем ржание сотен лошадей – невероятный, нарастающий грохот сталкивающихся и ломающихся колесниц. Мы не знали, что разбитые отряды Войска Ра – лошади без колесниц и колесничие без лошадей – бежали теперь в нашем направлении – пешие гнались за повозками, которые мчали галопом лошади без возниц, и вот вся эта беспорядочная волна обрушилась на нас. Только позже я смог узнать, что Войско Ра было разрезано пополам точно так, как я это и предвидел – там, на дороге, по которой оно растянулось на большое расстояние и действительно было похоже на червя. Теперь же замыкающие части Войска Ра бежали назад к Войску Птаха, а его смятые передовые отряды пали на нас, некоторые уже гибли под колесами первых колесниц первых хеттов, тогда как те, кому удалось спастись, лезли на щиты и земляные валы внешнего квадрата Войска Амона. Войска Муваталлу, подобно змею Великой Зелени, подкатили прямо к берегу, на котором мы стояли. В этом грохоте мы увидели, что небо стало темным, как кинжал пехотинца».

ДЕВЯТЬ

«Я мог бы рассказать вам, – обратился Мененхетет к нашему Фараону, моей матери и отцу, – как мы говорили об этом сражении позже, когда каждый мог изложить события в выгодном для себя свете. Тогда, лишь сопоставляя эти небылицы, можно было попытаться отыскать правду. Но это было позже. В тот момент не было ничего, кроме шума и сильного смятения. И все же мне нетрудно вспомнить, что я чувствовал на протяжении всего того долгого дня, который нам предстояло пережить, когда многие из нас были ближе к мертвым, чем живым, поскольку я никогда еще так остро не ощущал себя живым. Я и сейчас вижу копье, летящее слева от моего плеча, и меч, не попавший мне по голове. Снова я ощущаю (эти чувства все так же близки мне) отчетливо, будто я выпал из постели во время сна, как меня выбрасывает из колесницы Фараона силой удара, принятого на щит. То было величайшее сражение всех войн, и за свои четыре жизни я никогда не слышал о чем-либо подобном. Разумеется, мой ум в тот день не говорил со мной так, как в другие дни, правда и то, что самые необыкновенные моменты жизни и наименее важные равно прошли, как совершенно чужие друг другу люди, но я помню, как в то мгновение, когда сумятица обрушилась на наш лагерь, Усермаатра-Сетепенра повернулся ко мне и сказал: „Возьми свой щит, поедешь в Моей Колеснице", – и я, мечтавший об этом моменте, пока плыл вниз по Нилу, в пыли Газы и когда дивился чудесам Тира, смог лишь кивнуть и подумать, что работа по заточке колес колесницы Утитхенета проделана не просто зря, но хуже того, наточенное колесо может отрезать ему ногу при падении с колесницы, и таково было потрясение начала сражения, когда все события предстают раздробленными, будто осколки разбитого камня, летящие во все стороны, что в моем сознании мелькали обрывки того, чему еще предстояло случиться, и Утитхенет, конечно же, выпал из своей колесницы, и заточенное мною колесо покалечило ему ногу, когда его обезумевшие от страха лошади промчались по нему.

Как я сказал, в то мгновение я смог подумать лишь о том, что должен найти свой кожаный мешок с камнем и начать затачивать колеса Его Колесницы. И как только такая глупость пришла мне в голову? Царская Охрана Колесницы-Могучего-Быка, целый отряд воинов, непрестанно полировала Ее золотые и серебряные узоры, используя не один царский камень на заточку, так что, проведя рукой по колесам Его Колесницы, можно было потерять палец. Потому вместо этого я взобрался на клетку со львом, чтобы получше рассмотреть происходящее вокруг нас. В тот же миг Хер-Ра принялся реветь подо мной, как пьяный бродяга, раскачивая свою клетку так яростно, что я чуть с нее не свалился. Стоя на ее прутьях, зверь наносил удары по моим ногам хвостом, плечами и головой, в то время как я всматривался в то, что творилось по всем четырем направлениям, и все части моего тела гудели во мне от усилий разобраться в сумятице картин, бесчисленных, как гребни пены Великой Зелени. Я мог отчетливо видеть Царский квадрат, окруженный со всех четырех сторон; более широкий квадрат, построенный в спешке воинами Амона, теперь был для нас потерян. За пределами нашего квадрата царили смятение и резня. Спасаясь бегством, войско Амона бросало свои запасы еды, игры, палатки, повозки и животных. В то время как мы укрепили свои позиции вокруг Фараона внутри Царского квадрата, за его пределами я различал лишь немногих египетских воинов, встретивших полчища хеттов, словно разливающаяся река, накатывающие на нас с такой быстротой, что они уже тормозили свой собственный натиск. Колесничие этих азиатов не соблюдали строгую последовательность рядов, тот совершенный порядок, каким любили наступать мы, египтяне; нет, то была просто лавина из сотен колесниц, по три человека в каждой, в странных желтых головных уборах, и хетты не использовали мечи и луки, но стремились все повергнуть наземь своими топорами. В этом грохоте наши колесницы, по крайней мере те, что еще продолжали сражаться, налетали и отскакивали", а колесничие, быстрые, как воробьи, сражающиеся с кабанами, натягивали луки, некоторые даже и сейчас ухитрились обмотать поводья вокруг пояса. Враг был так велик и неповоротлив, что на моих глазах две хеттские колесницы даже столкнулись друг с другом и троих воинов в одной из них подбросило вверх, тогда как троих из другой швырнуло на землю. Однако с каждого холма, из этих редких лесов – некоторые вскачь, некоторые мерным шагом – выезжали все новые ряды колесниц хеттов, а затем я увидел, как ближайшие тридцать или сорок, а возможно, и отряд колесниц, несутся галопом к самому Царскому квадрату. Они яростно атаковали наши укрепления, устремившись вверх и через них, и почти все попадали на землю. Те же, кто удержался на ногах, приземлились среди самых сильных из шарданов Фараона, которые схватили этих азиатских коней за уздечки и, не давая им прочно встать на ноги, старались свернуть им шеи и остановить колесницы, а в это время другие шар-даны вспарывали лошадям животы своими кинжалами. Затем они стащили хеттов наземь. Из тридцати, налетевших на наш квадрат, в живых не осталось ни одного. Я же, стоя на клетке Хер-Ра, словно потерявший голову мальчишка, лишь на мгновение смог увидеть, что Фараон все еще молится с опущенной головой и с закрытыми глазами. Я услышал, как из Его уст исходят слова: „В Год Пятый Моего Правления, в третий месяц третьего времени года, в этот Девятый День Эпифи, под покровительством Хора, Я, Рамсес Мериамон, Могучий Бык, Возлюбленный Маат, Царь Верхнего и Нижнего Египта, Сын Ра, Которому дарована вечная жизнь… – я слышал, что Он называет все Свои имена, как шадуф поднимает черпак с водой на холм, так и мой Фараон заставлял быстрее пульсировать Свою кровь, словно хотел закачать в Свое сердце воды самой Страны Мертвых, чтобы страх смерти покинул Его и как живые, так и мертвые обратили к Нему свое ухо, – Я, Владыка победы, любящий доблесть, необоримый, как бык с острыми рогами, Я, Кто в час битвы подобен пламени пожирающему и точно лев свирепый средь пасущихся стад", – так продолжал Он говорить, покуда на поле брани, среди долин и лесов вкруг нашего квадрата, я видел, как лошадь со стрелой в шее валится назад, на свою колесницу и трех хеттов в ней, а один из наших колесничих падает между оглоблями двух своих лошадей с коротким дротиком в груди. Повсюду на спинах лежали мертвые, уставившись в небо. Ближайший из них был так далеко, что брошенный мною камень не долетел бы до него, но глаз его блестел, как у птицы. Я смог рассмотреть это. Рядом с ним лежал другой мертвец, вцепившись в свой пах. Затем я увидел воина, чья рука попала в ступицу колесницы, вот к нему приблизился хетт и ударил его топором по голове. Тем временем большая часть нашей армии бежала в лес. Я не верил своим глазам, видя тот ужас, что охватил людей из Войска Амона.

Наконец мой Фараон кончил молиться. Он открыл дверь клетки Хер-Ра, и тот вышел наружу. Затем, к моему удивлению, Усермаатра-Сетепенра вскочил в Свою Колесницу на место возничего. Поэтому я занял место рядом, и Он погнал лошадей по нашему квадрату, почти задевая некоторых наших же воинов и выкрикивая: „Приготовиться к атаке, приготовиться к атаке!"

Шесть, семь, потом восемь колесниц – последовали за нами по кругу. Другие приветствовали нас, но оставались на местах, пока мы снова не поравнялись с ними. Затем присоединились и еще несколько, но их все равно было мало.

„За Мной!" – приказал Усермаатра-Сетепенра, и с отрядом в двадцать колесниц Он на всем скаку подъехал к южной стороне нашего квадрата, выбрав самое низкое место в земляной стене, и мы перемахнули через нее, вниз, на другую сторону, сильно ударяясь друг о друга. Но вот мы оказались уже в поле – во всех направлениях перед нами были колесницы хеттов, – и, когда я осмелился посмотреть назад, с нами все еще была половина нашего отряда. Другая половина не решилась преодолеть стену. Мы были уже окружены, если только так можно сказать, когда наш Фараон, закачав в каждый член Своего тела храбрость мертвых, не говоря уже о силе Победы в Фивах, и Мут Благой – ибо не было быстрей коней ни в одной земле, – и Хер-Ра, который прыжками несся сбоку, а его рык был громогласнее, чем звук камня, сорвавшегося со скалы, таким стремительным галопом помчались сквозь сумятицу битвы, что никто, даже наши же воины, не могли за нами угнаться, хотя некоторые из них и пытались. Хетты расступались перед нашим натиском так же, как и те несчастные египтяне из Войск Амона или Ра, мимо которых мы проносились, и на протяжении всего поля, потом леса, потом другого поля ни одна стрела не была выпущена в нас, и ни одной не выпустили мы, ни один хетт не приблизился – ни пеший, ни конный – возможно, всех их пугало сияние Колесницы Усермаатра-Сетепенра или морда Хер-Ра, который несся рядом.

Позади, как хвост, растянувшийся настолько, что его конец неминуемо должен был оторваться, остались наши колесничие. Я знал, чего стоит попытка угнаться за Фараоном по неровной дороге – и теперь с нами были лишь очень немногие. Когда я осмелился оглянуться – ибо мне казалось, что сама моя жизнь зависит от того, чтобы смотреть только вперед, то увидел, что некоторые из наших людей окружены хеттами, а другие повернули вспять или пробиваются назад, и все это время мой Рамсес Второй все тем же галопом рвался на юг, и никто не был счастливее, храбрее и прекраснее Его – казалось, солнце сияло из Его глаз. „Мы прорвемся, – крикнул Он, – и отыщем Войско Птаха. Мы убьем этих болванов, когда вернемся". И тут мы встретили сотню хеттских колесниц, ожидавшую в соседней долине.

Тогда я познал сражение, которое было выше человеческих сил. Мне уже никогда не узнать точно, сколько еще колесниц было с нами, если вообще они остались. Ибо, когда наш Рамсес на полном скаку врезался на своей позолоченной Колеснице в гущу этих тяжелых хеттских повозок, с тремя воинами в каждой, в следующие несколько минут ни одного события я не увидел в целом. В тот момент я заметил копье, ударившее в мой щит, и топор, едва не попавший в мою голову. Я увидел, как Хер-Ра перескочил через троих в одной колеснице и набросился на лошадей другой. Он повис вниз головой, вцепившись в шею лошади зубами. Закрытый от стрел хеттских колесничих, он припал к лошади, его челюсти залила кровь из горла жеребца, а когтями задних лап лев раздирал ему живот, пока от невыносимой боли конь не взвился на дыбы таким рывком, что поднялся и второй, оба взревели и завалились назад на своих ездоков, в то время как Хер-Ра прыгнул с лошади на человека и откусил ему руку или почти всю руку – мне трудно было следить за происходящим краем глаза между движениями моего щита – наверное, сотня стрел налетала разом, и все они были направлены в Фараона, будто в Его золотом присутствии никто не мог и подумать ни о лошадях, ни обо мне. Это были бешеные стрелы, а не те, которые мне удавалось остановить. Они налетали на нас с силой птиц, с лету врезавшихся в стену, и их наконечники проходили сквозь кожу на моем щите и дышали злобой, как ноздри врага.

А тем временем Рамсес Второй на полном скаку натягивал Свой лук и выпускал стрелы, меняя направление, уклоняясь от одной хеттской колесницы, затем другой, и делал это с таким искусством, что мы могли остановиться, развернуться на месте, затем рвануться назад, с тем чтобы, когда их колесницы теснили нас, ненадолго остановиться вновь. „Твой меч!" – крикнул Он. И вот, не сходя с места, вдвоем, стоя спина к спине – у обоих по трое хеттов с каждой стороны, – мы стали рубить нашими мечами против шести их топоров, хотя на самом деле перевес не был таким уж большим, так как Хер-Ра бросался на одну колесницу, потом на другую, да с такой кровожадной яростью, что остальные не осмеливались приближаться, и мы снова были свободны, мы прорвались, мы вновь двигались на юг, мы могли добраться до Войска Птаха – так мы думали, так кричали друг другу до тех пор, пока в следующей долине не столкнулись с новой плотной стеной хеттов.

Иногда нас догоняли несколько наших колесниц, так что мы не всегда были в одиночестве, но пять раз мы сражались именно так, пять раз мы врезались в гущу воинов и лошадей такую плотную, что могли видеть лишь лес из мечей, доспехов, топоров, лошадей, конечностей и переворачивающихся колесниц. Мимо проносились повозки без возниц и налетали друг на друга. Деревья дрожали, Большой лук Рамсеса, который никто, кроме Него, не мог согнуть, посылал стрелы с такой силой, что случалось раненый вылетал из колесницы на землю, но все части этой картины я видел отдельно, как глаз человека на осколке сосуда, оставшийся от изображенного на нем лица. Так я видел, как один хетт поддерживает раненого, жизнь которого покидает тело вместе с последней вытекающей кровью, тогда как двое других уносились прочь на колеснице без вожжей, с которой третий хетт уже упал на землю. Много воинов было затоптано лошадьми или задавлено колесами; я увидел столько этих хеттских колес с восьмью спицами, что они снились мне много лет, скверные сны, маленькие колеса, сморщившиеся наподобие странного вида отверстия заднего прохода, и в той битве случалось увидеть картины, исполненные безумия: я даже видел, как хетт напал на собственную лошадь в сбруе, утратив рассудок настолько, что зарубил ее своим топором. Может быть, лошадь пыталась сбросить его на землю. Не знаю, я не досмотрел, потому что уклонялся от удара, рубил сам или старался удержаться на ногах от толчка тела Фараона, когда Он круто разворачивал лошадей. Однажды я даже вылетел из колесницы, но приземлился на ноги и запрыгнул обратно. Мои легкие познали огонь Богов. Я видел, как Хер-Ра набросился на троих воинов, потрясенные потерей своих лошадей, хетты неподвижно стояли в своей колеснице. Они продолжали растерянно смотреть на бесполезные вожжи, когда он впился в них когтями.

Повсюду бегали распрягшиеся лошади. Я видел, как одна с перебитыми передними ногами пятилась назад, а колесничий лежал на земле, держась за ее хвост до тех пор, пока та не обернулась и не укусила его. Другой остался совершенно один в своей повозке, его обезумевшие лошади шли с отпущенными вожжами. Затем он потерял сознание, и я увидел, как он соскользнул на землю. С другой стороны оставшаяся без всадника лошадь пыталась забраться в перевернувшуюся колесницу. Кругом царило безумие. Пара лошадей, сбросив всех трех всадников, хотела прорваться через скопление других колесниц, но кони споткнулись, и пустая колесница перелетела через них, а сами они пали на землю. Никогда ранее я не слыхал, чтобы животные издавали такие крики. Самым страшным был стон коня, которого Усермаатра-Сетепенра поразил стрелой в грудь, когда тот попытался прыгнуть между нашими жеребцом и кобылой. Вокруг нас мечущиеся в ужасе животные испражнялись на скаку. Битве не было конца. Порой нам казалось, что мы наконец пробились сквозь ряды хеттов, но оказывалось, лишь для того, чтобы заметить новый их отряд с южной стороны, и мы вновь бросались в бой, и нам снова удавалось пробиться, но после шестой попытки мы увидели тысячу хеттов, ровными порядками двигавшихся на нас.

„Это невозможно, – сказал я Ему, – нам не вырваться!" Его устремленные на меня глаза сверкнули, будто я был самым последним трусом, какого Он когда-либо видел, и Он сказал: „Соберись с духом. Я положу их в пыль!" Я взглянул на эту тысячу воинов, затем в лицо моего Царя, и выражение Его было тем же, что я видел у сумасшедших бродяг, когда те воображали себя сыновьями Фараона, да, мой Рамсес Второй мог поклясться уничтожить всех, называющих себя хеттами, и я мог ощущать Его уверенность с такой силой, что поверил в это сам, хотя и несколько по-другому, и я сказал: „Мой Царь, давай вернемся в Твою Палатку и соберем Твои Войска, мы сразимся с хеттами и разобьем их оттуда". И после этих слов Он развернул наших лошадей, и мы помчались назад, на север, к остаткам Царского квадрата, который был за двумя холмами, через три поля и уж не помню сколько перелесков от нас.

Враг был повсюду, и кругом – ни одной нашей колесницы, но никто из хеттов не попытался нас перехватить. Все они были слишком заняты грабежом в брошенном лагере Войска Амона. И когда мы ворвались обратно в Царский квадрат, нас приветствовали крики всех оставшихся там людей, как только мы остановились, к нам подбежали начальники отрядов, в волнении торопясь сообщить нам, как они защищали наш квадрат с северной стороны, с южной, с западной и даже со стороны реки, покуда хетты не отступили – со всей своей многотысячной армией они не смогли взять наш квадрат, но Рамсес слушал в гневе. Послушать рассказы об их подвигах, так выходило, что сами мы вообще ничего не совершили, а в сбруе наших лошадей все еще торчали стрелы, и морда Хер-Ра была красна от крови хеттов – краснее, чем человеческая грудь, рассеченная мечом. Мне трудно было поверить, что кровь такая ярко-красная, когда видишь ее в таком количестве».

Мененхетет помолчал. «Во всем, что я вам рассказал, нет самой сути того, что я на самом деле чувствовал. То было великолепное состояние. Все то время, что мы стремились прорваться на юг, я чувствовал себя Богом, я ощущал себя в два раза больше ростом так же как и Они выше нас вдвое, я был в четыре раза сильнее, чем обычно, – так же как и Боги знают силу четырех человеческих рук в каждом из Своих плеч. Никогда не был я столь неутомим за такой тяжелой работой, никогда не было мое дыхание так близко к Ним. Я мог бы сражаться весь день и ночь, чувствуя любовь к Рамсесу и лошадям и всему тому, что возникало из нашего совместного движения. Все это время мне стоило только подумать о повороте налево, чтобы мой Царь сделал это движение, и, словно я мог видеть затылком, я знал, что нужно выставить щит, когда на нас налетали стрелы, никогда, как в эти мгновения, я не сознавал, что мы живем для того, чтобы Они видели нас, видели нас хорошо, и потому позволяли бы нам чувствовать себя подобными Богам. Бежать с поля боя было для меня так же немыслимо, как отрезать себе ногу, по крайней мере до тех пор, пока Боги были со мной, однако я потерял Их в тот момент, когда увидел колесницы тысячи хеттов, хотя и не уверен в этом, поскольку не исполнился страха, когда увидел то ужасающее зрелище, а просто был холоден, спокоен и внезапно устал – рука моя вдруг отяжелела, а голос, обращенный ко мне, был голосом того же Бога, которого я слышал в пылу самого жаркого сражения, и вот тот же голос сказал мне на ухо: „Не позволяй этому глупцу атаковать, иначе вы оба погибнете". И я говорю Тебе, что это был веселый голос – именно так, – веселый, но такой прекрасный и спокойный, что, могу поклясться, в моих ушах прозвучали слова, произнесенные не могучим языком Амона, то был тихий голос Самого Осириса. Кто еще осмелился бы говорить о моем Фараоне как о глупце? Лишь Повелитель Осирис, посоветовавший мне быстро вернуться в Царскую Палатку. Тут я сказал себе: „Даже если я сын Амона, это Осирис спас меня сегодня".

Теперь мы вновь были в окружении Придворной Стражи, и, радуясь нашему возвращению, я вновь ощутил силу Богов. Мой рост снова удвоился, во всяком случае мне так казалось, и я так возжелал сражения, что почувствовал, как мой член разбухает, и не знал, смеяться мне или расплакаться от волнения. Я видел, как вокруг бродит Хер-Ра, тычась в лица воинов своей окровавленной мордой, для кошки его член был могуч, и он был полностью открыт обозрению – подобно мне, он пребывал в приподнятом расположении духа. Не знаю, была ли тому причиной кровь на поле битвы или ликование войск, отстоявших свой квадрат, а может, то первое брожение в телах мертвых вокруг нас, до того как их семь душ и духов стали покидать их, могу лишь сказать, что воздух в наших ноздрях был напоен ароматом розы на закате, когда цвет заходящего солнца тоже розовый – именно так прекрасно благоухал воздух, исполненный нашего желания новой битвы. Я снова подумал об истории, рассказанной моей матерью, как она проснулась рядом с моим отцом и увидела над собой Бога, сверкающего в золоте Своих нагрудных пластин, а хижина была наполнена самым прекрасным ароматом, который ей довелось вдыхать за всю ее жизнь.

Теперь я знал то, что познала она, потому что тем же тонким ароматом был напоен этот воздух, и я едва ли смог бы сказать, надо ли нам было благодарить за это Амона или Осириса, но мне захотелось забраться на клетку Хер-Ра, и это так понравилось льву, что он в свою очередь, забавно топая лапами, зашел в нее и внутри, подо мной, начал мурлыкать. Лишь тогда я огляделся по сторонам – двумя большими полукружьями, с запада и юга надвигались на нас хетты, тысяча колесниц, а за ней другая тысяча. К северу от нас царило полное опустошение. Все отряды Амона и Ра давно ушли, и я видел лишь трупы, брошенные колесницы, опрокинутые палатки и повозки с провизией, которые теперь грабили на поле хетты. Должно быть, мудрость Осириса все еще пребывала со мной, так как я прошептал своему Царю: „На востоке у реки строй азиатов редок". Так оно и было – хеттов там было меньше, чем с других сторон нашего квадрата, да и река находилась не более чем в двухстах шагах, так что Он, добавляя силу Амона к уму Осириса, крикнул храбрым Придворным войскам на всех четырех сторонах: „Следуйте за Мной. К реке!" Оставляя наш лагерь незащищенным с обеих сторон и с тыла, Рамсес вскочил на Свою Колесницу и пустил коней с места в галоп, а за ним со всех четырех сторон помчались остававшиеся у нас колесницы и пешие воины.

От нашей линии щитов на восточной стороне до их линии было менее пятидесяти шагов, и мы пересекли это пространство в мгновение ока. Однако несмотря на это, никогда еще я не видел столько стрел, сколько полетело в нашу сторону. Они удивили меня. Еще минуту назад эти хетты у реки были сонными и так же изредка стреляли в нас, как и мы в них. До этого стрелы летали туда и обратно, из одного укрепления в другое, упавшие подбирали, и вскоре те стрелы, что возвращались хеттам, снова были здесь. И все же я поразился числу стрел, полетевшему в нас, когда мы помчались к берегу. Я слышал, как кричат раненные ими пехотинцы, а затем в совершенном исступлении сражения, ибо таковым оно и было – совершенным исступлением, – мы врезались в щиты, встретившие нас, и наши добрые кони, Мут Благая и Победа-в-Фивах, перенесли нас через земляные укрепления хеттов, и мы обрушились на их колесницы, а за нами врезались в их ряды и другие следовавшие за нами колесницы.