Текст книги "Любовь и французы"

Автор книги: Нина Эптон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

Согласно статистике, множество старых джентльменов умирали от апоплексии или их разбивал паралич. Прудон считал причиной этих несчастных случаев частые браки между распутными стариками и юными девушками. С другой стороны, многие пары вступали в брак, будучи слишком молодыми. Месье Прудон рисовал мрачную картину последствий подобного брака. «Сила страсти,– писал он,– не соответствует телесным силам супругов. Очень скоро муж получает нервную болезнь, которая отнимает у него возможность пользоваться своими конечностями, за ней следует церебральный паралич, вызванный чрезмерной стимуляцией чувств. Тяжелые роды принуждают жену месяцами оставаться в постели, страдая от сильных болей, а дети, даже если они родятся нормальными, недостаточно жизнеспособны, чтобы выдержать множество хворей, витающих над колыбелью новорожденного».

Прудон сообщал, что альков с двумя кроватями быстро выходит из употребления, и не одобрял этого, в отличие от Бальзака и Мишле. «Раздельные постели,– замечал он,– были бы весьма полезны в дни влияния луны. Более того, в некоторых случаях полезнее для здоровья воздержаться от совокупления. Человек должен всегда быть уравновешен, и в периоды сильного умственного напряжения и озабоченности финансовыми делами целесообразно воздерживаться от любви. Люди слабого сложения должны себя ограничивать». Месье Прудон цитирует мрачное стихотворение, описывающее тех, кто преждевременно постарел, слишком часто и слишком усердно воздавая поклонение Венере:

Весь в золотом шитье, а лик и желт, и вял,

На пугало похож, он в тридцать старцем стал.

В морщинах лоб, и дрожь в ногах не побороть,

Насилу тащит он изношенную плоть.

И ладит гроб ему плутишка Купидон!

Прудон настоятельно рекомендовал мужьям рассказывать женам обо всех своих делах, равно как и о своих чувствах и мыслях, так как благодаря этому они скорее поймут, насколько полезны, особенно в трудных обстоятельствах, могут быть женщины. Этот совет, я думаю, предназначался для раскаявшихся мужей; французам начиная с раннего средневековья всегда была хорошо известна хитрость и деловая хватка их соотечественниц. Но Прудон решительно настаивал на том, что жены должны повиноваться, а мужья – владычествовать. Мужья, по его мнению, имели полное право убивать жен, если те когда-либо окажутся виновными в: 1 – измене, 2 – бесстыдстве, 3 – предательстве, 4 – пьянстве, 3 – воровстве, 6 – упорном, высокомерном или презрительном неповиновении.

Многие социологи и врачи также приняли вызов, встав на защиту брака и законной любви. Главным из них был доктор П. Гарнье, написавший серьезный том Le Manage dans ses devoirs, ses rapports et ses effets conjugaux[268]268
  «Брак, с его обязанностями, взаимоотношениями и последствиями для супругов»


[Закрыть]. В предисловии доктор пояснял, что сделать это было необходимо из-за имевшего место уменьшения количества узаконенных союзов, роста числа незаконнорожденных детей, снижения рождаемости, увеличения числа детоубийств и младенческой смертности. Основываясь на персидском изречении о том, что «сильнее всего угодишь Богу, совершив три вещи – зачав ребенка, посадив дерево и написав книгу», доктор Гарнье восхвалял множество преимуществ женатых людей. Тот факт, что он апеллировал к эгоизму, сам по себе служит критикой того времени. «Наукой доказано,– писал Гарнье,– что люди семейные не умирают так легко или в таком молодом возрасте, как холостяки». Брак предохраняет их от эпидемий, самоубийства и сумасшествия. Вольтер первый выразил мнение, что одинокие холостяки кончают с собой, поскольку совершенно устают от жизни. Фалре подсчитал, что холостяками совершается шестьдесят семь из каждых ста самоубийств. А месье Брьер де Буамон обнаружил, что из общего количества 4393 самоубийц 560 были вдовцами, а 2080 – холостыми.

«Брак оказывает целительное воздействие на нравственность, а также предупреждает преступления. Шестьдесят из каждых ста преступников – холостяки. Разве Фодере не писал, что все непристойные книги, более всего подходящие для развращения юношества, вышли из-под пера холостяков? Разве не говорил великий Монтескье, что “чем больше холостых людей, тем меньше верности в супружестве”?»

В заключение доктор Гарнье присоединяется к Бальзаку, советуя своим женатым читателям остерегаться холостяков. Они – враги супружеской любви, говорит он, и поэтому их нельзя принимать у себя в доме. «Будьте осторожны! Берегитесь холостяков, будь то штатские, военные или члены религиозного ордена. Все они представляют собой угрозу».

В свою очередь, антибрачную кампанию возглавил месье Накэ, решительно заявлявший: «Любовь в союзе полов должна быть единственным моралистом и единственным ориентиром. Брак – опасный институт, барьер на пути человечества». Накэ горячо выступал в поддержку закона о восстановлении развода (принятого в 1884 году), который с тех пор носит его имя. Двадцать четыре года спустя, в 1908-м, он отстаивал свободную любовь как «идеал, к которому идем мы все». (Если оставить в стороне спорное слово «идеал», в этом утверждении была доля истины.)

В 1882 году анархист Элизэ Реклю^{244} «благословил» свободный брак своей дочери. Буржуазные условности душили женщин, брак и любовь. Единственным выходом из положения казалась полная и абсолютная свобода. Спустя сто лет после Революции люди в делах любви не то что не продвинулись вперед, а, наоборот, потеряли то, что было ими завоевано.

Глава 4. Конец века

Нравы

Конец столетия... Как переменилась жизнь! По улицам Парижа с грохотом катят омнибусы, предоставляя молодым людям достаточно времени, чтобы обмениваться нежными взглядами в долгих, тряских поездках. (Дьявольские возможности этих путешествий в разношерстной компании сразу отметили ханжи.) Изобретен велосипед, и юные леди в широких шароварах по воскресеньям после полудня уезжают кататься со своими приятелями, к ужасу остающихся дома дуэний.

Зарождается Монмартр. В кафе с варьете в моде романсы: Время сирени, Время вишни... Иветта Гильбер – в зеленом атласе и длинных черных перчатках, дерзкая и язвительная... Мулен-Руж – черные чулки и пена юбок, канкан, кадриль... Мане пишет любовников, катающихся на лодке по Сене, не верящий в любовь Тулуз-Лотрек ищет свои модели в мюзик-холлах и борделях, Ренуар – в театре, Дега – в балете...

Все эти очаровательные женщины с осиными талиями были туго затянуты в корсеты.^{245} Корсетницы стали выставлять свои изделия в витринах, и вид этих страшно таинственных предметов заставлял трепетать юных collegiens[269]269
  ученики коллежа (фр.)


[Закрыть], когда они возвращались домой из унылых классных комнат своего лицея. Должно быть, мальчишки, застыв перед магазином, давали вволю разгуляться своему воображению: белые корсеты, черные корсеты, с их дьявольской аурой роскоши и опьяняющим ароматом, который, казалось, неким таинственным образом просачивался сквозь стекло витрин. Хотя корсеты казались такими стойкими защитниками женской добродетели, множество их попадало в бюро находок после того, как те были извлечены из кустов в Булонском лесу или обнаружены на сиденьях кэбов.^{246}

Платья были длинными, а нижние юбки – многослойными, пышными и распаляющими воображение. В дождливые дни мужчины, сидя на террасах кафе, не отводили глаз от мокрой блестящей мостовой, выжидая, когда дама подхватит юбки перед тем, как перейти улицу. Что за момент! Какой кусочек нижней юбки она позволит увидеть, высоко ли обнажит лодыжку?

Это была эпоха вуалей, и считалось, что у поцелуя через вуаль восхитительный аромат. Ванны по-прежнему были роскошью, и скромные женщины не снимали сорочек, даже принимая ванну совершенно одни. Ванные комнаты были в немногих домах.

«Живя у своих французских знакомых на авеню де Вильер,– писала мисс Безэм-Эдвардс,– однажды после полудня я услышала такой оглушительный грохот, шум и лязг на парадной лестнице, что в тревоге открыла дверь. “Это всего-навсего ванна мадам”,– с улыбкой сказала горничная, распахивая входную дверь пошире. Тут же в дом вкатилась огромная ванна, а следом за ней вошли слуги с бидонами воды и нагревательным аппаратом. Четверть часа спустя моя хозяйка нежилась, вытянувшись во весь рост в роскошной ванне, заплатив, полагаю, всего три или четыре франка за удовольствие, которому она предавалась большую часть второй половины дня».^{247}

Мужчины носили усы и обращались с ними как с близкими друзьями – отращивали, холили, фабрили. Месье Бурнан рассказывает^{248}, как один из его знакомых, красавец гусар, обладатель «Маркиза» – так он величал свои роскошные усищи, на которые уходила уйма времени и денег (на экзотические духи), в один ужасный день подпалил кончик уса щипцами для завивки. Вместо того чтобы немного укоротить усы, достигавшие внушительного размера, лейтенант предпочел сбрить их совсем – и был вынужден уйти в отставку, поскольку бритые лица в армии были запрещены. Вскоре после этого он умер от огорчения... В усах было нечто явно эротичное. Женщин они доводили до экстаза, и как никого – героиню написанного в форме письма к подруге рассказа Мопассана La Moustache[270]270
  «Усы»


[Закрыть]. Я не могу удержаться, чтобы не процитировать несколько пассажей:

«Право, мужчина без усов – уже не мужчина. Я не особенная поклонница бороды; она почти всегда придает неряшливый вид, но усы,– о, усы на мужском лице совершенно необходимы! Нет, ты и представить себе не можешь, до какой степени эта маленькая щеточка над губой приятна для глаз и... полезна для... супружеских отношений. <...>

О дорогая Люси, никогда не позволяй целовать себя безусому мужчине; его поцелуи совсем безвкусны, совсем, совсем! Про-падает вся прелесть, вся мягкость и... пикантность, да, пикантность настоящего поцелуя. Усы – необходимая приправа. <...>

А на шее! Да чувствовала ли ты когда-нибудь прикосновение усов к своей шее? Это ощущение пьянит, пронизывает судорогой, опускается по спине, сбегает к кончикам пальцев, заставляет извиваться, подергивать плечами, запрокидывать голову; хочется и убежать, и остаться; это восхитительно волнующе! Упоительно!

К тому же... но, право, я не решаюсь... Любящий муж – любящий, что называется, как следует – умеет находить уйму таких местечек для нежных поцелуев, таких уголков, о которых сама бы и не подумала. Так вот, без усов и эти поцелуи очень много теряют во вкусе, не говоря уже о том, что они становятся почти неприличными! Объясняй это как знаешь! Что касается меня, то я нашла этому следующее объяснение. Губа без усов кажется голой, как тело без одежды, а ведь одежда всегда нужна – хоть в самом небольшом количестве, а все-таки нужна! <...>

Помимо всего прочего, усы мне нравятся уже тем, что в них есть что-то французское, подлинно французское. Они достались нам от наших предков – галлов – и всегда были выражением нашего национального духа»,  – восклицает в заключение экзальтированная героиня.

Месье де Мопассан не возражал против тени усов даже на губках у женщин. В Linconnu[271]271
  «Неизвестный»


[Закрыть] он писал: «На губе у нее было слабое подобие усиков, которое пробуждало мечты, подобно тому, как начинаешь мечтать о любимых лесах при виде стоящего на столе букетика...»

Один весьма раздражающий и стойкий французский обычай – которого женщины придерживаются упорнее, нежели мужчины,– давать мужьям и возлюбленным (а также детям) названия животных, кремовых пирожных и овощей. Мопассану эта особая национальная черта причиняла больше всего мучений. В одном из своих рассказов он описывает смятение чувствительного любовника, когда после долгого и восторженного поцелуя возлюбленная открывает свой изящный ротик, из которого ее любимый ждет нежных слов, и называет его «большим, огромным, обожаемым кроликом»! «Ах,– восклицает он,– тогда мне показалось, что я вошел в твою головку – твою крохотную, крохотную головку, и увидел за работой твой ум – маленький ум маленькой женщины, такой милый, такой милый, но... это вызывает смущение, моя дорогая, ужасное смущение. Я бы предпочел не видеть этого. Ты ведь меня не понимаешь? Да, думаю, что не понимаешь... я надеюсь, что это так. С того дня, как ты открыла шлюзы своей нежности, все было кончено для меня. Ты наделила меня всеми именами овощей и животных, которые, несомненно, отыскала на страницах Мещанского повара, Идеального садовника и Начатков естественной истории для начальных классов».

Эти моменты интимной близости между любовниками могут быть возвышенными или... ужасными, что так ярко выразил Мюссе:

Вновь дрожь горячих тел, слиянье уст немых,

Лик бледный, скрип зубов, оскалившихся люто,

Встают передо мной. Соития минуты

Ужасны, если нет божественного в них.^{249}

Сватовство

Для сватовства весьма подходящими считались танцевальные вечера, которые устраивали зимой в частных домах (в продолжение всего вечера девицы обязательно были в перчатках), а летом – крокетные площадки и вечеринки в садах; немногие пары завязывали дружеские отношения на пляжах морских курортов, которые становились все популярнее. В Париже роль ярмарки невест играл театр «Опера комик», где «кандидатам» позволялось предварительно взглянуть друг на друга: девицам – из первого ряда лож, юношам – из партера. Браки по-прежнему устраивались нотариусами и родителями. (В 1896 году в брачные законы были внесены изменения, сыновьям и дочерям, достигшим соответственно двадцати пяти лет и двадцати одного года, позволялось обходиться без разрешения родителей после одного sommation respectueuse[272]272
  почтительное предупреждение (фр.)


[Закрыть] вместо трех, которые требовались прежде.)

Брачная церемония следовала вскоре после обручения. По обычаю жених должен был послать невесте свадебные подарки, красивую, выстеленную шелком, корзинку, в которой были меха, роскошные отрезы бархата, старинные фамильные кружева, драгоценности, веер и молитвенник. Гражданская церемония предшествовала венчанию в церкви, как это делается и поныне. Мэр зачитывал статьи Гражданского кодекса о супружеском долге, и, после того как жених и невеста объявляли о своем согласии, а их родители – о своем разрешении, молодую пару объявляли мужем и женой.

Регистрационная книга преподносилась для подписи новобрачной; расписавшись, она предлагала перо мужу, который отвечал: «Благодарю, мадам». В первый раз ее величали столь желанным титулом.^{250}

Свадьбы бывали первого и второго разряда – как и похороны. Первоклассные свадьбы происходили в соборе; портал распахивался после того, как в двери трижды стучал входивший в неф впереди молодой пары церковный сторож. Он был великолепен в своей треуголке, розовых шелковых чулках, в плюшевых штанах с красным поясом и башмаках с серебряными пряжками. Мисс Бэзем-Эдвардс, прожившая во Франции несколько лет, восклицала: «Где мы найдем более тесные, чем во Франции, союзы, более преданных мужей, более нежных жен?» – однако французские наблюдатели того времени так не думали. Размеры приданого возросли, деньги играли при сватовстве все более значительную роль, мужчины женились в более позднем возрасте, падение численности населения вызывало тревогу.

Современники жаловались, что учтивость умерла, но молодой англичанин, которому случилось немного пожить во французском замке, был поражен церемонностью своих хозяев. «Француз,– писал он,– если его представляют даме, подносит к сердцу левую руку со шляпой, склоняет голову, так что она оказывается на уровне руки, и, быстро выпрямившись, откидывает левую руку в бок, как бы говоря этим: “Я выброшу прочь мое сердце, если вы не примете его в дар”, и шаркает правой ногой, показывая тем самым, что при виде подобных прелестей мужчина не может оставаться безучастным. Если случится, что дама протянет мужчине руку, то кавалер, удостоенный этой чести, должен мягко взять ее – правой рукой или, если другая рука у него не занята шляпой, обеими руками – и поцеловать. Эти поклоны, как правило, делаются с серьезным выражением лица».

Этот же молодой человек был удивлен необыкновенной переменой, которая происходила с француженкой, стоило ей выйти замуж. Он отмечал: «Робость, застенчивость, молчание – все исчезает, как по мановению волшебной палочки. Вуаль разрывается в клочья, открывая вторую натуру, которой люди никогда не видели и о существовании которой вряд ли даже могли подозревать. Молодая особа, никогда ничего, кроме кадрили, не танцевавшая, ныне танцует вальс с мужчинами, которых она почти не знает».

Читать романы незамужним девушкам из «хороших семей» по-прежнему не позволялось, и мисс Бэзем-Эдвардс упоминает о восторге, с каким молодая женщина, вышедшая замуж в тридцать два года, впервые читала романы Виктора Гюго!

Любовники и любовницы

Мопассан в своих Conseils d'une grand-mere[273]273
  «Бабушкины советы»


[Закрыть] приводит диалог бабушки, родившейся в восемнадцатом веке, и ее скромной внучки родом из девятнадцатого. В уста последней он вкладывает слова: «Брак – это свято». Старая дама не соглашается: ее сердце по-прежнему принадлежит ушедшему веку галантности. «Любовь священна,– отвечает она.– Между любовью и браком отсутствует какая бы то ни было связь. Вы вступаете в брак, чтобы создать семью, а семью создаете, чтобы составить общество, которое без брака существовать не может. Если общество – цепь, то каждая семья – ее звено. Когда человек вступает в брак, он обязан чтить общественный кодекс, объединять состояния, выбирать пару, принадлежащую к той же расе, действовать ради общей пользы, которую составляют дети и благополучие. В брак, дорогая моя, вступают один раз и потому, что этого требует общество, но любить можно двадцать раз, потому что к этому нас склоняет природа. Видите ли, брак – это закон, а любовь – инстинкт, который толкает нас на путь праведный или грешный. Инстинкты всегда одерживают верх надо всем, и неправ тот, кто им противится, поскольку инстинкты даны нам Господом, тогда как законы написаны людьми».

Мужчины девятнадцатого века противились своим инстинктам даже меньше, нежели их предшественники. Светские мужья тратили на дорогих cocottes[274]274
  кокотки, «курочки» – девицы легкого поведения (фр.)


[Закрыть] большие деньги. Мопассан высмеивает тогдашнее состояние дел в своем фривольном рассказе Аи bord du lit[275]275
  «На краю постели»


[Закрыть]. Герой рассказа, расстроенный муж, чья жена отказывается выполнять супружеский долг, обещает ежемесячно платить ей «за труды» известную сумму. «Пять тысяч франков в месяц,– требует его супруга,– или я вас отошлю обратно к вашим cocottes. Я потребую прибавки, если вы будете довольны».

Эмиль Золя, старательно собирая реалистические детали для своего романа «Нана», обнаружил, что ему для работы не хватает знаний о подлинной среде обитания demimondaines[276]276
  дамы полусвета (фр.)


[Закрыть]. Художник Жерве, его приятель, любезно уговорил Вальтесс де ла Бинь, прославленную куртизанку, пригласить писателя на обед в свой великолепный дом на бульваре Мальзерб. Золя, ошеломленный роскошью декора, принялся обходить комнаты, останавливаясь возле каждого предмета, завладевавшего его воображением, делая пространные заметки и не обращая на остальных гостей ни малейшего внимания. Наконец всех пригласили к столу. Золя ничего не говорил, никого не слушал и в разговоре участия не принимал. Тем не менее, когда он наконец открыл рот, все напряженно подались вперед, ожидая, что знаменитый писатель скажет нечто блестящее.

Золя, доставая блокнот, спросил у хозяйки: «Какой высоты у вас потолок, мадам?» После обеда он спросил, нельзя ли ему увидеть ее спальню. Это было уже слишком. Вальтесс надменно отказала и попросила Жерве больше не приглашать к обеду Золя.

«Подлинно современное искусство любви должно быть озаглавлено Как рвать отношения»,– писал в своей книге De l`amour* (1891) Поль Бурже^{251}. «Любовь,– добавлял он,– составляет одну десятую часть парижской связи; остальные девять десятых – это праздность, привычка, финансовый интерес и так далее. Конец каждой любовной интрижки похож на переезд – непременно что-нибудь да сломается. Много ли останется целой мебели, после того как вы переедете девять или десять раз?

Каковы шансы женщины обрести счастье с любовником? Из сотни парижских любовников двадцать примутся ее эксплуатировать, двадцать – скомпрометируют, двадцать – растлят, тридцать – неправильно поймут. Остается десять стоящих любовников. Но девять из них любовь утомит, поскольку их лучшие годы уже прожиты, а десятый непременно влюблен в кого-нибудь другого. Эта импотенция чувств – болезнь, присущая эпохам упадка, и с физиологической слабостью не имеет ничего общего».

Ловеласы наводняли свет. Восемь из десяти их были скорее подтянутыми, чем мускулистыми, скорее стройными и гибкими, чем крепкими. Но все они обладали жизненной силой и лучшими, чем у большинства, аппетитом и пищеварением. Они были сообразительны и хорошо одеты. Но основным их качеством был такт – тот такт, которым обладают у насекомых их чувствительные усы. И они обладали интуицией. Они сразу знали, какую женщину их ухаживания отпугнут, а какая готова отдаться. Они никогда не целовали руку слишком высоко над локтем, никогда не затягивали дольше положенного рукопожатие, не пожимали дамскую ножку под столом чересчур страстно (французы, заметим вскользь, всегда были великими мастерами пожимания ножек), не опускали вниз по возбуждавшей их любопытство линии шеи жадный взгляд... нет, они знали, где остановиться и как вести себя с подходящей женщиной, сообразно ее индивидуальному темпераменту. «Современный любовник,– писал месье Бурже,– не только человек рассудочного типа, но и, благодаря своему огромному опыту, бессознательный аналитик».

Любовницы? Месье Бурже описывал их как средневековых дам, низведенных с их башен. «В нашем современном обществе одна из величайших почестей, к которым может стремиться мужчина,– это иметь любовницу вне брака, для женщины же, напротив, отдаваться мужчине вне брака – величайший позор, какой только может пасть на нее». Ибо одно из самых экстраординарных проявлений мужского цинизма, как справедливо отмечал месье Бурже, это утверждение, будто в том, что в результате связи на свет может появиться младенец, женщины виноваты больше мужчин, словно существует разная степень ответственности для любовницы, которая забеременела, и любовника, который в этом повинен. Но, добавлял он, одно огромное различие все-таки есть: «Из сотни любовников ни один не рискнул бы пойти на свидание, зная, что в одном случае из тысячи это может кончиться для него беременностью и tout се qui s’ensuit[277]277
  всем, что за нею следует (фр.)


[Закрыть], как это делает женщина».

Были свои недостатки у мимолетных любовных интриг. Месье Бурже сравнивал их с едой, не дающей удовлетворения, которую торопливо поглощают в станционном буфете во время пятнадцатиминутной остановки поезда. Кормят там почти всегда отвратительно, и приходится вставать из-за стола, не доев. «Ваша дама не желает одеваться перед вами... в спешке она не может найти свои ботинки... О, как же все это омерзительно!»

Интереснее всего месье Бурже описывает болезнь, бывшую весьма распространенной в девятнадцатом столетии: ревность. Как заметил доктор Шарль Фере в своей вышедшей в 1904 году Evolution de Г instinct sexuel[278]278
  «Эволюция полового инстинкта»


[Закрыть], «убийства и самоубийства из-за любви, связаны они с ревностью или нет, суть проявления психических болезней. Если в современном обществе подобные случаи участились, то из этого следует, что больше стало дегенератов, а не любви».

Как отмечал месье Бурже, ревность чувств переживает любовь. На убийство человека толкают чувства. Вожделение, которое является чисто физическим, почти всегда граничит с жестокостью. Ревность может принимать множество различных форм. Бывает, что человек ревнует из чистой злобы. Этот ужасный порок присущ людям, способным любить только тех, кому они причиняют боль. Затем, существует ревность сердца, ревность чувств, которую обладание любимым никогда не может успокоить. Эта сентиментальная форма ревности связана с прошлым, поскольку жизнь сердца в основном состоит из воспоминаний. Она не накатывает на человека периодически, как ревность, порожденная сладострастием. Мысль становится манией, тогда как образ может появляться, исчезать и меняться. Физическая ревность, таким образом,– это череда отдельных припадков, тогда как ревность сентиментальная изводит сама себя постоянной меланхолией. От такой ревности можно отправиться в мир иной. Физическая ревность допускает измену... любовник может быть неверен женщине, которую он ревнует только физически.

Препарирование любви

Теории о происхождении любви становились более медицинскими и материалистическими. Словари описывали любовь в следующих выражениях: «Совокупность мозговых явлений, составляющих половой инстинкт, исходный пункт интеллектуальных побуждений и разнообразных поступков, различных в разных обстоятельствах и у разных личностей,– частая причина отклонений, которые законодатель и врач призваны объяснить или предупредить».

Дельбеф полагал, что причина любви – «бессознательная потребность в деторождении... сперма и яйцеклетки знают, чего им не хватает, и ищут этого, отдавая приказы мозгу через сердце; мозг повинуется, не зная, почему он это делает». Никогда еще сердце не падало так низко во мнении человека!

Месье Пьер Жане решил, что любовь гнездится в мозгу человека, и заявлял, что любовная страсть – продукт умственного вырождения. «Страсть похожа на безумие во всех отношениях: в том, как она зарождается, как развивается, как прогрессирует,– заявлял он в своей книге Automatisme psychologique[279]279
  «Психологический автоматизм»


[Закрыть] (1893).– Любовь зарождается в момент депрессии, наиболее благоприятный для болезненной восприимчивости. В такие минуты любой объект способен произвести впечатление на больной мозг».

В том же духе высказывается и доктор Фере: «Чтобы влюбиться, как сумасшедший, нужно быть сумасшедшим». Что до доктора Мориса де Флери, то он полагал, что любовь – род отравления, но не указывал, какую природу имеет этот яд и каким образом он просачивается в организм.

Но нам нет нужды расставаться с аналитиками девятнадцатого столетия на такой мрачной ноте. В 1894 году месье Гастон Данвиль опубликовал свою Psychologic de l`amour[280]280
  «Психология любви»


[Закрыть], очень резко опровергавшую вышеупомянутые медицинские теории. «Любовь не смесь эмоций,– утверждал он,– это особый продукт». Стимулирующие сексуальное желание эмоции различного рода изменяют саму его (продукта) суть. В нем присутствует элемент избирательности, и это отличает его от чисто сексуального стремления, которое может удовлетворить любая особь противоположного пола. Но самой оригинальной теорией Данвиля было утверждение о том, что в мозгу у каждого человека формируется свой, особенный синтетический «образ любви». Элементы этого образа, писал он, связаны с ощущениями, испытанными в то время, когда в нас начинает просыпаться половой инстинкт. Этот скрытый образ, о котором мы не знаем, олицетворяет «тип любви» каждого индивидуума. Всякий раз, когда ему удается перешагнуть светящийся порог сознательного, он распускается цветком любви. Всякий раз, когда человеку встречается женщина, обладающая теми же чертами, что и идеальный образ, хранящийся в его подсознании, любовь проявляет себя внезапно и сильно. Вот причины «любви с первого взгляда», которую доктор Фере определил как «импульсивную боль – род подавленности, дрожь, спазм, электрический удар, головокружение» – симптомы, которые он сравнивал с недомоганиями лозоходцев, когда их волшебные жезлы указывают место нахождения подземной воды!

Крестьяне и провинциалы

Крестьянские свадьбы, если верить месье Прудону, по-прежнему были веселыми. «Мы бы покраснели,– писал этот степенный автор,– если бы нам пришлось воспроизвести хоть одну строчку из свадебных песен, которые горланят эти пьянчуги. Мы часто удивлялись: откуда они берут такие непристойные куплеты, авторы которых неизвестны и которые, насколько мы знаем, не печатаются в сборниках. Как правило, деревенская свадьба завершается оргией, во время которой самые младшие представители мужской половины гостей ныряют под стол, чтобы снять подвязку с ноги новоиспеченной супруги».

Этот столь шокировавший месье Прудона забавный старинный обычай был описан в серьезном научном тоне фольклористом двадцатого века ван Геннепом и его коллегами. (Непристойным свадебным песням, несомненно, очень много лет – это полные сил, весело передававшиеся из поколения в поколение реликты “раблезойской” эры.) Подвязка невесты, торжественно извлеченная из-под свадебного стола, ломившегося от снеди, продавалась с аукциона либо разрезалась на полоски, которые раздавались незамужним гостьям в качестве талисмана, обеспечивавшего им вскоре столь же счастливое замужество. Это была часть крестьянского свадебного ритуала, в разных привинциях отличавшегося своими живописными деталями (Жорж Санд в конце романа La Mare аи Diable[281]281
  «Чертово болото»


[Закрыть] приводит очаровательное и подробное описание деревенской свадьбы в Берри, на ее родине), а не просто забава пьяных, как полагал месье Прудон.

Широко распространенный обычай преподносить невесте в начале свадебного пира корзинку или супницу с живыми голубями, которые разлетались, стоило ей открыть крышку, напоминает «пироги с живыми птицами», которые дарили дамам любовники семнадцатого столетия. Этот обычай истолковывался по-разному – как символ того, что невеста теряет свободу или девственность, расстается с подругами юности или с родными.

Во многих районах Франции появление каждого блюда на свадебном пиршестве сопровождалось песнями и танцами наподобие балета – особенно на юге и в Гаскони. В Анжу все ограничивалось десертом и называлось danser les gateaux[282]282
  танцевать с пирожными (фр.)


[Закрыть].

Гостям на свадьбе полагалось брать на себя часть расходов; для этого пускали по кругу или скромно ставили в угол блюдо для пожертвований, на котором в конце пиршества оказывался причудливый набор талисманов, кусочков золота из крестьянских запасов и старинных монет. Ван Геннеп указывает, что это участие в расходах на брачное пиршество, так же как помощь более зажиточных членов общины в обеспечении приданым бедных невест, воспринималось как нечто само собой разумеющееся; считалось, что бедно одетая невеста или скудное свадебное угощение пятнает честь всей деревни.

Крестьяне, перенявшие связанные с приданым обычаи буржуа, изобретали свои собственные способы точно показать, насколько невеста богата. В Савойе и Изере каждая складка на юбке свадебного платья означала десять тысяч франков; количество нижних юбок невесты или длина ее золотой цепочки также могли указывать на размер приданого.

Во время деревенских свадебных пиршеств всегда подчеркивалось, что первоочередная цель брака – рождение детей. Иногда это доходило до пародии на церемонию крещения – с преподнесением невесте куклы-голыша или бутылочки с соской и традиционной раздачей засахаренных миндальных орехов; главные действующие лица исполняли свои роли серьезно, как полагалось по обычаю. Плодовитость считалась недостатком лишь в немногих регионах Франции, где людей было больше, чем рабочих мест. Например, в районах Иль-де-Вилена как минимум каждая третья невеста была лет на пятнадцать старше жениха; этот обычай был введен, чтобы ограничить рост населения.