Текст книги "Любовь и французы"

Автор книги: Нина Эптон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

Я оставляю мою коллекцию парфюмерии малютке Сафири из Оперы, которая пахнет отнюдь не розами, с условием, что она будет пользоваться духами дважды на дню.

Я оставляю 1800 фунтов всем цветочницам Парижа, чтобы они стояли вдоль улиц, по которым повезут на кладбище мое тело – ибо смерти должно придавать жизнерадостный вид.

Я оставляю всю мою жизнь, состоявшую из визитов, реверансов, пируэтов, туалетов, нетерпения, комплиментов, безумств, интимных ужинов и коротких прогулок,– тем, кто пишет для театра, чтобы они могли извлечь из нее что-либо, способное послужить развлечению, исправлению или наставлению публики, которая в такого рода уроках весьма нуждается».^{198}

Кроме этого, существовали тайные организации, члены которых встречались для занятий любовью в специальных заведениях, изобретенных любителями изысканного разврата. Например, Афродиты, под покровительством маркиза де Пальмареза, штаб-квартира которых до революции находилась в столице Франции; после революции большинство членов клуба разъехались кто куда. Кое-кто из них потерял свою легкомысленную голову на гильотине, иные, перебравшись в другие края, продолжали заниматься тем же, чем раньше.

Попасть в число афродит было нелегко и, кроме того, недешево. Каждый новый член ордена должен был уплатить вступительный взнос сообразно своему финансовому положению и, кроме того, платить членские взносы, которые для кавалера составляли десять, а для дамы – пять тысяч фунтов. Злостные неплательщики безжалостно преследовались, но как только речь заходила об исключении их из списка членов ордена, они, как правило, платили сполна, пренебрегая всеми другими задолженностями, чтобы не лишиться необыкновенных удовольствий, которые предлагал им этот единственный в своем роде клуб.

В окрестностях Монморанси у афродит был великолепный «сельский дом» с садом, специально распланированным так, чтобы в нем было достаточно местечек для занятий любовью. Высокие стены надежно скрывали от внешнего мира этот потаенный уголок – с его рощами, кустарниками, лабиринтами и группами павильонов, расположение которых было тщательно продумано. Главное здание, или, как его именовали, Приют, словно предназначалось для сошедших со страниц Астреи пастухов; столовая представляла рощицу – деревья, нарисованные на стенах, изогнув ветви, тянулись к голубому стеклянному потолку. Искусно нарисованные лужайки, стволы деревьев, мраморные балюстрады создавали у гостей впечатление, что они обедают на лоне природы.

Огромная ротонда с примыкающими по бокам портиками предназначалась для особых случаев. В центре ее помещался алтарь, окруженный статуями богов и богинь любви. Для занятий любовью члены клуба укрывались в отдельных ложах, обитых розовой тафтой, завешенных серебристым газом и оборудованных хитроумно расположенными отверстиями для подглядывания.

Спроектировавший Приют архитектор, месье дю Боссаж, изобрел предмет мебели под названием avantageuse[232]232
  выгодная, полезная (фр.)


[Закрыть], якобы более удобный, чем самая мягкая кровать или диван, и лучше приспособленный для любовных свиданий. Эту мебель описывали так:

«Даме надлежит откинуться назад, ухватившись руками за два валика, справа и слева, представляющих собой два крепких Приапа. Жесткая и толстая подушка, обтянутая атласом, поддерживает ее тело от макушки до ягодиц. Все остальное висит в воздухе, исключая ступни, которые опираются на подушки в виде стремян, расположенные на небольшом расстоянии одна от другой, неподвижные и неплотно набитые. Таким образом, даме приходится сгибать голени и бедра под прямым углом. Колени кавалера опираются на поперечину, а ступни – на изножье в форме луки седла. Эта поза великолепно подходит для избранного им занятия. Руками он держится за две цилиндрические опоры на деревянной раме...»^{199}

Число членов клуба было ограничено двумя сотнями адептов, принадлежавших к высшему духовенству и аристократии. Соискатели подвергались основательному любовному испытанию, длившемуся три часа под руководством неподкупных dignitaires[233]233
  сановники, высшие должностные лица (фр.). Здесь, видимо, речь идет о правлении клуба.


[Закрыть], которые награждали победителей венками. Афродиты были невысокого мнения о неофитах, которые оказывались неспособными заслужить семь венков за три часа. Принятие в члены клуба было торжественной церемонией, завершавшейся пиром, не уступавшим древнеримской вакханалии.

Сохранился Journal* одной из дам-афродит; в нем она перечисляет 4959 любовных свиданий, имевших место за двадцать лет (учитывая репутацию клуба – ничего удивительного). В числе ее любовников были 272 принца и прелата, 929 офицеров, 93 раввина, 342 финансиста, 439 монахов (почти все они – кордельеры, изредка попадаются бывшие иезуиты), 420 светских людей, 288 мещан, 117 слуг, двое дядюшек и дюжина кузенов, 119 музыкантов, 47 негров и 1614 иностранцев (когда обстоятельства вынудили ее покинуть Францию – вероятно, во время Революции). Подобно многим другим развратникам, эта афродита имела склонность к подсчетам.

Кодексы Киферы

В 1769 году на берегах Сены, на острове Сен-Луи, каждую ночь можно было видеть одинокую фигуру мужчины в синем плаще и широкополой фетровой шляпе. Время от времени он останавливался, чтобы, оглядевшись и убедившись, что на него никто не смотрит, что-то нацарапать на парапете перочинным ножом. Затем он снова торопливым шагом шел вперед, бродил туда-сюда по узким улочкам, пока не начинало светать. Единственными людьми, с которыми он заговаривал на улице, были проститутки. Он знал каждую из них – ее имя, «специальность», историю.

Оставленные этим чудаком надписи на парапетах, стершиеся после десяти лет его ночных странствий по Парижу, вряд ли сказали что-нибудь любопытному свидетелю, если бы тому вздумалось последовать за странным человеком в синем плаще. Это были даты – ни для кого не имевшие никакого значения, кроме самого мрачного низкорослого господина с лицом сатира и блестящими глазами, который при ближайшем рассмотрении оказывался грязным и даже дурно пахнущим. Он унаследовал от отца коренастую фигуру крестьянина и крестьянскую же проницательность, которая позволяла ему наблюдать человеческую природу во всей ее естественной неприглядности. Это был один из наиболее эксцентричных писателей своей эпохи, развратник и фетишист, боготворивший женские ножки и способный упасть в обморок при виде дамской туфли. Однажды ночью он проводил девушку до дома только потому, что был зачарован ее розовыми, на высоких каблуках, туфельками. Он всегда гневно осуждал туфли без каблуков.

А надписи на парапетах? То были даты любовных встреч. Он хотел отмечать как можно больше годовщин, хотел, чтобы у него всегда было кого и что вспомнить... Его календари и дневники полны заметок о любовницах. Как его звали? Ретиф де ла Бретон. С ранних лет он был хвастливым и порочным. Приглядывая на пастбище за отцовскими овцами, Ретиф самостоятельно выучился чтению и письму. Едва ему минул двадцать один год, как он заявил, что у него уже двадцать незаконнорожденных детей и огромный список любовниц. Он стал учеником печатника и обольстил его жену. Тот отомстил, женив Ретифа на проститутке по имени Аньес, которую рекомендовал как чрезвычайно респектабельную молодую особу. Ретиф до конца поверил в этот обман. Однако вскоре он осознал свою ошибку и, выходя из церкви после венчания, твердил себе: «Дурак несчастный! Теперь ты повязан. Все пропало». Женившись, он не прекратил распутничать и вскоре расстался с женой, с нетерпением ожидая давно обещанных законов о разводе, которые были обнародованы авторами нового Гражданского кодекса.

Некоторые революционные лидеры действительно заинтересовались одним из принадлежавших перу Бретона проектов социальных реформ: его Порнографией, в которой говорилось об организации борделей и полицейского надзора за ними,– этот проект едва не был осуществлен на практике. Ночные беседы с парижскими проститутками давали Ретифу обильный материал; писатель делал множество записей, из которых он составил большинство из своих 203 книг – даже не утруждая себя оформлением рукописи, а отправляя их сразу в типографию. Его любопытные наблюдения вылились в уникальный научный труд, посвященный его современницам – filles galantes. В своем Пале-Рояле Ретиф берет на себя роль гида для провинциала, который не прочь поддаться разнообразным столичным соблазнам, и таким образом знакомит читателя с существовавшей в среде проституток любопытной иерархией.

Sunamites[234]234
  суламифи (фр.)


[Закрыть] специализировались на подражании знаменитым аристократкам, так что их клиенты могли воображать, будто имеют дело с этими великосветскими дамами. Такая дублерша, выбранная за внешнее сходство с той или иной дамой, искусно копировала ее стиль в одежде, манеры, осанку и выражение лица. (Это напоминает попытку Ронсара найти проститутку, которая была бы похожа на его любовницу, в заведении Большой Жанны.)

Berceuses[235]235
  няньки (фр.)


[Закрыть] владели искусством ласк, от которых снедаемые беспокойством клиенты засыпали (надо думать, это было большим облегчением для озабоченных деловыми проблемами финансистов, которых было так много в те времена); Chanteuses[236]236
  певички (фр.)


[Закрыть] возбуждали сладострастие, очаровывая клиентов музыкой и пением, Causeuses[237]237
  болтуньи (фр.)


[Закрыть] добивались той же цели с помощью эротических словечек и искусства вести беседу, a Restauratrices[238]238
  реставраторши (фр.)


[Закрыть] поручалась милосердная миссия на миг возвращать жизнь изможденным старикам, находившимся на краю могилы. Ретиф сообщает, что для обслуживания каждого престарелого клиента требовались объединенные усилия трех Restaur atrices.

В 1793 году члены Революционной ассамблеи, шокированные «непристойными и возмутительными предложениями», с которыми к ним обращались на парижских улицах, сделали попытку уничтожить эти «последние следы роялистского рабства и коррупции, разъедавших тело Франции на протяжении четырнадцати веков».

Проституток надлежало выявлять и заключать в тюрьму, и полиция, у которой для этого не хватало сил, обратилась ко всем добродетельным гражданам и отцам семейств, призывая их объединяться в отряды ее добровольных помощников. Вероятно, это случилось как раз тогда, когда план Ретифа был рассмотрен и в конце концов отклонен теми, кто понимал его абсурдность.

Идея Ретифа заключалась в том, чтобы учредить государственные бордели под руководством людей, наделенных чувством ответственности, которые «никогда не должны были бы забывать, что их роль по отношению к «пансионеркам» сродни роли родителей, и которым надлежало всегда быть готовыми поддержать девушек, выразивших желание бросить свою профессию и жить честно». Заведения должны были иметь несколько входов, скрытых за трельяжами и деревьями. «Пансионерки» обязаны были просиживать все вместе в просторных салонах по восемь часов в день. Ожидая клиента, они должны были заниматься чтением или рукоделием. Каждой девушке надлежало выделить стул с изображением цветка, название которого становилось ее именем; таким образом, они звались бы мадемуазель Роза, Нарцисс, Ландыш и т. п. Им не разрешалось пользоваться макияжем и парфюмерией. В свободные дни их следовало возить в театр в закрытых каретах, а предназначенные им ложи закрывать газовыми занавесками.

Ретифа часто приглашали на обеды к господам из высшего света, поскольку всем хотелось познакомиться с «дикарем» и посмотреть, как он выглядит. Бретон редко разочаровывал хозяев и гостей: он был таким эксцентричным, каким его и хотели видеть. Он умер в 1806 году – почти в полной нищете. Бретон оказал влияние на Ги де Мопассана, который цитировал его и приводил в качестве выдающегося примера в ответ на упреки в том, что сам он слишком много пишет о жизни девиц легкого поведения.

Ретиф не был единственным, кто разрабатывал проекты «идеальных борделей». Один из членов Ordre de la Felicite[239]239
  орден блаженства


[Закрыть] написал Кодекс Киферы. Источником вдохновения для автора послужил Плавт^{200} – если верить его собственному утверждению. Но оттого что кодекс этот был основан на античном источнике, он не стал более приличным. Придуманное автором заведение должно было быть достаточно просторным для тысячи двухсот девушек, именуемых «куртизанками» или «фаворитками любви», которых планировалось поселить в четырех домах, расположенных в разных частях столицы. Этих девушек следовало освободить от налогов.

Такие заведения предназначались для девушек старше пятнадцати лет, имеющих подписанный двумя матронами сертификат, подтверждающий утрату ими невинности. Для строительства этих четырех заведений следовало образовать фонд в шесть тысяч фунтов (автор не уточняет, из чьих средств и каким именно образом). Помещенное над парадной дверью изображение бога любви с завязанными глазами должно было указывать на предназначение этих домов.

Каждая из куртизанок обязана была заплатить вступительный взнос в пятьсот фунтов и предъявить свидетельство от дипломированного хирурга заведения и главного инспектора, подтверждающее, что ее здоровье безупречно. Фавориткам, прослужившим шесть лет, предоставлялось право – если они того пожелают – удалиться в Мадлонет[240]240
  приют для проституток


[Закрыть], или Дом кающихся распутниц, либо жить независимо. Как только им исполнится сорок лет и один день – возраст, когда «юный пыл и аппетит к удовольствиям сменяются разумом и воздержанностью»,– фаворитки должны были, получив пенсию, покинуть заведение, как описано выше. Всех рожденных фаворитками детей следовало помещать в сиротский дом и проявлять величайшую заботу об их обучении.

Обитательницы заведений делились на три разряда, по сто фавориток в каждом: юные фаворитки – до двадцати лет, молодые куртизанки – от двадцати до тридцати и зрелые женщины.

Следовало назначить сто двадцать дуэний, именуемых «сестрами-управительницами», чья должность передавалась бы по наследству, и двести двадцать «матерей-директрис». Эти должности желательно поручить бывшим сводням, ни разу не попадавшим в руки полиции.

«Сестры-управительницы» будут принимать всякого клиента, появившегося в воротах и попросившего о любовном свидании с одной из девушек. «Сестры» будут учинять клиенту освидетельствование, дабы, в случае если он нездоров, отказать ему в праве войти. Клиенты слабого здоровья должны будут платить штраф в десять фунтов. Собранные таким образом деньги пойдут на ремонт заведения.

«Матери-директрисы» будут учить фавориток жестам, позам, шуткам, стимулирующим упражнениям и т. д., предназначенным для усиления чувственных наслаждений. В свободное от работы время фавориткам будет позволено читать, но при этом должно принять меры, дабы им в руки не попадали книги, способные подхлестнуть желания читающих, и без того сверхактивные, ибо это будет все равно что подливать масло в огонь.

Фаворитки будут носить различную униформу и розовые капоры из тафты с вышитыми на них луком и стрелой, а также – двумя цифрами, означающими их ранг и категорию. Румяна будут под запретом для юных фавориток, прочие же категории смогут ими пользоваться, но умеренно.

Фаворитки, принадлежащие к двум старшим категориям, ежевечерне будут натирать лица помадой из огурцов и улиток, чтобы цвет кожи был свежим и нежным. Им запрещено подкрашивать лица.

Пользоваться зимой грелками для постели категорически запрещено. Куртизанки и фаворитки никогда не должны полностью раздеваться, даже в разгар оргии. С пятнадцати до тридцати лет они будут носить жесткие корсеты.

Куртизанки должны быть ласковы и учтивы со старыми клиентами. Суровое обращение может только отпугнуть или даже убить последних. Фавориткам позволительно помогать всем господам, которым больше шестидесяти лет, до тех пор пока эта помощь не слишком утомительна и не чересчур унизительна.

Юным фавориткам будет позволено принимать трех мужчин в день, но уделять не более трех часов каждому; веселые куртизанки могут пробыть с каждым кавалером только два часа; тогда как зрелые женщины могут обслуживать четырех мужчин в день, оставаясь с каждым не больше часа.

В те дни, когда на женщин влияет луна, наших дам заменят кандидатки. Во время этих дней отдыха фаворитке, при условии, что ее сопровождает одна из коллег, позволено гулять в общественных садах или ходить в театр. Они не должны позволять, чтобы к ним приставали на улице.

В случае серьезной провинности фавориток надлежит отсылать в госпиталь в Фобур-Сен-Мартен. В каждом заведении должны быть аптека и фармацевт, раз в две недели будет производиться медицинское освидетельствование. Двадцать вооруженных охранников под началом командира должны отвечать за поддержание законности и порядка в окрестностях наших заведений».^{201}

В конце Кодекса приведена тщательно рассчитанная смета расходов и доходов описанных заведений. Это говорит о том, что автор – месье Моэ – понимал толк в бизнесе.

Кроме приведенного выше, план устройства государственных борделей, при которых надлежало учредить «школы любви», выдвигала еще одна скандальная личность – более чем эксцентричная, стяжавшая печальную славу, чья репутация распутника не знала равных и чье имя всегда будет ассоциироваться с патологическим насилием и жестокостью в любви: маркиз де Сад. История его жизни – это история болезни, история самого настоящего помешанного, кончившего свои дни в Шарантоне, в лечебнице для душевнобольных. Литературные произведения маркиза, за исключением тех изданий, которые были снабжены эротическими иллюстрациями, не особенно привлекали внимание современников. Все это – драмы ужасов, в которых он развивал свои эротические теории: сладострастия в преступлении, удовольствия от причинения другим страданий, разврата, крови и пыток. К несчастью, маркиз не только писал обо всем этом, но и претворял свои кошмары в жизнь.

Маркиз де Сад происходил из знатной семьи, его мать была фрейлиной принцессы Конде. В возрасте четырнадцати лет юный маркиз начал опасную военную карьеру и участвовал в Семилетней войне, проявляя отчаянную отвагу. Его имя стало синонимом сорвиголовы. Когда маркизу было двадцать три, родные решили женить его на брюнетке по имени Рене. Но маркиз влюбился в ее младшую сестру, шестнадцатилетнюю блондинку Луизу. Однако семья принудила его жениться на Рене, которая до конца оставалась верной ему. Выносить подобного мужа так долго, как она, смогла бы далеко не каждая женщина.

Вскоре после свадьбы маркиз пустился во все тяжкие в своем petite maison в Аркейле. В этом факте как таковом не было ничего необычного; что было необычным, так это его зверское обращение с проститутками, которых он приглашал к себе. Тогда-то «развлечения» подобного рода и стали именовать садистскими. Проституткам не привыкать было исполнять капризы клиентов с причудами, однако тут был не каприз, а явная, неприкрытая жестокость. Женщины пожаловались в полицию, и Людовик XV отдал приказ об аресте маркиза. Того посадили в Венсеннский замок – его первую тюрьму. В общей сложности де Саду предстояло провести двадцать семь лет своей жизни в разных тюрьмах.

Выйдя из тюрьмы, он сразу же бежал в Прованс с танцовщицей из Оперы по имени Ла Бовуазен. Однажды, когда он вернулся в Париж, его остановила на улице нищенка по имени Роза Келлер, чтобы попросить денег. Он увез ее в Аркейль под предлогом, что хочет якобы дать ей работу в доме. Мучения, которые ей пришлось вынести, были описаны мадам Дюдеффан в письме к Хорасу Уолполу. Маркиз затащил несчастную девушку на чердак, принудил раздеться в своем присутствии, связал ей руки за спиной и отхлестал до крови. Затем, вынув из кармана баночку с бальзамом, смазал и перевязал ее раны, а на следующий день раскрыл их перочинным ножом. Отчаяние придало Розе силы, ей удалось вырваться и выпрыгнуть из окна, и перед смертью она успела рассказать о том, что испытала. Маркиз заявил полиции, что просто хотел испробовать в действии новый бальзам. На этот раз он был заключен в замок Сомюр. Его жена Рене, используя свое влияние, добилась, чтобы его выпустили оттуда.

Следующий фортель де Сад выкинул в Марселе, угостив проституток в борделе конфетами, содержавшими такую дозу шпанской мушки*, что несколько женщин, съев их, вскоре скончались в конвульсиях. Приговоренный как отравитель к смертной казни, маркиз вместе с женой и свояченицей Луизой укрылся в своем замке Соман. (Несомненно, де Сад испытывал преступное влечение к женщинам определенного типа.) Пока Рене, вернувшись в Париж, добивалась смягчения приговора, ее муж бежал с Луизой в Италию. Его поймали, вернули во Францию и заточили в замок Ниолан. Он бежал – снова с помощью жены,—но был пойман и препровожден в Венсенн, а позднее, в 1784 году,– в Бастилию. Маркиз отказывался видеть свою верную жену, которая почти каждый день посылала ему еду и свежее белье, и начал интересоваться литературой. Он всей душой симпатизировал революционным идеям и, разгуливая в тюремных садах, обращался к прохожим со страстными речами на эту тему, пока не надоел всем настолько, что его отослали в Ша-рантон, в психиатрическую лечебницу. Он опять сбежал – в 1790 году,– и его вновь потянуло к Рене, поселившейся в монастыре, но несчастная маркиза была уже по горло сыта его выходками. На исправление мужа не было никакой надежды. Она отказалась видеть де Сада; маркиз вскоре добился официального разрешения жить с женой раздельно, завел любовницу и уселся писать пьесы, направленные против монархии, духовенства, и – что довольно удивительно – против войны (тем не менее он выступал за то, чтобы возродить гладиаторские бои). Прежде всего, он написал непристойный роман «Жюстина, или Несчастья добродетели» и его продолжение «Жюльетта, или Благодать порока», которое по своей жестокости даже превосходило первую часть. Оба романа полны описаний оргий, бичеваний, искалеченных детей и трупов, подвергшихся надругательствам.^{202} Никто не принимал всерьез эти книги – возможно, потому, что в стране разворачивались уже по-настоящему драматические события; и если бы маркиз не совершил промаха, написав тираду против Бонапарта и Жозефины Богарнэ, он, вероятно, не кончил бы жизнь в психбольнице.

Непохоже, чтобы он был несчастен в своем последнем убежище. Среди сумасшедших были актеры, и это дало возможность для развития нового таланта маркиза. Он писал пьесы для обитателей Шарантона и ставил спектакли, на которые приглашал зрителей. В целом маркиз вел себя почти как нормальный человек. Однако время от времени он заказывал корзины дорогих роз, которые уносил в сад, и там либо обрывал, лепесток за лепестком, либо обмакивал в грязный ручей. Хрупкие и беззащитные цветы были последним, посредством чего он мог удовлетворить свою сатанинскую тягу к разрушению.

Сельская любовь

Нить идиллической, пасторальной любви – того ностальгического воспоминания о садах Эдема, которое периодически овладевает умами людей на протяжении столетий,– была подхвачена писателями конца восемнадцатого века в форме, немного менее изысканной по сравнению с эпохой Возрождения, хотя французское понятие о сельской любви всегда было достаточно цивилизованным, чтобы ее описание включало бутылку хорошего вина и пастушку в симпатичном наряде.

В восемнадцатом веке великим выразителем идеи меланхоличной любви в естественной обстановке стал Жан-Жак Руссо. Его Новая Элоиза – предшественница произведений романтиков 1830 года, преемница Астреи Оноре д’Юрфе и романов средневековья. Весь кортеж, сопровождающий идиллическое нежное чувство – истинную любовь,– порыв, тайну, тишину, вечные привязанности, взаимное уважение, души, которые «во всех отношениях равны друг другу»,– можно обнаружить в этих письмах, написанных, как объяснял Руссо в своей Исповеди, в состоянии «жгучего восторга», в то время когда он был страстно влюблен в мадам д’Удето.

Не правда ли, немного странно: чем же добродетельная Но-вая Элоиза тронула парижанок восемнадцатого века, стиль любовной жизни которых Руссо так сурово осудил? Вот как объяснил этот феномен сам автор: «В Париже по-прежнему царит особое изысканное чувство, побуждающее нас высоко ценить в других ту чистоту и нежность, которых мы сами лишены». Думаю, дело в том, что женщинам просто надоела комедия и их гораздо больше впечатляли излияния Элоизы, которые шли явно от сердца.

Даже еще более романтичные и невинные Поль и Виргиния Бернардена де Сен-Пьера произвели тот же слезоточивый эффект на читателей, претендовавших на звание чувствительных (ключевое слово второй половины столетия). Даже Манон Леско аббата Прево была, на свой извращенный лад, достаточно невинной, чтобы иметь успех. В моде были чистые, как роса, юные героини, сохранявшие, однако, свои присущие восемнадцатому столетию элегантность и кокетство. Наисвежайшими из них были те, кого описал Мариво в начале века,– «распускавшиеся» для любви и возбужденные «смесью боязни, удовольствия и смущения». Герои его также были новичками в любви и подступали к ней, преисполнясь трепета и уважения (понятие, редко ассоциировавшееся с любовью в то время).

Восторженному возвращению к природе, за которое ратовал Жан-Жак, сопутствовали экзальтированная форма любви и пантеистическая форма религии, разработанная позднее великими романтиками девятнадцатого века, особенно Шатобрианом и Ламартином^{203}. Но эти три составляющие никогда не образовывали более оригинального сочетания, чем в произведении Бер-нардена де Сен-Пьера, друга и поклонника Жан-Жака и автора уже упомянутой выше, ставшей классикой знаменитой любовной истории Поля и Виргинии, действие которой разворачивается на фоне тропиков. Не только во Франции, но и во всей Европе эта история о добродетели и юношеской невинности трогала души чувствительных людей. Книга была переведена на многие европейские языки, и почти всегда переводчиками были женщины. (В Англии героиня превратилась в Мэри, так как переводчице – Джейн Дэлтон – имя «Виргиния» показалось недостаточно английским.)

Когда Поля и Виргинию впервые прочли вслух в салоне рассудительной мадам Неккер^{204}, только у одного человека на глаза навернулись слезы. Это была Фелисите Дидо, двадцатилетняя сестра издателя, выпустившего книгу де Сен-Пьера. Восторженная поклонница писателя работала в магазине брата и ежедневно давала Бернардену отчет о том, как раскупается его книга. Он был тронут и решил заняться ее образованием, начав с уроков географии и ботаники. Вскоре она не меньше своего прославленного учителя, исподволь влиявшего на ученицу в соответствии с запутанным учением о гармониях, изобретенным им самим, стала интересоваться рассветами, закатами и цветами на живой изгороди. Немного времени спустя он решил, что Фелисите достаточно гармонична, чтобы стать спутницей его жизни. Ее приданое также дополняло общую гармонию, что позволило Бернардену купить участок земли между двумя ручьями в Эссоне, близ Парижа. Там он выстроил загородный дом и разметил план своей дальнейшей супружеской жизни, согласно гармонии № 4 (входившей в число ста двадцати шести других). В возрасте пятидесяти шести лет он, тем не менее, опасался насмешек своих коллег из Ботанического сада, где его положение директора все еще было ненадежным, и поэтому заставлял Фелисите скромно держаться на заднем плане и никогда не появлялся с ней в обществе.

Он часто и с любовью писал ей. «Пишите мне откровенно,– просил он, когда начал ухаживать за ней,– не заботьтесь о правописании и исправлениях; пишите, что Вам велит сердце и как оно велит. Целую Вас и прижимаю к сердцу». Но в конце концов грамматические и орфографические ошибки Фелисите стали действовать ему на нервы, и мы обнаруживаем в его письмах мягкие упреки, адресованные ей: «Ошибок у Вас немного, но они тем более режут глаз, что Ваш стиль, когда любовь вдохновляет Вас, исполнен чувства и изысканности».^{205} «Заботьтесь о том, чтобы не располнеть сверх меры»,– предупреждал он ее в другом письме; наконец, он принялся обсуждать ее шедшее вразрез с дорогими его сердцу теориями гармонии возмутительное чувство цвета. «Вчера, когда мы гуляли вместе, многие оборачивались, чтобы посмеяться над Вашей прической,– не уверен, были ли тому причиной вплетенные в нее яркие ленты или ее фасон. Представьте, что было бы, если бы они увидели Вас в Вашей шали с желтыми полосами и красных туфлях! Резкие, бросающиеся в глаза цвета Вам совершенно не идут. Природа никогда не прибегает к таким смелым контрастам, чтобы достичь гармонии».

В эссонском доме супруги жили в окружении коров, цветов и домашней птицы. Они, а также несколько книг и общество живших неподалеку родителей Фелисите должны были радовать ее. Но план супружеской жизни не предусматривал какого бы то ни было ее участия в жизни общественной.

«Я каждое утро буду подниматься на рассвете,– объявлял Бернарден де Сен-Пьер,– и несколько часов проводить в своем кабинете, разбирая мои папки и бумаги, которых у меня превеликое множество. В десять часов мы будем встречаться за легким завтраком, приготовленным Вашими руками; после этого я вернусь к своей работе. Вы можете последовать моему примеру и заняться Вашим рукоделием, если у Вас нет другой работы по хозяйству. Думаю, что Вы будете управляться с домашними делами с раннего утра. В три часа у нас будет второй завтрак – рыба, овощи, птица, сыр, яйца и фрукты из нашего сада. На трапезу уйдет час. С трех до четырех – отдых и немного музицирования. В пять часов, когда не так жарко, мы будем гулять по нашему острову или навещать Ваших родителей. В девять часов у нас будет легкий ужин».^{206}

Неудивительно, что, прожив семь лет затворницей в своем доме на острове, в ужасной сырости, бедняжка Фелисите умерла от чахотки. Через несколько лет Бернарден, которому тогда было шестьдесят восемь, женился на мадемуазель Дезире де Пельпорк; она внушила ему страсть более сильную, чем несчастная Фелиси-те, которая оставалась в его глазах ученицей на протяжении всего их супружества. Дезире до конца жизни ученого оставалась его музой, а когда в 1814 году он скончался, обвенчалась с его молодым секретарем и бывшим учеником. Вторую жену Бернарден уже не селил в доме на острове, и ей было позволено появляться в обществе. Ради нее одной Бернарден согласился внести изменения в свою теорию о супружеской гармонии № 4. Воистину сильная любовь способна изменить ход философских размышлений.