Текст книги "Любовь и французы"

Автор книги: Нина Эптон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Когда она подошла к городским воротам, те оказались заперты. Ей говорили: «Мы не можем открыть – город на осадном положении – наши солдаты отправились освобождать похищенную даму!» – «Это я, это я!» – успела крикнуть мадам де Мирамион, прежде чем снова надолго лишиться сознания.

Мадам де Мирамион-старшей также пришлось пройти пешком несколько миль, прежде чем она нашла фермера, который отвез ее обратно в Париж на телеге. Добродетельные парижские bourgeois были в шоке. Восклицая: «Ну и распутники эти дворяне!» – они подали жалобу в суд. Аристократия потешалась над легковерием Бюсси, что для маркиза было хуже всякого судебного дела. Особенно презирал его принц Конде, который, тем не менее, помог несчастному выпутаться. Бюсси понадобилось два года, чтобы забыть об этом скандале.

Что до мадам де Мирамион, то она посвятила себя благотворительности (оказывая особое покровительство проституткам) и стала помощницей святого Венсана де Поля. Отель де Мира-мион, аптека, где она приготовляла лекарства для бедных, сохранился до наших дней. Ныне в этом красивом здании, построенном в строгом стиле семнадцатого века – № 4 на набережной де ла Турнель,– размещается центральная аптека, обслуживающая парижские больницы, и Музей государственного призрения. Людовик XIV был высокого мнения о мадам де Мирамион и поручал ей раздачу милостыни в разных благотворительных учреждениях. Единственные сохранившиеся портреты прекрасной вдовы относятся к этому последнему, «благотворительному», периоду ее жизни. У нее было доброе лицо и улыбка святой. Из нее никогда не вышло бы подходящей жены для Роже де Бюсси-Ра-бютена, чья скандальная Histoire amoureuse des Gaules[128]128
  «Любовная история галлов»


[Закрыть] так задела Людовика XIV, что он приказал посадить ее автора за решетку. Бюсси на портрете тоже улыбается – но это улыбка неисправимого rabutin`а.

Полученный опыт не дал Бюсси более терпимо отнестись к своей любимой дочери-вдове, когда та собралась замуж за обаятельного bourgeois месье де ла Ривьера. Бюсси сперва благоволил к нему, но затем внезапно изменил свое мнение. Его дочь купила дом в Шампани, где отцовская юрисдикция не имела силы, и там обвенчалась со своим возлюбленным. Бюсси принудил дочь удалиться в монастырь и оттуда написать мужу, что она разрывает с ним отношения. Затем, узнав, что она enceinte[129]129
  беременна (фр.)


[Закрыть], Бюсси увез ее в Париж и пытался отобрать у матери ребенка сразу после его рождения. Однако Ривьер выследил их, и ему удалось увезти дитя. Бюсси имел наглость заявить, что брак его дочери был недействительным, но парламент решил иначе, и ребенка признали законнорожденным. Бюсси был в бешенстве. Он слышал, что прапрадед месье де Ривьера был виноградарем,– обвенчаться с ним значило унизить свое достоинство! К стыду его дочери, та в конце концов... согласилась с отцом и отказалась возвращаться к мужу.

Декрет Людовика XIV, запрещавший похищения, не мешал этому монарху, когда ему было выгодно, самому прибегать к подобной чрезвычайной мере. В 1662 году он приказал похитить восемнадцатилетнюю Марианну Пажо, дочь аптекаря, приставленного к сестре герцога Лотарингского, который ее полюбил. Король на основании прошения сестры герцога, которая была полна решимости помешать этому mesalliance*, послал государственного секретаря Ле Телье в сопровождении тридцати гвардейцев прервать свадебный банкет. Ле Телье попросил позволения переговорить с невестой наедине. Он дал ей двадцать четыре часа на размышление, чтобы та решила, желает ли она стать герцогиней Лотарингской; в случае если Марианна скажет «да», его величество требовал, чтобы она убедила герцога дать письменное согласие на передачу герцогства Лотарингского Франции (герцог к тому времени уже дал согласие на то, чтобы это произошло после его кончины). Марианна не согласилась на позорное предложение. Простившись с герцогом, она удалилась, не пролив и слезинки. Ле Телье проводил ее в монастырь Ла Виль л’Эвек. Спустя несколько дней Марианна вернула драгоценности – подарки герцога во время их недолгой помолвки – стоимостью в миллион франков, а через несколько лет вышла замуж за маркиза де Лассейя, эксцентричного вдовца, оставившего свою должность при дворе, чтобы жить с ней в своем замке в Нормандии. Маркизу было всего двадцать шесть лет, когда Марианна скончалась, и он предпринимал героические усилия, чтобы остаться вдовцом, но в 1696 году все-таки женился в третий раз. Всех своих супруг он, по-видимо-му, нежно любил,– об этом можно судить по молитве, сочиненной им в конце жизни: «Моя дорогая Марианна, моя дорогая Жюли, моя дорогая Бузоль, молите Господа за меня! Боже, сделай так, чтобы я смог вновь увидеть их всех, когда закончу свое земное существование!»

Глава 5. Любовь в жизни и в литературе

Хотя семнадцатый век в первой своей четверти и далее продолжал хранить верность многим идеалам феодализма и рыцарства, все же со временем общество становилось более искушенным и рассудительным; оно достигло того рубежа в своем развитии, когда люди готовы были сказать «прощай» Амади-су и сказкам о волшебниках и феях.

Примерно до 1615 года сохранялся спрос на Амадиса (разбухшего в конце концов до двадцати трех томов); а подражания старым рыцарским романам, принадлежавшие перу малоизвестных авторов, вроде дю Вердьера, продолжали появляться до 1626 года. Это течение сменилось модой на романы нравоучительные и сентиментальные, любимые в основном новыми классами bourgeois. Их заглавия говорят сами за себя: Les Infortunees Amours, Les Chastes Amours (созданные под влиянием испанских авторов), Les Religieuses Amours[130]130
  «Несчастная любовь», «Невинная любовь», «Благочестивая любовь»


[Закрыть] и так далее.

«Благородные» рыцарские романы вытеснялись романами пасторальными – скучным жанром, в котором, тем не менее, один автор добился значительного и долговременного успеха. Я говорю об Астрее, написанной аристократом Оноре д’Юрфе, жившим в замке в Форе. Его описание этой провинции, где происходит действие созданной им четырехтомной сказки о псевдопастухах и псевдопастушках, поражает современного читателя, являясь лучшей частью книги.

Вы спросите, что общего все это имеет с любовью? Много, намного больше, нежели вы можете предположить. Романы семнадцатого века представляли собой тщательно продуманные учебники, содержавшие сведения о всех аспектах поведения в любви, и в том числе – о крайне важном искусстве вести беседу. Аст-рея и множество появившихся позднее подражаний ей полны бесконечных диалогов и дискуссий о любви, которые, как нам сейчас кажется, тормозят действие, но это было как раз то, чего хотели читатели того времени: учебник savoir-vivre[131]131
  здесь – хорошего тона (фр.)


[Закрыть]. Читатели очень серьезно воспринимали теоретиков вроде Оноре д’Юрфе, поскольку романы были единственными источниками образования в любовной сфере. Все эти письменные (и довольно высокопарные) любовные беседы представляли собой на деле слегка замаскированное продолжение средневековых судов любви.

Астрея не только оказала влияние на умы Корнеля, аристократов, собиравшихся в Отеле Рамбулье, и Жан-Жака Руссо (много позднее), но и завоевала популярность сразу после выхода в свет: члены семейства Гонди забавлялись тем, что писали друг другу вопросы, касавшиеся Астреи, и приговаривали к штрафу тех, кто не мог ответить. В 1624 году д’Юрфе получил письмо за подписями двадцати девяти немецких дворян, принцесс и принцев, которые взяли себе имена его персонажей и основали академию для пасторальных встреч. Там они рассуждали о любви, уподобляясь созданным воображением писателя героям. Эстафету подхватила другая мода – на цвет, названный в честь персонажа Астреи: vert Celadon[132]132
  селадоновый зеленый (фр.)


[Закрыть].

Сюжет – ахиллесова пята Астреи. Роман открывается, как я уже говорила, очаровательным описанием Форе. Вот уже три года молодой, разумеется красивый пастух Селадон и красавица пастушка Астрея любят друг друга. Но тут в идиллию вмешивается соперник, который уверяет Астрею, что Селадон любит другую; пастушка упрекает своего кавалера и прогоняет его с глаз долой. Пастух бросается в реку Аиньон. Астрея, потерявшая всю свою решимость, бросается в воду вслед за возлюбленным. Ее спасают проходившие мимо пастухи, а Селадона течение несет вниз по реке и выбрасывает на противоположный берег. Он тоже спасен: на помощь ему приходит принцесса – она с двумя фрейлинами гуляла у реки, высматривая будущего мужа, которого судьба должна была ниспослать ей, согласно предсказанию волшебника. Заранее настроенная на такую встречу, она влюбляется в Селадона, который, как велит ему учтивость, отвергает ее любовь, убегает из дворца и находит приют в пещере, где живет, питаясь водой и кореньями, и большую часть времени пишет стихи. Он встречает мудреца друида по имени Адамас, который советует ему возвратиться к Астрее. Но Селадон твердо верит в могущество судьбы и не желает изменять естественный ход событий. Однако он, как ни странно, не возражает против предложенной Адамасом хитрости и возвращается к любимой под видом ее подруги и компаньонки, переодевшись в платье дочери мудреца, Алексис; кстати, это позволяет ему лицезреть избранницу во многих интимных положениях, описания которых довольно легкомысленны для этой целомудренной книги.

Каким образом Селадон отважится открыться возлюбленной, спрашивает себя читатель в конце четвертого тома. Д’Юрфе умер в 1625 году, не успев дать ответа на этот решающий вопрос, но, к счастью, он доверил свои наброски секретарю, Балтазару Баро, который сделал все что мог, чтобы разобраться в них и довести до конца эту историю. Племянница Адамаса, нимфа Леонида, приводит Астрею и Селадона в лес и там, притворившись, что совершает магический ритуал взывания к небожителям, обещает пастушке сделать так, что Селадон предстанет перед ней. Селадон бросается к ногам Астреи, показывая различные знаки любви, которые она дарила ему в былые дни. Астрея сперва испытывает нежность и одновременно возмущение, но затем, припомнив свои фамильярные отношения с мнимой «друидессой», заливается краской и приказывает Селадону умереть. Они расстаются, но встречаются вновь у Источника любви, где явившийся им Бог любви приказывает Селадону жениться на Астрее. Все приходит к счастливому концу. Кроме героев, связанных с этой основной сюжетной линией, в романе присутствует несчетное число второстепенных персонажей, представляющих различные типы любовников. Если Селадон – любовник мистический, то Илае, подобно Дон Жуану, жесток и себялюбив, а Белизард – умудренный жизнью философ и друг всех женщин (людей, подобных ему, можно было встретить в модных салонах того времени).

Д’Юрфе был человеком эпохи Возрождения, которого вдохновляли теории Платона и кабалистика. В Астрее он развивает идею о любви как о работе одного лишь разума – средоточия нашей жизни,– связанной со знанием, которое рождается, когда человек ясно видит достоинства предмета своей любви. Ни одна жизнь не будет благородной, если в ней отсутствует любовный стимул. Любовь связана также с волей: влюбленные решают любить. Любовь есть одновременно героизм и вдохновение, внутренний импульс, который увлекает конечное человеческое я к Всевышнему. Совершенная любовь – та, в которой заняты и душа, и тело. Однако мистическое предначертание объясняет тайну некоторых роковых страстей. Это – развитие теории «слепой силы», которую в Тристане и Изольде олицетворяет любовное зелье, у Рон-сара и других писателей шестнадцатого века —небесные светила, а позднее, в семнадцатом столетии,– янсенистская доктрина предопределения, которой, по-видимому, был увлечен Расин.

Во всех романах первой половины столетия подчеркивалось, сколь важно для мужчины выработать в себе изысканность и утонченность, часто бывая в дамском обществе, и о любви часто говорили языком, напоминавшим язык трубадуров. «Любовь пробуждает и очищает дух, делает его способным на размышления о предметах благородных и придает ему силы для свершения самых славных подвигов»,– писал Буаробер^{125} в своей Histoire indienne[133]133
  «Индейская история»


[Закрыть]. Во всех книгах галантные беседы и образцовые любовные послания можно было найти на любой странице.^{126} Пастушки из Аст-реи неутомимо писали друг другу письма, которые заучивали наизусть и не упускали случая продекламировать. В реальной жизни люди также писали горы любовных писем. Бассомпьер однажды, когда ему грозил арест, устроил костер из таких вот нежных посланий – их у него в комнате оказалось более шести тысяч.

Умение писать любовные письма было одним из признаков благовоспитанности. Бюсси-Рабютен в своих Любовных максимах советовал влюбленным писать день и ночь, ибо письма есть топливо любви. Те же, кто не мог придумать, что бы написать, могли почерпнуть вдохновение в полезных учебниках. Les Fleurs du bien dire[134]134
  «Цветы красноречия»


[Закрыть] включали семьдесят два образца ходульно-возвышенных писем на всевозможные темы: разлука (печаль по этому поводу), радость от возвращения возлюбленного, путешествие... одним словом, читателю услужливо, тщательно разложив по полочкам, преподносили все разнообразные ситуации, с которыми только может столкнуться влюбленный человек. Де Рю, автор Marguerites frangaises[135]135
  «Французские ромашки»


[Закрыть], зашел еще дальше в своем стремлении к практичности – расположил темы по алфавиту: Adieux[136]136
  Прощания (фр.)


[Закрыть], Благосклонность, Верность, Гнев, Доверие... В статье Пламя любви можно было найти предложения вроде: «Один и тот же огонь охватывал наши сердца, но лишь мое обратил в пепел» – или наоборот: «Ваши бесстыдно зажженные огни не собьют с курса корабль моей сдержанности». В статье Слезы можно было прочесть следующее: «Те прекрасные слезы, которые высохли под лучами ее красоты, обжигающими всех, кто приближается к ней».

Но что если адресату любовного письма, списанного из Marguerites или Printemps des lettres amoureuses[137]137
  «Весна любовных писем»


[Закрыть], не составит труда догадаться, откуда оно «содрано»? Автор, предвидя такую возможность, приводил список отдельных предложений и фрагментов фраз, которые можно было комбинировать тысячью различных способов.

Профессиональные художники украшали любовные письма аристократов нестареющими символами любви, которые были под стать шаблонным фразам текста: пронзенными сердцами, гирляндами из роз и мирта, бантами из лент, купидонами и стрелами. Голубой и золотой краской вместо чернил писали свои письма те, кто мог себе позволить подобное излишество.

Утонченные традиции галантной любви, любви в беседах, продолжались и развивались в знаменитой «голубой» гостиной красавицы полуитальянки Катрин де Вивонн, маркизы де Рамбулье,– своеобразное проявление изящного бунта против грубости, царившей при гасконском дворе Короля-Повесы.^{127} Приглашение в салон маркизы, где читали вслух новые книги и романы разворачивались по сценарию, разработанному в соответствии с наукой любви, воспринималось как знак отличия. Вольностей там не терпели. Профессиональный поэт и любовник Вуатюр, который однажды, помогая маркизе подняться по лестнице, сперва запечатлел поцелуй на ее руке, а затем осмелился поднять ей рукав и поцеловать руку выше кисти, поплатился за это изгнанием из ее салона на несколько недель. Все скучали без него – он был таким жизнерадостным (хотя маркиза всегда говорила, что он вечно похож на мечтающую овечку, когда пообедает). «Никто не может любить одновременно пять или шесть женщин так преданно, как я,– хвастал поэт,– но любить семерых – это стыдно». Любовница Вуатюра, мадам де Санто, овдовев, хотела выйти за него замуж и ходила за сопротивлявшимся поэтом повсюду, но Вуа-гюр не желал связывать себя узами брака. Она осталась преданной ему, и он умер у нее на руках.

Однако из вышесказанного отнюдь не следует, что в «голубой» гостиной маркизы собирались одни ханжи. Маркиза любила удивлять своих гостей, и они часто устраивали розыгрыши, напоминавшие проказы эпохи Возрождения (фактически подобные шуточки были постоянной чертой французского общества до девятнадцатого века).

Однажды вечером, после того как граф де Гиш съел полную тарелку грибов, маркиза и ее друзья велели его слуге ушить одежду своего господина; наутро, обнаружив, что платье ему узко, граф решил, что его тело распухло от отравления грибами, и в утреннем халате отправился к мессе, дабы подготовить душу к последнему путешествию. В другой раз Вуатюр отомстил маркизе за шутку, которую она сыграла с ним. Он привел в ее спальню пару живых медведей. Дрессировщик заставил зверей встать на дыбы и положить лапы на верхний край ширмы. Обернувшаяся на шум маркиза взвизгнула и едва не упала в обморок при виде двух взиравших на нее зверей!

В то время как мужчины и женщины – завсегдатаи гостиной маркизы де Рамбулье и их преемники – вели утонченные салонные беседы, великий Корнель, особенно в ранних своих пьесах, отражавших идеал невозмутимого honnete homme[138]138
  честный, порядочный человек (фр.)


[Закрыть] и тогдашнее учение о самоконтроле, облагораживал язык театра и превозносил любовь героическую. «Любовь honnete homme,– писал он в предисловии к своей La Place Roy ale[139]139
  «Королевская площадь»


[Закрыть],– всегда должна быть сознательной». Идеал того времени Корнель выразил в образе своего знаменитого героя Сида. Сид – это драма силы воли. Родриго решает убить отца своей невесты; Химена полна решимости отомстить за смерть отца любимому человеку. И он, и она не уступают друг другу в героизме. Такие герои и героини великолепны. Они вызывали и продолжают вызывать восхищение, но они чересчур недосягаемы, чтобы иметь хоть какое-то влияние на реальную жизнь, хотя, вероятно, и вдохновляли дам, которые во время Фронды занимались политическими интригами. К середине столетия большинство людей несколько устали от героики. Изменились и атмосфера, и публика. Люди уже меньше верили в свободу нравов и свободу воли. Они стали более склонны к фатализму, их в большей степени интересовали страсти, с которыми они были знакомы по собственному опыту.

Войны принуждали молодых людей находиться на границе. Любовью они занимались зимой, когда приостанавливались военные действия, и любовь эта была грубой и торопливой.

Бюсси-Рабютен и многие его современники упоминали о вызванном этими вынужденными обстоятельствами «беспорядке в любовных отношениях».

Женщины стали смелее – несомненно, их опыт и интриги во времена Фронды способствовали этому. Мадам де ла Гетт, с двенадцати лет обучавшаяся фехтованию и обращению с оружием, оказалась способной выдержать осаду в своем замке Сюс-си; Кретьена д’Агер, графиня де Сольт, собрала армию, во главе которой собиралась отбить Прованс у герцога де Савуара. Когда в 1659 году после подписания Пиренейского договора испанский министр дон Луис де Аро поздравил Мазарини с тем, что тот сможет теперь спокойно править Францией, фаворит Анны Австрийской ответил, что Францией еще ни один министр спокойно не управлял и что у всех министров в числе главного повода для беспокойства были дамы. «Сейчас во Франции есть три женщины, которые вполне способны управлять тремя большими королевствами, или, скорее, перевернуть их вверх дном»,– добавил кардинал. Несомненно, он имел в виду герцогиню де Лонгвиль, принцессу Палатинскую и герцогиню де Шеврез^{128}, хотя и кроме них во Франции было множество решительных женщин. (Ветреная герцогиня де Шеврез всю жизнь провела в бурлящем котле политических интриг. Она часто бывала в ссылке, но ее ничто не устрашало. Герцогиня переплыла Сомму, когда была вынуждена бежать в Англию; позднее, в Лондоне, она переплывала Темзу, просто чтобы позабавиться, нарушая душевный покой чопорных пожилых вдов-аристократок; когда ей пришлось бежать в Испанию, она проехала через всю Францию верхом, переодетая в мужское платье. Она боролась против Ришелье, а после его смерти перенесла свою нерастраченную неприязнь на Мазарини – замечательная женщина, более того, чрезвычайно соблазнительная.)

Эти воинственные героини были склонны обходиться без приличествовавшей дамам сдержанности, и, как замечал в предисловии к своим oeuvres galantes[140]140
  галантные сочинения (фр.)


[Закрыть] аббат Коттэн, женщины в то время настолько потеряли стыд, что первыми делали авансы мужчинам.

Граф де Бюсси-Рабютен во время своих военных странствий по Франции убедился в справедливости подобных утверждений. В 1638 году, будучи еще совсем молодым, он влюбился во вдову бывшего губернатора Гиза, где армия стояла достаточно долго, так что граф мог по достоинству оценить прелести этой женщины. Однако поначалу он не решался заходить слишком далеко, полагая, что «любви знатной дамы можно добиться только множеством писем вкупе с долгими слезами, вздохами и молениями». Он рассказывает в своих Мемуарах, как раз или два тайком протягивал к даме руку и торопливо ее отдергивал, опасаясь, что его сочтут слишком дерзким. Вдова краснела, а Бюсси дрожал от страха, думая, что своим бесстыдным поведением навлек на себя ее гнев, пока однажды рассерженная дама не воскликнула в отчаянии: «Моп Dieu, топ pauvre ami»![141]141
  О Боже, бедный мой друг! (фр.)


[Закрыть] Ну и трусишка же вы, а еще военный!» Поощренный таким образом Бюсси стал вести себя смелее, но при этом отметил, что, «в противоположность тому, что происходит обычно, я любил ее так же, если не больше, после того как она отдалась мне». Однако, объясняет он, для него еще не пришло время прочных привязанностей. Ему быстро надоела вдова, у которой однажды возникла мысль надеть костюм пажа и сопровождать графа в его кампаниях. (Одна или две страстные женщины уже проделывали это в царствование Беарнца.)

В Мулене Бюсси встретил еще одну смелую даму, графиню, в чьем замке он был на постое. Оставаться наедине им было трудно из-за ее мужа, имевшего досадное обыкновение посылать слуг шпионить за своей женой. Ночью лакей Бюсси, как только видел, что его господин улегся в кровать, подоткнув одеяло, удалялся и осторожно запирал за собой дверь. Кроме того, спальня, отведенная молодому графу, имела мрачный вид; это была «одна из тех комнат,– писал Бюсси,– в которых ждешь встречи с привидениями, а привидений я боюсь, хоть и не очень в них верю. Поэтому, забравшись в постель, я сразу накрывался с головой одеялом – так было теплее, и моего слуха не достигали звуки, которые могли бы меня напугать. Однажды ночью я услышал, как кто-то громко барабанит в мою дверь, а затем раздались шаги: кто-то вошел в спальню. Сперва я не хотел выглядывать из-под одеяла, но когда этот некто отдернул полог моей кровати, мне ничего другого не оставалось. Глазам моим предстали шесть незнакомых дам. Одни несли блюда, наполненные доверху мясными закусками, которые поставили на стол, другие – горящие факелы. Это походило на детскую сказку о легком ужине, подаваемом незнакомцу, когда выпадающие из каминной трубы руки, ноги, головы срастаются, превращаясь в человеческие существа, которые пьют, едят, а затем исчезают. Следующими в комнату вошли три молодые женщины, которых я встречал ранее, в середине шла графиня в элегантном deshabille[142]142
  дезабилье, утреннее домашнее платье (фр.)


[Закрыть]. Я все еще был убежден, что меня водит за нос нечистый дух, но графиня была так прелестна, что я был бы весьма рад попасться в его ловушку! Графиня рассмеялась, чтобы ободрить меня, подошла и села в изголовье кровати, приказав, чтобы стол поставили поближе. С ней была некая дама, игравшая роль дуэньи, которая села на постель с правой стороны, тогда как графиня расположилась слева, и мы начали есть с таким аппетитом, словно в тот вечер не ужинали. Я не прятал рук под одеяло, хотя было очень холодно. Время от времени я целовал графиню, да и дуэнью тоже, чтобы задобрить ее; так мы провели около двух часов. Не думаю, что, когда пришла пора расстаться, графиня провела остаток ночи спокойнее, чем я...»

После нескольких приключений, более-менее похожих на это, едва ли можно винить Бюсси за такие слова: «Я знаю, что любовь должна быть уважительной, но если хочешь быть вознагражденным, будь предприимчивей. Успех гораздо чаще выпадает на долю развязных молодых людей, в чьих сердцах любви вовсе нет, нежели достается любовникам, исполненным уважения к любимой женщине, вдохновленным пламеннейшей страстью на свете».

Стремительность, с которой развивались романы, привела к тому, что к любви стали относиться с презрением. В комедии L Amour a la mode[143]143
  «Любовь по моде»


[Закрыть], написанной в 1651 году, Тома Корнель^{129} дает реалистическую картину фривольного волокитства, которое сходило в середине века за любовь,– когда у молодых людей было по нескольку любовных интриг одновременно, а дамы бросались в любовные схватки подобно пылким дуэлянтам, которые в стремлении ранить противника не думают о том, что их самих могут задеть. В 1653 году вышла в свет книга с красноречивым названием Разделенная любовь, где доказывается, что возможно испытывать совершенную и одинаковую по силе любовь к нескольким особам одновременно.

На смену любви пришло желание самоутвердиться, похвалиться в обществе своими любовными победами и перещеголять других. Мужчины завязывали интрижку спокойно, с заранее обдуманным намерением, с таким расчетом, чтобы о них заговорили. Среди подобных эгоистов было в ходу выражение «грузить корабль». Мужчина «грузил корабль» с маркизами де X, де Y, де Z, а в конце сезона суммировал эти «грузы», чтобы похвастаться перед приятелями. Доблесть, проявленная на любовном фронте, повышала престиж мужчины в аристократических кругах.

Уже не было в живых маркизы де Рамбулье, но ее место заняла другая женщина, создавшая салон, где публика училась изящным манерам. Хозяйка салона ратовала за то, чтобы в речах и в отношениях между полами царила изысканность. Эта дама – мадам де Сабле – была фанатичной приверженкой испанской галантности, она отменно сочиняла любовные письма и твердо верила в «нежную дружбу» как источник рыцарских добродетелей. В ту пору мысль о возможности существования чистой, интеллектуальной дружбы между мужчинами и женщинами была чем-то новым.

Эта идея в сочетании с подчас экстравагантными методами очищения языка послужила толчком для появления Preciosite[144]144
  жеманство (фр)


[Закрыть], по поводу которого много злословили. Precieuses (жеманниц), которые начали появляться в 1654 году, во всеуслышание упрекали в организации заговора против любви и «невинных удовольствий». Их противники во главе с весельчаком Гастоном Орлеанским предпочитали coquettes[145]145
  кокетки (фр.)


[Закрыть] (это слово появилось примерно в 1645 году), которые более терпимо относились к распутникам.

Precieuses были двух типов: недотроги, высмеянные Мольером и поэтом Клодом ле Пти, которого за его Bordel des Muses[146]146
  «Бордель муз»


[Закрыть] сожгли на Гревской площади^{130}, и кокетливые Precieuses, не желавшие носить темные закрытые платья, подобно первым, и писавшие о любви искренне и открыто, в манере графини де Сюз. (Ее стихи, озаглавленные Jouissances[147]147
  «Наслаждения» («Утехи»)


[Закрыть], вызвали настоящий скандал.)

Preciosite на самом деле представляло собой благовоспитанный бунт против тирании мужчин семнадцатого столетия и тех отвратительных условностей, с учетом которых создавались семьи. Так, Precieuse мадемуазель де Гурней жаловалась на недостаток духовного начала в любовных интригах и на беззастенчивость, с которой молодым людям рекомендовалось ухаживать за знатными женщинами, чтобы попасть в высшее общество. (Именно это в 1630 году показал Фаре в своем Manuel de I’honnete homme[148]148
  «Поучение честному человеку»
  ****** _{козочка} (фр.)


[Закрыть].) Но что касается борьбы Precieuses против использования ласковых уменьшительных имен и нежных эпитетов, то по поводу подобных смешных крайностей своих сторонниц старая дева-феминистка (выступавшая в защиту пробных браков и развода) выражала бурный протест: «Прекрасно! – восклицала она.– Не хотите ли вы сказать, что супруг, в котором любовь пробудила чувства самые пламенные и нежные, больше не должен звать свою жену “menon”, “menonette’’[149]149
  козочка (фр.)


[Закрыть], “моя душечка” и “мое сердечко”?» Да, она была гораздо умнее, чем представлялось ее противникам.

Другой Precieuse, вызывавшей много смеха, была Мадлен де Скюдери – смеялись, главным образом, над ее манерничаньем и Картой Страны нежности. Она была автором романов Clelie[150]150
  «Клелия»


[Закрыть] и Le Grand Cyrus[151]151
  «Кир Великий»


[Закрыть], каждый из которых – объемом в пятнадцать тысяч страниц. Это была женщина небольшого роста, худощавая, с оливково-смуглым лицом, которая, тем не менее, зажгла преданную любовь в душе Поля Пелиссона. Впрочем, он тоже был далеко не красавец, и в одном едком куплете того времени подмечалось, что они хорошо подходят друг другу.

Знаменитая Карта появилась на свет, когда Пелиссон платонически флиртовал с Мадлен. Однажды он сказал ей, что не уверен в том, какова природа отношений между ними. В них было слишком мало определенности. Поэтому мадемуазель де Скюдери установила для Поля испытательный срок в шесть месяцев. Она объяснила, что делит своих друзей на три категории: новых, особо уважаемых и нежных, а Поль относится к разряду вторых. Молодой человек протестовал и спросил ее, далеко ли от «особо уважаемого» до «нежного» и может ли человек до февраля – в феврале заканчивался испытательный срок, назначенный девушкой,– преодолеть это расстояние в карете, запряженной быстрыми лошадьми? Смеха ради они вместе нарисовали карту, из которой в конце концов получилась знаменитая Карта Страны нежности,– Мадлен использовала ее в своем романе Клелия.^{131}

Любовники, направляясь прямо в Нежный-на-Склонности, шли по течению реки Влечение, протекавшей через Нежный-на-Влечении перед тем, как разделиться на два рукава – Признательность и Почтение. По пути влюбленным надлежало завоевать деревни Милые Стихи, Галантные Письма, Благородное Сердце, Великодушие, Уважение и т. д. В Нежный-на-Признательности вел более каменистый путь через Подчинение, Терпение, Деликатное Внимание, Услуги, Нежность, Послушание, Постоянство и Дружбу. Что же до пути в Безразличие, то он пролегал через Равнодушие, Легкомыслие, Забывчивость и заканчивался в озере Безучастия. Любовники, сбивавшиеся с дороги, миновав Нескромность, Измену, Гордыню и Клевету, увязали во Враждебности. Любовь низводилась до уровня настольной игры! Тем не менее нежная дружба Поля Пелиссона и Мадлен де Скюдери продолжалась полвека.

Велись нескончаемые дебаты о том, как связаны между собой любовь и дружба. Шарль Сорель написал Рассуждение «за» и «против» нежной дружбы, в котором превозносил связи, основанные на добровольном согласии обеих сторон, а Перро создал Диалог о любви и дружбе. Дружба между людьми разных полов возможна, но она должна иметь особую природу – таково было мнение Лабрюйера. «Связь такого рода,– писал он,– это не любовь и не дружба в чистом виде, она – сама по себе».

Святой Франциск Салеский предвидел искушения, которые должны возникать во время amourettes[152]152
  интрижки (фр.)


[Закрыть] – «кокетливых дружеских отношений безо всяких брачных намерений». Он считал эти интрижки уродами или привидениями, колеблющимися в неопределенности между любовью и дружбой. Бюсси-Рабютен на основании своего богатого личного опыта высказывал мнение прямо противоположное. «Природа,– писал он,– повелела, чтобы сердце человека, приходящего в этот мир, было связано в единое целое с сердцем другого. Пробуя ненадолго разных людей на роль этого другого, мы ищем того, кто предназначен нам судьбой. Длительность этих проб зависит от степени понимания, которое мы в них находим. Эти краткие испытания известны под именем amourettes; они – только капризы, которые возникают и проходят, но когда наше сердце наконец находит того, кто предназначен ему природою, вспыхивает истинная страсть, длящаяся многие годы. Некоторые долго ищут свою суженую, а кто-то так и не находит ее».