Текст книги "Междуглушь"
Автор книги: Нил Шустерман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
Глава 23
На углу Северэнс и Блайд
Дорис Мельтцер прожила долгую и полнокровную жизнь. Дорис исполнилось восемьдесят три, она понимала, что ей осталось совсем немного, но была довольна прожитыми годами.
Всю свою взрослую жизнь она носила часы на левом запястье, но постоянно смотрела на правое. Осторожно поглаживала его и пыталась уверить себя, что это лишь нервная привычка. Правда находилась за пределами её понимания. По временам она едва – нет, не постигала, лишь касалась истинного смысла этого жеста: в миг пробуждения или как раз перед погружением в сон – именно тогда наш дух может вплотную приблизиться к Междумиру. Не настолько близко, чтобы заглянуть в него, но достаточно, чтобы ощутить его присутствие.
Всё началось в ночь её выпускного бала – весьма памятного события, только на этот раз несколько в ином смысле, чем можно было ожидать. Она пришла туда с юношей по имени Билли – её любовью ещё с младших классов. Дорис мечтала, что они поженятся. В те времена заключить брак со своим одноклассником из старшей школы было скорее нормой, чем исключением.
Билли только что научился водить машину, и когда они вместе ехали на бал, он был страшно горд продемонстрировать Дорис, как отлично автомобиль слушается его умелых рук и ног. Ну и что с того, что машина была всего лишь старым, разболтанным отцовским ДеСото...
Билли подарил ей браслет, к которому была прикреплен букетик из жёлтых роз [32]32
В Соединённых Штатах существует традиция преподносить своей даме – партнёрше на балу – небольшой букетик цветов. Он может представлять собой либо бутоньерку – и тогда его пришпиливают к корсажу дамы, либо сплетённый из цветов браслет, который дама, естественно, носит на запястье. В идеале цвет букета должен соответствовать цвету платья дамы.
[Закрыть].
Цветы прекрасно гармонировали с лимонного цвета шифоновым платьем Дорис. Она надела браслет на правую руку и то и дело подносила к лицу, всю ночь наслаждаясь роскошным ароматом. Уже тогда она сознавала, что когда бы ей ни пришлось в своей жизни нюхать розы, каждый раз она будет возвращаться мыслями в ту ночь. Она будет вспоминать о Билли.
Бал был великолепен, каким ему и полагается быть. Трагедия случилась после его окончания. Билли ни в чём не был виноват. Он не нарушил ни одного правила дорожного движения. Но иногда ничто не может спасти тебя от другого водителя, который выпил. Это и произошло, когда автомобиль, полный их пьяных одноклассников, поехал на красный свет на углу улиц Северэнс и Блайд.
Билли даже ничего не почувствовал.
Он умер ещё до того, как машина перестала переворачиваться. Билли мгновенно пролетел по туннелю и ушёл в свет. У него не было и шанса на остановку в Междумире: в его возрасте – восемнадцать – стенки туннеля уже такие толстые, что сквозь них не выломиться. Для Билли исход из мира живых свершился так, как дóлжно.
А вот на долю Дорис выпало куда больше испытаний. Хотя и она тоже увидела туннель, но её время совершить путешествие в свет ещё не пришло. Она лишь беспомощно наблюдала, как уходил Билли. А через несколько дней девушка очнулась в больнице; вокруг её постели собрались родные и благодарили Господа за то, что услышал их бесчисленные молитвы. Дорис осталась жива и вскоре поправилась.
Что же касается цветочного браслета, то он погиб во время аварии, вместе с юношей, за которого Дорис, возможно, вышла бы замуж. Позвоночник Дорис был раздроблен в крестце, и она больше никогда не смогла ходить. Но несмотря на это, она прожила полную и необыкновенно счастливую жизнь: вышла замуж, родила детей и не без успеха вела свой собственный маленький бизнес – магазин антиквариата – и это во времена, когда основным местом женщины считался дом.
Она не могла знать, что браслет с жёлтыми розами не погиб.
Он слишком много значил для юноши, который подарил его Дорис, и очень много значил для самой Дорис, и потому браслет нетронутым перешёл в Междумир. И шестьюдесятью пятью годами позже его розы были так же свежи и прекрасны, как и в тот вечер, когда их носила Дорис.
Собственно говоря, браслет по-прежнему был у неё на руке.
Он повсюду следовал за ней, неощутимый и невидимый, мягко обнимал её запястье, втайне ото всех давая Дорис утешение, когда оно было ей необходимо. Вот откуда у неё было это непонятное желание посмотреть на правую руку и нежно прикоснуться к ней; хотя сама Дорис даже не догадывалась, в чём тут дело.
И вот, наконец, в один прекрасный день его увидел мальчик, наполовину состоящий из шоколада.
Он просто проходил мимо, когда вдруг заметил браслет. Вообще-то он шёл с целью найти послесветов, которые присоединились бы к нему, а нашёл букетик жёлтых роз, перевитых изящными цветами гипсофилы. Такой живой, такой яркий – это, конечно же, был предмет, принадлежащий Междумиру, и тем не менее он находился на руке старой женщины, сидящей в инвалидном кресле на веранде.
Ник никогда не видел ничего подобного. Он всегда считал, что когда предметы оказываются в Междумире, они теряют всякую связь с миром живых; но тут, перед ним, был букет, по-прежнему сидящий на руке своего живого носителя и при этом существующий только в Междумире!
Ник вспомнил, что читал как-то о духах, накрепко привязавшихся к живому хозяину. Их называли инкубами. В Междумире он с этим явлением никогда не сталкивался, даже не слыхал о таких случаях – но этот букетик... Это был растительный инкуб, отказавшийся оставить своего любимого живого носителя.
То есть отказывавшийсядо тех пор, пока Ник не снял его с руки старой женщины – это было легко сделать, ведь браслет принадлежал Междумиру.
В тот момент, когда это произошло, Дорис мгновенно почувствовала, что что-то переменилось, но не могла понять, что именно. Она проехалась по веранде, внимательно осмотрела все углы. Она что-то потеряла, это несомненно, но вот что? Ах, в эти дни так всегда: вещи теряются, мысли ускользают недодуманными, всё забывается... Старость не радость. Она взглянула на правое запястье, потёрла его, почесала с необъяснимым чувством непонятной утраты...
А в Междумире Ник отправился к Цин.
– Взгляни-ка, цветочный браслет перешёл в Междумир, – сказал он ей. – Думаю, это случилось очень много лет назад.
– Ну и? – отозвалась Цин. – Что с того?
– Я хочу, чтобы ты отправила его обратно в живой мир.
Цин всё время практиковалась в «эктотолкании», как это назвал Огр, но сейчас ей показалось, что здесь что-то немножечко иное. Она не могла сказать, что.
Она покрутила браслетик в руках, надела его на собственное запястье, вдохнула чудесный аромат – и тут до неё дошло, почему на этот раз всё иначе, чем с другими предметами, которые она заталкивала в живой мир.
– Цветы – они же живые...
Цин увидела, как по более-менее чистой стороне лица Огра промелькнула тень улыбки.
– Так и есть, – подтвердил он. – Живые. Или, вернее, настолько живые, насколько это возможно в нашем мире. А теперь я приказываю тебе вернуть этот браслет обратно в живой мир.
Цин инстинктивно поняла, что вытолкнуть что-то «живое» будет совсем другое дело. Это тебе не мёртвые предметы.
– Не знаю, получится ли у меня, сэр... – Она не всегда называла его «сэр» – забывала, но зато делала это постоянно, когда хотела сказать «нет».
– И не узнаешь, пока не попробуешь, – возразил Огр. Он «нет» в качестве ответа не признавал.
Они вместе вернулись на веранду, где Ник видел старушку, но её там не оказалось. Ну что поделаешь с этими живыми! Вечно они стараются от тебя улизнуть. Ник, однако, сдаваться не собирался – не успокоится, пока не найдёт! Хотя обитателям Междумира живые казались лишь неясными тенями, наверняка найти женщину в инвалидном кресле будет не так уж трудно.
Дорис не было дома – она позвонила своему внуку-подростку и попросила погулять с ней. Она ощущала непонятную тревогу. Нельзя сказать, чтобы ей было совсем не по себе, но всё же что-то её беспокоило...
– Знаешь, я что-то потеряла, – поделилась она с внуком.
– Бабушка, уверен, ты это найдёшь, – сказал внук, ни секунды не сомневаясь, что ничего она не теряла. Дети и внуки Дорис считали, что у неё старческий склероз, и поэтому всё, что она говорит – лишь порождение затуманенного рассудка. А Дорис вовсе не была такой старой маразматичкой, как они себе воображали, и такое отношение раздражало её без меры. Однако родные Дорис принимали её несдержанность за лишнее доказательство своей правоты.
Внук катил её кресло по улицам городка, и когда они добрались до перекрёстка, бабушка подняла голову и взглянула на таблички с названиями улиц.
Они были на углу Северэнс и Блайд. Хотя Дорис тысячу раз бывала на этом перекрёстке после той страшной катастрофы, она ощущала боль, только если приостанавливалась и задумывалась, а это теперь случалось с нею редко. Но сегодня её словно что-то толкало изнутри – хотелось почтить память этого места. Поэтому она попросила внука на минутку остановиться на углу.
Она сидела, воскрешая в памяти тот далёкий трагический вечер, как вдруг у неё возникло странное ощущение, будто что-то сдавило её правое запястье. Она опустила глаза и увидела на руке браслет с жёлтыми розами. Нет, не просто браслет, а тот самый браслет. Она ничего не знала о Междумире, о Цин, которая только что с успехом вытолкнула украшение в живой мир и надела его старушке на руку – но Дорис и не требовалось знать. Она ни секунды не сомневалась в том, чтó это у неё на руке. В момент неожиданного, интуитивного прозрения она поняла, что жёлтые розы всегда были с нею, а потом их забрали, чтобы тут же вернуть снова и окончательно. Все эти годы цветы не могли покинуть её, не могли умереть. Теперь им предстоит и то, и другое.
Внук ничего не заметил – его внимание было приковано к двум девушкам одного с ним возраста, идущим впереди по улице. И только когда девушки свернули за угол, юноша увидел у бабушки цветочный браслет.
– Это ещё откуда взялось? – спросил он.
– Мне подарил его Билли, – сказала Дорис чистую правду. – Он подарил мне его в ночь нашего выпускного бала.
Внук бросил взгляд на урну для мусора у кромки тротуара.
– Ну конечно, бабушка.
Больше он ничего не сказал, но взял себе на заметку впредь катать бабушкино кресло подальше от мусорных урн.
К вечеру цветы начали увядать, но это ничего. Дорис знала – так и должно быть, таково течение жизни в этом мире; и каждый опавший лепесток служил деликатным напоминанием о том, что скоро – может, завтра, может, на следующей неделе, а может, через год – придёт и её время. Для Дорис откроется туннель, и она пойдёт по дороге к свету с разумом столь же кристально-чистым, как этот звёздный вечер.
Глава 24
Собачья жизнь
Ник сразу определил – в Нэшвилле что-то ужасно не так.
Город такой величины просто обязан был иметь послесветов, но они не нашли ни одного. Впрочем, они набрели на их покинутое жилище – фабрику, перешедшую в Междумир. Там было полно свидетельств их недавнего присутствия, но это и всё. Не единой души.
– Может, они все взяли свои монеты и ушли? – предположил Джонни-О.
– А может, угодили в лапы Мэри, – сказал Чарли.
– А может ещё чего похуже, – проворчала Цин, и, видя реакцию Кудзу, все заподозрили, что она, пожалуй, права. Хотя псу далеко было до бладхаунда [33]33
Порода охотничьих собак, у которых, как считается, самый лучший нюх среди всех собак.
[Закрыть], всё же органы чувств у него были получше человеческих: когда Цин собиралась войти в здание фабрики, Кудзу сдал назад и завыл. Он наотрез отказался и близко подходить к злополучному месту.
Да, совершенно определённо – атмосфера здесь была странная, в воздухе словно бы висел горький отголосок каких-то страшных событий. Значит, здесь без Ищея не обойтись.
Ищеем звали пацана, который пристал к ним в Чаттануге – он обладал таким отменным чутьём, что мог унюхать даже те вещи, которые практически не могут пахнуть, как, например: когда кто-нибудь очень напряжённо думает – пахнет подпаленным ламповым абажуром, а если кто-то чем-то очень сильно озадачен – пахнет жареной курицей. Вы можете подумать, что у этого парня, должно быть, был безобразно огромный нос, но ничего подобного. Нос Ищея представлял собой маленькую вздёрнутую пуговку.
– Не размеры носа имеют значение, – частенько повторял Ищей, – а то, как глубоко уходят носовые полости.
У Ищея носовые полости тянулись до самых пяток. Фактически, когда он чихал, то мог всю комнату забрызгать послеслизью, которая, в отличие от нормальной, живой слизи, никогда не высыхала.
Они привели Ищея к зданию фабрики, и тот, в точности как Кудзу, не захотел даже в двери войти. Но он-то, по крайней мере, мог объяснить, почему.
– Здесь пахнет какой-то жутью! – сказал он. – Всё место провоняло! – Потом он ткнул пальцем на юг, примерно в направлении Мемфиса: – А вон туда эта жуть утопала.
– Вот свезло, так свезло, – сказала Цин, пытаясь успокоить Кудзу – тот сменил репертуар с воя на скулёж.
– Что бы это ни было, – заявил Ник, – будем надеяться, что мы не наткнёмся на него по дороге.
Должно быть, эта неизвестная жуть была достаточно жуткой, чтобы напугать Ищея до беспамятства – не желая встретиться с нею по дороге в Мемфис, он дезертировал.
Цин была не прочь поскорее убраться из Нэшвилла. Реакция Кудзу не давала ей покоя, поэтому чем быстрее они двинутся в путь, тем лучше. У Огра, однако, были свои соображения. Они задержались в городе – для того, сказал он, что им нужно поискать, нет ли здесь каких заблудших послесветов. Но это была ложь. Они остались в Нэшвилле, потому что у Огра имелось ещё одно тайное задание для Цин – очень, очень значительное. Оглядываясь назад, Цин поняла, что все предыдущие трюки, которые ей приходилось проделывать, вели именно к этой важнейшей задаче.
Они снова были в поезде. Кудзу куда-то сбежал, и Цин никак не могла его найти. Собственно, это не было чем-то из ряда вон, он частенько убегал самостоятельно исследовать окрестности, но Цин встревожилась – наверно, она тоже начала ощущать что-то нехорошее. Что-то, пованивавшее злыми намерениями.
Наконец, она нашла пса в салон-вагоне – личных апартаментах генерала. Кудзу слизывал шоколад с руки Огра.
– Кудзу! Ко мне! – скомандовала Цин. Пёс неохотно бросил лакомство и потрусил к хозяйке.
– Кудзу стал тебе хорошим другом, правда? – спросил Огр.
– Он мой самый лучший друг.
– Я знаю, ты к нему очень привязана... И я понимаю, почему ты сделала то, что сделала. Ну, то есть, когда забрала его у злого хозяина.
Цин опустилась на корточки и стала почёсывать Кудзу загривок.
– А как же иначе. Я спасла его от судьбы, которая хуже, чем смерть.
– Может, и так... но это не меняет того факта, что ты вырвала живую тварь из живого мира.
Цин внимательно взглянула на Огра, сидящего в своём запачканном шоколадом кресле. Это ей только кажется, или в самом деле сегодня в нём больше коричневого вещества, чем было вчера?
– Я должен спросить тебя кое о чём, Цин, это очень важно. – Он наклонился вперёд. – Когда ты выдернула Кудзу – ты перенесла сюда только его дух или всю собаку целиком?
– Думаю, всю целиком, сэр. Я хочу сказать, я не вырывала его маленький собачий дух из тела – не-а, ничего такого. Я схватила его и вытащила в Междумир, ну и вот... Он здесь. Тамникакой дохлой собаки не оставалось, я видела! Я забрала сюда и тело, и душу. – Кудзу перевернулся на спину, чтобы ему почесали животик. Цин принялась чесать, и пёс замурлыкал, как котёнок. – И он не спал девять месяцев. Он же, получается, по-настоящему никогда и не помирал.
– Значит... – протянул Огр, – он был во плоти, когда ты перетянула его сюда... но сейчас-то у него плоти нет.
– Так точно – он такой же послесвет, как все мы. Он не старится, не болеет и не меняется. И он светится.
– И всё же, забирая его из мира живых, ты поступила плохо.
Цин не понравилось направление, которое принял их разговор.
– Да уж не хуже всех остальных моих дел! – огрызнулась она. – Не хуже всего того, что ты заставляешь меня проделывать! – И ехидно добавила: – Сэр.
– Нет, хуже. Я думаю, ты и сама это понимаешь.
– Ну и что? Поезд ушёл. Теперь-то с этим ничего не поделаешь.
На это Огр тихо ответил:
– Нет, с этим можно кое-что поделать.
Цин не хотела слушать дальше.
– Давай, Кудзу, пошли отсюда.
Она подняла собаку на ноги и направилась к выходу.
– Вернись! – сказал Огр. А когда она не послушалась, рявкнул: – Это приказ!
Она остановилась в дверях и развернулась кругом.
– Ты можешь приказывать мне, сколько влезет, но Кудзу ты не имеешь права ничего сделать – он мой, не твой!
– Если ты хочешь отныне поступать по справедливости, – спокойно ответил Огр, – тогда ты должна вернуть Кудзу в живой мир – точно так же, как ты сделала с цветами два дня назад.
– Нет! – На этот раз она даже не сочла нужным прибавить «сэр».
– Так будет правильно, и ты это знаешь.
– Но если я суну его обратно – куда он пойдёт? – умоляюще произнесла она.
– Найди для него хорошую семью.
– Если я суну его обратно, он же умрёт!
– Но сначала проживёт отличную, полноценную собачью жизнь.
Цин выходила из себя, топала ногами и орала на Огра, но тот оставался невозмутим, отчего она неистовствовала ещё больше.
– Зачем ты от меня это требуешь?
Вместо ответа он строго сказал:
– Я твой командир и приказываю тебе найти хороший дом для Кудзу. А потом ты используешь свой дар, чтобы поместить его в этот дом.
– Можешь приказывать хоть до Страшного суда – не стану, и всё!
На секунду повисла тишина. Затем он проговорил:
– Если ты сделаешь, как велю, я отдам под твоё командование целый полк.
Похоже, гадкий, липкий палец Огра нажал нужную кнопку. Цин сама к себе почувствовала отвращение – как, однако, легко ею управлять!
– А сколько это – целый полк? – спросила она.
* * *
Цин проклинала всё на свете, выходила из себя и всё такое, но... Она не могла не признать правоты Огра, чёрт бы побрал эту Херши-рожу! Она не имела права забирать живую собаку в Междумир. История, которой она оправдывала свой поступок – насчёт жестокого хозяина – была чистой воды враньём. Кудзу жил и горя не знал в хорошей семье, до того любящей и заботливой, что Цин прямо выворачивало. Это случилось ещё до того, как она превратилась в отшельницу, тогда, когда она ещё надеялась, что может оставаться вместе с живыми, прикидывалась, что она одна из них, хотя живые даже не догадывались о её присутствии. Она оставалась с этой семьёй около месяца – сидела за их обеденным столом, потихоньку приворовывая еду с их тарелок; наведывалась в их гостиную и утаскивала игрушки у детей, с удовольствием наблюдая, как братишка с сестрёнкой ссорятся, обвиняя друг дружку в пропаже.
Пёс чуял её. Не совсем отчётливо, конечно, но достаточно, чтобы начинать беспокоиться, когда Цин присутствовала в помещении. Потом он постепенно привык к ней, оттаял, подходил к тому месту, где стояла невидимая гостья, и опрокидывался на спину, чтобы она погладила его по животу. Цин так и поступала – протягивала свою экторуку и ласкала собаку. Когда однажды она увидела, что между пальцами застрял собачий волосок, ей в голову пришла идея. Если волос смог пройти в портал между мирами, то почему бы не пройти всей собаке?
Хозяева пса так никогда и не узнали, что случилось с их любимцем. Наверно, в конце концов они решили, что его утащили койоты, или что-нибудь в этом роде. Зато теперь у Цин был друг, в котором она так остро нуждалась. Она даже дала собаке новую кличку. Раз её саму назвали в честь цветка, то и собаку она назвала в честь растения. Есть такая быстрорастущая лиана – кудзу. Вот это название Цинния и выбрала, потому что пёс быстро привык к ней, прильнул, словно лиана. Настоящее имя пса она позабыла.
Однако эту историю Цин никому не могла поведать, потому что в глубине души знала, что поступила плохо. Ей было стыдно. Словом, получилось, как в пословице: то, за чем гоняешься, погонится за тобой и укусит в зад. Круг замкнётся. Пришло время исправить содеянное. Но ведь ей необязательно при этом радоваться!
Она сделала то, чего требовал Огр: нашла для своего четвероногого друга подходящую семью. И не какую-нибудь, а очень похожую на ту, из какой она забрала Кудзу когда-то: зажиточную, с двумя детишками. Цин наблюдала за членами семьи достаточно долго, чтобы сделать вывод: это хорошие люди. Она посидела с ними за обеденным столом и, когда никто не смотрел, стянула для себя початок кукурузы. Убедившись в правильности своего выбора, она отправилась за Кудзу и Огром.
* * *
Когда они приблизились к дому, вдали тихо и зловеще прогремел гром. Восточный горизонт заволокло тучами. Цин чувствовала, что что-то похожее происходит у неё внутри.
– Постой, да у них уже, кажется, есть собака, – сказал Огр, когда они ступили во двор. На лужайке стояла собачья будка, а к её стенке были прислонены два пакета с собачьим кормом.
– Это я их там поставила, – сказала Цин.
Она украла и будку, и корм в зоомагазине неподалёку и поместила на заднем дворе сегодня рано утром. Обитатели дома увидели новый инвентарь и, понятное дело, пришли в недоумение. Детишки запрыгали от радости, решив, что это сюрприз специально для них, что им собираются подарить собаку, а родители терялись в догадках, чья же это затея.
– Ну, мне же надо было их подготовить, – объяснила Цин. – Потому как если бы собака просто появилась у них во дворе вот так вот, ни с того ни с сего, они, чего доброго, отправили бы её в приют. Но если он придёт со всем этим добром, то они поймут, что он не бродячий какой. Что кто-то специально поместил его сюда, пусть они и не знают, кто.
– Неплохо придумано, – одобрил Огр.
Взрослые сейчас были в доме и, по-видимому, обзванивали родных и знакомых, чтобы узнать, чьи это шутки. Цин долго гладила Кудзу. Пёс был сообразителен, но явно не догадывался, что его ожидает.
– А вдруг ничего не выйдет? – с надеждой спросила Цин. – Собака – это тебе не пук дурацких цветов. Может, такую большую и такую живую штуковину нельзя протолкнуть через дырку?
– Может, и нельзя, но мы не узнаем, пока не попытаемся.
Ну вот, она знала, что Огр именно так и скажет.
Цин заговорила с Кудзу мягко, тихонько, сказав ему все те слова, что люди обычно говорят тем, кого больше никогда не увидят. Наконец, Огр промолвил:
– Пора.
Цин ухватила собаку за загривок своей эктодёрской рукой.
– Прости меня, пёсик, – сказала она и начала проталкивать его вперёд.
Эктотолкание, с которым она так мучилась поначалу, шло теперь куда легче – как и предсказывал Огр. Но переместить живое существо оказалось совсем не просто– сравнение с открыванием замка отмычкой не годилось. Нет, это было больше похоже на попытку вскрыть Форт Нокс [34]34
Если кто подзабыл: Форт Нокс – военная база в штате Кентукки, на территории которой находится хранилище золотого запаса США.
[Закрыть].
И как назло, в момент, когда открылся проход, Кудзу принялся скулить и упираться.
– Помоги! – закричала Цин, стараясь пропихнуть собаку через дыру. Теперь и Огр принялся толкать Кудзу. Оба напрягли все свои силы. Сначала сквозь портал прошла морда собаки, затем вся голова и передние ноги. Кудзу испустил истошный вой, портал обтянулся вокруг его бёдер, и, наконец, с последним, самым мощным толчком, весь пёс проскользнул в живой мир; дыра мгновенно затянулась, и Цин с Огром покатились на спину, сбитые с ног ударной волной схлопнувшегося портала [35]35
Видно, им каким-то образом повезло не провалиться сквозь землю, ведь всё это происходило на живом газоне.
[Закрыть].
Кудзу как ненормальный прыгал по траве перед ними, перепуганный, озадаченный и ничего не понимающий.
– Посмотри! – воскликнул Огр. – У него больше нет послесвечения! Видишь? Видишь?
Кудзу снова был живой собакой в живом мире! Подпалины на его меху стали бледнее и мутнее, и тело его теперь состояло из плоти и кости. Он метался туда-сюда, пытаясь отыскать Цин, и лаял как оглашенный. Наверно, какое-то смутное чувство говорило ему, что она всё ещё здесь, но он не видел её и никогда больше не увидит.
– Он живой! – твердил Огр, словно некий сумасшедший учёный [36]36
Виктор Франкенштейн?
[Закрыть]. – Он живой!
– Прости меня, собачка, – всхлипывала Цин, – прости, прости...
Но она знала – Кудзу не слышит её.
Хозяева дома услыхали собачий лай и вышли на заднее крыльцо. Детям понадобилось несколько минут, чтобы убедить родителей, но в конце концов те уступили. Кудзу позволили остаться. Детишки тут же набросились на него с объятиями, стараясь успокоить перепуганного пса.
– Как тебя зовут, собачка? – спросила девочка.
– Кудзу! – закричала Цин, но никто её не услышал.
Снова прогремел гром, чуть ближе, чем раньше. Родители взглянули на затянутое грозовыми тучами небо. А мальчик сказал:
– Давайте назовём его Шторм!
Вот круг и замкнулся: Цин внезапно вспомнила, что Шторм – это и есть настоящее имя её бывшей собаки.
Прошло ещё несколько минут, и лай стал утихать, перешёл в жалобные подвывания, а потом и они затихли, пёс лишь тяжело, тревожно дышал. Ещё совсем недолго – и Кудзу/Шторм улёгся на траву и перекатился на спину – мол, давайте, чешите мне брюхо, чтó его новые хозяева и бросились с радостью выполнять.
Цин обернулась к Огру.
– Я тебя ненавижу, – сказала она, и действительно ненавидела его от всей души.
– Твоё право, – ответил тот. – Но ты только что доказала, что верность присяге для тебя важнее личных интересов. Такая верность должна вознаграждаться... лейтенант.
Он протянул к ней шоколадную руку и начертил ещё один шеврон на рукаве её формы. А затем он сказал нечто такое, что восхитило Цин в той же степени, в какой она ненавидела его:
– Я хочу, чтобы ты запомнила, как проталкивала Кудзу в живой мир. – И после паузы добавил: – Потому что очень скоро ты то же самое проделаешь с Мэри Хайтауэр.
