Текст книги "Тайна Jardin des Plantes"
Автор книги: Николя Д’Этьен Д’Орв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)
Глава 18
– Погодка-то какая, а? – вполголоса произнес Леон Камелю, слегка потягиваясь в лучах яркого солнца, достигшего зенита.
Два рыбака, сидящие на берегу Сены, меньше чем в метре от кромки воды, казались двумя неподвижными статуями, воздвигнутыми зачем-то на самой оконечности острова Сен-Луи. Этот небольшой островок, застроенный еще в семнадцатом веке, чудом сохранил свой тогдашний облик среди окружающего урбанистического пейзажа. Архитектурное единство его строений, на котором настоял Кристоф Мари, главный организатор строительства мостов во Франции в эпоху Людовика Тринадцатого, с тех пор так и не было нарушено. Поэтому островок привлекал туристов со всего света, которые видели в нем совершенный образчик «французского классицизма». Светлые здания с классическими фасадами, частные особняки за высокими въездными воротами, плавные очертания берегов – и, конечно, Сена, омывающая остров Сен-Луи и два соседних – Нотр-Дам и Коровий (где в течение столетий паслись стада коров), – словно некую Атлантиду, чудом поднявшуюся из глубин.
Но двум рыбакам не было никакого дела до парижской истории. Погруженные в свои мысли, они были так же неподвижны, как их собственные удочки. Вокруг было тихо – ни ветерка. Лишь издалека иногда доносился радостный гомон туристов, либо вываливающихся из знаменитого кафе-мороженого «У Бертийона», либо наслаждающихся бокалом вина на террасе ресторанчика «Флор-ан-иль».
Как же хорошо было вокруг! Казалось, вместе с минувшей зимой ушли все ее страхи и тревоги. Даже полицейские как будто успокоились. Ужасные картины взрывов в «Конкор-Лафайетт» отдалились и словно подернулись пеленой с наступлением теплых весенних дней.
Конечно, рыбаки хорошо помнили огромный столб дыма, который стоял над западными районами Парижа в течение пяти дней. Но сейчас они предпочитали созерцать великолепные очертания Нотр-Дам – храма святой покровительницы Парижа.
– Я говорю, погодка-то какая! – повторил Леон.
– Угу…
Леон всячески старался казаться беззаботным. В конце концов – весна!
– Что-то давно уже не было у нас улова, – продолжал он. – Месяцев пять-шесть, да? С января?.. Тогда, в последний раз, мне попалась форель…
– Угу…
– Да ты у нас, я погляжу, такой же болтун, как всегда! – с легкой досадой сказал Леон.
И только теперь заметил, что приятель читает какую-то книгу.
– Ну, извини, что отвлекаю, – проворчал Леон.
Камель поднял голову и взглянул на него растерянно:
– Что?.. Ты что-то спрашивал?..
– С каких это пор ты взялся за книжки? – насмешливо спросил Леон и схватил толстый том рукой в перчатке-митенке. Взглянув на обложку, он не удержался от гримасы: – А… и ты туда же!.. На улице, в метро, да везде – все только и читают эту «SOS! Париж»!..
– Интересно же! – сказал Камель оправдывающимся тоном и поспешно выхватил книгу у приятеля, словно боялся, что тот ее повредит.
– Тоже мне, драгоценность!.. – недовольно пробурчал Леон. – Видел я этого Маркомира по ящику. Ничего в нем нет от пророка. Обычный прохиндей. Знает, на чем заработать…
Камель слегка пожал плечами и снова погрузился в чтение.
Но ему не хватило времени закончить главу.
В самом деле не хватило времени.
Сзади послышался какой-то плеск.
Должно быть, оно подплыло к острову от набережной Бурбонов, с противоположного берега.
– Слышал? – удивленно спросил Леон.
Странный шум… запах тины…
Камель хотел ответить, но тут был пойман… своей собственной удочкой!
Кто-то невероятно тяжелый из-под воды дернул леску, и она, вмиг натянувшись до предела, резко рванула за собой удочку, которую Камель от растерянности не выпустил из рук. Он рухнул в воду с таким шумом, что все туристы разом устремились к парапету набережной.
Леон в ужасе завопил:
– Помогите! Сделайте что-нибудь!
Бедный старик не умел плавать и теперь бегал вдоль берега, словно потерявшийся пес. Но Камель исчез бесследно. Поверхность воды снова была ровной и неподвижной. Лишь небольшой прогулочный теплоход проплывал вдоль противоположного берега.
Леон подумал, что сейчас сойдет с ума.
– Полиция! Полиция!
К воде спускались удивленные туристы.
– С вами все в порядке?
– Is there any problem?
– НЕТ, HE ВСЕ В ПОРЯДКЕ!
Несчастный Леон полностью съехал с катушек. Он не способен был объяснить, что случилось, и лишь бурно жестикулировал. Это было невероятно! Неправдоподобно!
– Камель! Камель! Он в воде!
– Что произошло?
Дрожащей рукой старый рыбак в ветхом шерстяном костюме указывал на поверхность воды и, запинаясь, бормотал:
– Лес… леска натянулась… в одну секунду… и он исчез!..
Все столпились вокруг Леона, который чересчур сильно наклонился над водой.
«Успокойтесь!» «Сядьте…» «Расскажите нам…»
Теперь в общей сложности человек пятьдесят смотрели с Орлеанской набережной на поверхность воды – по-прежнему спокойную.
– Дамы и господа, позвольте пройти! – вдруг послышался чей-то голос.
Сквозь толпу энергично проталкивался полицейский. Ах, какая ошибка! Толпа зашевелилась, расступаясь, и от ее напора старый рыбак пошатнулся, потерял равновесие и… упал в воду!
Раздался общий громкий вопль, поддержанный смехом.
Видя, что Леон не показывается над водой, полицейский тут же схватил рацию:
– Скорее, присылайте подкрепление на Орлеанскую набережную! Кажется, тут двое утонувших…
Но как раз при этих словах голова Леона показалась на поверхности. Глаза его были абсолютно безумными. Юный бельгийский турист, не раздеваясь, бросился в воду.
– Хватайтесь за меня! – крикнул он, подплыв к Леону, который беспомощно барахтался в воде.
Толпа, замерев, наблюдала за утопающим и его спасителем.
Когда они достигли берега, им помогли подняться.
Затем толпа слегка отступила.
– Что?.. – в ужасе прохрипел Леон. – Что?..
Что-то было не так.
Вдруг какая-то женщина в толпе завопила.
Все взгляды были прикованы к Леону.
В них читалось… отвращение?..
Взглянув на свою ногу, он все понял и тоже завопил.
Глава 19
«– Месье Маркомир, сейчас три часа дня, и мы находимся на площади перед собором Нотр-Дам, на острове Ситэ. С самого утра, с того момента, как стало известно о похищении пятерых детей, вы проповедуете здесь перед толпой. И вот, когда вы узнали об ужасном недавнем происшествии с двумя рыбаками на острове Сен-Луи, два часа назад, вы связались с нами. Объясните почему.
– Это был не просто несчастный случай! Это был знак!
– Знак?
– Если вы прочитали мою книгу «SOS! Париж», вы знаете, что я вступал в контакт с подземными силами, тайными и могущественными, которые обитают в самом сердце Парижа и приходят ко мне во сне…
– Так что же?
– Похищенные дети – это первый знак. Рыбаки, один из которых погиб, другой был искалечен, – второй знак. Скоро будут и другие. Все это есть в моей книге!
– Каковы же эти другие знаки?
– Прочтите книгу! Появятся страшные чудовища. Особенно пристально нужно наблюдать за животными. Прежде всего за дикими животными в зоопарках – хищниками, обезьянами… Именно с них начнется апокалипсис…»
Пятница, 17 мая, 10.22
Нелегко будет мне вести собственное расследование… Я же не коп и не частный детектив. Придется искать обходные пути, чтобы увидеться с родителями похищенных детей. Не прошло и двенадцати часов после похищений, а о них уже всюду раструбили жадные до новостей журналисты, болтливые соседи и прочие любопытные, которых случившиеся с другими несчастья избавляют от собственных страхов – перед бомбами, перед террористами…
Само собой, я не могу устроить допрос Жану и Наде Шовье. Я смотрю на список остальных родителей и останавливаю свой выбор на тех, кто ближе всего ко мне: Филипп и Амани Отокорэ, улица Кордельеров, дом 29.
Я быстро добираюсь до нужного дома и начинаю расспрашивать консьержку (представившись дочерью друзей семьи Отокорэ).
– Ох, бедняжка мадам Отокорэ! – вздыхает пожилая женщина. – Она уже несколько часов сидит неподвижно и смотрит в пустоту… Ее муж не мог сегодня оставить работу и уехал, а она сейчас совсем одна, сидит в скверике перед домом…
Консьержка указывает в окно, я поворачиваю голову и вижу фигуру в яркой одежде, застывшую на скамейке в сквере.
Сквер имени Рене Ле Галла не совсем обычный – он спроектирован в форме полумесяца и расположен чуть ниже уровня тротуара, так что нужно спускаться вниз по узким пологим лесенкам, вдоль которых текут по желобкам искусственные ручейки и растут цветы и кустарники.
Очень симпатичный зеленый оазис среди городских камней, у самого подножия громоздкого уродливого здания Госкомимущества.
Мадам Отокорэ укрылась в глубине сквера, в тени высоких тополей. Ее розово-оранжевое длинное одеяние ярко переливается в лучах солнца. Но какая печаль исходит от этой женщины, какая тоска в ее взгляде!.. Ни малейшего проблеска надежды…
«Сумею ли я найти нужные слова?» – думаю я, осторожно присаживаясь на край скамейки. Однако я все же заговариваю с мадам Отокорэ. Сначала о пустяках – о погоде, о тепле, о весне, – потом о недавних событиях: террористы, бомбы, толпы полицейских в Париже…
Наконец собеседницу прорывает. Ровным, бесцветным тоном она рассказывает мне о событиях прошлой ночи.
– Они вернутся, я знаю! – неожиданно говорит она и замолкает.
– Кто они?
Не отвечая на вопрос, она с отчаянием произносит:
– Сначала они забрали моего ребенка… а потом кого заберут? Моего мужа? Меня? Эти люди способны на все – ты знаешь об этом?
Тщательно подбирая слова, я спрашиваю:
– Но откуда у вас такая уверенность?
Красивое лицо юной сомалийки остается замкнутым, невидящий взгляд устремлен в тополиную аллею.
Через некоторое время она поворачивает голову ко мне и резко хватает меня за руку своей горячей рукой со словами:
– Дети – это только начало! Мы все в опасности! – И еще сильнее стискивает мое запястье.
Мой пульс отдается в ее мягкую горячую ладонь. Мне все больше становится не по себе.
– Они уже здесь, ты знаешь? – спрашивает она и медленно поворачивает голову. Глаза ее скользят по кронам тополей, машинам, проезжающим по улице Крулебарб, ресторанчику «Баскский трактир», булочной на углу улицы Корвисар…
– Они здесь… и они следят за нами!
Последние слова она произносит таким странным тоном, что я вздрагиваю.
Несмотря на яркое солнце, теплый воздух, аромат цветов и свежескошенной травы, у меня на миг возникает ощущение, что по скверу проносится ледяной шквал.
– А вы говорили о своих… догадках полиции? – спрашиваю я.
При слове «полиция» Амани Отокорэ делает гримасу и с ожесточением плюет в песок, спугнув пару голубей.
– Полиции? Да они ничего не понимают! И не хотят ничего понимать!
Тут она спохватывается, что говорит слишком громко, и уже тише прибавляет:
– Кто знает, может, уже и полиция с ними заодно…
– Вы думаете?
Долгое молчание. Я не знаю, что еще сказать. Я понимаю, что должна быть очень осторожной. Я ведь здесь не затем, чтобы мучить эту женщину, поворачивать нож в свежей ране. Ты не перед экраном монитора, Тринитэ! Перед тобой человек из плоти и крови!
– Прокляты! – произносит со стоном Амани. – Мы все прокляты!
– Прокляты?
Она резко поднимается и, не выпуская моей руки, тянет меня за собой к густым зарослям на краю сквера.
– Полиция не понимает или не хочет понимать: у всех украденных детей есть нечто общее!
– Что же?
– Никто из них не родился в роддоме! – отвечает она таким тоном, словно делает самое страшное признание в своей жизни.
Я ничего не понимаю.
– Ну и что?
– Я родила своего сына в той самой комнате, откуда его потом украли, – говорит она. – И у других матерей было точно так же!
Глава 20
«– Прошли сутки с того момента, как были похищены пять грудных детей на юге Парижа. Задержан один подозреваемый, которого в данный момент допрашивает комиссар Паразиа. Ко всеобщему удивлению, этим человеком оказался…»
Сильвен раздраженно схватил пульт и выключил телевизор.
– Зачем? – удивилась Габриэлла. – Интересно же!
– Ты со мной ужинаешь или с телевизором?
– Ну да, ты его всегда терпеть не мог, я помню…
– Он у меня отбивает аппетит. А тут такие деликатесы…
В доказательство своих слов Сильвен наколол на вилку ломтик моцареллы и принялся жевать его с таким видом, словно лакомился черной икрой (впрочем, сыр действительно был отличный – прямо из деревни; Габриэлла покупала его в небольшом магазинчике на улице Музайа, торговавшем продуктами от прямых поставщиков).
– Но я понимаю: когда смотришь на все эти ужасы из собственной квартиры, они кажутся очень далекими, – прибавил он. – Это даже успокаивает.
Габриэлла слабо улыбнулась. Потом машинально поднесла ко рту вилку, но та оказалась пустой, и зубы молодой женщины сомкнулись на металлических зубцах.
– Мне по-прежнему нравится, как ты на меня смотришь, – вполголоса сказала Габриэлла, вытирая губы салфеткой. – Так же пристально, как на животных в клетках…
Она была права: некогда Сильвен смотрел на нее целыми часами. Наблюдал, изучал, разбирал по косточкам…
Ее зеленые глаза, ее почти идеально круглые щеки, ее манера морщить нос, когда она пыталась что-то разглядеть – Габриэлла была близорука, но не хотела носить ни очки, ни линзы. И ее волосы – волосы Габриэллы… Цвета белого золота, каскадом ниспадавшие до пояса…
Сколько часов он провел, расчесывая их, в полумраке розария или возле звериных клеток?.. Это зрелище очаровывало даже животных, которые умиротворенно наблюдали за детьми. Легкий шорох расчески, скользящей по волосам, был единственным звуком, нарушающим тишину, если не считать размеренного дыхания животных, созерцавших эту сцену с явным удовольствием. Габриэлла настаивала на том, чтобы расческа каждый раз была другая, и потом сохраняла их все, словно ценные реликвии, в специальной витрине в своей комнате.
«Интересно, куда они подевались, все эти расчески?» – подумал Сильвен, обводя глазами нынешнее жилище Габриэллы.
Сохранила ли Габриэлла хоть какие-то воспоминания о той поре, которую они провели вместе? Хоть одну фотографию, сделанную в катакомбах, куда Любен водил их «на охоту за черепами» и где они развлекались, пытаясь сложить из отдельных костей целый скелет?.. Но нет, даже ни одной фотографии самого Любена здесь не было… Ее родного деда! В этой безнадежно современной комнате не сохранилось ни одной старой фотографии, ни одного предмета, напоминающего о прошлом. Современная абстрактная живопись на стенах, современная «дизайнерская» безликая мебель, стол со стеклянной столешницей, светлый паркет, галогенные лампы… Ни соринки, ни пылинки, ни одной тусклой поверхности. На стенах – ни карт, ни старинных портретов предков (пусть даже и воображаемых)… Ни даже одной из тех шалей, которые когда-то были у Габриэллы на каждый сезон: коричневая – на осень, белая – на зиму, зеленая – на весну, красная – на лето…
Совершенно нейтральная гостиная на последнем этаже многоэтажки в районе Бельвилль, возле площади Фестивалей, где Габриэлла жила вот уже много лет.
«Площадь Фестивалей…» – подумал Сильвен, ощущая ком в горле. Это название напомнило ему тот день, когда он встретил Габриэллу после долгой разлуки, три года назад.
Тогда тоже все началось с короткой эсэмэски:
«Сегодня у вых. из м. площ. Фест. 20.30?»
Погруженный в средневековые манускрипты в читальном зале Исторической библиотеки, Сильвен сначала подумал, что кто-то ошибся номером. Но таинственный абонент продолжал настаивать. Десять минут спустя сигнал мобильника снова прорезал глубокую тишину читального зала (в качестве сигнала Сильвен записал смех белых обезьян – к величайшему раздражению завсегдатаев библиотеки).
«Сильвен, мне нужен ответ».
Нет, это была не ошибка…
Заинтригованный и одновременно смущенный (почти двадцать человек возмущенно смотрели на него, словно хищники, которых оторвали от еды), он набрал: «Кто вы?» Ответ пришел мгновенно: «Не догадался, ангел мой?»
Все еще не понимая, он колебался между двумя версиями: ошибка и розыгрыш. Но это знакомое с детства выражение наконец пробилось к его сознанию, окутанному тайнами древнего Парижа (он готовил очередную лекцию о дохристианской Лютеции).
«Ангел мой, ангел мой…» – недоверчиво повторил он про себя. И тут в его памяти зазвучал другой голос, произносящий эти слова, – голос единственной девушки на свете, которая так его называла… «Габриэлла?» – лихорадочно набрал он.
Ответ был: «Сегодня вечером».
Остаток этого апрельского дня Сильвен уже не способен был ни работать, ни вообще на чем-либо сосредоточиться. В конце концов, оставив книги на столе, он подошел к библиотекарше и прошептал:
– Полина, не трогайте там ничего, я завтра вернусь…
И быстро вышел.
– Он что, заболел? – удивленно пробормотала старая крыса, перебирающая карточки за стойкой из смолистой сосны.
Нет, напротив, молодой (и весьма привлекательный) профессор Массон весьма взбодрился после получения сегодняшней эсэмэски.
Даже не просто взбодрился – он был как наэлектризованный.
«Габриэлла», – повторял он про себя, шагая по парижскому асфальту в легких спортивных туфлях: ему не хотелось возвращаться домой. Только ходьба его немного успокаивала. Покинув Историческую библиотеку, он пересек площадь Вогезов, площадь Бастилии, дошел до Лионского вокзала, свернул к площади Нации и дошел до Венсенского леса, где оказался неспособен не только присесть на скамейку, но даже хоть немного замедлить шаг. Голова у него шла кругом. Габриэлла вернулась? Невероятно! Откуда же она вынырнула, как кролик из шляпы фокусника, после девяти лет молчания? Какой была жизнь Габриэллы с тех пор, как он, спустя несколько недель после отъезда подруги, получил от нее письмо, в котором она умоляла его не сердиться на нее и больше ее не искать. «Теперь я должна жить своей собственной жизнью».
Любой другой на его месте перевернул бы небо и землю, чтобы найти Габриэллу, но Сильвен уважал ее решение. Ее письмо потрясло его до глубины души, притом что оно вовсе не было резким или обвиняющим. В нем лишь было сказано: «Я предпочитаю, чтобы ты запомнил меня как свою Габриэллу времен нашего детства, а не как ту женщину, в которую я постепенно и неизбежно превращаюсь – самую обычную, заурядную, ничем не отличающуюся от других. Я меняюсь, Сильвен, и не хочу, чтобы ты от этого страдал».
Но он все равно страдал. Мучительно страдал! Лишь восхищение Габриэллой немного смягчало его боль. Какой мудрой она оказалась для своих двадцати лет! Было ли это сознательным саморазрушением? Но даже если так – он слишком сильно ее любил, чтобы не выполнить ее прощальную просьбу – сохранить ее образ лишь в окружении детских воспоминаний…
Для Любена это оказался гораздо более сильный удар. Смотритель зоопарка уже стоял на пороге старости, и отъезд Габриэллы сделал его еще более желчным, раздражительным и нелюдимым. Они с Сильвеном стали единственным утешением друг для друга.
«А что, если это он меня разыгрывает?» – думал Сильвен во время своей нескончаемой прогулки по Венсенскому лесу. Но потом отверг эту мысль: «Да нет, Любен никогда не стал бы шутить на эту тему! Для него Габриэлла – это святое!»
Но все-таки он ничего не сказал Любену.
Наконец долгожданный момент настал…
Поднявшись по бесконечному эскалатору и выйдя из метро на станции «Площадь Фестивалей», расположенной на вершине Бельвилльского холма, в самой высокой точке восточного Парижа, Сильвен начал оглядываться по сторонам в поисках Габриэллы, но ее не было видно. Уже стемнело, и в скудном освещении, горевшем над площадью, – ее название звучало почти насмешкой с тех пор, как ее окружили безликие многоквартирные дома, – нельзя было различить лиц. Последние прохожие с портфелями, папками или хозяйственными сумками спешили домой, чтобы как можно быстрее приняться за ужин… Габриэллы не было.
Сделав три круга по площади, молодой мужчина наконец сел на скамейку напротив выхода из метро. Ожидание длилось уже добрых полчаса. Завидев издалека очередной силуэт, движущийся по направлению к нему, Сильвен надеялся, что это наконец-то Габриэлла.
Когда миновало девять часов, он последний раз взглянул на дисплей мобильника. Ничего. «Значит, и правда кто-то подшутил…»
По правде говоря, он испытывал почти облегчение. Габриэлла исчезла из его жизни много лет назад, и теперь слишком долгий обратный путь пришлось бы им вместе проделать, слишком многое друг другу рассказать… К тому же он чувствовал себя уютно в своей нынешней комфортной рутине. За девять лет образ Габриэллы стал лишь драгоценной реликвией прошлого…
– Я так сильно изменилась?
Этот голос!.. Услышав его, Сильвен вздрогнул. Потом повернул голову.
Неужели она была тут с самого начала – эта женщина на другом конце скамейки?
– Я… я тебя не узнал… – пробормотал он, когда Габриэлла сняла с головы шарф. Ее волосы сияющим каскадом рассыпались по плечам – их блеск был заметен даже в темноте.
Сильвен смотрел на нее, не говоря ни слова.
Однако не время было молчать – им нужно было поговорить, объясниться, так много рассказать друг другу… Оказалось, что Габриэлла замужем, и, хотя детей у нее пока не было, ее жизнь сильно изменилась со времен Ботанического сада: она работала в магазине одежды, недалеко от площади Гамбетты. Новые заботы, новые друзья, новая жизнь…
– Но тогда… – нерешительно произнес Сильвен, боясь услышать ответ на свой вопрос, – почему же ты решила со мной встретиться?
– Мне тебя не хватало…
Даже если такое объяснение было искренним, от этого оно не стало менее жестоким. Однако Сильвен принял его, хотя оно и разбередило его раны. Это стало его внутренней заповедью – никогда не упрекать ее за исчезновение, никогда не просить ее позвонить Любену («Я только с тобой хотела встретиться, – сказала она ему почти сразу. – Так что ничего не говори об этом деду… и вообще никому!»)
Он обещал ей это и сдержал обещание, поскольку боялся, что, если он его нарушит, Габриэлла снова исчезнет и больше уже никогда не появится. Конечно, такое решение было самым здравым для него – три последних года он только и жил ожиданием этих встреч, всегда по инициативе Габриэллы. Эти недолгие встречи были для него сладостными и одновременно болезненными. Одной лишь Габриэлле он мог рассказать о своих сомнениях, своих радостях, своих планах: она знала о нем все. Однако, будучи его главной конфиденткой, сама она ничего не рассказывала ему о собственной жизни. Это было его второе «обязательство»: ни о чем не расспрашивать. Стоило ему лишь слегка коснуться ее личной жизни или тайных причин ее исчезновения, она либо меняла тему разговора, либо отвечала уклончиво: «Моя жизнь ничем не примечательна, Сильвен… давай лучше помечтаем!» Это было все равно что предлагать коньяк алкоголику! После этих слов Сильвен с удвоенным жаром рассказывал ей парижские легенды, многими из которых они были очарованы еще в детстве. Эта общая тоска по прошлому служила скрепляющим цементом для их редких встреч.
После них Сильвен возвращался к себе одновременно опьяненный и раздраженный.
Какой же была та жизнь, к которой Габриэлла возвращалась, когда он уезжал на последнем поезде метро? Какие прозвища были у нее для мужа? О чем она думала? Какие книги читала? Уж во всяком случае не его книгу, вышедшую в прошлом году, с посвящением «Г., моему прекрасному миражу».
Он принес ей эту книгу, но Габриэлла мягко сказала: «Никаких подарков, Сильвен. Никаких следов. Только ты и я».
Он убрал книгу, больше расстроенный, чем обиженный.
«Она даже не купила ее», – машинально отметил он, разглядывая книжные стеллажи из светлого дерева. За три последних года, с момента их первой встречи, здесь почти не прибавилось книг. Разве что издание «Парижский Ботанический сад: от Бюффона до Жервезы Массон» втиснулось между двумя томами «Универсальной энциклопедии»…
Кроме этого – ничего.
Как будто она хотела стереть воспоминания… или заморозить их.
– Филипп меня попросил все убрать… – прошептала Габриэлла, догадавшись по его взгляду, о чем он думает.
– Он что, так меня ненавидит?
Вопрос был глупым, и Сильвен тут же разозлился на себя за то, что его задал.
Лицо Габриэллы омрачилось.
– Нет, ничего подобного. Он просто хочет меня защитить. Ботанический сад… причинил мне слишком много зла.
– Не больше, чем мне, – заметил Сильвен, перебирая в памяти события прошедшего дня: притворство Любена и Жервезы, неожиданный ночной концерт в зоопарке… Может быть, Габриэлла была права? Не стоит ли и ему тоже навсегда оставить Ботанический сад, освободиться от его воздействия?.. Но будет ли это ему по силам?
Габриэлла поднялась и подошла к огромному, во всю стену, окну из цельного стекла.
Отсюда, с семнадцатого этажа, вид был фантастический. Различимые вдалеке Пантеон, Сорбонна, Валь-де-Грас и Сальпетриер неудержимо приковывали к себе внимание Сильвена. Университет и обе старинные больницы казались каким-то некрополем, золотые купола которого отчетливо выделялись в весеннем ночном небе. Но Габриэлла не на них смотрела.
Он был там, раскинувшийся на месте древнего русла Сены. Со своими лианами, папоротниками, дикими животными…
– Я часто думаю о Ботаническом саде, – прошептала Габриэлла.
Сильвен ничего не ответил – лишь снова наполнил свой бокал и присоединился к ней.
– Почти каждый вечер, – прибавила она.
– Это не болезнь, – прошептал Сильвен, в свою очередь прижимаясь лбом к стеклу.
Габриэлла редко предавалась ностальгии. Когда она вспоминала Ботанический сад, то всегда говорила о нем в прошедшем времени.
Воздух за окном был теплый. На западе еще виднелась бледно-розовая кромка заката, остальная часть города уже окуталась темнотой, в которой, словно светлячки, горели тысячи окон. Теперь по вечерам парижане предпочитали сидеть дома, опасаясь террористов. Лучше всего была видна Эйфелева башня, похожая на гигантскую игрушку, сплетенную из золотой проволоки, – идеальная цель для теракта… Колокольни Нотр-Дам, Сен-Сюльпис, Сен-Эсташ и Сен-Жермен-де-Пре, эти древние каменные громады, также не представляли никаких трудностей в качестве объектов разрушения – взрыв бомбы любую из них мог легко уничтожить. Но эти апокалипсические размышления делали панораму Парижа еще более восхитительной.
– А как там дед? – вдруг спросила Габриэлла принужденно-небрежным тоном, словно вспомнив о какой-то забытой мелочи.
Сильвен колебался, стоит ли рассказывать ей о недавних событиях – об исчезновении белых обезьян, о странностях в поведении Жервезы и Любена… По идее, это означало бы нарушить их с Габриэллой соглашение.
(«Мне нужны только воспоминания, ангел мой…»)
Не оттого ли встречи с Габриэллой почти не доставляли ему страданий? Он и она жили в своем общем прошлом и не строили никаких планов на будущее – словно пребывали в некой резервации памяти… Конечно, они говорили о недавних взрывах, Габриэлла даже сообщила ему некоторые сведения, касающиеся ее личной жизни: бывшая жена Филиппа, работавшая в «Конкор-Лафайетт», погибла, и он был страшно этим потрясен. Но и эти события уже стали частью прошлого… Так что Сильвен предпочел ответить уклончиво:
– У него все в порядке. Стареет, конечно, как и все…
– А-а…
Сильвен почувствовал, что краснеет.
– Почему бы тебе не зайти его проведать? – спросил он. – В конце концов, после двенадцати лет…
Удар в пустоту… Он так и предполагал.
Габриэлла пожала плечами. Двенадцать лет молчания, вопросов без ответов, деланого равнодушия, мертвых писем… Но Сильвен уважал ее решение.
Он осторожно протянул руку и кончиком пальца провел вдоль ее щеки.
Габриэлла вздрогнула.
– Мне тебя не хватает, – признался он.
Габриэлла прижала к своей щеке ладонь Сильвена и поцеловала ее. Затем мягко его отстранила.
– Нельзя вечно оставаться пленником собственного Детства, Сильвен, – произнесла она с глубокой нежностью, рисуя узоры на запотевшем от их дыхания стекле.
Он не знал, что ответить. Конечно, Габриэлла права, но что же они делают здесь, если не пытаются оживить свою умершую юность?
– Твои воспоминания превращают тебя в раба, – продолжала молодая женщина. – Ты не можешь освободиться от власти Ботанического сада. Это сильнее тебя. Это у тебя в крови…
– Может быть… – ответил Сильвен, опуская глаза.
В этот миг он снова пережил во всей полноте исчезновение Габриэллы. Живо представил опустевшую комнату, где не осталось ни вещей Габриэллы, ни ее души… Этот внезапный отъезд, резкий как пощечина… Это отсутствие новостей на протяжении месяцев – кроме коротких, регулярно приходящих записочек: «Не волнуйтесь, со мной все в порядке»… А потом – глухой голос Любена, звучавший без всякого выражения, без всякого упрека:
– Я получил письмо от Габриэллы. Она живет в Париже. Вышла замуж. Она больше не хочет нас видеть…
Габриэлла и Сильвен долгое время молча стояли у окна, глядя на панораму Парижа. Наконец Габриэлла открыла узкую стеклянную дверь, расположенную сбоку от окна, и они вышли на балкон. Их тут же окутал теплый весенний воздух…
Здесь, на холмах Бельвилля, воздух был гораздо чище, чем «внизу». Он был свежий и будто даже чуть покалывающий, как в горах. Они словно бы стояли на островке, обломке древнего Бельвилля – древнего города, раскинувшегося на холмах над Парижем, среди полей, садов и виноградников…
Снизу доносился отдаленный городской шум. На миг Сильвен представил себе огромного спящего дракона…
Габриэлла прислонилась к перилам, простирая руки над городом.
– Ты все еще встречаешься со своей сиреной? – неожиданно спросила она.
Сильвен вздрогнул. «Я и правда рассказываю ей все!» – с некоторым сожалением подумал он, вспоминая, что в конце каждой встречи он изливал ей душу (чему вдобавок способствовало вино). Никому больше он не рассказывал об этих никогда не завершающихся ничем более серьезным встречах, в сумерках, возле древнего амфитеатра, с женщиной, о которой он ничего не знал.
– Да, иногда… – ответил он.
Габриэлла печально улыбнулась:
– И это делает тебя счастливым?
Сильвен пожал плечами и отвел глаза.
Для того чтобы чувствовать себя счастливым, нужно что-то другое. «Как вообще можно быть счастливым в этом мире, который стоит на краю гибели? – подумал он. – В городе, где повсюду гремят взрывы и люди сходят с ума?» Однако ответить на этот вопрос Габриэллы было бы не слишком уместно… Это был почти рефлекс, который он перенял от Любена: оберегать ее от реальности внешнего мира (именно потому, что Габриэлла не желала мириться с этими ограничениями, она в конце концов и уехала). Именно поэтому, глядя на сверкающую в ночи Эйфелеву башню, Сильвен сказал:
– Сирена позволяет мне забыться. Подумать о чем-то другом…
Он замолчал, не зная, как продолжить. О чем «другом»? Сильвен ничего не знал об этой ночной нимфе. Нужны ли ему их объятия? Всегда ведь можно избавиться от избытка напряжения в одиночестве – это и быстрее, и безопаснее…
– Так что, она делает тебя счастливым? – повторила Габриэлла печальным тоном.
