Текст книги "Тайна Jardin des Plantes"
Автор книги: Николя Д’Этьен Д’Орв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)
Его подручные приблизились и теперь следили за его действиями как зачарованные.
– Хозяин собирается совершить жертвоприношение… – прошептал один.
– Нужно накормить Духа…
Вскоре вокруг колонны собралось около тридцати человек.
Лицо Жервезы приобрело зеленоватый оттенок, глаза остекленели. Стоны сквозь кляп были едва слышны. Она слабела с каждой секундой.
Тринитэ, справа от нее, тихо всхлипывала, изо всех сил зажмуривая глаза.
«Это просто страшный сон… Я сейчас проснусь…»
Что касается Сильвена…
– Хозяин, одного не хватает! – внезапно послышался тревожный возглас.
– Но это… это невозможно! – пробормотал гуру, пораженно глядя на стальные путы, лежащие у подножия колонны. – Всего минуту назад он был…
В этот момент раздался крик.
Точнее, глухое ворчание, перешедшее в дикий рев.
Нечто было где-то наверху, у них над головой.
– Что это? – в испуге пробормотал один из грабителей.
Все застыли, вскинув голову к высокому потолку Большой галереи.
– Может, птица?..
– Или зверь из зоопарка?
– Да нет, не может быть. Их всех увезли…
Новый крик, еще более яростный.
«Верные» Маркомира, подобно средневековым рыцарям, растеряли всю свою храбрость, столкнувшись с чем-то явно сверхъестественным.
Только Жервеза, корчащаяся от боли, окровавленная, продолжала прижиматься спиной к колонне.
А Тринитэ теперь боялась гораздо меньше.
В этом крике она услышала что-то ободряющее, даже что-то… родное.
Один из приближенных Маркомира поспешил включить свет во всей галерее. Когда вспыхнули разноцветные неоновые лампы, картина стала абсолютно фантастической – лицо каждого грабителя осветились розовым, оранжевым, голубым, фиолетовым. В первый момент ослепленная, Тринитэ понемногу различала эти лица и убеждалась в том, что они абсолютно заурядны – на них не было ни боевых шрамов, ни каких-то характерных примет. Кроме страха и агрессивности, они больше ничего не выражали.
Да, на всех читался страх – недавний крик вновь повторился. На этот раз он был оглушительным и явно угрожающим.
Один из грабителей снова запрокинул голову и вдруг побледнел:
– Там… там… смотрите!
Никто не успел отреагировать.
Что-то обрушилось на них с верхнего яруса галереи. Что-то невидимое. Что-то, чьи движения были столь быстрыми, точными и скоординированными, что их невозможно было уловить.
Сначала легкий покалывающий бриз, потом хлещущий ветер и, наконец, ураган – рассекающий на части.
В одно мгновение сразу три тела были подхвачены в воздух и с глухим звуком расплющены о колонны.
Один из грабителей попытался спастись бегством – но в ужасе обнаружил, что у него больше нет ноги!
Двое других устремились к двери, но чья-то невидимая рука размозжила их головы о плиты пола.
Те, кому все же удалось выбежать их галереи, были охвачены таким ужасом, что бросались в воду, не в силах справиться с лихорадочной дрожью, сотрясавшей все тело, и успокоить дыхание. Только Маркомир сразу бросился бежать, потеряв по дороге свою разноцветную хламиду. Тринитэ видела, как он мчался по аллее, абсолютно голый, охваченный паникой. Вскоре за ним устремились два крокодила.
Когда Сильвен мягко приземлился на лапы возле несчастной Жервезы, он почувствовал, что близок к обмороку.
Все произошло так быстро, с такой невероятной затратой энергии, что он не выдержал и, потеряв сознание, бессильно вытянулся на полу.
Понедельник, 20 мая, 3.30
«Кажется, он приходит в себя… – подумала Тринитэ. – Наконец-то!»
Сильвен чувствовал адскую головную боль. Приоткрыв глаза, он увидел над собой два лица – словно врачи склонились над пациентом в реанимации… Однако он был не в больнице.
Лежа на каменном полу Большой галереи, у подножия колонны, он продолжал всматриваться в эти лица – и наконец узнал свою мать и Тринитэ. Несмотря на ужасный вид Жервезы и кровавую рану у нее на груди, именно ее присутствие вернуло ему ясность мышления.
– Что произошло? – прохрипел он, чувствуя, что при каждом произнесенном слоге в его мозг словно вонзаются тысячи иголок.
Но, поскольку и у Жервезы, и у Тринитэ по-прежнему был заткнут кляпом рот, ни та, ни другая не могла ему ответить.
Он поискал взглядом Маркомира, все еще не понимая…
Потом, опираясь на локти, слегка приподнялся, посмотрел по сторонам и в ужасе произнес:
– Кто все это сделал?
И мать, и Тринитэ, казалось, избегали встречаться с ним взглядом.
Воздух был насыщен запахами мха, водорослей и болот. Отныне такова была атмосфера Парижа… Вместе с тем ощущался резкий запах скотобойни – свежей крови и внутренностей.
Люди, лежавшие на полу, выглядели такими… спокойными. Мертвые человеческие тела лежали на полу галереи вперемежку с чучелами животных. У некоторых были распороты животы, и кишки вывалились на пол, словно грязное белье из порвавшегося мешка. Один грабитель был насажен на бивни гигантского чучела слона, пронзившие его насквозь. Потрясенный зрелищем, Сильвен взглянул в проем распахнутой двери и увидел другие тела: они лежали на газоне, освещенные луной. Над ними уже кружились чайки, выклевывая глаза и внутренности. Чуть дальше, под скамейкой, валялась чья-то оторванная нога. Вокруг суетилось семейство крыс, видимо ошалевшее от счастья и не знающее даже, с чего начать.
И тогда Сильвен вспомнил…
Мелькающие фигуры, ужасные крики, вопли, хрипы… И невероятное ощущение свободы, наполнившее тело и душу… Краткий миг небывалого счастья…
Сама жизнь в ее абсолютной полноте и жестокости…
Он не способен был описать то, что произошло, поскольку в те мгновения он не думал. В мозгу не сохранилось воспоминаний – только в теле. Его мускулы, нервы, кожа, обладающие инстинктивной памятью, говорили ему: он сделал то, что должен был сделать.
Поэтому сейчас, глядя на неподвижно лежащие тела, профессор Сорбонны не испытывал ни ужаса, ни чувства вины. Только удивление из-за того, что он оказался на такое способен.
Но еще более примечательным было то, что эти смутные, почти подсознательные воспоминания были теми же, что оставались у него после созерцания картин.
«Долго он еще собирается тут сидеть?» – в отчаянии думала Тринитэ, с трудом постукивая ногами по полу и мыча сквозь кляп, чтобы вывести Сильвена из оцепенения.
Наконец он очнулся и, приблизившись к Тринитэ, быстро освободил ее от пут.
– Помоги мне позаботиться о маме… нужно ее уложить…
– Ее нужно отвезти в больницу… – невнятно проговорила Тринитэ, с трудом шевеля распухшими губами.
– Слишком… поздно… – выдохнула Жервеза, когда Сильвен вытащил из ее рта кляп.
Она держалась на ногах только благодаря своим путам – как только Сильвен снял их, она тяжело осела к подножию колонны.
– Помоги мне! – крикнул Сильвен, обернувшись к Тринитэ и одновременно пытаясь поднять Жервезу. Он с трудом мог поверить глазам – его мать рухнула на пол плашмя, словно мраморная статуя.
Вдвоем они кое-как смогли усадить Жервезу, прислонив ее спиной к колонне. Хранительница музея непрерывно стонала от боли.
– Мама!
Сильвен только что заметил, что кровь по-прежнему течет из ее открытой раны.
Он почувствовал нарастающую панику. Что делать? Перевязать рану? Позвать на помощь?..
Но Жервеза, собрав последние силы, сжала его руки в своих и снова прошептала:
– Слишком поздно…
Осознав, что она умирает у него на глазах, Сильвен мгновенно забыл все свои обиды, все вопросы, так и оставшиеся без ответов.
С трудом сдерживая рыдания, он сел рядом с матерью и осторожно положил ее голову себе на колени.
– Мама, – простонал он, прижимая ладонь к ее лбу, – то, что случилось сейчас… что это было?
Жервеза слабо улыбнулась:
– О, котенок, ты был… прекрасен!
Глаза Сильвена наполнились слезами. Его мать уходила, он терял ее навсегда… и отныне оставался один. Наедине с этим рушащимся миром.
Он едва замечал Тринитэ, стоявшую рядом с ним на коленях. Но тут она наклонилась к Жервезе и прошептала:
– Куда белые обезьяны унесли детей?
Сильвен уже собирался сделать ей знак замолчать, но осознал, что она права. Видимо, и Жервеза это поняла. Она повернула к Тринитэ распухшее лицо в сплошных кровоподтеках и что-то неразборчиво прошептала в ответ.
– Что она говорит? – тихо спросила Тринитэ у Сильвена.
Он нежно погладил мать по щеке и прошептал ей на ухо:
– Мама, постарайся говорить погромче. В последний раз… Где дети? Мы должны их спасти.
– Они… под… – с трудом выговорила Жервеза.
Тринитэ напряглась, как кошка перед прыжком:
– Под чем?
Жервеза забилась в судорогах. Ее лицо исказилось, зубы застучали. Потом она оцепенела. Спустя несколько мгновений Жервеза с трудом вдохнула воздух.
– Под чем, мама? – спросил Сильвен, едва сдерживая слезы.
Голос Жервезы был еле слышен:
– Они… в Аркадии.
– В какой Аркадии, мама? Пожалуйста, скажи, что это за место?
– В Аркадии… с Габриэллой…
Сильвен вздрогнул:
– С Габриэллой? Но где она?
Охваченный паникой, он не выдержал и встряхнул мать за плечи. Голова Жервезы откинулась назад.
Глаза ее остекленели. Изо рта вытекла тонкая струйка крови.
Затем Сильвен почувствовал, как тело матери внезапно отяжелело в его руках, словно под бременем тайн, которые она уносила с собой в могилу.
Понедельник, 20 мая, 4.15
Сильвен долго сидел неподвижно, глядя в пустоту.
«Всего в течение нескольких часов его мир рухнул, – думала Тринитэ, не решаясь вывести его из оцепенения. – Только что он потерял мать… а незадолго до того сам убил два десятка человек…»
Девочка не знала, что думать о происшедшем, и в конце концов отказалась от поиска объяснений. Но неразрешимые вопросы причиняли ей почти физическую боль – как сильные порывы ледяного ветра, бушующего над новым, незнакомым Парижем.
«Почему он не двигается? Почему так упорно смотрит на луну? Какой инстинкт в нем пробудился?»
Они сидели на песчаной дорожке возле галереи, в нескольких метрах от кромки воды.
Недалеко, в полузатопленном розарии, дремали крокодилы.
На поверхности воды кое-где виднелись какие-то обломки, которые Тринитэ не могла распознать.
Наконец, не выдержав, она осторожно спросила Сильвена:
– С вами все в прядке?
Не отвечая, он медленно повернулся к ней. Дыхание у него было прерывистым, движения – вялыми и неловкими, как у человека, который в жаркий день уснул на солнцепеке и никак не может прийти в себя.
Затем, так же неуверенно, он произнес одно-единственное слово. Это было имя.
– Габриэлла…
Тринитэ вздрогнула – голос его был совершенно неузнаваемым, словно шел из глубокой пещеры.
Немного поколебавшись, она наконец спросила:
– Как по-вашему, что все это значит? И что это за Аркадия? Ваша мать и раньше упоминала о каких-то аркадийцах…
Сильвен, не отвечая, тряхнул головой. Взгляд его по-прежнему был мутным.
Потом он достал из кармана мобильник, который отключил еще вчера.
– Вряд ли сейчас работает связь, – заметила Тринитэ.
– Нет, работает…
Сильвен нахмурился и стал сосредоточенно нажимать клавиши.
Ни домашний, ни мобильный телефон Габриэллы не отвечал. Вдруг раздался звуковой сигнал: пришло голосовое сообщение.
– Послание от Габриэллы!..
Звук ее голоса был для него как нож в сердце.
– Сильвен, ангел мой… Сегодня воскресенье…
– Вчера… – пробормотал он машинально.
– Я… я ухожу… далеко… слишком далеко, чтобы меня найти… но для тебя есть только одно средство спастись. Нет иного выхода, кроме…
В динамике послышался треск.
– … но знай, что делаю я это только потому, что ты всегда был для меня единственным… моим ангелом… ангелом-хранителем…
Снова треск.
Затем, прерывистым голосом, едва сдерживая рыдания, Габриэлла произнесла:
– Я спускаюсь в Аркадию… Только Любен смог бы…
Короткий гудок – и голос Габриэллы оборвался.
Понедельник, 20 мая, 4.35
– Любен.
Сильвен снова и снова повторял это имя, словно робот, запрограммированный на самые простые функции.
Кроме этого двусложного слова, он, казалось, больше ничего не может выговорить.
Тринитэ видела его застывший взгляд – Сильвен смотрел прямо перед собой, не моргая. Судя по всему, он совершенно забыл о ее присутствии. Он решительным шагом двигался вперед, и на его лице не отражалось никаких чувств.
«О чем он думает?» – спрашивала себя Тринитэ, но, не решаясь заговорить, лишь торопливо шагала рядом с ним по аллеям Ботанического сада. Почва под ногами становилась все более влажной и вязкой.
И вот они оказались у восточной стены, тянущейся вдоль улицы Бюффона. Вода здесь доходила Тринитэ до пояса. Девочка стучала зубами от холода. К тому же дул ледяной ветер, словно неожиданно явившийся с Северного полюса в эту теплую весеннюю ночь.
Однако Сильвен, обычно чувствительный к таким вещам, сейчас не обращал на них никакого внимания.
– Любен, Любен… – повторял он без всякой ненависти.
Тринитэ понимала, что послание Габриэллы привело в действие некий механизм в его мозгу и что сейчас они идут к хижине старого смотрителя. Но Сильвен выглядел таким странно-спокойным, почти безучастным…
«Как так можно?..» – думала Тринитэ, все сильнее замерзая и с трудом двигаясь за Сильвеном, который медленно шел по колено в ледяной воде. Она помнила, что всего каких-то полчаса назад, когда он стоял на коленях перед телом матери, он казался живым воплощением отчаяния.
«А как я отреагировала бы на смерть своих родителей?..»
Ее родители… Они хоть знают, что творится в Париже? Могли бы они вообразить, что их дочь ввязалась в смертельно опасное предприятие и в результате оказалась в какой-то параллельной реальности? Могли бы они заподозрить, что рискуют потерять и второго своего ребенка?
«Но может быть, скоро вся планета погибнет, затопленная водой», – подумала Тринитэ, и эта мысль, вопреки всякой логике, немного ее утешила – по крайней мере, будет не так одиноко… А что, если уже сейчас большинство жителей Земли точно так же бредут в ледяной воде, которая все прибывает?.. Может быть, и австралийские города – Сидней, Канберра, Мельбурн – уже скрылись под водой?.. В этом была бы некая справедливость…»
Но нет, скорее всего, родители, беззаботные, как всегда, сидят на веранде отеля, потягивая дайкири или мохито… Ради Антуана они, конечно, вернулись бы. Но Тринитэ придется выпутываться самой…
– А не случится ли чего с малышкой во время наводнения?
– О, не беспокойся, она ведь так изобретательна!.. Она что-нибудь придумает, наш маленький гений…
Снова, в который раз, – так просто и так несправедливо!
Но несмотря даже на такое отношение, Тринитэ сейчас ужасно недоставало родителей…
Она и представить себе не могла, что когда-нибудь ей так захочется увидеть родителей, обнять их, спрятать лицо на груди у матери, почувствовать надежные руки отца… Несмотря на безответственность родителей, равнодушие, отсутствие нежности, несправедливость их чувств по отношению к ней… Она нуждалась не столько в них, сколько в их физическом, телесном присутствии. Это была инстинктивная потребность, такая же, как у Сильвена, который так же безотчетно следовал побуждениям своего тела, своей интуиции.
Он по-прежнему шел впереди, с такой легкостью, словно ему не приходилось преодолевать толщу воды.
Он не обращал никакого внимания на людей – беженцев? грабителей? – наблюдавших за ними со скамеек и стен и явно опасавшихся воды.
– Видишь этих двоих, в воде?
– Кажется, какой-то парень с ребенком…
– Да, точно… с девчонкой.
– Смотри, а теперь они лезут на стену!
Им и в самом деле пришлось это сделать – не было времени дойти до незатопленного участка у главных ворот. О том, чтобы пройти через площадь Валубер, нечего было и мечтать. Вода там уже поднялась на пять метров, и наверняка в ней было полно акул, мурен, касаток и других подводных монстров…
Когда Сильвен и Тринитэ, поднявшись на стену, взглянули сверху на узкую улицу Бюффона, они увидели, что это, по сути, река.
Тринитэ замерла.
«Нет… я не смогу…»
Услышав донесшийся снизу шумный плеск, она вздрогнула и чуть не потеряла равновесие.
– Прыгай! – позвал ее снизу Сильвен, который стоял по пояс в воде.
– Я… я не могу… – пробормотала она, чувствуя, как сильно кружится голова.
Если бы сейчас был день, она, по крайней мере, видела бы, куда предстоит прыгать. Но при свете луны вода казалась черной, как чернила, и невероятно глубокой.
– Прыгай, ради бога! – нервно повторил Сильвен.
Что же делать?
«Вода смягчит падение, – убеждала себя Тринитэ. – Один ужасный момент – а дальше проще…»
Но все-таки она не могла решиться сразу. А вдруг под водой – обломки железа или осколки стекла?..
Наконец, собрав все свои силы, она отогнала страшные видения и, зажмурившись, прыгнула вниз.
Она с головой ушла в холодную и как будто вязкую воду, но уже в следующий миг, отфыркиваясь, вынырнула на поверхность.
Сильвен был уже далеко – он плыл к боковой калитке, ведущей к служебным помещениям Ботанического сада.
Здесь гоже все было затоплено.
Тринитэ вода доходила до плеч. Но девочка уже привыкла к ее температуре и с удивлением осознала, что теперь вода кажется ей почти теплой.
«Нет, наоборот, это мое тело остыло, – вскоре поняла она, чувствуя, как внутри все сжимается от страха. – Еще через десять минут я не буду чувствовать ни рук, ни ног, потом окоченею, как альпинист, накрытый лавиной…»
– Туда, – сказал Сильвен, – указывая на крышу хижины Любена, видневшуюся впереди.
Когда они приблизились, их глазам предстало удивительное зрелище: хотя домик смотрителя был построен в низине, его окружала невысокая каменная ограда, и вода через нее пока не перелилась.
– Совсем как польдер[11]11
Польдер (голланд. polder) – осушенный и возделанный низменный участок побережья, часто – ниже уровня моря.
[Закрыть]… – прошептал Сильвен, поднимаясь на ограду.
Затем он помог подняться Тринитэ, которая словно зачарованная смотрела на этот островок суши ниже уровня воды!
Спрыгнув на землю, Сильвен вполголоса произнес:
– Добро пожаловать в замок Клингзора!
– Что? – спросила Тринитэ, чья одежда, насквозь пропитанная водой, стала тяжелой, как скафандр.
Обернувшись, Сильвен прижал палец к губам:
– Тс-с!.. Больше ни слова!
И, крадучись, стал приближаться к хижине.
«Невероятно!» – подумала Тринитэ, разглядев вблизи хижину и окружающее пространство.
Несмотря на облепившую тело мокрую одежду, ледяной холод и лихорадочную дрожь, девочка была настолько удивлена, что даже забыла обо всем этом на какое-то время. Жилище, стоявшее перед ней, трудно было назвать даже хижиной – скорее уж это была какая-то человеческая берлога, окруженная буйными зарослями травы, кустов, крапивы и папоротников. Но еще сильнее Тринитэ была изумлена тем, что оказалась на клочке суши, вокруг которого вздымалась вода – словно в подводной лодке с прозрачным верхом или у подножия горной плотины, лишь одна трещина в которой может привести к гигантскому наводнению.
В то же время и она, и Сильвен понимали, что вода в любую минуту может перелиться через ограду, после чего огороженное пространство мгновенно заполнится ею, словно раковина, слив которой заткнули пробкой. И тогда настанет конец и хижине, и ее хозяину… если он все еще внутри.
Приблизившись к единственному окну, Сильвен прижался спиной к стене. Затем он вытянул шею и осторожно заглянул в окно. Как раз в это мгновение луна вышла из-за туч и осветила внутренность хижины.
Любен был там.
Он сидел в старом кресле, спиной к окну.
Сквозь мутное стекло Сильвен разглядел горящую перед стариком на столе свечу.
Обернувшись к Тринитэ, Сильвен быстро кивнул ей, затем резко распахнул дверь.
Понедельник, 20 мая, 5.00
Любен не шелохнулся.
Словно окаменев, он по-прежнему сидел в кресле спиной к визитерам, перед зажженной свечой.
Эта неподвижность слегка обеспокоила Сильвена.
– Я… я пришел поговорить, – произнес он с усилием.
Никакой реакции.
Напрасно он ждал хотя бы чего-то вроде фразы «Ну, так заходи».
Нет, тяжелое, гнетущее молчание.
«Какая-то подводная тишина!» – подумала Тринитэ, неуверенно входя следом за Сильвеном в хижину старшего смотрителя зоопарка.
– Любен?.. – вполголоса окликнул старика профессор.
– Входи, – наконец произнес Любен слабым, шелестящим голосом. Но так и не обернулся.
Дрожащее пламя свечи искажало падавшую на потемневшие от копоти стены тень старика, слабо освещало книжные шкафы, гравюры без рамок, крышку колодца в центре комнаты и древний камин, где еще мерцали догорающие угли.
– Садись у огня…
«Тепло!» – воскликнула мысленно Тринитэ и, забыв обо всем, первой устремилась к очагу. Она так замерзла в своей промокшей насквозь одежде, что охотно залезла бы внутрь камина.
«Если я хоть немножко не согреюсь, то окочурюсь прямо на месте!» – сказала она себе, энергично вороша угли кочергой. Потом зачерпнула горстью угля из корзины, стоящей чуть в стороне, и бросила в очаг.
Пламя тут же вспыхнуло с новой силой.
Только после этого девочка наконец обернулась к Любену, который смотрел на нее ничего не выражающим взглядом.
«Лицо как будто из дубовой коры», – подумала Тринитэ. Но она слишком продрогла, чтобы испугаться чего-то по-настоящему. Сильвен, напротив, по-прежнему оставался в нерешительности. Казалось, он боится приблизиться.
«Он что, боится Любена? – подумала Тринитэ с удивлением. – Почему он стоит в тени? Всю дорогу был на взводе, а теперь вдруг скис… Может, он только сейчас осознал бойню в музее, смерть матери, послание от Габриэллы – все, что недавно произошло?»
Девочка была права: Сильвену хотелось убежать, скрыться. Перестать существовать. Исчезнуть навсегда.
Однако вместо этого он все же приблизился к старику, неподвижно глядящему на свечу. И наконец увидел землистое лицо своего наставника.
– Все кончено, ты об этом знаешь? – прошептал Любен, не шелохнувшись.
Где-то в глубине души Сильвен ощутил укол совести.
– Любен… – прошептал он с горечью. Лицо старика поразило его – оно было похоже на поле боя, усеянное воронками от снарядов.
Старый смотритель попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась гримаса.
Затем он с трудом поднялся, дошел до кровати и, застонав от боли, рухнул на нее.
– Возьми меня за руку… – прошептал он, протягивая Сильвену руку. Его тон был почти умоляющим. – В последний раз, – прибавил он.
Сильвен порывисто бросился к кровати и, сев рядом с Любеном, сжал в ладонях обе руки старика.
– Любен… – прошептал он, с трудом сдерживая волнение.
Тринитэ чувствовала себя все более неловко.
«Я не должна этого видеть. Это семейное дело…»
Однако смотритель, превозмогая боль, обернулся к ней и даже попытался ей улыбнуться.
– И вы тоже… подойдите… – выговорил он.
И, указав Тринитэ на свободный стул, знаком велел придвинуть его ближе к кровати.
Девочка заметила, что взгляд старика неожиданно стал твердым, почти суровым.
Судя по всему, он собирался рассказать им что-то важное, и Тринитэ с нетерпением ждала этой исповеди. Трое сидящих рядом, лицом к лицу, людей, один из которых – дряхлый старик с лихорадочно горящими глазами, и единственная свеча, озаряющая комнату неверным светом, – все это придавало сцене фантасмагорический оттенок, заставляющий вспомнить о картинах Ла Тура[12]12
Жорж Ла Тур (1593–1652) – французский живописец. Его картины обычно представляют собой освещенные пламенем свечи ночные сцены (в основном на библейские сюжеты).
[Закрыть].
«И в довершение всего – кругом вода!»
Вода с минуты на минуту могла перелиться через ограду, но пока еще крохотный клочок суши со стоящей на нем хижиной оставался неким миниатюрным подобием Атлантиды.
– Здесь нельзя оставаться, – наконец произнес Сильвен, повинуясь слабому импульсу здравого смысла.
Любен небрежным жестом отмел это замечание.
– Слишком поздно, – тихо сказал он. – И мне о многом нужно рассказать… – Он пристально посмотрел на Сильвена и Тринитэ и прибавил: – Вам рассказать…
На лице старика отражалась непреклонная воля.
– Но что произошло? – спросил Сильвен.
Любен нахмурился.
– Они добрались до нас, – ответил он, прерывисто вздохнув. – Они… они никогда нам особо не доверяли. Я думаю, что это действительно конец…
– Конец чего? – неуверенно спросила Тринитэ.
– Конец всего, мадемуазель.
– Чего всего?
Любен с трудом повернул голову к окну:
– Нам, Парижу и всему остальному. Все это скоро исчезнет. Нам стоило бы прислушиваться к ним все эти годы… Но никто не хотел принимать их всерьез… Даже Жервеза… Даже я…
– Но кого их?! – спросили почти одновременно Сильвен и Тринитэ.
Мечтательно глядя куда-то вдаль, Любен вполголоса произнес:
– Аркадийцы…
– Да кто такие эти аркадийцы? – сказала Тринитэ, от нетерпения даже притопнув ногой по полу. – Террористы?
Любен ответил не сразу. Его взгляд смягчился, на губах появилась улыбка. Можно было подумать, что он с элегическим наслаждением созерцает некую картину, видимую только ему.
– О, это очень долгая история…
История Аркадии (1)
– Вплоть до конца ледникового периода на месте нынешнего Парижа был лес, непроходимый и заболоченный, который занимал большую часть Северной Европы. Бесконечная сельва, протянувшаяся от Бретани до Урала…
Слабый глухой голос Любена постепенно становился звучным и размеренным. Слушая его, Сильвен чувствовал, что возвращается во времена детства, когда старик рассказывал ему о легендах и тайнах Парижа, сидя у камина в этой самой хижине, словно выпавшей из времени.
– В те времена, – продолжал смотритель, – Сена была такой же широкой, как нынешняя Амазонка. Она пересекала громадные леса, разветвляясь на множество притоков.
Только одна дорога проходила через этот хаос деревьев и льда. Она спускалась с холмов и вела к Сене – ее протоптали мамонты, ходившие к реке на водопой. Они вытоптали заросли папоротников и раскрошили в труху поваленные засохшие деревья. Позднее этой дорогой, которую римляне называли cardo maximus, пользовались жители Парижа, и она существует до сих пор…
– Улица Сен-Жак… – негромко произнес Сильвен.
Тринитэ, как и он, была очарована голосом Любена. Она почти не думала ни о лачуге, в которой находилась, ни о наводнении, ни о своей промокшей одежде – только потому, что старик обладал настоящим даром рассказчика.
– Не по этой ли дороге, – продолжал он, – пришли сюда аркадийцы в конце ледникового периода? Мы никогда этого не узнаем. Но в их архивах существуют сведения о том, что они появились здесь более десяти тысяч лет назад. Откуда они пришли? Через какие края пролегал их путь? Где была их исконная родина? Все эти вопросы остаются без ответа, но многое заставляет предположить, что аркадийцы – народ древний, как сама Земля…
Тринитэ едва сдерживалась, чтобы не засыпать старика вопросами. Но все же она решила сначала дослушать рассказ.
«Он и без того говорит из последних сил… Нельзя его перебивать…»
– Официальная история говорит нам, что первые парижане построили укрепленное поселение на месте нынешнего района Берси примерно шесть тысяч лет назад. Чушь! Полная чушь! Задолго до того аркадийцы поселились в небольшой излучине реки Бьевры, там, где сейчас стоит церковь Сен-Медар. Позже на этом месте возник небольшой поселок Сен-Марсель…
– Но это буквально в двух шагах от «Замка королевы Бланш»!.. – прошептала Тринитэ, не удержавшись.
Любен ограничился тем, что лишь слегка опустил веки в знак согласия, и продолжал:
– Аркадийцы принадлежали к мегалитической цивилизации, так же как их современники в Бретани, Англии, Ирландии. У них был тот же самый обычай сооружать надгробия из громадных стоячих камней, называемых менгирами. В районе обитания аркадийцев было воздвигнуто множество таких камней, которые сохранились до самого Средневековья: Пет-о-Дьябль на улице Лобо, недалеко от парижской мэрии; Пьер-о-Лярд возле церкви Сен-Мерри; Пьер-о-Лэ у башни Сен-Жак; ну и конечно, знаменитый Большой Булыжник на равнине Гренель… Все это – древние надгробия аркадийцев, самых первых жителей Парижа…
Тринитэ с трудом могла вообразить себе Париж в лесу, на полянах которого возвышаются надгробия из стоячих камней…
Сильвен также пытался полностью сосредоточиться на рассказе, забыв недавнюю бойню в музее, и объединить сведения, сообщаемые Любеном, в единую систему со своими собственными познаниями. Конечно же он знал о древних менгирах и не раз слышал эти названия: Пет-о-Дьябль, Пьер-о-Лярд…
«Но древние племена, жившие здесь раньше всех остальных, нам известных… нет, это уж слишком», – думал он с сомнением. Любен ведь всегда приукрашивал историю – как искусный гример из похоронного бюро, накладывающий макияж на лица покойников…
«Но сегодня он, судя по всему, ничего не выдумывает», – отметил Сильвен, видя настоящую панику в глазах старика.
С трудом справляясь с нервной дрожью, Любен продолжал рассказ:
– На протяжении тысячелетий аркадийцы жили одни, в полной гармонии с природой. У них существовали зачатки агрикультуры, они выращивали пшеницу, разводили свиней, кур и коров, охотились на лесную дичь, собирали ягоды, грибы, каштаны, желуди… Это была простая жизнь, в согласии с природой, которую они уважали. Их религиозные представления были архаичными – они не верили в единого бога, всемогущего и непознаваемого, но у них были свои божества… очень, я бы сказал, экологический пантеон. – Любен слабо улыбнулся. – Особенно они чтили Солнце, Лес и Реку – тех троих, что постоянно были у них перед глазами. Свое имя было у каждого из аркадийских божеств, ему были посвящены особые обряды. Когда в семье рождался ребенок, его посвящали одному из трех божеств. Считалось, что иначе ребенок может погибнуть в страшных мучениях, а после смерти будет скитаться по темным, беспросветным мирам… Но такого никогда не случалось – ни одна семья и подумать не могла о том, чтобы оставить ребенка без «крещения», потому что религия была центром всего существования этой юной, развивающейся цивилизации.
Сильвен и Тринитэ с любопытством смотрели, как старик, чуть приподнявшись, делает руками какие-то таинственные, судя по всему, обрядовые жесты.
– Когда ребенку исполнялось четырнадцать лет… по нашим меркам, поскольку у аркадийцев был другой отсчет: они считали «луны» и времена года… Так вот, аркадийский подросток, будь то мальчик или девочка, должен был по достижении четырнадцатилетия провести ровно месяц наедине с божеством, которому был посвящен при рождении, чтобы получить от него позволение считаться взрослым.
«Солнечные» дети должны были провести месяц на открытой поляне, в двух днях пути от поселения. «Лесные» – забраться на дерево и провести там месяц в медитации. А «речных» отправляли в лодке по реке – сначала по Бьевре, потом по Сене, – и они не должны были пускаться в обратный путь раньше, чем спустя несколько недель…
Случалось так, что некоторые не выдерживали этого посвящения. Одни умирали, сожженные солнцем; другие падали с дерева и разбивались насмерть или напарывались на сучья; третьи, уплыв по реке, не возвращались назад – скорее всего, их уносило в открытое море через Ла-Манш, который был тогда гораздо шире, чем сейчас…
Любен замолчал и судорожно сглотнул слюну. На его лице появилась гримаса усталости. Лоб его был мокрым от пота, зубы ритмично постукивали.
– С тобой все в порядке? – с тревогой спросил Сильвен.
Старик нетерпеливо отмахнулся:
– Дай мне закончить! – Сильвен опустил глаза. Любен продолжал: – Все это могло обратиться в прах с приходом кельтов, примерно за пятьсот лет до нашей эры. До того аркадийцы жили в мире и покое уже несколько тысяч лет. И вдруг – орды пришельцев вторглись в их лес, стали купаться в их реке, греться под их солнцем…
