Текст книги "Тайна Jardin des Plantes"
Автор книги: Николя Д’Этьен Д’Орв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)
Глава 12
– У Парижа тоже было детство, – произнес Сильвен, убирая прядь волос, свесившуюся ему на глаза. – Так же, как и все мы, Париж когда-то увидел свой первый рассвет…
В аудитории стояла полная тишина.
Шестьдесят соискателей диплома лиценциата сидели на скамьях, расположенных амфитеатром, за небольшими откидными столиками. Зал был старинным, обстановка выглядела бесконечно далекой от двадцать первого века: мощные стальные пюпитры, стенные панели темного дерева, цветные фрески, прославляющие науку и прогресс… Но никто из студентов не обращал внимания на изображенные на них величавые фигуры в античном стиле – все благоговейно внимали словам молодого профессора, как всегда по средам на его лекциях по истории Парижа. Сколько ему лет, этому Сильвену Массону? Он, кажется, старше них всего на семь-восемь лет… Но несмотря на молодость, профессор Массон, как никто, мог воспламенить аудиторию.
– В самом начале Париж был лесом… Густым диким лесом, состоявшим из огромных вековых дубов с узловатыми ветвями, лип, орешника… Настоящие джунгли, которые омывались водами двух рек – Сены и Бьевры.
Однако сегодня утром с самого начала лекции чувствовалось, что что-то не так. Профессор Массон явно был не в своей тарелке. Во-первых, он опоздал (невероятный случай для этого человека, пунктуального до такой степени, что это даже раздражало). Он появился на пороге аудитории в восемь пятнадцать, запыхавшийся и растрепанный. Во-вторых, лекция шла через пень-колоду. Профессор запинался, долго подыскивал слова – это он-то, кто мог увлечь любого всего двумя-тремя удачными фразами, после которых слушатель уже больше ни на что не отвлекался (некоторые завистливые коллеги даже говорили, что он «охмуряет» студентов)!.. Впрочем, примерно через двадцать минут лекция более-менее вошла в обычную колею, и слушатели вновь обрели «своего» Сильвена Массона.
– Конечно, этот лес исчез с течением веков. Но для тех, кто умеет слушать дыхание деревьев, шепот древних камней, он по-прежнему здесь! Он дышит у нас под ногами, ибо его корнями мы порождены. И каждый листок на деревьях в парижских скверах напоминает вам о том, что хранится в его растительной памяти, – о великом первозданном лесе…
«Я повторяюсь», – с тревогой думал Сильвен, стараясь не показать своей растерянности.
Но студенты это видели: он выдыхается! Почему бы ему не отменить эту лекцию? Тогда можно было бы провести эти два часа где-нибудь на террасе кафе на площади Сорбонны или на скамейках Люксембургского сада – сегодня такая хорошая погода!
Сильвен повернул голову вправо – к высоким узким окнам в решетчатых переплетах, выходящим во внутренний двор Сорбонны. Купол часовни, где покоился Ришелье, был залит майским солнцем. Сильвен чувствовал, что ему самому лучше было бы прогуляться, чем оставаться в аудитории. Получится ли у него довести лекцию до конца?
«Я говорю как будто на автопилоте», – подумал он, словно со стороны услышав собственный голос, когда продолжил лекцию:
– Некоторые ископаемые остатки той древней поры говорят нам о том, что когда-то здесь росли пальмы, бамбук, баобабы…
Полный бред!.. Можно было подумать, что душа Сильвена все еще блуждала вокруг клетки белых обезьян, в то время как язык продолжал артикулировать, словно сам по себе.
– Останки животных еще более интересны. Под Трокадеро были найдены останки крокодила и гигантской черепахи, под улицей Курсель – останки акулы, под площадью Оперы – останки мамонта и северного оленя, в Берси – останки пещерных медведей, под улицей Гренель – останки гиппопотама, под бульваром Распай – останки мохнатого носорога и бизона, под улицей Вожирар – останки гиены… В тысяча восемьсот девяносто первом году в подвале дома номер тридцать шесть по улице Дофина, в самом центре Латинского квартала, был даже обнаружен скелет кита…
Тут Сильвен заметил, что один из студентов, сидевших в последних рядах амфитеатра, со страдальчески-раздраженным видом демонстративно поднял глаза к потолку.
«Опять он!»
Уже почти полгода этот патлатый тип, одетый в черное (по виду – типичный «левак», в терминологии Любена), приходил на лекции профессора Массона – хотя создавалось впечатление, что из-под палки. Бледное лицо молодого человека было наполовину закрыто множеством дредов, но, даже несмотря на это, было заметно его постоянно недовольное и раздраженное выражение – словно он готов был спорить буквально с каждой фразой профессора. Однако он ни разу так и не заговорил во время лекции. При этом его ответы на двух промежуточных экзаменах были просто блестящими – хотя и в них Сильвен чувствовал то же самое с трудом подавляемое раздражение, как если бы ученик просто выполнял правила какой-то навязанной ему игры, не вызывающей у него ни малейшего восторга.
Однако сегодня утром этот студент казался еще более раздраженным, чем обычно. Хотя Сильвен отдавал себе отчет, что его собственная способность к восприятию сейчас понижена – без сомнения, из-за усталости – и любая неловкость может привести к серьезным последствиям. По пути в университет он едва не попал под фургон мясника на площади Контрэскарп. «Жить надоело, урод? Смотри, куда идешь!» – завопил шофер, который, резко вырулив вбок, едва успел затормозить в шаге от знаменитого фонтана.
Сильвен был в ужасе: на миг ему показалось, что за рулем сидит белая обезьяна! А когда он наконец добрался до аудитории, еще одна такая же обезьяна с достоинством сошла с его кафедры, за которой перед этим стояла, как бы уступая ему место…
Стало быть, хотел он того или нет, исчезновение белых обезьян из зоопарка обеспокоило его гораздо сильнее, чем он предполагал. И если он хоть ненадолго расслаблялся, он всюду видел их силуэты – под пюпитрами в аудитории, за окном во дворе, на фресках, среди нимф и атлантов… Странные призраки прошлой бессонной ночи…
«Так, сосредоточься!» – приказал он себе, пытаясь отогнать тревогу хотя бы на время – до окончания лекции.
– Как вы знаете, история Парижа таит в себе множество загадок. Много лет работая над этой темой, я убедился, что многие факты, многие данные оказались погребены и забыты… Как если бы…
Боковым зрением Сильвен снова заметил белую обезьяну, мелькнувшую за окном. Он невольно повернул голову и посмотрел во двор, но там не было никого, кроме азиатского туриста, от которого полицейский, кажется, требовал открыть чемодан, и нескольких студентов. Под насмешливыми взглядами этой публики бедолаге пришлось вывалить свои вещи, в том числе нижнее белье, прямо на каменные плиты, а затем разобрать бритву в доказательство того, что он не террорист.
– …как если бы кто-то специально захотел скрыть от нас эти факты, – продолжал Сильвен, одновременно перебирая в памяти недавние события. – Создать у нас ложное впечатление…
При этих словах студент с косичками что-то процедил сквозь зубы.
Сильвен сделал вид, что не обратил на это внимания.
– Об этом вы мало где сможете прочесть, но в истории Парижа есть огромные белые пятна…
– Как в истории всякого большого города, – сказал неожиданно студент.
Остальные обернулись и посмотрели на него с возмущением, как на святотатца. Но Сильвен испытывал лишь удивление. Впервые его оппонент заговорил на лекции. Голос был хриплым, недовольным.
– Конечно, молодой человек, – произнес Сильвен умиротворяющим тоном. – Но далеко не во всех городах так много мистических загадок…
Он указал за окно. Солнце только что поднялось над куполом Сорбонны.
– Взять, например, эпоху римского владычества. Известно, что армии Цезаря прибыли сюда в пятьдесят втором году до нашей эры. Но почти ничего не известно о том, что происходило следующие полвека. Никаких документов, никаких свидетельств об этом периоде – от основания Лютеции и до Рождества Христова.
На лице студента читалось недоверие. Но кажется, возразить ему было нечего. Убедившись в этом, Сильвен слегка подался вперед, склонившись над кафедрой, и попытался придать себе загадочный вид.
– Что же происходило в эти пятьдесят лет? Почему все архивы исчезли? Кто был заинтересован в том, чтобы от той эпохи не осталось ни малейшего следа?
Теперь студенты неотрывно смотрели на него, завороженные его страстью к предмету, составлявшей весь смысл его жизни, – эта страсть передавалась и его слушателям.
– Не могло ли это исчезнувшее знание дать нам некий ключ к пониманию сегодняшнего мира? Не помогло бы оно нам разгадать какие-то тайны?..
– Вы говорите как Маркомир! – сказал с сарказмом студент.
В аудитории послышались легкие смешки.
Имя Маркомира было последней каплей. Тот самый автор, чьи бредни читала ему вчера Жервеза; тот дешевый писака, с которым она нарочно сравнила Сильвена, чтобы отбить у него охоту написать собственный роман!..
Чувствуя, как в нем нарастает гнев, профессор медленно снял очки, положил их на стол и сошел с кафедры.
С олимпийским спокойствием, удивившим аудиторию, он поднялся по ступенькам амфитеатра к верхним рядам, не отрывая от оппонента глаз:
– Можете возразить по существу?
Собственный голос показался ему громовым.
Студент побледнел и несколько раз нервно моргнул. Но, видимо, решил не терять лица.
– О чем вообще ваша лекция? – с вызовом спросил он. – Только и слышишь: тайны, загадки!.. Древний лес, потерянный рай, забытая Франция, тоска по прошлому… Можно подумать, речь идет о Виши!
Сильвен опустил голову. От гнева у него мутилось в глазах.
В аудитории воцарилась гробовая тишина. Двух противников разделял лишь пюпитр. Сильвен чувствовал скрытую тревогу своего оппонента – хотя тот, не моргнув глазом, выдержал его взгляд.
– Этот профессор – не ученый, а самозванец. Он попал в университет по протекции, – отчетливо произнес он, обращаясь не к Сильвену, а ко всей остальной аудитории. – Мне об этом достоверно известно.
Дальше все произошло очень быстро.
В одно мгновение студент исчез. Перед Сильвеном сидела белая обезьяна, точно так же иронически и нагло ухмылявшаяся.
Под изумленными взглядами аудитории Сильвен резко отшатнулся.
«У меня действительно что-то с головой!» – в панике подумал он, машинально протирая глаза. По рядам тем временем пронесся явственный подозрительный шепоток. Но Сильвен больше не обращал внимания ни на студентов, ни на своего главного оппонента – его волновало лишь исчезновение белых обезьян. Он чувствовал, что за этим исчезновением кроется нечто очень важное.
– Который час? – машинально спросил он у своего оппонента.
Тот явно ожидал чего угодно, только не этого.
– Э-э… пол-одиннадцатого, – пробормотал он.
Сильвен подумал: «Значит, мама уже открыла музей…»
Вернулись ли обезьяны? А если нет, что делать? Будет ли Любен держать язык за зубами?
– Я должен знать… – вслух произнес он, бегом спускаясь по ступенькам и не глядя на учеников. – Лекция окончена!
Глава 13
– Ну что?
– Ничего… Они исчезли бесследно!
Несмотря на усталость после бессонной ночи, Жервеза была взвинчена и напряжена, глаза ее лихорадочно блестели. Она сидела за столом в своем полутемном кабинете, машинально перебирая все, что попадалось ей под руку.
– У тебя разве нет лекций сегодня утром? – спросила она удивленно, словно вдруг спохватившись.
– Их частично отменили, из-за новых правил безопасности, – ответил Сильвен.
И тут же подумал о собственной лжи: «Звучит правдоподобно». Он ожидал этого вопроса и заранее выдумал объяснение – как мальчишка-прогульщик.
Колокола церкви Сен-Медар прозвонили одиннадцать утра, что вывело мать и сына из оцепенения.
– У меня такое впечатление, что все вокруг разваливается, – сказала Жервеза, слегка подвигая к нему свежий номер «Фигаро», лежащий у нее на столе. – Ты уже читал? Несколько грудных детей похищены прошлой ночью в этом квартале! Теперь, оказывается, даже младенцы под угрозой!
Да, Сильвен уже знал об этом из разговора двух охранников, стоявших у входа в университет. Тот, что был старше, жил как раз в том доме, откуда похитили одного из детей.
Срывающимся голосом Жервеза прибавила: «Это гибель для семьи…» – и чуть дрожащими пальцами погладила фотографию в серебряной рамке. Сильвен знал, о чем думает мать, – но сам смотрел на эту фотографию без особого волнения. Это была единственная фотография его отца Венсана и сестры Сильвии, сохранившаяся после гибели обоих в автокатастрофе, тридцать три года назад – всего через шесть недель после появления близнецов на свет. Но Жервеза никогда об этом не говорила. Было ли это молчание – или скорее запрет говорить, нечто вроде сицилийской omerta – одним из тех защитных барьеров, которыми Жервеза окружала сына? Ведь, как ни странно, эта трагедия ничем не омрачала его детства – очевидно, потому, что он не знал никаких подробностей, а Жервеза их не сообщала.
Когда в детстве он просил: «Мам, расскажи про папу и Сильвию!», Жервеза усаживала его к себе на колени и спокойно произносила каждый раз одно и то же: «Папа и Сильвия остались в прошлом, Сильвен. Ты – мое будущее и моя надежда. Наше будущее и наша надежда…»
Постепенно отец и сестра превратились для него в какие-то далекие смутные тени. Жервеза, рассказывая о себе – например, во время газетных и телевизионных интервью и репортажей, – никогда не упоминала о трех годах своего замужества, как если бы Сильвен был для нее даром Божьим.
Но сейчас хранительница музея казалась растроганной до глубины души.
– Сначала похищение детей, потом животных, – вполголоса произнесла она, поднимаясь из-за стола. – Кто следующий?..
Она подошла к окну и раздвинула занавески. Сильвен заморгал, ослепленный ярким светом.
На лице Жервезы отражалось отчаяние.
– Если бы я только знала!.. – простонала она, распахивая окно.
С улицы в кабинет хлынула волна жара, насыщенная запахами свежескошенной травы и сахарной ваты. Словно сама жизнь ворвалась в комнату, являя резкий контраст с ее печальной внутренней атмосферой. Возгласы детей, треск газонокосилок, крики животных из зоопарка (громче всех звучал павлиний)… В Ботаническом саду кипела жизнь, бурлила природная энергия. В этом буйном веселье чувствовалось, однако, что-то нездорово-обреченное – словно парижане, не уверенные в том, что будут живы завтра, спешили насладиться этим весенним днем – может быть, последним…
Но Жервеза как будто ничего этого не замечала – взгляд ее был прикован к какому-то синему пятну между двух клеток, недалеко от входа в зоопарк.
Сильвен, охваченный жалостью к матери, приблизился к ней – и тогда понял, на кого она так пристально смотрит.
«Любен…»
Тощая фигура старика, облаченного в синюю униформу, застыла возле опустевшей клетки белых обезьян. Посетители периодически подходили к Любену, о чем-то спрашивали, потом с разочарованным видом удалялись и шли к клеткам хищников или виварию.
– Что ты ему сказала? – спросил Сильвен, стараясь говорить нейтральным тоном. Голос Любена, сказавшего перед расставанием: «Ты ко мне не заходил, договорились?» звучал у него в голове, еще тяжелой от паров анисового ликера.
– Что отвезла обезьян на осмотр к ветеринару… Ты, я надеюсь, ни о чем ему не сказал?
Сильвен сделал над собой усилие, чтобы не отвести глаз под пристальным материнским взглядом, и солгал:
– Я уже две недели его не видел.
На мгновение в глазах Жервезы промелькнуло сомнение, но тут послышался шум взволнованных голосов.
Хранительница музея побледнела:
– Что там еще стряслось?
Теперь вокруг Любена собрались около десятка человек, кричащих все громче и громче.
Жервеза закрыла окно и, обращаясь к сыну, твердо произнесла:
– Пойдем. Боюсь, как бы он не запаниковал и не наболтал им чего не следует…
Глава 14
– Говорю вам, обезьяны у ветеринара, проходят плановый осмотр.
– Все пять? – фыркнув, спросила какая-то мамаша, державшая за руки двоих детей.
– Разве нельзя было оставить двух обезьян или хотя бы одну? – прибавил ее супруг.
Любен, казалось, исчерпал свои аргументы. Вот уже три часа ему приходилось, стоя у пустой клетки белых обезьян, выслушивать одни и те же вопросы, говорить в ответ одни и те же фразы, сохранять на лице одно и то же страдальческое выражение.
За десять минут до открытия, после краткого совещания с сотрудниками музея, Жервеза обратилась к нему:
– Любен, у нас сегодня небольшие изменения, связанные с белыми обезьянами…
Старший смотритель, ожидавший этого сообщения, изобразил удивление. Это оказалось нетрудно, потому что измученное лицо Жервезы его действительно поразило.
– Вчера они как-то странно себя вели… – проговорил он несмело.
– Странно?
– Они еле передвигались… как будто все одновременно чем-то заболели…
«Пробный камень» оказался тяжеловат, но Любен продолжал сохранять невозмутимость, тогда как остальные смотрители встревоженно заговорили:
– Белые обезьяны заболели?..
Жервеза была довольна: пока все шло по плану.
– Я отвезла их к ветеринару.
Новый взрыв удивления:
– Всех?! Прямо среди ночи?
– А что, если они заразили других животных?
Любен ничего не отвечал. Ему очень не нравилась эта двойная игра («Я знаю, что ты мне лжешь, – но ты не знаешь, что я знаю…»), и он старался не смотреть на Жервезу, думая о том, что, в сущности, выдумка насчет болезни не так уж и глупа. Учитывая обветшалость всех зданий и сооружений на территории музея, включавшей Ботанический сад и зоопарк, – а здесь практически ничего не изменилось со времен Всемирной выставки 1889 года, – вспышка эпидемии среди животных не казалась чем-то невероятным. А ведь это была бы настоящая катастрофа!
Но ощущение катастрофы так или иначе появилось – Любен видел это в глазах посетителей. Он уже выбился из сил, объясняя им, почему белых обезьян сегодня не будет.
– Но мы ведь только ради них и пришли!..
Да, публику всегда привлекали эти очаровательные приматы. Некоторые посетители проводили здесь целый день; они смотрели на белых обезьян как на нечто прекрасное и в то же время успокаивающее, как сон или медитация, – возможно, на первозданного человека до грехопадения…
«До того, как появились войны и бомбы», – машинально подумал Любен, успокаивая очередное семейство посетителей:
– Приходите через пару дней, они будут на месте…
– Ма-а-а-м! Обезьян что, не-е-е-ет?
Тяжелее всего было смотреть на детей. Отчаяние, которое смотритель явственно читал в их глазах, ранило его в самое сердце. Он любил детей, их незамутненные души, открытые для воображаемых миров, еще свободные от тяжелых оков рационализма. Они напоминали ему Сильвена, каким тот был в детстве, – того ребенка, которого он некогда посвящал в тайны «скрытого Парижа» и который не далее как вчера вечером приходил к нему за советом…
По сути, Любен заменил ему отца. Что стало бы с Сильвеном, если бы он был воспитан одной только Жервезой? Она наверняка оградила бы его стальным барьером своих правил и причуд… Тогда как Любен открывал ему воображаемый мир, уводил в катакомбы неизведанного… Конечно, и Габриэлла сыграла тут свою роль. Но теперь она ушла…
Тут смотритель почувствовал, что кто-то тянет его за край куртки, и, глянув вниз, увидел маленького мальчика. Его бабушка оставалась стоять в стороне.
– Скажите, месье, они хотя бы не умерли? Обезьяны?
Любен непроизвольно переглянулся с пожилой дамой.
– Скажите, месье, они не умерли? – настойчиво повторил ребенок.
Любен через силу рассмеялся. Отчего, интересно, у мальчишки появилась такая мысль?
– Да нет, малыш, – ответил он, машинально снимая фуражку. – Они все прекрасно себя чувствуют!
Ребенок смотрел на него с жадным любопытством. Смотритель подумал, что мальчик чем-то напоминает Сильвена в детстве. Тот же внимательный взгляд, тот же огонь в глазах…
– Так где же они?
Любен опустился на колени перед ребенком. Из медвежьего рва донеслось глухое ворчание. Смотритель понимал, что, если он сейчас же не придумает что-нибудь достаточно убедительное, ребенок от него не отстанет. Он знал эту породу детей: упрямые и недоверчивые.
– На самом деле, – вполголоса произнес он, придумывая на ходу, – их спрятали! В надежном убежище.
– В убежище?
– Да. Это из-за террористов.
– Террористы хотели убить белых обезьян? – с ужасом спросил мальчик.
Еще одно семейство, стоявшее неподалеку, возле вольера ослов, как по команде, обернулось при этих словах.
«Этот мальчишка наделает мне хлопот!» – с тревогой подумал Любен и, сделав загадочную гримасу, ответил:
– Нет, но ты же наверняка знаешь, что эти обезьяны – они гораздо чувствительнее нас… и если, например, кто-нибудь распылит здесь отравляющий газ – они задохнутся в первую очередь…
Господи, что он несет?! Семейство, стоявшее возле вольера ослов, бросилось к Любену со словами:
– А что, были какие-то угрозы? Или предупреждения о бомбе?..
«Ну вот!.. И что теперь прикажете делать?»
Прежде чем Любен успел что-то ответить, семейная чета наперебой заговорила:
– Но если в Ботаническом саду так опасно, нужно его закрыть!
– Здесь ведь дети!
– Вы отдаете себе отчет, что подвергаете риску своих посетителей?
– Это просто преступление!
Старший смотритель зоопарка окончательно смутился. Теперь на него осуждающе смотрели уже целых двадцать пар глаз. Посетители наседали со всех сторон, воинственно выпячивая грудь. Многие с ужасом косились на клетки. Каждый из их обитателей теперь казался им участником какого-то общего заговора, направленного против них. Любен беспомощно переводил взгляд с одного посетителя на другого, читая в их глазах всевозможные катастрофические сценарии: бомба замедленного действия в клетке хищника? отравляющий газ в птичьем вольере? какое-то неизвестное смертоносное вещество, которое мгновенно превратит зоопарк со всеми его обитателями и посетителями в мини-Помпеи?.. И вообще, что это за старикашка в форме? Его давно пора отправить на пенсию!
Толпа напирала, во взглядах людей пылала ярость.
Любен чувствовал, что ему все труднее дышать.
Он пятился, отступал все дальше и дальше…
…пока не наткнулся на кого-то, стоящего у него за спиной.
– Какие-то проблемы, Любен?
Старый смотритель вздрогнул:
– М… мадам хранительница?..
Пятница, 17 мая, 8.10
– А… вернулась?
– Я никуда и не уходила.
– Ты уже час тут торчишь, в коридоре!
– Мне нужно видеть комиссара Паразиа.
– Тебе же сказали, что его сейчас нет.
– Ничего, я подожду…
Коп пожимает плечами и уходит. Он один из тех, кто был у меня прошлой ночью, вместе с Паразиа. Узнал он меня? Вряд ли, ему других забот хватает… Для него прошлая ночь, скорее всего, была очень долгой. В коридорах полицейской префектуры только и говорят, что о недавних похищениях детей. То и дело хлопают двери, из кабинетов доносятся возбужденные голоса, вырываются облака табачного дыма. Пахнет дешевым кофе и истертым линолеумом.
– Невероятно! – говорит женщина-коп с короткой стрижкой, в обтягивающих джинсах.
– Возможно, это связано… – пыхтит какой-то пузатый тип с огромной стопкой папок в руках.
– Теперь все возможно.
Изнутри здание на набережной Орфевр, 36, представляет собой странное сочетание ветхости и самых современных технологий. В приоткрытую дверь я замечаю новейшие модели компьютеров (Dell 428-С-66 с мониторами HD 555!), стоящие на столах, которые, кажется, сохранились здесь со времен Третьей республики!
Несмотря на одолевающее меня любопытство, я ни на секунду не забываю, что сейчас моя главная цель – встретиться с комиссаром Паразиа.
Не могу разобраться, что он за тип. Кажется, еще один из тех, кто считает меня ошибкой природы, цирковым уродцем, фриком, чье место в балагане, рядом с бородатой женщиной…
Может быть, он думает, что мне вообще не свойственны какие-либо человеческие чувства? Что я не испытываю ни малейшего сострадания, глядя на горе семейной пары, у которой украли ребенка?..
Однако у меня внутри все переворачивалось, когда я на них смотрела…
Конечно, вчера вечером Жан и Надя все еще оставались для меня просто персонажами фильма, вызывающими у меня скорее любопытство, чем сочувствие. Но после встречи в холле сегодня утром что-то изменилось. Теперь все, что я делаю, я делаю еще и для Нади. И я своего добьюсь!
Надо мной склоняется чей-то силуэт:
– Кажется, ты хотела меня видеть?..
Я поднимаю голову. На меня подозрительно смотрит комиссар Паразиа.
С видом примерной девочки я отвечаю:
– Да-да, месье комиссар, и мне кажется, я смогу вам помочь…
