Текст книги "Тайна Jardin des Plantes"
Автор книги: Николя Д’Этьен Д’Орв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
Глава 24
«Кто я на самом деле?.. кто я на самом деле?.. что, черт возьми, это значит?!»
Сильвен быстро шел по дорожкам зоопарка, пытаясь привести в порядок хаотично скачущие мысли, упорядочить их в такт шагам, – так же он в детстве повторял про себя заученный урок. Лишенный необходимости отвечать его в школе, которую не посещал, Сильвен обычно шел быстрыми шагами по аллее, ведущей к площади Валубер, и повторял про себя стихи или таблицу умножения, как делают иногда ночные часовые на посту, чтобы не заснуть.
«Любен с матерью оставили меня у клетки белых обезьян, значит, там они и будут меня искать – а иначе они могут что-нибудь заподозрить», – напомнил он себе машинально.
К тому же если он не будет скрываться, то сможет проверить, насколько Жервеза была искренней: она ведь сказала, что собирается с ним поговорить о чем-то важном. Если она этого не сделает, значит, в разговоре с Любеном она солгала.
«Но кто же в этом деле ведет двойную или даже тройную игру?» – размышлял молодой мужчина, когда над Ботаническим садом разнесся звон колоколов Сен-Медар.
«Семь утра, – сказал он себе, уже подходя к клетке белых обезьян. – Сейчас появится остальной персонал…»
Обезьяны сидели в клетке все так же неподвижно. Сильвен вновь был поражен глубокой печалью, отражавшейся в их глазах.
– О, месье Сильвен! – удивленно произнес кто-то у него за спиной. – Это вы их привели обратно? А я как раз собирался почистить клетку и оставить им завтрак!
– Добрый день, Жозеф, – сказал Сильвен, оборачиваясь к юному смотрителю, который толкал перед собой нагруженную кормом тележку.
Оглядевшись по сторонам, Сильвен заметил и другие фигуры в темно-синей униформе в разных концах зоопарка.
«А что, если мать с Любеном все еще в виварии и смотрители обнаружат их там в таком виде: хранительница музея в домашнем халате и старший смотритель зоопарка в пижаме… Настоящий водевиль!..»
Но он сознавал, что нарочно цепляется за эти банальности, как утопающий за соломинку, чтобы оттянуть начало решительных действий.
Однако нельзя было, чтобы посторонние догадались о его состоянии.
– Вы зайдете вместе со мной? – нерешительно спросил Жозеф, открывая дверь клетки.
Сильвен заметил беспокойство на лице подростка и спросил:
– Вы все еще их побаиваетесь?
– Я знаю, что это глупо, – пробормотал Жозеф, – но я ничего не могу с собой поделать…
Он торопливо начал протирать пол клетки большой мокрой тряпкой, сгребая в одну кучу старое сено и обезьяний помет. Обезьяны по-прежнему не шевелились, но Жозеф то и дело с опаской поглядывал на них, вытирая пот со лба.
«Еще один человек, выбравший себе не ту работу…»
– Вы побудете здесь еще немного, месье Сильвен?
– Конечно, – ответил Сильвен, заходя в клетку.
Он сел на бревно возле пары обезьян, тут же поднявших к нему страдающие глаза. Сильвен погладил одну из них по голове, как ребенка. Та немного расслабилась, сощурила глаза от удовольствия и потерлась головой о плечо Сильвена. Но молодой мужчина уже не обращал на это внимания. Мысленно он снова был в виварии, пытаясь понять смысл загадочных слов матери.
«Любен с матерью чего-то боятся. Они как будто говорили о взрыве: „Если рванет…“ И кажется, они знают, кто украл белых обезьян. И еще эта паника в их голосах, когда они говорили обо мне…»
Однако взгляд белых обезьян в очередной раз вывел Сильвена из задумчивости: в глазах животных вспыхнул слабый желтоватый свет. Постепенно он становился ярче и сильнее. Вдобавок казалось, что все обезьяны смотрят в какую-то одну точку, находящуюся за спиной Сильвена.
«Они хотят мне что-то показать», – догадался молодой мужчина.
Тем временем Жозеф снял со своей тележки ящик с фруктами и поднос с кусочками мяса.
– Ваш завтрак! – объявил он, оставляя еду на безопасном расстоянии, в другом конце клетки.
Но обезьяны не обратили на него никакого внимания.
Они смотрели на часть самой дальней от входа в клетку стены, скрытую разнообразными предметами: лестница-стремянка, старые шины, ведра, соломенные тюфяки…
«Что они имеют в виду?»
– Эй! Прошу к столу! – снова подал голос Жозеф.
«О господи, и этот еще!..»
– Все в порядке, Жозеф, я о них позабочусь. Можете Идти…
Радуясь этому нежданному подарку, юный смотритель торопливо покинул клетку, бормоча:
– Спасибо, месье Сильвен… До свиданья, месье Сильвен…
Когда он скрылся из вида, Сильвен повернулся к белым обезьянам и произнес вслух:
– Ну что ж… теперь можно поговорить наедине.
Глава 25
Теперь вокруг не было слышно ни звука – если не считать едва доносящихся до него голосов служителей, отпирающих клетку за клеткой.
– Ну так что? – сказал Сильвен, скрестив руки на груди и в упор глядя на белых обезьян. – Объясните наконец, что происходит!
Все пять обезьян снова повернулись к стене.
Под их пристальным взглядом Сильвен отодвинул лестницу-стремянку, оттащил в сторону соломенные тюфяки и шины.
«Если мать с Любеном сейчас появятся – что они подумают?!»
Но он работал, не останавливаясь, поскольку физически ощущал, как волнение животных нарастает. Обернувшись к ним на мгновение, он увидел, что их глаза светятся все сильнее.
«Значит, я делаю именно то, что нужно».
Однако, отодвинув последнюю преграду – груду картонных коробок, – Сильвен почувствовал разочарование. Ничего! Обычная стена – шероховатая, в каких-то разводах и потеках… Никаких надписей, никаких знаков, которые могли бы заставить насторожиться.
«Они что, издеваются надо мной?»
– Ну объясните же наконец! – сказал он с досадой, снова подойдя к обезьянам.
Молодой мужчина был так напряжен, что даже не сразу почувствовал, как его руки коснулась обезьянья лапа.
Это оказалась самка, одна из пары самых старших. Она умоляюще смотрела на Сильвена и тянула его к стене.
Затем она присела у стены и потерлась щекой о шероховатый камень, почти у самого пола. И тут Сильвен наконец прозрел.
Он увидел ее! Щель между стеной и полом. Опустившись на четвереньки, он принялся ее расчищать – видимо, когда-то давно ее закрасили или просто замазали.
Понемногу в стене стали проступать очертания небольшой дверцы.
Работая, Сильвен иногда оборачивался к животным. Они следили за каждым его движением, и в их глазах теперь светилась безумная надежда. У Сильвена было предчувствие, что за этой дверцей он обнаружит ответы на все те вопросы, которые не давали ему покоя несколько последних часов.
Под слоем грязи, краски и штукатурки в дверце обнаружилось небольшое углубление – там, где по идее полагалось быть ручке.
Сильвен надавил на это место, и дверца открылась…
От ужаса все обезьяны подскочили – настолько громким и пронзительным был крик Сильвена. И этот запах, о боже, этот запах!.. И ледяной холод, идущий от влажных ступенек…
Сильвен не видел ничего, кроме нескольких ступенек лестницы, уходящей вниз, в темноту. Голова у него кружилась, и он схватился за дверь, чтобы не упасть.
«Этот запах… он ведь мне знаком! Это…»
Но он не мог вспомнить.
Перед глазами все плыло. Этот смешанный запах тины, влажного мха, болота, реки на рассвете действовал на него подобно опиуму. Все вокруг стало предельно ощутимым, осязаемым: растения, деревья, ветер, облака. Что касается белых обезьян, их облик полностью изменился: теперь это были люди – высокие и худые, с одинаковым трагическим выражением на лице, словно не понимающие, как попали в этот полностью чуждый для них мир…
Внезапно до ушей Сильвена донесся голос:
– Доброе утро, господа. Извините нас с Любеном за наш вид, но нам пришлось прямо посреди ночи встречать белых обезьян. Они все вернулись и чувствуют себя отлично…
Все произошло очень быстро.
Сильвен резко отшатнулся от дверцы, и в тот же миг одна из обезьян захлопнула ее. Другие быстро подтащили к ней все те предметы, которые прежде ее загораживали.
Сильвен даже не понял, как очутился снаружи, возле клетки. Жервеза быстрыми шагами приблизилась к сыну и громко сказала:
– Ты все еще здесь? Что ж, тем лучше! Сегодня вечером встречаемся в «Баскском трактире»!
– Но сегодня ведь вроде не четверг? – пробормотал молодой профессор, не зная, что сказать.
– Не важно! – произнесла Жервеза решительным тоном. – Мне крайне необходимо с тобой поговорить!
Пятница, 17 мая, 19.40
Мюгетт мне все рассказала, но, по идее, мне следовало бы и самой догадаться: речи полусумасшедшего «гуру», которого я видела сегодня утром возле Нотр-Дам, были, в сущности, завуалированным признанием в совершенном похищении. Маркомир, Маркомир, Маркомир – все вокруг только и повторяют это имя! Я недавно вернулась домой и теперь сижу в Интернете. И тут тоже – только о нем и говорят! На какой информационный сайт ни зайдешь, везде целая куча сведений о «пророке», его жизни и творчестве.
«Он целый день проторчал возле здания полицейской префектуры, буквально провоцируя нас, – говорит комиссар Паразиа на сайте LCI. – Однако ряд обстоятельств действительно указывают на то, что он мог совершить это преступление».
Как бы случайно Протей Маркомир выбрал себе в защитники Франсуа Бижу, очень ловкого и раскрученного адвоката. Как бы случайно члены небольшого таинственного сообщества Маркомира, его главные «апостолы», чьей штаб-квартирой был клуб любителей цветоводства где-то на юге Восемнадцатого округа, совершили настоящий медийный штурм – принялись вещать со всех телеканалов и радиостанций, повторяя пророчества своего наставника о неизбежном разрушении Парижа и массовой гибели его жителей.
Этой зимой я уже видела телерепортаж о Протейнианской церкви. Ну и клоуны там собрались! Их «настоятель» с жаром говорил: «Я впитываю в себя всю ненависть мира, я ее поглощаю, преобразую, разрушаю!» Поэтому впитывать его собственное дыхание – священное таинство для всех его последователей, что-то вроде миропомазания. Вот психи! Но, однако, эти психи – не дураки. Они прекрасно знают, что делают.
Как бы случайно с того момента, как стало известно об аресте Маркомира, было продано десять тысяч экземпляров «SOS! Париж». И это меньше чем за два часа! А ведь после терактов книжные магазины (как и все прочие торговые заведения) почти опустели и несли сплошные убытки!
«Я никогда не видел ничего подобного!» – признается один из продавцов «Вирджин-Мегастор» на Елисейских Полях. «Кажется, у нас на складе скоро не останется ни единого экземпляра!» – прибавляет сотрудник книжного склада в одном из парижских предместий.
«Хороший рекламный трюк!» – думаю я, сидя в своем «машинном зале».
Я тоже прочитала «SOS! Париж». И я прекрасно понимаю, почему комиссар Паразиа подозревает автора романа. Даже удивительно, что никто не догадался об этом раньше. В этом густом конспирологическом вареве, имеющем не большее отношение к литературе, чем кулинарная книга, Париж абсолютно не похож на тот, какой он в действительности: все буквально перевернуто вверх дном. Катастрофы, массовые жертвы, похищения детей. Но ведь это всего лишь дешевка, макулатурное чтиво! Написанная корявым языком паршивая книжонка – одна из тех, что моя матушка читает в самолетах!..
Странно, однако интуиция подсказывает мне, что тут есть какой-то подвох. Что-то где-то не стыкуется… Что и где? Пока не могу понять.
Может быть, арест Маркомира – это уловка полиции, которая хочет таким образом выйти на след настоящего похитителя?.. В любом случае, этот арест ни на йоту не изменит отношение к «пророку» большинства парижан – они по-прежнему будут испытывать к нему благоговение или, как минимум, симпатию… Возможно даже, что после ареста его акции вырастут в цене. Хороший расчет!
«Ну и что? – говорит один из случайных прохожих в репортаже на канале France 2. – Если его арестовали – тем лучше! Он знает, где находятся дети; он их освободит, и все будет хорошо. Главное, он снова будет писать книги! Лично я прочитал „SOS! Париж“ уже три раза! И с нетерпением жду продолжения! Это как наркотик, понимаете?»
«Этот тип – гений! – заявляет Паскаль-Анри Коэн, известный „медиа-философ“, в ток-шоу на канале I-TV. – Да, Маркомир – непризнанный гений. Он несет свет нового знания. Наша эпоха нуждается в таких, как он!»
Глава 26
– Сейчас все только и говорят о Протее Маркомире. Ты смотрел телевизор?
– Да-да, – кивнул Сильвен, не отрывая глаз от тарелки.
– Я-то думала, что этот тип лишь оскорбляет своим «творчеством» само существование литературы! – продолжала бушевать Жервеза. – А он, оказывается, вдобавок еще и серийный похититель детей!
– Мм…
Молодой профессор рассеянно чертил узоры вилкой в лужице коричневатого соуса, которым был сдобрен печеный угорь, поданный на тарелке с орнаментом в виде переплетенных букв «Б» и «Т» («Баскский трактир»).
– Позавчера вечером я читала тебе отрывки из его «прозы», вот за этим самым столом, – напомнила Жервеза, нервно ерзая на массивном потертом деревянном стуле.
– Да, я не забыл, – пробормотал Сильвен, явно больше заинтересованный портретом, который понемногу вырисовывался в лужице густого соуса.
Все больше раздражаясь, Жервеза Массон отодвинула свою тарелку и, скрестив руки на груди, в упор взглянула на сына:
– Сильвен, что с тобой такое?
– Проголодался, – ответил он, не поднимая глаз, и поддел вилкой очередной кусок печеного угря.
Но даже если это было правдой, все поведение Сильвена с момента их встречи за ужином было совершенно для него нехарактерным. У Жервезы росло ощущение, что она разговаривает с каким-то двойником сына. Во-первых, Сильвен пришел сразу в ресторан, тогда как обычно они встречались на углу улиц Кювье и Линнея, перед входом в Ботанический сад. Но сегодня Жервеза почти полчаса прождала его, уже сидя за «их» столом, на котором стояли тарелки с ветчиной, кровяной колбасой и другими мясными закусками, и потягивая кагор; вином ее угостил лично Ив Дарриган, хозяин заведения. А во-вторых, она с трудом узнала сына, когда тот наконец появился: Сильвен походил на собственный призрак – бледный, с кругами под глазами. Он сел, не произнеся ни слова. Не поздоровался, не извинился за опоздание. И все следующие двадцать минут продолжал молчать – задумчивый, отстраненный, почти враждебный.
«Задумчивым, отстраненным, враждебным – да, таким я и должен быть», – между тем думал Сильвен. Однако ему стоило больших усилий замаскировать душевное смятение и не раскрыть раньше времени свои карты.
«Нужно, чтобы она сама попыталась достучаться до меня», – повторил он себе, исподлобья поглядывая на Жервезу, которая тем временем подозвала гарсона и заказала еще один бокал вина.
– Хорошо, мадам Массон, – ответил тот.
Сильвен надеялся, что его новая манера поведения принесет свои плоды. Это лучше, чем пытаться напрямую расспросить мать, из-за чего вдруг она и Любен подрались в виварии, а также узнать у нее подробности исчезновения белых обезьян и заодно выяснить, что за таинственный ход, который животные с такой настойчивостью пытались ему показать, ведет под землю из их клетки.
«Нужно добиться того, чтобы она сама угодила в ловушку своей собственной лжи».
В какой-то степени эта ситуация даже доставляла Сильвену удовольствие. Едва ли не впервые они с матерью поменялись ролями, и сейчас, получив над ней преимущество, он не без радости наблюдал за ее явным непониманием и замешательством.
«Играй хорошенько свою новую роль, мой котенок!» – иронически сказал он сам себе с материнской интонацией, входя в ресторан. Жервезе доводилось видеть своего сына всяким – взвинченным, нервничающим, грызущим ногти… Но в этот вечер сидевший напротив нее человек казался воплощением невозмутимости. Он молча ел, и лицо его было бесстрастным, как у индийского йога.
– У тебя усталый вид, Сильвен, – наконец сказала она, видимо уняв раздражение.
Сильвен пожал плечами и изобразил на лице слабую улыбку.
– Я плохо спал… мне снились кошмары.
Жервеза явно ожидала продолжения, но Сильвен снова вернулся к еде. В ресторанчике было почти пусто, атмосфера казалась угнетающей. Ив Дарриган, глядя на пустые столы, ворчал, порой рявкал на подчиненных и без всякой нужды гремел кастрюлями.
Наконец он приблизился к столу, за которым сидели его наиболее верные клиенты – Жервеза и Сильвен, – и со своим характерным юго-западным акцентом произнес:
– Плохи дела, мадам хранительница. Я-то думал, что смогу выстоять, а теперь даже и не знаю…
Жервезу покоробила такая фамильярность, но Сильвен был рад нарушить гнетущее молчание.
– Непременно выстоите, Ив! – сказал он.
После чего заметил, что хозяин «Баскского трактира» нерешительно теребит в руках салфетку, словно хочет сказать что-то еще, но не решается.
– А скажите, мадам Массон… – наконец произнес Ив Дарриган.
Жервеза оглядела его высокомерным взглядом с головы до ног и сказала:
– Да, я вас слушаю, Ив.
Опустив глаза, месье Дарриган указал на приколотую к лацкану ее жакета между ленточкой Почетного легиона и орденом Заслуг брошку в виде вертикально стоящей на хвосте серебряной змеи.
– Если бы вы с вашими коллегами по ОЛК приходили сюда почаще, мои дела, может, и поправились бы…
Сильвен заметил, что Жервеза при этих словах насторожилась. Теперь к ее раздражению примешивалось беспокойство. Нервно касаясь брошки, как если бы та причиняла ей физическое неудобство, она огляделась по сторонам, словно хотела убедиться, не слышит ли разговор кто-нибудь из немногочисленных посетителей.
– Ив, вы прекрасно знаете, что об этом не рекомендуется говорить во всеуслышание, – сказала она с некоторым замешательством.
Дарриган был явно удивлен – он ожидал чего угодно, только не того, что его замечание поставит в тупик завсегдатая его заведения.
– Простите, мадам Массон, – поспешно забормотал он, очевидно боясь потерять и эту, едва ли не последнюю, свою клиентку. – Меня вполне устраивает, что вы собираетесь раз в месяц. Тем более что на прошлой неделе вы собирались трижды…
При этих словах Сильвен едва не утратил всю свою невозмутимость. Трижды?! Он отлично знал, что заседания Общества любителей карьеров проходят по вторникам раз в месяц, вот в этом самом зале «для свадеб и банкетов».
Жервеза, должно быть, почувствовала изумление сына, потому что повернулась к месье Дарригану и довольно суровым тоном произнесла:
– Вы ведь будете молчать, не так ли?
Понимая, что он уже наговорил слишком много, Ив Дарриган быстро попятился обратно к стойке, бормоча:
– Да, мадам Массон… Сейчас вам принесут все остальное, что вы заказали…
– Хорошо, хорошо, – проговорила Жервеза, быстрыми глотками осушая свой бокал с вином.
«Любен был прав: она действительно много пьет», – подумал Сильвен, отметив, что лицо Жервезы сильно раскраснелось по сравнению с тем, каким оно было в начале ужина. Но, с другой стороны, если мать слегка опьянеет, она с большей легкостью раскроет ему свои карты. Не настал ли подходящий момент, чтобы переходить к решительным действиям?
– Что, ваше ОЛК действительно собиралось три раза на прошлой неделе? – спросил он.
– А тебе-то какое до этого дело?
Сильвен хорошо знал свою мать. «Сейчас она запутается в собственных противоречиях». Поэтому он решил настаивать, хотя и мягко, и сказал:
– Обычно вы ведь собираетесь всего раз в месяц, не так ли?
Жервеза, видимо не пожелав обострять ситуацию, уже нейтральным тоном ответила:
– Это… это из-за терактов.
«Ну что ж, наконец-то мы играем в честную игру», – подумал Сильвен, не полностью, однако, избавившись от недоверия. Если слишком расслабиться и не заметить очередную ложь, она повлечет за собой другую, третью, и так до бесконечности.
– Из-за терактов? – переспросил он.
– Да, – кивнула Жервеза, снова машинально дотрагиваясь до своей серебряной брошки-змейки. – Мы узнали, что парижская мэрия собирается закрыть доступ в подземные карьеры, поскольку в них могут скрываться террористы. Представляешь, что будет, если они взорвут подземные ходы?.. Париж рухнет, как карточный домик! Поэтому в мэрии даже возник план – залить все входы в подземелья бетоном. Но для этого им нужны наши консультации, потому что в архивах ОЛК содержится больше сведений о карьерах, чем в архивах мэрии и во всех парижских библиотеках, вместе взятых. Мы собирались, потому что хотим бороться с этим решением. Дело срочное, действовать надо решительно. Поэтому нам и пришлось провести три экстренных заседания за неделю. Я ответила на твой вопрос?
Сильвен кивнул. Это звучало убедительно, но что-то мешало ему поверить в такое объяснение.
«Нет, чего-то она опять не договаривает, – подумал он. – Как всегда…»
– И что вы решили? – все же спросил он.
Жервеза нервно достала из сумочки зеркальце и губную помаду.
– Что мы решили? – Она пожала плечами. – Ничего не решили!
Сильвен промолчал.
Он ожидал более резкой реакции – обычной в подобных ситуациях тирады в стиле: «Это тебя не касается! В один прекрасный день, когда ты вступишь в ОЛК, я расскажу тебе больше. Но это не будет иметь ничего общего со всеми твоими бреднями о „тайном Париже”, с твоими лекциями, якобы научными…» Однако на этот раз ничего подобного не прозвучало.
«Она просто хочет сменить тему…»
И снова, в который раз за вечер, он испытал удовлетворение (к которому, правда, примешивалось легкое чувство вины), видя растерянность матери. Жервеза явно пыталась найти какой-то выход из положения, но безуспешно.
– Ты говорил, тебе снились кошмары? – неожиданно спросила она. – Что за кошмары?
«Да, точно, хочет сменить тему. Но надо гнуть свою линию. Я знаю, как вернуть ее на прежние позиции».
– Ну, я точно не помню, – ответил он притворно-равнодушным тоном. – Все было так туманно…
Жервеза взяла бутылку с вином и наполнила бокал сына почти до краев.
– Не хочешь ли мне рассказать?
Сильвен поднес бокал к губам. Надо было действовать наверняка.
– Ну, ты же знаешь: мне часто являются одни и те же образы…
Жервеза слегка приподняла одну бровь:
– Какие, например?
Взгляд Сильвена посуровел.
– Воспоминания детства…
Жервеза резко отшатнулась. Носком туфли она задела ножку стола, и он вздрогнул, так что немного вина выплеснулось из бокала на скатерть.
«Сработало!» – подумал Сильвен.
– Хочешь что-то у меня узнать? Задать мне какие-то вопросы?
«Да, узнать, кто я на самом деле».
– Что?! – Жервеза вздрогнула.
Неужели он сказал это вслух? Сильвен пришел в смятение, но в то же время чувствовал, что мать взволнована гораздо сильнее, чем он.
С ее лица исчезли все краски.
– Я… я…
Отступать было поздно.
– Сегодня утром я слышал ваш разговор с Любеном в виварии…
Жервеза, казалось, была не слишком удивлена, услышав эти слова. Однако на ее лице читались растерянность и отчаяние, и это слегка поколебало решимость Сильвена. Но, в конце концов, разве не за тем мать сегодня его сюда пригласила, чтобы сообщить нечто, доселе ему неизвестное?
– Ты должна мне сказать, мама… Что происходит?
Жервеза сжала руку сына в ладонях. Теперь наконец выражение ее лица было совершенно искренним, несмотря на непривычную суровость взгляда.
– Сильвен, – произнесла она, – что бы я тебе ни сказала, что бы потом ни случилось, ты всегда будешь моим сыном. Ты понимаешь?
О чем она? Сильвен чувствовал, что весь дрожит, как в лихорадке.
– Объясни же мне наконец, – проговорил он, и собственный голос показался ему замогильным.
В ресторане стояла полная тишина. Ив сидел за стойкой, погруженный в какие-то счета. Никого из персонала вообще не было видно – видимо, все уже ушли.
Снаружи, перед огромным окном-витриной, из стороны в сторону расхаживал полицейский. Вот рядом с ним появилась какая-то маленькая тень; судя по всему, кто-то желал попасть в ресторан, но полицейский загородил вход.
Сильвен сидел не шелохнувшись. Жервеза пристально смотрела на него, как будто хотела что-то прочитать по выражению его лица.
– Ты прав, – наконец сказала она, поднимаясь, – ты имеешь право знать. И мы все должны знать…
– Знать что? – спросил он, но даже два этих коротких слова дались ему с трудом.
Мать взяла его за руку и потянула за собой к выходу.
– Сегодня я покажу тебе… картины, – вполголоса сказала она, глядя на луну, восходящую над сквером Рене Ле Галла.
«Картины…» Сильвен невольно вздрогнул.
Во рту у него пересохло, вдоль позвоночника пробежал холодок. Перед глазами заплясали искры.
«Ну да, картины, – произнес он мысленно, стараясь не обнаружить своего волнения. – Странно, что я о них даже не подумал…»
Но он изо всех сил постарался изобразить неведение, спросив:
– Какие картины?
Хранительница музея уже отдалилась от него на пару метров. Ее разноцветный шарф цеплялся за стволы росших вдоль тротуара деревьев.
– Не спрашивай меня больше ни о чем, Сильвен, – негромко произнесла она, обернувшись. – Просто раскрой глаза пошире и смотри. Эту ночь ты запомнишь на всю жизнь.
Пятница, 17 мая, 22.20
Сил моих больше нет смотреть эту запись! Вот уже в пятый раз я наблюдаю за похищением Пьера Шовье из «Замка королевы Бланш»!
Паразиа совершил ошибку: хотя белый силуэт выглядит довольно расплывчатым, комиссар совершенно напрасно обвинил меня в создании фальшивки. Это во-первых. А во-вторых, этот бледный призрак, хватающий ребенка и словно растворяющийся вместе с ним в ночи, ничуть не похож ни на Протея Маркомира, ни на одного из наиболее близких его приверженцев. Скорее можно предположить, что это подросток… Но какому подростку придет в голову похищать младенца? Пятерых младенцев?!
Битый час я прокручиваю запись снова и снова. Все происходит очень быстро. Кадры мелькают, словно в немом кино. При этом видно, что все жесты похитителя – четкие и великолепно скоординированные. Кто мог бы продемонстрировать такую ловкость и гибкость? Разве что спортсмен высокого класса. Комиссару Паразиа следовало бы поискать подозреваемых не в секте Маркомира, а на стадионе!
Внезапно мне приходит в голову одна мысль, и я нажимаю на клавишу «пауза».
Расплывчатый силуэт на экране застывает у окна с младенцем на руках.
Несмотря на темноту и неважное качество изображения (в инфракрасном свете), я могу видеть глаза маленького Пьера Шовье и замечаю, что в них нет ни малейшего испуга. Малыш выглядит спокойным, кажется, даже довольным.
Но не это привлекает мое внимание больше всего.
Окно, через которое похититель проник в комнату. И надо же, я даже не догадалась проверить!. Какая идиотка!
«Хотя, конечно, копы уже сто раз там все осмотрели, – говорю я себе, спускаясь во двор. – Но все равно, я должна сама убедиться…»
На улице по-прежнему тепло. Странно – луны нет, зато все небо усыпано звездами, которых, кажется, я никогда еще не видела отсюда так хорошо. В сумерках видны очертания «Замка королевы Бланш»: здание похоже сейчас на огромный призрачный корабль. Еще не очень поздно, но складывается впечатление, что все жильцы уже спят. Лишь одно окно светится – у месье Уэрво. Сам он ходит из угла в угол – я вижу в окне его силуэт; видимо, месье Уэрво погружен в воспоминания о прошлом. Но все остальное – сонное царство. Кажется, будто я вдруг оказалась где-то далеко от Парижа. Знакомый мир исчез, словно провалился в другое измерение.
Когда я оказываюсь под окнами квартиры Шовье и останавливаюсь под окном детской, происходит нечто неожиданное: луна, как будто она только и ждала этого момента, выходит из-за облаков – огромная и круглая, как в театре. Свет ее, на фоне которого меркнут звезды, заливает двор и стену здания, возле которой я стою. Подняв голову, я вздрагиваю.
Отпечатки!
Возможно, они становятся видимыми только при свете луны – слабо фосфоресцирующие пятна, цепочкой тянущиеся от окна детской до самого фундамента.
Эти фантастические, почти нереальные отпечатки мерцают и переливаются в лунном свете, как будто он их заряжает. Когда на луну набегает небольшое облачко, отпечатков снова не видно.
Но я уже разглядела все что нужно. Эти отпечатки для меня путеводные следы – все равно что крошки для Мальчика-с-пальчика.
Преодолевая страх, я вплотную подхожу к тому месту, где нога похитителя (да, я уверена, что видела следы пальцев!) оставила на стене последний отпечаток.
И тут я ощущаю под ногами что-то твердое – под слоем растущей на газоне травы. Я опускаюсь на колени. Брюки тут же становятся мокрыми от росы. Я на ощупь начинаю шарить руками по траве и быстро обнаруживаю стальную круглую пластину. Это оказывается крышка люка.
«Значит, люк…» – думаю я, все меньше уверенная в себе. Луна снова выходит из-за облаков и заливает все вокруг ярким светом.
Я вцепляюсь в край крышки обеими руками, и мне удается ее приподнять.
В нос мне ударяет тошнотворный запах тины и затхлой воды. Однако, судя по всему, это не канализационный люк.
В глубокую шахту, похожую на колодезную, ведет узкая стальная лестница.
«Тринитэ, во что ты ввязываешься?»
Я ставлю ногу на первую перекладину.
К чему колебаться? Чего бояться? Я у себя дома, в конце концов! Ну, даже если и под домом – все равно. С другой стороны, не такая уж хорошая идея – спускаться туда так поздно, без света, не зная, что может оказаться внизу.
Но, несмотря на все сомнения, я начинаю спускаться.
Почти сразу же я оказываюсь в полной темноте, и меня все сильнее охватывает страх.
Я вдруг вспоминаю, что мне тринадцать лет, – и это еще усиливает ощущение собственной уязвимости. Поединок между решительностью и страхом воистину жесток! И еще этот запах воды, реки – все ближе и ближе… Но я продолжаю спускаться, цепляясь за влажные скользкие прутья. Однако стоит лишь подошве одного из моих «конверсов» коснуться воды, сердце у меня замирает, и уже в следующий миг я начинаю торопливо взбираться обратно. Кровь стучит в висках. Подъем занимает у меня едва ли не меньше времени, чем спуск.
Оказавшись наверху, я падаю на траву и с жадностью вдыхаю свежий воздух.
«Идиотка, просто идиотка!» – говорю я себе, стыдясь своих страхов.
Бросить такой невероятный след!.. Я думаю об ужасе детей, об отчаянии их родителей, вспоминаю взгляд Нади Шовье… Какое я имею право медлить? Чего ждать?
Но все же я решаю вернуться в квартиру за необходимым снаряжением: резиновые сапоги, карманный фонарик, рюкзак…
Я даже не беру на себя труд закрыть люк.
Но когда я поднимаюсь к себе на этаж, меня снова охватывает тревога.
Дверь!.. Дверь моей квартиры открыта!
Однако я точно помню, что закрыла ее, когда уходила. Ноги у меня подкашиваются, и даже мысли в голове застывают. Кто-то подстроил мне ловушку?.. Кто-то ждет меня внутри, чтобы…
Рука на моем затылке.
Холодная… ледяная!
Я кричу.
– Что ты делаешь на улице в такое время?
– М… мама?..
Она смотрит на меня с явной растерянностью.
– Конечно, это я. С тобой все в порядке, Дорогая?
Я не в силах ничего ответить.
На пороге появляется отец:
– Ах вот она где!..
Он приближается и целует меня в лоб.
– Мы тебя всюду искали. Уже полчаса, как мы приехали.
– Приехали… откуда?
– Из Буэнос-Айреса, – отвечает мама и изображает одну из фигур аргентинского танго. – Ты разве не получила наше сообщение?
Мысли у меня путаются. Я опускаю глаза и с некоторым облегчением говорю себе: «Что ж, экспедиция отменяется…»
