Текст книги "Тайна Jardin des Plantes"
Автор книги: Николя Д’Этьен Д’Орв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)
– Ложная цель, – заметила Тринитэ.
Запрокинув голову, Любен смотрел на потолок своей хижины. Скоро и потолок зальет водой…
– Чтобы усилить давление на нас, аркадийцы ввели в игру нового персонажа – Протея Маркомира.
Услышав это имя, Сильвен резко поднялся.
– Маркомир! – прорычал он с ненавистью, словно воочию увидев сцену, недавно разыгравшуюся в галерее, и труп матери…
Внезапно он осознал, что еще не сказал Любену о смерти Жервезы! Однако вряд ли это сейчас могло что-то изменить…
– Аркадийская марионетка! – сказал смотритель презрительно. – Жалкий прихлебатель! Ему удалось сыграть на массовых психозах, начавшихся после взрывов, и он состряпал этакую современную версию Апокалипсиса – свою книжонку «SOS! Париж». В результате всеобщая напряженность и подозрительность еще усилились, нарастая с каждым днем. Этого и добивались аркадийцы – очевидно, они нарочно закручивали гайки, рассчитывая продемонстрировать Жервезе и мне свое могущество, чтобы подхлестнуть наши научные изыскания, которые позволили бы возродить их древнюю расу…
Любен судорожно перевел дыхание. Все его тело напряглось.
– С тобой все в порядке? – с тревогой спросил Сильвен, сжимая его руки в своих ладонях.
Старик кивнул и продолжал:
– Нужно было возобновлять эксперименты, снова приводить лабораторию, находящуюся под музеем, в рабочее состояние и ставить там опыты над белыми обезьянами… Но они теперь были как дети – совсем несмышленыши… За много лет они окончательно перешли в животное состояние. Однако мы продолжали опыты, вплоть до недавнего времени, невзирая на то что обезьянам приходилось причинять боль… а они даже не понимали, в чем провинились, за что мы так их наказываем… Но все было безрезультатно.
– И тогда?..
Старик, не отваживаясь взглянуть Сильвену в лицо, глухо ответил:
– Тогда мы подумали о вас…
– О нас?..
– О тебе и Габриэлле.
Сильвен судорожно сглотнул. Его дыхание участилось.
– В конце концов, ведь вы оба были наполовину аркадийцы… Может быть, если бы мы… пожертвовали вас им, они остановили бы катастрофу, которую грозили устроить…
Сильвен едва мог поверить, что его наставник действительно произнес эти слова. Он вздрогнул от отвращения:
– Вы собирались отдать нас аркадийцам? Принести в жертву?! Своих собственных детей?!
– Но что еще мы могли сделать?..
«Предатель!» – с презрением произнесла про себя Тринитэ, одновременно констатируя, что эта история уже давно вышла за рамки обычной семейной саги.
Любен бесстрастно продолжал, видимо решив полностью сосредоточиться на рассказе:
– Но перед этим нам нужно было убедиться, что в ваших жилах действительно есть аркадийская кровь. Для того чтобы это узнать, существовало идеальное средство…
– Какое?
– Картины…
«Да, логично», – подумал Сильвен. Картина, так сказать, прояснялась…
– Да, Сильвен. Эти картины были написаны Бюффоном во время его единственного путешествия в Аркадию. К краскам было подмешано то самое вещество из аркадийского озера, куда оно попадало из Бьевры. Оно действовало на жителей наземного мира как некий химический фильтр: им только казалось, что они могли бы войти в эти картины, жить в них… но им этого не удавалось.
– Картины… – прошептал Сильвен, и Тринитэ увидела, как он бледнеет прямо на глазах.
– Мы с Жервезой скрывали их от вас. Мы как будто хотели забыть о вашем настоящем происхождении… Она показала их тебе всего несколько дней назад, после того как я, неделей раньше, показал их Габриэлле…
– Значит, ты все-таки виделся с Габриэллой…
– Один-единственный раз после ее отъезда. Как раз тогда, на прошлой неделе. Но это было очень нужно! Я и раньше знал, где она живет, но не пытался с ней встретиться, потому что она этого не хотела. Однако было совершенно необходимо, чтобы она увидела картины…
Любен вплотную придвинулся к Сильвену. Теперь лицо старика почти соприкасалось с лицом молодого мужчины.
– Думаешь, нам с Жервезой понравилась ваша реакция на картины? Как бы не так! Только представь, перед каким выбором мы оказались: принести в жертву собственных детей… или весь Париж! И тогда мне пришла в голову одна идея…
Тринитэ вздрогнула, снова заметив жестокий блеск, на мгновение промелькнувший во взгляде старого смотрителя.
– Я подумал о других детях…
Тринитэ вся обратилась в слух.
– Погоди, – сказал Сильвен, не успевавший следовать за рассказом Любена. – Дети были похищены еще до того, как мать показала мне картины…
– Это потому, что относительно Габриэллы к тому времени все уже выяснилось. Мы убедились, что этот наш опыт удался. Но мы должны были знать, сохранилась ли ваша «аркадийская» часть во взрослом возрасте.
– Так что же с детьми? – нетерпеливо спросила Тринитэ.
– Идея была такая: похитить несколько младенцев, которые родились в домах, расположенных вдоль подземного русла Бьевры. Я подумал, что эманации реки, возможно, как-то повлияли на их организм при рождении, как бы запечатлелись в них…
– Но это абсурд! – выдохнула Тринитэ.
– Мы должны были использовать любой, самый слабый шанс, чтобы спасти наших собственных детей! – резко сказал Любен. – И не такой уж это абсурд: Бьевра действительно протекает прямо под теми пятью домами, где эти дети родились…
Он указал на колодец в центре комнаты, теперь полностью скрытый под водой, и продолжал:
– Мне даже не пришлось особенно дрессировать белых обезьян. Они исполнили свою миссию, инстинктивно догадавшись, что от них требуется. Как если бы остатки человеческого сознания, еще сохранившиеся у них, говорили им о том, что они должны это сделать…
Снова молчание.
– И что потом?
– Аркадийцы забрали детей и унесли, убежденные, что это отпрыски новой, созданной нами расы, рожденные в наших лабораториях…
Лицо Любена омрачилось.
– Но они почти сразу раскрыли наш обман, поскольку в газетах и по телевизору поднялась шумиха по поводу этих похищений… Об этом я не подумал…
– И как они отреагировали?
Любен инстинктивно сжался, словно защищаясь от ударов.
– Они пришли в неописуемую ярость. «Вы попытались нас обмануть! Вы снова нас предали!» И вот тогда появились первые человеческие жертвы… а затем начался потоп.
Любен исчерпал все свои силы. Вода уже доходила ему до пояса.
Но Тринитэ и Сильвен до сих пор не могли увязать всю информацию в единое целое.
– А потом… Габриэлла вернулась, – наконец произнес старик.
– Когда? – выкрикнул Сильвен.
– Два дня назад… После того как я показал ей картины, я объяснил ей, какова ее собственная… роль в этой истории. Она попросила неделю на размышление. Видимо, за это время она поняла, какая связь между всеми этими событиями… и вот позавчера она пришла сюда…
– Зачем?
– Чтобы спуститься в Аркадию, Сильвен! Чтобы принести себя в жертву. Чтобы предотвратить всеобщую гибель. Чтобы спасти Париж. И чтобы… всего этого не пришлось делать ТЕБЕ!
– Мне?!
– Да, – продолжал Любен, с трудом возвышая голос, – она это сделала из любви к тебе! Точно так же она уехала двенадцать лет назад, по той же самой причине. В то время она боялась, как бы ваша детская привязанность, перейдя во взрослую страсть, не разрушила тебя, не помешала тебе стать мужчиной… Но какое это имеет теперь значение?..
Тринитэ и Сильвен, проследив за взглядом старика, почувствовали, как кровь застывает у них в жилах.
Дом был залит водой ровно до половины высоты стен. Спасаться нужно сейчас – или никогда!
– Все пропало! – простонал Любен. – Это дело рук самих аркадийцев, поднявшихся из глубин для последнего сражения!..
Задыхаясь, он остановился. Потом заговорил снова:
– Это последняя война их расы! Месть старому Парижу! Реванш изгнанного народа, полтора тысячелетия остававшегося под землей!
Вода заливала столешницу, на которой сидела Тринитэ.
– Это апокалипсис, дети мои! Второе пришествие! Страшный суд! Мы доживаем последние часы в Городе Света! Никто не спасется! Мы все умрем! Все! Это конец! КОНЕЦ!
Старик весь трясся как в лихорадке. Из уголков его губ стекала слюна, смешиваясь затем с водой, в которую постепенно погружались все трое.
– Смерть! Смерть всему!
Не успел он договорить, как раздался громкий протяжный стон.
Дверь все сильнее прогибалась под напором воды. Доски, стальные петли и задвижки стонали как живые.
– Дверь сейчас рухнет! – закричала Тринитэ, спрыгивая со стола в воду и прижимаясь к самой дальней от входа стене. – Ее сорвет с петель!
– Весь Париж сейчас рухнет! – громко произнес Любен. – Весь город обрушится в пучину!..
Сильвен зарычал.
Под напором воды по оконным стеклам зазмеились трещины. Эти узоры напоминали зловещую гигантскую паутину.
И вот вода нанесла решающий удар!
Вылетело первое стекло, за ним все остальные. С грохотом обрушилась дверь.
В течение нескольких секунд вода заполнила хижину, сметая все на своем пути.
– Берегитесь! – закричал Сильвен, которого отбросило к стене.
В следующий миг все трое были прижаты к дальней стене мощным напором воды. Настоящее цунами! Тринитэ едва успела вцепиться в руку Сильвена, прежде чем их обоих захлестнуло с головой.
Любен почти не шевелился. Зажатый в угол комнаты, он судорожно хватал ртом воздух – между массой воды и потолком оставалось всего каких-нибудь двадцать сантиметров. Сильвен и Тринитэ вынырнули на поверхность.
Они были словно потерпевшие кораблекрушение, которых занесло в подводный грот.
– С… Сильвен!.. – прохрипел смотритель, почти касаясь головой потолка.
Сильвен был уверен, что сейчас сойдет с ума.
– Нужно спускаться, Сильвен… Ты еще сможешь найти Габриэллу… Я покажу тебе дорогу…
В этот момент нога Любена под водой угодила в выдвижной ящик шкафа и застряла в нем, а в следующее мгновение шкаф повалился на пол, увлекая за собой старика.
– Любен! – вскричал Сильвен, в то время как старик с головой ушел под воду.
Молодой мужчина успел еще лишь раз в отчаянии прокричать: «Любен!» – прежде чем Тринитэ, не выпускавшая его руку все это время, изо всех сил потащила его за собой в сторону двери, яростно барахтаясь в воде в почти безнадежной попытке спастись.
Понедельник, 20 мая, 7.40
Вынырнув, уже снаружи, Тринитэ почувствовала, что словно заново родилась. Она с жадностью глотала воздух, и легкие расширялись, заполняясь кислородом: это ощущение тоже казалось новым и непривычным.
Ее ступни касались затопленной ограды, и только голова высовывалась из воды.
Насколько хватало глаз, вокруг расстилалось море! Огромное водное пространство, освещенное восходящим солнцем. Ботанический сад со всеми его сооружениями, включая Музей естественной истории, почти полностью скрылся под водой, которая теперь была лишь слегка прохладной, прозрачной и похожей на шелк. Хижина Любена была затоплена полностью, но ее было видно: освещенная лучами солнца, она казалась жилищем мифической сирены.
Вокруг плавали различные предметы, всплывшие из хижины на поверхность воды.
«Но не его труп…» – подумала Тринитэ, с дрожью вспоминая о гибели Любена, ставшего жертвой своих тайн и своего безумия.
Оглушенный, опустошенный, Сильвен едва мог дышать: он сильно наглотался воды.
«А этот человек… кто он на самом деле?»
Тринитэ по-прежнему сжимала его руку, не в силах разжать пальцы. Все это время Сильвен почти не двигался, так что ей пришлось буквально силой вытаскивать его из хижины, затем из воды, при этом Тринитэ постоянно боялась, что он, как и Любен, зацепится за что-нибудь и утонет…
– Любен, Любен… – повторял Сильвен, совершенно потерянный. – Они его убили…
Тринитэ не знала, что сказать. Она лишь пыталась удержать молодого мужчину, чтобы тот не свалился со стены.
Сильвен смотрел на затопленную хижину так, словно в последний раз прощался с этим миром. Столько всего исчезло в один момент!.. Столько воспоминаний, столько чувств, столько радости было сметено безжалостным потопом!.. А сколько близких он потерял в последние дни!..
Жервеза и Любен – два полюса его детства, два наставника, два властителя дум…
Он чувствовал себя полностью опустошенным.
«А Габриэлла? Что же делать? Чему верить?»
Он испытывал противоречивые чувства: горькую радость от того, что она любила только его все эти годы; разочарование из-за ее лжи; ужас перед ее намерением принести себя в жертву; наконец, даже злость на Жервезу и Любена за то, что они позволили ей это сделать…
– Но теперь они оба мертвы…
– Что? – спросила Тринитэ.
Только сейчас Сильвен осознал, что вслух говорит сам с собой. Он глубоко вздохнул и запрокинул голову, подставляя лицо первым лучам солнца.
Никогда еще в Париже не было такого яркого, ослепительного дня. Всюду – на улицах, площадях, бульварах – поверхность воды сверкала, отражая лучи солнца, которые скользили по стенам зданий с грацией резвящихся наяд. Эти отблески, вспыхивающие здесь и там, словно драгоценные камни, придавали городу совершенно фантастический, сказочный вид. Атланты и кариатиды, поддерживающие балконы старинных домов, казалось, ожили и сейчас тихо переговариваются. Прищурив каменные глаза, они смотрели на сверкающую под солнцем воду, но, однако, не решались сойти с мест. На колокольнях старинных соборов ожили горгульи. Статуи святых, пророков, апостолов – всех этих библейских персонажей – словно обретали жизнь благодаря воде.
У Тринитэ захватило дух.
– Так вот, значит, как выглядит Страшный суд? – проговорила она.
– Для нас, во всяком случае, так, – произнес Сильвен с некоторым усилием и вдруг резко обернулся к девочке.
Она вздрогнула, увидев, что его глаза словно полыхнули огнем.
– Ты ведь по-прежнему хочешь спасти детей, да?
– Да… если они еще живы, – осторожно ответила Тринитэ. – А вы? Вы хотите отыскать Габриэллу?
«Если она еще жива», – хотел ответить Сильвен, но не смог произнести этих слов.
– Она не должна жертвовать собой ни ради меня, ни ради кого бы то ни было, – сказал он вместо этого. – Даже ради Парижа…
Молодой мужчина и девочка повернулись к горизонту.
Правый берег Сены полностью скрылся под водой. Только верхушка Министерства экономики и башня Лионского вокзала высились на поверхности, как два острова посреди океана. На левом берегу, ближе к ним, еще виднелись напоминающая коралловый риф верхняя часть Аустерлицкого вокзала и купол Сальпетриера.
– Так что теперь? – наконец спросила Тринитэ.
Сильвен сжал ее руку. Глаза его снова вспыхнули, как у хищника.
Прежде чем прыгнуть в воду, он прорычал одно-единственное слово:
– Спускаемся!
Часть третья
ЛЕС
Детство – это заржавевший ключ, спрятанный под корнями букса, – ключ, который открывает любые двери.
Андре Арделле
Я и не подозревала, что смогу задержать дыхание на такое длительное время.
Вода – густая, тяжелая, липкая – сковывает мои движения. Иногда какие-то предметы задевают мою голову, руки, ноги, но я стараюсь об этом не думать. Наполовину закрыв глаза под натиском этой воды, к которой примешиваются городские отбросы, я стараюсь полностью сосредоточиться лишь на фигуре Сильвена, гибкой, словно тело дельфина. Грациозно изгибаясь, он подплывает к хижине покойного смотрителя и через разбитое окно проникает внутрь.
Едва я успеваю последовать его примеру, он устремляется к колодцу, поднимает крышку… и ныряет вниз!
Мне кажется, что мои легкие сейчас взорвутся. Но повернуть назад означает захлебнуться наверняка.
Оттолкнувшись ногой от спинки кровати, я устремляюсь в зияющее внизу круглое отверстие, задев на мгновение неподвижное тело Любена в толще воды между полом и потолком.
Когда я ныряю в колодец, словно в узкое горлышко бутылки, поток воды подхватывает меня и несет вниз, и я уже думаю, что мне настал конец. Непроизвольно я кричу от ужаса, и мой рот заполняется водой. Но в это же мгновение рука Сильвена хватает меня и втаскивает в боковое ответвление в стене колодца.
– Все в порядке?
Лишь спустя несколько секунд я осознаю, что дышу.
Я больше не под водой, я больше не тону! И тут меня сотрясает страшный приступ кашля: я извергаю наружу воду, которой успела наглотаться.
Прижавшись спиной к стене этого узкого горизонтального коридора, похожего на трубу, я смотрю на отвесно ниспадающий поток воды через круглое отверстие. У меня возникает ощущение, что я нахожусь в небольшой пещере за водопадом. Вода низвергается так стремительно, что не успевает залить боковой коридор, расположенный на полпути между поверхностью земли и подземным карьером. Но совсем скоро она может подняться, и тогда мы снова рискуем утонуть!
– И… куда мы теперь… идем?.. – с трудом спрашиваю я между двумя приступами кашля.
– Это у них нужно спросить, – шепчет Сильвен, бледный, но спокойный.
Один за другим вспыхивают факелы.
Пять огоньков немного рассеивают подземную темноту. И еще десять светящихся точек: пять пар глаз. Их свет не сможет погасить никакое наводнение.
Белые обезьяны ждут нас.
Я смотрю на пятерых приматов, даже не пытаясь объяснить их присутствие здесь. Откуда они появились? Или это фантомы, порожденные нашим воображением? Но не важно. Эти белые фигуры – наш ключ к разгадке всех тайн.
Они делают нам знак следовать за ними и углубляются под землю.
– Куда мы идем? – шепчу я.
– Туда, куда они нас ведут, – холодно отвечает Сильвен, даже не оборачиваясь.
Но, кажется, белые обезьяны прекрасно знают ответ на этот вопрос. Они ни разу не останавливаются, не проявляют никаких признаков нерешительности. Каждый их жест полон непринужденного изящества. Когда белые обезьяны приподнимают свисающие сверху лианы, раздвигают заросли папоротников, осторожно приоткрывают калитки, переходят вброд ручейки – они делают это с естественной, природной грацией.
Очень скоро холодные и сырые подземные коридоры меняются, в них становится все больше растительности. Сначала это водоросли, вьющиеся вдоль стен; потом, по мере того как мы удаляемся от затопленной зоны, я постепенно различаю в свете факелов мох, вереск, папоротники. Вскоре мы уже движемся сквозь настоящие джунгли: буйная тропическая растительность полностью скрывает каменные стены, пол и потолок подземелий. Вокруг нас царит природа во всей ее первозданной дикости. Конец катакомбам! Мы идем среди древесных стволов, зарослей бамбука и тростника. Земля покрыта влажным слоем гумуса, и в нем увязают ноги – когда их переставляешь, слышатся слабые чавкающие звуки. В ветвях одного дерева я замечаю удивленную мину гиббона, который тут же скрывается в зарослях, вопя как исступленный. Затем я вижу среди корней наполовину зарывшуюся в землю игуану – когда я прохожу мимо, она приоткрывает один глаз и смотрит на меня, а потом дует мне в лицо… Или это иллюзия, вызванная игрой света факелов? Может быть… Но только воображение сейчас может спасти меня от паники.
«Нет никаких доказательств того, что этот мир – реальный… Все это может оказаться сном. Ведь, несмотря на все катастрофы, до сих пор ничего со мной не случилось…»
Но разве можно сомневаться в реальности этого чуда природы? В реальности мха, пружинящего у меня под ногами? В реальности этих забавных насекомых – похожих на ожившие веточки палочников, которые запутываются у меня в волосах, а потом улетают с возмущенным гудением?
– Идти вперед! Я должна идти вперед… – говорю я вслух. Мои спутники никак на это не реагируют.
Белые обезьяны вообще почти не оборачиваются – лишь иногда протягивают нам лапы, чтобы помочь преодолеть наиболее сложные участки пути. При этом Сильвен не удостаивает меня даже взглядом.
По мере того как мы все дальше углубляемся в подземные джунгли, его походка и жесты меняются – становятся более уверенными, более грациозными. Без сомнения, в этой обстановке его животные инстинкты обострились, и теперь он движется почти с такой же легкостью, что и наши проводники.
«В конце концов, он один из них», – говорю я себе. Тем временем мы выходим на покрытую густым мхом поляну, в центре которой лежит квадратная металлическая плита. Без малейших усилий один из аркадийцев приподнимает ее – и наружу вырываются полчища летучих мышей.
– Но… что это?!
Инстинктивным движением я заслоняю руками голову и лицо, потому что летучие мыши беспорядочно носятся вокруг. Некоторые врезаются в стволы деревьев и, оглушенные, падают на землю.
Однако на страхи нет времени.
Итак, металлическая плита оказывается крышкой люка. Теперь к жаркой и влажной тропической атмосфере, царящей вокруг, примешивается прохладная сырость готической пещеры. Обезьяны, не произнося ни звука, поочередно спускаются вниз. Они даже не смотрят на меня и Сильвена, но и без того понятно, что нужно следовать за ними. И вот мы тоже подходим к винтовой лестнице.
Несмотря на весь мой решительный настрой, мне боязно спускаться. А вдруг я спускаюсь в свою собственную могилу? Вдруг мне предстоит умереть там, в абсолютной темноте? Белые обезьяны почему-то погасили свои факелы перед тем, как спуститься.
Но потом, глядя на белых обезьян и Сильвена, я понимаю, почему они это сделали.
«Они сами – как факелы», – говорю я себе, ставя ногу на верхнюю ступеньку и ощущая в животе холодок.
И в самом деле – белые обезьяны фосфоресцируют в темноте. Их кожа и шерсть светятся бледным, лунным светом. Но наиболее яркий свет исходит от Сильвена.
Я вспоминаю недавний рассказ Любена, одновременно торопливо спускаясь по лестнице, чтобы не отстать от остальных.
Обезьяны и Сильвен спускаются быстро, почти вприпрыжку, как дети.
Между ними явно существует некое глубинное взаимопонимание, не нуждающееся в словах. Может быть, их связывает этот непонятный свет? Это общее выражение глаз – спокойное и отстраненное, эта легкость и гибкость движений? Не знаю. Но чем дальше мы спускаемся, тем сильнее у меня впечатление, что Сильвен уподобляется белым обезьянам, возможно, даже незаметно для себя самого. С каждым шагом он становится все больше похожим на них легкостью и идеальной координацией движений. Не то чтобы у Сильвена и белых обезьян были одинаковые черты – и тем не менее очевидно, что, не принадлежа к одной семье, они все же относятся к одному роду.
Спустившись по лестнице, мы оказываемся на пересечении расходящихся во все стороны бесчисленных коридоров, не имеющих ничего общего с обычными подземными карьерами или катакомбами.
Их стены возвышаются не менее чем на двадцать метров, так что своды почти неразличимы. Пол вымощен гладкими каменными плитами, как на древнеримских viae. Широкие, просторные, эти коридоры тянутся куда-то в бесконечность. В них царит глубокая, почти угнетающая тишина.
Я вижу на стенах надписи на незнакомых языках. Эти непонятные, наполовину стершиеся знаки – следы древнейшей цивилизации, о существовании которой никто даже не подозревал.
«Я погружаюсь в прошлое! – говорю я себе, чувствуя, как меня охватывает лихорадочный восторг. – Я углубляюсь в Историю!..»
У входа в один из коридоров высится колонна, возле которой, прислонившись к стене, стоят скелеты. На некоторых – стальные доспехи; костяные пальцы сжимают оружие и щиты. Остальные, теснящиеся друг к другу, почти полностью рассыпались – в сущности, это просто нагромождение костей.
Когда умерли эти существа? Тысячу лет назад? Десять тысяч?..
Ужасная мысль приходит мне в голову, и я не могу от нее избавиться: а что, если белые обезьяны привели нас сюда с единственной целью – бросить здесь на веки вечные?.. Если так, то ключ от Аркадии навсегда затеряется в бесконечных изгибах ее собственных лабиринтов…
– Где мы? – обращаюсь я шепотом к Сильвену.
Наконец-то он оборачивается ко мне и так же тихо отвечает:
– Пока не знаю…
Все тело его буквально вибрирует от нетерпения. Лицо светится в полумраке. Он больше не обращает на меня внимания, лишь добавляет, скорее для себя самого:
– Но скоро мы это узнаем…
В этот момент порыв ветра ударяет мне в лицо, и невыносимо яркий аркадийский свет на пару мгновений полностью ослепляет меня.
* * *
Словно вырвавшись из гигантского кратера, мы оказываемся на вершине каменистого холма. Все еще наполовину ослепленные, мы подходим к окружающему ее природному парапету из розового мрамора, испещренному пятнами лишайника. Гладкий теплый камень на ощупь напоминает морскую гальку. Наверняка его отполировал этот теплый, но сильный ветер, который треплет пряди волос Сильвена, длинную густую шерсть белых обезьян и мою собственную шевелюру. Какая восхитительная панорама! Только что вокруг было царство тьмы, плесени, сырости, пыли и паутины, сочащихся влагой стен, сталактитов, скользкой земли и камней, по которым опасно было ступать… И вот мы здесь!.. У меня за спиной – темный провал пещеры, из которой мы только что вырвались на свет. Мое сердце бьется в другом, новом ритме, приспосабливаясь к давлению подземного мира. Поначалу все мои пять чувств не справляются с новой обстановкой: я вижу лишь какие-то расплывчатые очертания, цветовые пятна, как близорукий человек без очков, и почти не воспринимаю ни запахов, ни звуков. Но постепенно мои глаза привыкают к необычному здешнему свету, я чувствую тонкие ароматы, которые наполняют воздух и при этом не смешиваются с ним – как будто растекаются в нем отдельными слоями: вереск, мох, кора, вода, нагретые камни, листва…
Наконец я могу осмотреться вокруг.
Прямо у наших ног начинается узкая извилистая тропинка с вырытыми в ней земляными ступеньками. Она змеится по склону холма, огибая острые камни и расселины и спускаясь к густым лесным зарослям.
Белые обезьяны, не оборачиваясь на нас, тут же начинают спускаться по тропинке.
– Куда вы идете? – не выдержав, кричу я им вслед, как будто они могут мне ответить.
Но они не обращают на меня внимания, продолжая спускаться. Сильвен следует за ними. Лицо его по-прежнему бесстрастно, но движения стали еще более легкими и изящными. Я вижу, как он перепрыгивает с камня на камень, словно ребенок, играющий на пляже. Мне стоило бы поторопиться, но я не могу сдвинуться с места.
Невероятное зрелище захватывает меня: все здесь кажется более просторным, более глубоким, более… реальным. Лес простирается вдаль до бесконечности. Среди деревьев тут и там поблескивает гладь воды, и невозможно понять, то ли многочисленные острова занимают огромное водное пространство, то ли весь лес полон небольших озер. Но в самом сочетании этих сверкающих водяных зеркал с густой сочной зеленью ощущается гармония, почти поэзия. В каждом из них отражается мягкий свет Аркадии – умиротворяющий, бессолнечный, не омраченный тенями облаков. Что-то подобное можно увидеть летом перед восходом солнца или предзакатным вечером накануне Иванова дня. Так же как стелящиеся в воздухе ароматы, яркие краски четко разграничены: они образуют прекрасную многоцветную симфонию, но не смешиваются. Сочная зелень деревьев, светло-голубая гладь озер, нежно-розовое небо кажутся почти осязаемыми, как краски на холсте. А эти руины, увитые плющом, эти остовы башен, каркасы домов, разрушенные замки, почти не различимые под буйно разросшейся зеленью, – какой ностальгический оттенок они придают всей картине!.. Может показаться, что эти разрушенные строения именно такими и были созданы изначально, чтобы воспеть победу растительности над камнем, природы – над искусством. Это воплощенный гимн природе – торжествующей, абсолютной, всепоглощающей.
От такой красоты у меня перехватывает дыхание. Все мои чувства обостряются. Как мне хотелось бы взмахнуть крыльями, взлететь и долго парить над этим миром весь остаток своих дней – в счастливой уверенности, что здесь ничто никогда не изменится. Утешение постоянства, умиротворение вечности…
Однако, несмотря на абсолютное, почти болезненное совершенство этой картины, что-то меня беспокоит.
Осознав наконец, что шаги Сильвена и белых обезьян постепенно отдаляются, я понимаю: шорох мелких камешков, дождем струящихся у них из-под ног по крутой тропинке, заставляет заметить самый необычный элемент окружающей обстановки – полную тишину.
Здесь действительно не слышно ни звука. Ни пения птиц, ни шума листвы, ни скрипа деревьев. Ни единого шороха. Все безмолвно, даже ветер нем. Я вижу, как колышутся деревья, кусты и трава; даже волокна мха шевелятся под легким бризом. Но их танец – словно балет без музыки. Как будто кто-то выключил звук.
И эта тишина искажает совершенство окружающего мира, делает его мрачным, даже слегка зловещим.
Наконец, прислушавшись, я различаю слабый плеск воды в лесных озерах – но и он напоминает слюнявое шамканье старческих ртов… Эти звуки почти омерзительны: можно подумать, в лесу скрывается целая армия гурманов-каннибалов, лакомящихся чьей-то нежной плотью и свежей кровью… Однако ничто не указывает на то, что этот немой мир обитаем. Единственная жизнь в нем – растительная: листья и кора, трава и вереск… Незапятнанный, чистый, девственный мир…
«А может быть, это рай?..» – спрашиваю я себя, все больше пугаясь, и наконец начинаю спускаться по тропинке.
* * *
По мере того как я приближаюсь к лесу, мои страхи только усиливаются. Но, может быть, они беспочвенны?.. Ничто здесь не внушает тревоги, не вызывает подозрений. Напротив, эта бесконечная сельва дышит спокойствием и умиротворением. Однако полное отсутствие звуков заставляет меня вспомнить о тех слегка деформированных зеркалах, которые так неуловимо искажают отражение, что невозможно точно понять, в чем именно изъян; в результате человек, смотрящийся в такое зеркало, начинает сомневаться в своей способности восприятия.
Я спускаюсь дольше всех. Ноги как будто отказываются двигаться по земляным ступенькам. Я все время боюсь, что при следующем шаге земля провалится у меня под ногами и я полечу вниз, в бездонный колодец… Конечно, это совершенно иррациональный страх – но разве в окружающем мире есть хоть что-то рациональное? Я пытаюсь убедить себя, что каждый шаг приближает меня к цели, к завершению моего расследования, – но мысль об этом тоже меня ужасает! Что я увижу там, в конце пути? Что скрывается за этим идеальным миром, за этим волшебным лесным царством? С самого начала своей авантюры я вынуждена была брести вслепую сквозь хаос. И вот теперь эта тропинка без всяких препятствий ведет меня прямо к разгадке всех тайн. Не слишком ли все просто? Не ловушка ли это? А ведь меня по-настоящему захватила эта параллельная жизнь, которая началась у меня с той ночи, когда были похищены пятеро детей в нашем квартале… Как далеко остались мои родители, Мюгетт, лицей, «машинный зал» с его компьютерами и камерами наблюдения… В каком-то смысле я, одинокая «сверходаренная» ученица, со скуки подглядывающая за соседями, нашла для себя другую, гораздо более подходящую реальность, параллельный мир, где я чувствую себя на месте, где у меня наконец-то есть смысл существования. Говоря начистоту, я уже заранее тоскую об этом, еще не завершившемся приключении, словно пронзительная красота окружающего мира, этого потерянного рая, заполняет меня, проникает в плоть и кровь – и я сама становлюсь частью того Эдема, который мне рано или поздно предстоит покинуть.
