Текст книги "Тайна Jardin des Plantes"
Автор книги: Николя Д’Этьен Д’Орв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
Глава 29
Сильвен по-прежнему стоял неподвижно на усыпанной песком площадке перед Галереей эволюции. Он слышал, как вдалеке, с другой стороны оранжереи, мать хлопнула входной дверью своего дома. Через некоторое время в окне ее квартиры зажегся свет. Еще через пару минут он погас.
– Ну что ж, ночь еще не кончилась, – вслух произнес Сильвен и с наслаждением потянулся, как проснувшийся кот. Небо над его головой было усыпано звездами – как будто все они в эту ночь назначили друг другу свидание над парижским Ботаническим садом.
«Я стою на каком-то очень важном жизненном перекрестке», – подумал Сильвен, вглядываясь в ночь. Теперь нужно было рассчитывать только на себя. Что нового сообщила ему мать? Ничего. Опять сплошные недомолвки, хождения вокруг да около… Но Сильвен тоже утаил от нее кое-что – одну деталь, которую он заметил, глядя на картины. Деталь, которая сейчас казалась ему связующим звеном между всеми этими тайнами…
«Запах этих картин – тот же самый, который шел из потайной двери в обезьяньей клетке, – думал он, направляясь в сторону зоопарка. – Что это означает? Откуда он взялся?» Сильвен этого еще не знал, но надеялся узнать очень скоро. Он уже мог разглядеть сквозь темноту решетки и сетки, чем-то напоминающие стальную гигантскую паутину.
Когда он перелезал через турникет, ему показалось, что сзади мелькнула какая-то тень. Но он приписал это остаточному воздействию картин.
В зоопарке стояла необыкновенная тишина.
Обычно Сильвен, прислушавшись, мог уловить дыхание спящих животных. Но в эту ночь он не мог расслышать ни звука. И вдруг он осознал, что никто из животных не спит – они все проснулись и наблюдают за ним. Оставаясь неподвижными и затаив дыхание, они с жадностью смотрели на него из своих клеток.
«Они все меня ждали», – понял Сильвен, останавливаясь возле клетки с белыми обезьянами.
Суббота, 18 мая, 0.39
Странная «мадам Массон» заметно бледнеет.
Она в растерянности смотрит на моего отца – смущенно и в то же время неприязненно. Следом за ней из кабинета выходят еще человек десять, примерно того же возраста, что и она. У некоторых галстуки испачканы фуа-гра. Все дымят гаванскими сигарами. У каждого на лацкане пиджака значок в виде серебряной змейки.
Ненавижу подобные ситуации. Всегда в таком положении чувствую себя по-дурацки.
Отец между тем как ни в чем не бывало прибавляет:
– Надеюсь, с белыми обезьянами все в порядке?
При этих словах я вздрагиваю. О чем это он?
Мама сидит не шелохнувшись и улыбается светской улыбкой.
Мадам Массон, очевидно, решает взять ситуацию в свои руки. Обернувшись на мгновение к своим спутникам – все они пребывают в явном замешательстве, – она направляется к отцу и полувопросительно говорит:
– Месье?..
– Пюсси, Франсуа Пюсси. Я работаю, так сказать, в области металлургии. Это я сделал новые клетки для белых обезьян. Какие чудесные животные!
По мере того как мадам Массон выслушивает эту тираду, на ее лицо понемногу возвращаются краски. Ее спутники тоже облегченно вздыхают.
– Да-да, конечно, месье Пюсси, – бормочет она. – Как поживаете?
Начинается обычная в таких случаях равнодушно-вежливая болтовня: отец объясняет, что живет неподалеку, в недавно приобретенном «Замке королевы Бланш» («Ах, так это вы – новый владелец?»), что часто заходит сюда поужинать («Странно, что мы ни разу не встретились!»), а вот в Ботаническом саду давно уже не был («В следующий раз предупредите меня заранее, я устрою вам персональную экскурсию!»).
Мадам Массон держится великолепно. Она отвечает именно то, что нужно, и проявляет ответное сдержанное любопытство. Я чувствую, что она с трудом удерживается от того, чтобы посмотреть на часы или обернуться к своим коллегам, лишь все сильнее стискивает сцепленные пальцы рук при каждом новом вопросе отца.
Какой же он все-таки зануда!
Еще я чувствую, что мадам Массон избегает моего взгляда.
С самого начала разговора ее с отцом я не отрываю от нее глаз.
Пару минут назад она говорила о Маркомире. Под мышкой у нее зажата папка с наклейкой: «Протей Маркомир S6-K2-2803». Что за странный шифр? И главное – что внутри? На папке заметен штамп «Министерство внутренних дел. Служебная информация».
Я пытаюсь перехватить ее взгляд. Наконец она сама оборачивается ко мне и произносит:
– Здравствуйте, мадемуазель.
Отец спохватывается и представляет маму и меня:
– Моя жена, Гиацинта. Моя дочь, Тринитэ.
И конечно же – о, эта отвратительная привычка! – прибавляет:
– Она у меня настоящий вундеркинд! Представляете, в тринадцать лет она уже заканчивает научное отделение колледжа Генриха Четвертого!
Мадам Массон и ее спутники смотрят на меня с интересом.
О, как мне знакомы эти взгляды!..
Потом она спрашивает:
– Значит, ты занимаешься у профессора Ложье?
– Да, это мой преподаватель химии.
– Он мой старый друг…
– И тоже входит в ваш клуб?
Она снова бледнеет:
– Какой клуб?
Я нарочито детским голоском отвечаю:
– Ну, ведь у вас у всех одинаковые значки. Значит, у вас свой клуб, разве нет?
Мадам Массон и одиннадцать (я подсчитала) сопровождающих ее мужчин багровеют.
– Ну что ж, друзья, – наигранно-бодрым тоном говорит она, поворачиваясь к ним и резко хлопая в ладоши, – уже поздно, нам пора.
Она поворачивается ко мне спиной, но я не отстаю:
– Вы говорили о Протее Маркомире, не так ли? Вы действительно думаете, что он причастен к похищениям детей?
Вся компания Жервезы Массон смотрит на меня так, словно я произнесла нечто ужасно непристойное.
– К каким похищениям детей? – удивленно спрашивает мама. Она, так же как и отец, еще не в курсе последних событий, а я решила о них не упоминать, чтобы поберечь ее чувствительную натуру.
Мадам Массон начинает лихорадочно натягивать плащ.
Я продолжаю настаивать:
– А еще вы, кажется, говорили о подземных карьерах?
– ТРИНИТЭ!
Заметив смущение окружающих (как знать, может быть, потенциальных клиентов?), отец решает изобразить строгого родителя.
– Тринитэ, уже поздно, – говорит он. – Ты же видишь, эта дама и эти господа спешат – так оставь их в покое! Завтра тебе в школу. Нам с мамой тоже нужно будет встать пораньше – мы прямо с утра едем в аэропорт Руасси…
О, как фальшиво все это звучит! Какой же он скверный актер!
Отец растерянно смотрит вслед горе-конспираторам, которые почти бегом направляются к выходу, даже не обернувшись напоследок.
Тишину нарушает негромкий голос официанта:
– О, надо же, вот и он собственной персоной…
Протерев стойку бара, он включил небольшой телевизор, укрепленный на стене между рядами бутылок.
Я не могу удержаться и вскрикиваю:
– Маркомир!
«Герой дня» дает интервью на набережной Орфевр. Вид у него усталый, но довольный. Кажется, ему нравится изображать жертву.
– Месье Маркомир, у полиции не нашлось против вас ничего серьезного. Как вы можете прокомментировать такое грубое нарушение закона, каким стал ваш арест?
Слегка приподняв ярко-синие солнцезащитные очки, закрывающие его глаза цвета лаванды, Марко, как все уже называют писателя, намеревается что-то ответить, но неожиданно вперед выскакивает лысый человечек с цепким взглядом, тут же оказывается перед микрофоном и говорит:
– Мой клиент не считает свой арест «нарушением закона». Он полагает, что полиция честно делает свою работу. В полиции решили, что существует некая связь между популярным литературным произведением месье Маркомира и недавней трагедией, одновременно потрясшей пять семей. Что ж, быть в чем-то подозреваемыми из-за своего дара предвидения – такова участь многих пророков…
Услышав последнее слово, Маркомир застенчиво переминается с ноги на ногу. На нем – его вечная разноцветная хламида, напоминающая индийское сари. Он проводит рукой по черным как смоль волосам, хлопает адвоката по плечу и прибавляет в микрофон:
– Мэтр Бижо вам подтвердит: вчера вечером, в то время, когда происходили эти ужасные похищения, я был в церкви, вместе с моими учениками. Шестнадцать из них готовы это засвидетельствовать.
Он указывает на группу людей с горящими глазами, облаченных в такие же разноцветные сари, как у него. Они с жадностью ловят каждое его слово.
С ловкостью профессионального шоумена Маркомир выхватывает микрофон из рук одного журналиста и обращается прямо в камеру:
– Дорогие читатели, дорогие мои приверженцы! Вас многие сотни тысяч – тех, что поверили мне. Эту веру стремятся поколебать с помощью самых грязных ухищрений.
Фанатики за его спиной издают гневные возгласы в подтверждение слов своего кумира. Адвокат, заметно нервничая, пытается выхватить у него микрофон.
Но Маркомир, увлеченный собственной речью, продолжает:
– Парижане, французы – бойтесь! Книга «SOS! Париж» – не вымысел! Мне хотят заткнуть рот, потому что я говорю и пишу страшную правду! Прочтите мою книгу, дайте прочесть ее своим близким, своим друзьям, даже своим врагам! Будьте готовы противостоять Левиафану, ибо апокалипсис вот-вот начнется!
Глава 30
Первый сюрприз: в клетке оказались только две обезьяны. Трех недоставало.
Сквозь темноту Сильвен разглядел две белые фигурки, сидящие на бревне, словно деревенские сплетницы. Глаза животных слабо светились, как фонари в тумане.
«Где же остальные?» – думал он, привычно манипулируя универсальным ключом. Всего несколько секунд – и клетка была открыта.
Однако, даже услышав щелчок замка, обезьяны никак не отреагировали. Сильвену лишь показалось, что их дыхание участилось. Зато у себя за спиной он явственно расслышал какое-то ворчание.
Не разжимая пальцев, сжимавших прутья клетки, Сильвен обернулся.
«Все животные поняли, что я делаю», – сказал он себе, напрягая мускулы.
Интуиция подсказывала ему, что он должен остановиться, – но Сильвен, напротив, действовал все более решительно.
– Я здесь не случайно, – прошептал он, ставя ногу на устланный сеном пол клетки.
Вокруг было множество собранных в кучки мелких куриных косточек и фруктовой кожуры – нечто вроде ритуальных сооружений, которые всегда устраивали обезьяны из остатков пищи.
У Сильвена крепло ощущение, что в эту ночь он действует не по собственной воле: он пришел сюда, ведомый какой-то высшей силой.
«Но уж точно не под влиянием матери или Любена», – подумал он, закрывая за собой дверь клетки.
Он быстро принялся разгребать хлам возле загадочной дверцы и вскоре ее распахнул. Петли глухо заскрипели.
Обезьяны сидели неподвижно, лишь их глаза поблескивали в темноте.
«Они просят меня быть осторожным».
Узкая лестница вела вниз, в непроглядную темноту. Сильвен различал лишь три верхние ступеньки.
«А дальше – черным-черно», – подумал он, невольно вздрогнув.
Сможет ли он идти в темноте? А если коридор разветвляется, то как не заблудиться?
Однако Сильвен отбросил все эти страхи и в последний раз, перед тем как спускаться, обернулся к белым обезьянам.
Из открытой двери шел растительный, сладковатый и в то же время тошнотворный запах, в котором смешались аромат роз и болотные испарения. Он вырывался из подземелья, как шквальный ветер, то усиливаясь, то ослабевая.
В глазах белых обезьян читались горячая любовь и признательность.
– Ну что ж, прощайте, друзья мои, – сказал им Сильвен и начал осторожно спускаться по лестнице.
Суббота, 18 мая, 2.54
Наконец-то родители уснули! Теперь я могу осуществить свой план.
На протяжении всего нескончаемого ужина я вспоминала подземный ход, свой долгий спуск, усиливающийся запах воды и тины… и эти странные отпечатки на стене дома, слабо фосфоресцирующие в лунном свете.
«Ага, они все еще здесь!» – удовлетворенно говорю я себе, снова оказавшись у стены дома во внутреннем дворике.
Лунный свет стал еще ярче, только теперь падал на отпечатки уже под другим углом: луна поднялась на самую середину неба. Скоро три часа ночи.
Я тоже изменилась – на мне резиновые сапоги и плотная куртка. Фонарик укреплен на лбу с помощью банданы. Я его включаю.
– Решила прогуляться?
Я вскрикиваю от изумления.
– Что… что ты здесь делаешь?
– Вообще-то это я должен задать тебе этот вопрос. Что ты делаешь на улице в три часа ночи, да еще в таком… боевом наряде?
Прислонившись спиной к стене, совсем недалеко от открытого люка, отец невозмутимо курит, разглядывая меня.
– Выключи, пожалуйста, свой… прожектор, – говорит он с усмешкой.
Все еще не придя в себя от изумления, дрожащей рукой я выключаю фонарик.
– Ну теперь ты наконец мне объяснишь?
– Ну… я… э-э-э… случайно выронила ключи из окна… – говорю я и указываю на окно своей комнаты в пяти метрах у нас над головой.
Отец хмыкает с некоторым сомнением. Но, кажется, он готов мне поверить.
Пару минут он молча курит, с наслаждением затягиваясь и наблюдая, как клубы дыма поднимаются вверх в лунном свете. Потом говорит:
– Прекрасная ночь, правда? А в Буэнос-Айресе осень… И звезды там другие. Южное небо, знаешь ли…
Нет, не знаю! Я ничего не знаю! Я стою дура дурой, в своем похожем на скафандр наряде, не в силах ничего ответить.
– Из-за смены часовых поясов я не могу уснуть, – жалуется отец. – Вот решил выйти покурить… А тут такая красота!
Внезапно его взгляд становится жестче.
– А что, люк так и был открыт? – спрашивает он, указывая на сдвинутую крышку люка.
Я молчу.
– Ты ведь не собиралась туда спускаться? Ты ведь не думала, что твои… э-э… ключи могли оказаться там?
Весь мой вид свидетельствует об обратном, и я отвожу глаза.
Что со мной творится? Когда мама рядом, все в порядке, но как только я остаюсь с отцом наедине, я теряю всю свою решимость, логику, здравый смысл и сообразительность!
И он прекрасно это знает!
– Мне кажется, мы с мамой не так уж много тебе запрещаем, чтобы не сомневаться, что тебя можно спокойно оставлять одну.
– Я… я просто хотела…
– Просто хотела что? Прогуляться по канализации? Заблудиться там? Где-нибудь застрять? Тринитэ, тебе всего тринадцать лет, не забывай об этом! Не принимай себя за…
Он умолкает, не закончив фразу. Взгляд его снова становится рассеянным. Он бросает окурок на землю и расплющивает его подошвой ботинка.
У меня в голове вертится множество ответов, но я молчу, инстинктивно чувствуя, что сейчас это лучше всего. Мне редко случается видеть отца таким суровым.
«Ты мной совсем не занимаешься, вот я и…»
Но я молчу. Да и какой смысл что-то говорить? Завтра они уедут. Тогда я смогу спуститься.
«Не уверена…»
Отец толкает крышку люка ногой, возвращая на место. Слышен приглушенный стук. Из подземных недр вырывается последний клуб тошнотворного запаха и ударяет мне прямо в лицо.
Затем отец достает из кармана тяжелую связку ключей и навесной замок.
– У меня тоже есть ключи, – произносит он холодно. – Завтра утром мы с мамой улетаем в Австралию, так что я могу тебе сказать: они всегда лежат в моем кейсе.
По правде говоря, я больше удивлена, чем раздражена. Отец молча запирает люк на замок, не спрашивая меня больше ни о чем. Как будто ему вообще не хочется говорить на эту тему. Если только нарочно не демонстрирует мне свое пренебрежение… Хотя нет, кажется, он, напротив, пытается улыбнуться.
– Ну а теперь тебе пора бай-бай, юная авантюристка!
Но даже когда я с притворным видом послушной девочки возвращаюсь с отцом домой, а он, в свою очередь, всячески пытается (тоже не слишком правдоподобно) изображать нежность и заботу, я не перестаю думать о своем расследовании.
«Итак, подземный ход на данный момент недоступен… Что ж, тем хуже для меня. Конечно, я утащу ключи, когда родители снова вернутся. Но до тех пор я не буду сидеть сложа руки».
Когда я ложусь, после непривычно крепкого отцовского поцелуя (обычно он лишь слегка касается губами моего лба), я вспоминаю недавний ужин и странных людей, собравшихся по соседству с нами. Они говорили о Маркомире, о похищениях детей, о подземельях… Может быть, вот он, новый след?..
Глава 31
«Еще один заброшенный карьер», – подумал Сильвен, ощупывая бежевые стены, довольно гладкие, но покрытые слоем грязи и плесени. Используя в качестве карманного фонарика мобильный телефон со светящимся благодаря синеватой подсветке дисплеем, молодой профессор бесстрашно углублялся в подземелье.
Его недавние опасения подтвердились: коридор разветвлялся на две части, и Сильвен выбрал левую. Узкий проход, прорытый в толще парижской земли, был меньше двух метров в высоту и максимум полтора метра в ширину.
«Как раз, чтобы мог пройти рабочий с тележкой…»
Сильвен нарочно пытался думать о банальных, практичных деталях, чтобы не терять связи с реальностью – поскольку, хотя он досконально изучил вместе с Габриэллой Ботанический сад, о подземных карьерах ему не было известно почти ничего.
«Мать всегда пыталась убедить меня в том, что ни один карьер не пролегает под территорией Ботанического сада…»
Любен, как всегда, напускал туману: «На картах парижских подземелий Ботанический сад отмечен вопросительным знаком…»
Подумать только – на самом деле подземный ход пролегал под самой знаменитой клеткой в зоопарке!
«Невероятно!» – не уставал повторять про себя Сильвен, пытаясь заглушить страх воодушевлением, пусть даже отчасти наигранным. Нужно было занять чем-нибудь ум, и в конце концов молодой мужчина сосредоточился на собственных шагах, словно монах-затворник – на чтении молитв.
Примерно через полкилометра пути он стал замечать следы на песчаном полу.
Опустив телефон со светящимся дисплеем ближе к земле, Сильвен застыл от изумления.
Отпечатки босых ног!
И на каждой из этих ног было по четыре пальца.
– Обезьяны… – пробормотал он. В ответ не прозвучало никакого, даже самого слабого эха.
Значит, здесь прошли те три обезьяны, которых не оказалось наверху, в клетке?
Когда Сильвен наклонился еще ниже, ему показалось, что он слышит чьи-то тихие голоса.
– Кто здесь? – сказал он, резко выпрямляясь.
От этого неосторожного движения он ударился головой о стену коридора, но почти не почувствовал боли.
Ответа не было.
Но через некоторое время снова послышался шорох голосов. Слов нельзя было различить, но можно было понять, что звук доносится справа.
Чувствуя, как лихорадочно колотится сердце, Сильвен начал прислушиваться.
«Это человеческие голоса», – понял он.
Несмотря на растущую тревогу, он различил впереди очередное ответвление – вправо.
– Отступать поздно! – вполголоса произнес он, сворачивая в боковой коридор.
Здесь явственно ощущался запах реки.
Внезапно раздался голос, резкий и агрессивный – словно взрыв бомбы, упавшей на осажденную крепость. Сильвен сразу его узнал. Это был голос его матери.
Глава 32
– Мама… – изумленно прошептал Сильвен, идя вперед и прислушиваясь к отзвукам эха, разнесшегося от материнского голоса.
Вскоре он почувствовал, что вокруг становится заметно теплее… и почти одновременно с этим обнаружил, что ступает чуть ли не по щиколотку в воде!
Течение этого подземного ручейка вело его на голос Жервезы, словно какого-то мифического влюбленного.
Пройдя еще два-три десятка метров, он наконец смог разобрать слова.
– Сегодня это займет немного времени. – Голос матери звучал почти умоляюще. – Всего несколько тестов… Не беспокойтесь, прошу вас!
В ответ послышался неразборчивый шум голосов, к тому же искаженный эхом.
«Она говорит с обезьянами!.. Но что она собирается с ними делать?»
Сильвен снова прислушался, но единственный голос, который он различал, принадлежал матери. Остальные сливались в смутный гул.
Коридор все сильнее сужался. Иногда Сильвену приходилось низко сгибаться, иногда он с трудом протискивался между почти вплотную смыкавшихся стен. Голова его то и дело касалась неровного потолка. Дно ручейка также таило в себе сюрпризы: несколько раз, наступая в подводные ямы, Сильвен проваливался в воду по колено или даже глубже.
– Так и ноги переломать недолго! – пробормотал он, цепляясь за выступы стен.
Удерживать равновесие ему становилось все труднее, так как в одной руке он сжимал телефон, который был необходим, чтобы освещать путь.
«Ну что ж, тем хуже», – подумал Сильвен, убирая мобильник в карман, чтобы освободить вторую руку.
Его глаза уже успели привыкнуть к темноте, к тому же вода под ногами слабо фосфоресцировала – создавалось впечатление, что в ней плавают сотни каких-то необычных изумрудных светлячков. Этого света было достаточно, чтобы более-менее различать дорогу.
Теперь голос Жервезы звучал совершенно отчетливо:
– Не шевелитесь! Чем быстрее все пройдет, тем меньше вам придется страдать!
«Что же она делает?» – с тревогой думал Сильвен, смутно различая лязг металла, приглушенное ворчание и повизгивания – очевидно, от боли.
Что за варварский обряд проводит Жервеза?!
– Потерпите, ангелочки мои, – произнесла она успокаивающим тоном, – это не займет много времени.
Почти в тот же миг Сильвен увидел слева полоску света.
– Дверь… – прошептал он.
Дверь была заперта, но от старости, а также, вероятно, и от сырости сильно растрескалась. Сквозь одну из щелей, похожую на узкую бойницу, можно было разглядеть происходящее внутри.
– Это в последний раз, я вам обещаю, – сказала хранительница музея.
Снова металлический щелчок; снова сдавленный крик.
Сильвен наклонился и заглянул в щель.
Вода под ногами внезапно показалась ему ледяной, как на полюсе.
И таким же ледяным был пот, мгновенно выступивший у него на лбу, на висках, на спине…
Он до крови закусил губы, чтобы не закричать.
Суббота, 18 мая, полдень
Весь день я шпионю за Жервезой Массон.
В зоопарке творится черт знает что! Он весь окутан атмосферой подозрительности, как липкой паутиной. Из-за недавнего несчастного случая с рыбаками на набережной Сены копы, кажется, подозревают всех – даже животных!
– Но это же смешно, господа! – раздраженно повторяет хранительница музея, водя копов от клетки к клетке и демонстрируя им прочность замков.
И вот они доходят до белых обезьян.
Я знаю, что кого-то эти странные животные с почти человеческим лицом могут напугать, но не могу себе представить, чтобы они имели какое-либо отношение к кровавой мясорубке на острове Сен-Луи.
Однако у полицейских по-прежнему каменное выражение на лице, и мадам Массон, усталая и раздраженная, выполняет свой служебный долг.
«Белые обезьяны – очень редкие животные, обнаруженные мною в африканских лесах…» – и прочее бла-бла-бла.
Но обезьяны и вправду хороши! Я всегда была от них в восторге. Вообще-то я предпочитаю зверюшек помельче и некоторых насекомых и ящериц. Хищники мне неинтересны, птицы – тем более, медведи раздражают…
Но вот белые обезьяны – это совсем другое дело!
В них ощущается какая-то скрытая печаль, какая-то глубоко запрятанная трагедия. Их как будто освещенные луной лица, их густая белоснежная шерсть, их походка, одновременно тяжелая и воздушная, как будто они вынуждены постоянно нести какое-то невидимое бремя, от которого не могут избавиться, – все это притягивает меня к ним.
Хотя, наверно, стоило бы сказать не «меня», а «нас».
Потому что они никого не оставляют равнодушными. Возле их клетки всегда стоит толпа любопытных. Люди приезжают со всего света, чтобы их увидеть. Можно подумать, что это зрелище благотворно воздействует на наше подсознание – вселяет чувство покоя, умиротворенности, легкой грусти… Но особенно – ностальгии. Да, именно так: ностальгии.
Белые обезьяны – как детские мечты, воплотившиеся и посаженные в клетку. Можно ли вообразить более верную и более жестокую символику? Но она трогает до глубины души и взрослых, и детей, которые раз за разом возвращаются посмотреть на этих необычных животных – так же, как люди по много раз в жизни перечитывают классику, рассматривают шедевры мировой живописи и смотрят фильмы, ставшие образцами киноискусства.
Белые обезьяны вселяют надежду – как свет в конце туннеля, как маяк на горизонте, как горная вершина в лучах заходящего солнца. Нечто недосягаемое, что, однако, умиротворяет и успокаивает нас уже одним своим видом.
Может быть, поэтому – чтобы сохранить всю непосредственность впечатления – их запрещено фотографировать? Даже у копов нет на это права.
– Ни в коем случае! – возмущается мадам Массон, когда один из полицейских достает маленькую цифровую камеру. – Только по личному указу министра!
Я останавливаюсь неподалеку.
Я помню, что даже в раннем детстве вид этих животных меня завораживал.
Но сегодня я поражена еще больше, хотя не могу понять почему. Как будто появилась какая-то новая деталь, которую мне не удается обнаружить. Так не сразу замечаешь перемены в близких друзьях, с которыми встречаешься каждый день, – даже если человек сбрил бороду или начал носить очки.
Чтобы не уходить далеко, я покупаю в местной кафешке хот-дог и апельсиновую газировку.
Недалеко от меня целое семейство хрустит чипсами. Видно, что семейство дружное. Родители нормальные… в отличие от моих.
Мои родители…
Я не слышала, как они уехали сегодня утром. Как всегда, они не зашли ко мне, чтобы поцеловать на прощание…
Вчера я рассказала отцу о похищениях детей (одно из которых произошло в нашем доме!), и он, судя по виду, ничуть не был впечатлен. Я ожидала, по крайней мере, услышать что-то вроде: «Бедный ребенок! Не говоря уж о матери – какой удар для нее!» Но ничего подобного. Отец всего лишь рассеянно пробормотал:
– Ну, я надеюсь, консьержка обо всем позаботится…
Ничего себе сочувствие!.. Неужели страдания обоих родителей, лишившихся ребенка, и в самом деле оставили его настолько равнодушным? Или это напускная бравада, что-то вроде «жизнь продолжается», и мысленно он уже весь в заботах о предстоящей деловой поездке? А если бы я исчезла – его реакция была бы точно такой же? Интересно, он и мама вообще это заметили бы через какое время? Через неделю, через месяц? Может быть, они даже в какой-то степени почувствовали бы… облегчение? Присутствие одного ребенка вечно напоминало им об отсутствии другого. Но когда не осталось ни одного – можно завершать этот жизненный этап и переходить к следующему…
Обо всем этом я думаю, сидя на скамейке в Ботаническом саду. Но, по правде говоря, родители – наименьшая из моих забот. Сейчас мне нужно понять, что стоит за всеми недавними событиями. Я уже зашла слишком далеко, чтобы отступать, и твердо решила узнать все секреты Жервезы Массон.
Скорее всего, ее кабинет – вот в том небольшом здании эпохи Директории, стоящем неподалеку от зоопарка. Небольшой особняк с довольно обшарпанными стенами, напоминающий «охотничьи павильоны» восемнадцатого века.
Я думаю, она там и живет. Через три часа томительного ожидания я вижу, как она выходит оттуда – накрашенная, в идеальном английском костюме – и останавливается на верхней площадке лестницы. Сейчас семь часов вечера.
В течение получаса мадам Массон то и дело напряженно вглядывается в аллеи сада, потом смотрит на часы. Вид у нее становится все более раздраженным.
Скоро Ботанический сад закроется. Большинство полицейских уже ушли, и последние зеваки тоже собираются уходить.
Одна Жервеза Массон стоит без движения – совсем как статуя Бернардена де Сен-Пьера, длинная тень которой доходит до ее ног.
Видя проходящего мимо юного сотрудника, мадам Массон его окликает:
– Жозеф, вы не видели Сильвена?
– Нет, мадам Массон. Только утром, когда он помогал мне чистить клетку белых обезьян…
– Да-да… спасибо.
Очевидно, этот Сильвен и есть тот, кто опаздывает к ней на встречу.
В конце концов, не в силах больше ждать, хранительница музея пожимает плечами и, что-то пробурчав себе под нос, направляется к выходу из сада. Я следую за ней, держась на безопасном расстоянии.
– А вы что здесь делаете? – с удивлением говорит один из смотрителей, заметив меня. – Вы разве не знаете, что зоопарк закрылся почти час назад?
Я, наивно хлопая ресницами, отвечаю:
– Извините, я нечаянно заснула на скамейке…
Смягчившись, он улыбается:
– Скорее идите домой, иначе я запру вас здесь с остальными зверюшками!
Я почти сразу замечаю Жервезу Массон примерно в сотне метрах впереди. Она медленно идет по улице Жоффруа-Сен-Илэр.
Через десять минут я моргаю уже от непритворного удивления – у меня ощущение дежавю. Жервеза Массон направляется в «Баскский трактир»! Так-так…
Она скрывается за дверью, я остаюсь снаружи.
И жду…
На другой стороне улицы Крулебарб, в сквере Рене Ле Галла, я отыскиваю ту самую скамейку, на которой сидела, когда разговаривала с Амани Отокорэ.
«Еще один знак!» – говорю я себе, в то время как в ресторан входит очередной посетитель – светловолосый, довольно высокий молодой мужчина.
Сквозь широкое, во всю стену, окно я вижу, как Жервеза поднимается из-за стола и с суровым видом идет ему навстречу.
С моего наблюдательного пункта не слышно, что они говорят. Да еще и полицейский ходит вдоль окна из стороны в сторону… Солнце садится, над крышами уже можно различить диск луны. Я начинаю замерзать.
Через два часа Жервеза Массон и ее компаньон наконец поднимаются и идут к выходу. И у нее, и у него лицо мрачное.
Жервеза, кажется, пытается подбодрить молодого мужчину.
Выйдя на улицу, она загадочным тоном произносит:
– Сегодня я покажу тебе… картины.
Они постепенно удаляются.
Я следую за ними.
Жервеза явно нервничает. Ее спутник – видимо, Сильвен – неожиданно резко оборачивается.
– Что такое? – спрашивает она. – С тобой все в порядке?
– Да… мне просто показалось, что за нами кто-то следит…
Жервеза кивает:
– Да, у меня тоже было такое ощущение… весь день. Как будто кто-то за мной шпионит. Но это, наверно, из-за того, что обстановка вокруг напряженная. Сначала похищения детей, потом – несчастный случай на острове Сен-Луи…
«Как хорошо, что в Париже растут такие густые платаны!» – думаю я. Если бы не эти деревья, меня заметили бы давным-давно!
И мадам Массон конечно же узнала бы меня.
Поэтому я из предосторожности не сокращаю дистанцию между мной и теми, за кем наблюдаю.
Кто такой этот Сильвен? О каких картинах они говорили? И куда, вообще-то, он и она идут?
Улица Крулебарб, улица Ле Брюн, улица Фоссе-Сен-Марсель. Улица Жоффруа-Сен-Илэр…
Ну и ну – мы возвращаемся в Ботанический сад!
Но как же я теперь войду?
Сильвен и Жервеза проходят мимо главного входа – разумеется, запертого – и следуют дальше. Со стороны улицы Кювье оказывается еще один вход, закрытый лишь шлагбаумом в красную и белую полоску. Рядом с ним – будка ночного сторожа.
– Добрый вечер, Эрве! – говорит ему Жервеза Массон, и он поднимает шлагбаум.
Мне опять приходится ждать.
У сторожа усталый вид, и, скорее всего, он скоро опять уснет.
Проходит десять минут с того момента, как Жервеза и Сильвен вошли в сад. Смогу ли я потом их там найти?
«Да!» – говорю я себе, незаметно проскальзывая мимо будки сторожа.
Вскоре я замечаю их – они о чем-то разговаривают возле Галереи эволюции.
Судя по всему, у них снова какие-то разногласия.
Но когда я подхожу ближе, они уже скрываются внутри здания.
После некоторого – очень недолгого! – размышления я следую за ними.
Не для того я претерпела столько испытаний за сегодняшний день, чтобы отступиться.
Сейчас, в полусумраке, галерея еще больше впечатляет.
Множество чучел животных, стоящих на постаментах и в витринах или подвешенных к потолку на тонких тросах, кажутся живыми.
Лев готовится к прыжку. Орел парит. Слон топает ногой оземь. Весь этот Ноев ковчег словно приветствует меня немыми криками.
Однако единственный звук, который я слышу на самом деле, – это шум шагов Сильвена и Жервезы.
Я вижу их силуэты, благодаря свету карманного фонарика в руке Жервезы. Они поднимаются по лестнице.
Стараясь ступать как можно тише, я через некоторое время начинаю подниматься следом за ними.
Мы доходим до последнего этажа.
Остановившись в двух шагах от закрытой железной двери, хранительница музея и молодой мужчина снова обмениваются несколькими фразами. Увы, я слишком далеко, чтобы разобрать слова. Жервеза говорит суровым тоном, кулаки ее сжаты. Сильвен бледен от волнения; он неотрывно смотрит на дверь.
Наконец Жервеза подходит к двери и открывает ее.
Сильвен вздрагивает, потом успокаивается. Лицо обретает нормальный оттенок.
В помещении за дверью темно, однако Жервеза делает Сильвену знак войти.
Сама она остается снаружи, закрывает за Сильвеном дверь и – надо же! – снова запирает ее на замок.
Потом она щелкает выключателем, который находится на стене слева от двери, – и я едва успеваю спрятаться за выступом стены.
Несмотря на толщину двери, я слышу донесшийся из-за нее крик.
Даже не крик – настоящий дикий вопль!
Как будто Жервеза заперла Сильвена в камере пыток.
Крик быстро обрывается, но эхо от него еще долго разносится по закоулкам галереи. Мне даже кажется, что я слышу шепоток, пробегающий между чучелами животных.
Сколько времени мне еще придется здесь провести? Десять, двадцать минут?.. Жервеза с безмятежным видом садится у витрины с латимерией и прислоняется к ней спиной, как будто ничего особенного не происходит. Время от времени из-за двери доносятся вскрики, но Жервеза даже не оборачивается в ту сторону.
Через некоторое время слышится звук, похожий на писк будильника.
Жервеза снимает очки, убирает их в футляр, затем в сумку, после чего пудрит нос и встает.
Потом выключает свет, отпирает замок, открывает дверь.
Сильвен выходит далеко не сразу. Я напрасно вытягиваю шею, пытаясь разглядеть, что же скрывается в том таинственном месте.
Но, судя по лицу Сильвена, это что-то невероятное. Он выглядит как одержимый: его тело сотрясают судороги, глаза вылезают из орбит, мускулы лица подергиваются, как при нервном тике, руки дрожат. Но при этом, как ни странно, во взгляде его читается такое умиротворение, словно он побывал в раю!
Жервеза протягивает ему бутылку минералки, которую он с жадностью выхватывает и осушает в три глотка.
Когда они выходят из галереи, я снова иду за ними.
Иногда до меня доносятся отдельные фразы из их разговора, но я не могу понять, о чем он.
– Это не ответ, – резко произносит Сильвен. – Откуда они взялись?
Жервеза отвечает так тихо, что я могу разобрать только обрывки слов.
Сильвен продолжает настаивать.
– Хватит отговорок, мама! – говорит он. – Скажи мне правду!
И я наконец понимаю, кем они приходятся друг другу.
Жервеза выглядит так, словно все силы разом ее оставили.
– Я не знаю правду. И никогда не знала. Мы ничего не можем сделать. Ничего… ничего…
После этих слов она быстрыми шагами уходит. На лице ее отражается полное смятение.
Мне нужно срочно принимать решение: пойти за Сильвеном, который направляется в глубину сада, или за его матерью, которая возвращается к своему особнячку.
Кого же из двоих выбрать?
С одной стороны, мне интересно, что происходит с Сильвеном; но с другой – моей основной целью остается Жервеза.
Все-таки я выбираю второй вариант и очень скоро себя с этим поздравляю.
Потому что очень скоро я вижу, как она выходит из особнячка, совершенно спокойная и даже как будто посвежевшая. На ней белый халат, в руке большая сумка, вроде медицинской.
Когда Жервеза, спускаясь по лестнице, слегка приподнимает сумку, я слышу негромкий металлический лязг.
В этот момент луна выходит из-за облаков, и я едва успеваю укрыться в тени здания.
Моя авантюра принимает неожиданный оборот!
Вдоль западного фасада здания проходит наклонная узкая лестница; она вырыта прямо в земле и ведет вниз, к белой низкой дверце, расположенной на уровне подвала.
Перед тем как войти, Жервеза настороженно оглядывается по сторонам.
Потом скрывается за дверью, забыв или не сочтя нужным запереть ее на ключ.
Чувствуя, как все мои внутренности будто завязываются узлом, я следую за Жервезой…
