Текст книги "Тайна Jardin des Plantes"
Автор книги: Николя Д’Этьен Д’Орв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
Глава 33
Вплотную прижавшись к старой полусгнившей двери, Сильвен не столько наблюдал, сколько проживал все происходящее в огромной медицинской лаборатории с белыми стенами, такими яркими, что даже резало глаза. Он чувствовал уколы игл, давление резиновых и стеклянных трубок, боль, причиняемую наручниками, которыми обезьяны были прикованы к креслам вроде стоматологических…
– Поверьте, я страдаю почти так же сильно, как вы! – говорила со стоном Жервеза, меняя капельницы и поглаживая по голове смертельно перепуганных животных.
Она непрерывно ходила вокруг трех кресел, стоявших в центре лаборатории, – и белые обезьяны, немые и неподвижные, следили за ней взглядами, в которых читались ужас и непонимание.
В золотистых глазах обезьян было столько тоски, столько муки из-за своего унижения, столько бессильной ярости… Что они могли понимать во всем этом, бедные животные? Жервеза обращалась с ними как с неодушевленными предметами…
Чем больше Сильвен смотрел на их окровавленные мордочки, чем больше чувствовал отчаяние и непонимание этих удивительных существ – таких ласковых, таких безобидных! – тем сильнее у него было ощущение, что он проваливается в бездну.
«Моя мать! Моя собственная мать!..»
Для него это видение было особенно невыносимо. У него не укладывалось в голове, что мать может быть такой хладнокровной садисткой. Невидящий взгляд, лицо фанатички, готовой идти до конца… И хуже всего было то, что она мучила животных.
А в детстве он только и слышал от нее наставления: «Животные во многом мудрее нас, Сильвен: они умеют наслаждаться мгновением, им ведома радость существования в вечном настоящем! А мы – рабы своих амбиций и своих страхов. Животные – наши братья, ты слышишь? Уважай их, Сильвен! Люби их!»
– Люби их! – с горечью прошептал он, прижимаясь лбом к двери.
При этом воспоминании жуткая ирония ситуации подействовала на него как пощечина. Он почувствовал, как в нем закипает гнев против матери. Но это длилось недолго. В глубине души он по-прежнему сохранял неосознанную благодарность, которую всегда испытывал к ней; это можно было бы определить как чувство некоего экзистенциального долга, и в такие моменты, как сейчас, это чувство всегда давало о себе знать, разворачиваясь, словно белый флаг капитуляции.
И даже в эту ночь, в глубоком парижском подземелье, наблюдая за жестокими опытами матери, больше напоминающими пытки, он не мог ненавидеть Жервезу. Он понимал, что их слишком многое связывает.
– И потом, она не одна виновата, – снова прошептал он, переведя взгляд на Любена.
Старик тоже был здесь, но держался на некотором расстоянии. Одетый, как и Жервеза, в белый халат, он стоял, прислонившись спиной к металлическому эмалированному шкафчику возле раковины, словно юный ассистент судмедэксперта на первом вскрытии.
«Они похожи…» – подумал Сильвен, глядя на одинаково сосредоточенное выражение лица и Жервезы, и Любена.
Однако создавалось впечатление, что Жервеза все сильнее колеблется. Она нервно расхаживала вокруг кресел, сверялась с какими-то записями, и то и дело проверяла, надежно ли закреплены трубки и капельницы…
– Они долго не выдержат, – сказала она Любену.
Старик беспомощно улыбнулся.
– Я знаю, – сказал он, всматриваясь в белых обезьян.
Животные сидели неподвижно, дыхание их было прерывистым. Они напоминали больных детей, которых сочли неизлечимыми и фактически приговорили к смерти, даже не попытавшись понять природу их болезни.
Хранительница музея отвела взгляд, словно зрелище их страданий и впрямь было для нее невыносимым.
– А что Сильвен? – спросил старик.
Услышав свое имя, Сильвен вздрогнул.
– Я отвела его в зал картин, – ответила Жервеза. Видимо, она хотела произнести эту фразу бесстрастно, но ее голос дрогнул.
– В котором часу?
– После ужина. Где-то в половине двенадцатого.
Любен нахмурился:
– Странно. Он обязательно зашел бы ко мне поделиться впечатлениями. Он всегда так делал…
Жервеза снова повернулась к белым обезьянам. Капельки медленно стекали по стеклянным трубкам – как бы в ответ на слезы боли, струившиеся из глаз животных.
Затем, пожав плечами, произнесла:
– Ну, о его впечатлениях нетрудно догадаться…
Сильвен, осторожно опустившись на колени в тепловатую воду, буквально вжался в дверь.
– А что у вас с Габриэллой? – в свою очередь спросила Жервеза.
Сильвен снова вздрогнул.
– Она приходила смотреть на картины на прошлой неделе, – ответил Любен нейтральным тоном, не глядя на Жервезу.
Сильвен не верил своим ушам. Так, значит, Габриэлла навещает деда! А ему она лгала! Но зачем ей понадобилось снова смотреть на картины?
Жервеза положила руку на плечо старика – мягко, почти дружески.
– Вы мне ничего не сказали, потому что у нее была та же реакция, что и у Сильвена?
Любен, слегка побледнев, кивнул.
– Ну что ж, – произнесла Жервеза с натянутой улыбкой, – мы не самые плохие ученые…
Холод, страх, ощущение полной нереальности происходящего сковали Сильвена по рукам и ногам. Он так и стоял на коленях в воде, не в силах пошевелиться.
Снова молчание, нарушаемое лишь повизгиванием обезьян…
– Связываться с ними было рискованно, Любен, – сказала Жервеза почти жалобно. – Но мы знали об этом с самого начала…
– Да, – сказал смотритель, снова кивнув.
Сильвен был вне себя от гнева и нетерпения. О чем они?
– Но разве животных недостаточно? – продолжал Любен, указывая на белых обезьян. – Неужели нам в самом деле придется пожертвовать нашими собственными детьми?
«Пожертвовать?!» – изумленно повторил про себя Сильвен, все сильнее ощущая холод подземелья.
Нет, это какое-то безумие!.. Можно подумать, они говорят о морских свинках! Какой еще эксперимент они собираются поставить над ним и Габриэллой?..
– Обезьяны дают нам еще несколько дней на раздумья. Мы можем все отменить…
Любен резко повернулся кругом, словно пес, пытающийся укусить собственный хвост.
– Но мы уже отдали им пятерых детей!
Сильвен дрожал все сильнее и сильнее.
– Большая ошибка! – произнесла ворчливо Жервеза. – С тех пор от них никаких известий…
– Может быть, они этим удовлетворились?
– Вы шутите? Их молчание меня очень беспокоит…
Несмотря на то что этот разговор казался диалогом двух безумцев, Сильвен пытался вникнуть в смысл слов, догадаться о происходящем. Мать и Любен действительно говорят о детях, похищенных недавно в соседних кварталах?..
– У нас нет другого выбора, – резко сказала Жервеза, прислоняясь спиной к стене. – Мы должны отдать им как минимум одного из наших двоих детей.
Она и правда это сказала?!
– Но… кого? – дрогнувшим голосом спросил Любен.
– Если следовать логике, мне кажется более уместным начать с Габриэллы, – ответила Жервеза, не глядя на смотрителя.
При этом имени Сильвен и смотритель вздрогнули одновременно.
Итак, Габриэлле действительно грозила опасность!..
– Слишком уж быстро вы решаете! – проворчал Любен. – Хотите сохранить свое при себе…
– Хватит! – отрезала Жервеза, быстрыми шагами пересекая лабораторию. – Есть, может быть, только одна надежда избежать этого жертвоприношения – Маркомир.
На лице Любена промелькнуло презрение.
– Вы думаете, он один из посвященных?
Жервеза удивленно приподняла брови:
– Но это же очевидно! Его не случайно обвинили в похищениях детей…
– Кажется, его собираются оправдать…
– Неважно. Я должна с ним встретиться!
– Его роман – просто нагромождение бредней!
Жервеза раздраженно взглянула на смотрителя:
– Вы, как и я, знаете, что он ничего не выдумал.
Любен опустил глаза.
Теперь Сильвен не слышал ничего, кроме дыхания белых обезьян. Те, казалось, немного успокоились.
Когда Жервеза снова заговорила, ее голос прозвучал как отдаленный звук охотничьего рога – зловещее предзнаменование для всех лесных обитателей.
– Париж скоро погибнет, Любен… и увлечет нас всех за собой в бездну.
– И… когда же? – пробормотал старик.
Словно пытаясь преодолеть его и свой собственный страх, Жервеза твердым тоном произнесла:
– Агония начнется сегодня ночью.
Глава 34
Сильвен бросился в темноту подземного коридора.
Он бежал, задыхаясь, почти теряя сознание.
Стук подошв его обуви взрывал тишину подземелья. Он бежал в полной темноте, втайне надеясь наткнуться на какое-нибудь препятствие, упасть, погрузиться в небытие, забыть обо всем… Но нет, он безошибочно угадывал дорогу, хотя и не знал ее, и продолжал бег, словно в кошмарном сне.
Мрак подземелья и царящая снаружи ночь ничего не значили, потому что свет был в нем самом. Яркий, обжигающий свет. Ослепительная белизна стен лаборатории, терзаемые животные и эти два испуганных человека, говорящих о скорой гибели Парижа… И похищенные дети, которых они уже принесли в жертву… Кто будет следующим? Он сам? Белые обезьяны? Габриэлла?
Безумие! Бред!
Ничто не было случайно. Вплоть до его присутствия здесь. Кто знает, может быть, Жервеза и Любен догадывались, что он следит за ними? Может быть, специально для него они и разыграли это ужасное представление? Нужно выбраться отсюда. Нужно предупредить Габриэллу, что ей грозит опасность: ее собственный дед собирается принести ее в жертву! Кому? Зачем? Сильвен ничего об этом не знал. Но главное – спасти ее, ведь так? Молодой мужчина трясся как в лихорадке. Кровь гулко стучала в висках. Перед глазами плясали красные круги.
Хотя он все больше удалялся от лаборатории, запах реки становился все сильнее. Из глубин памяти всплывали давно забытые ощущения.
Непривычно жесткий тон Жервезы, исходящая от нее слепая, фанатичная сила… В первый момент Сильвен подумал, что никогда прежде не видел мать такой. Но нет.
Это было давным-давно, в детстве…
Давнее воспоминание, погребенное под грузом остальных, оживало по мере того, как он спускался в подземелье. Подобно спелеологу, он углублялся в темноту, чтобы совершить самое захватывающее и опасное из всех путешествий: в глубь самого себя.
Он не успел закричать.
Все его воспоминания разом оборвались.
Все произошло в одну секунду.
Что-то резко ударило его прямо в лицо, и он потерял сознание.
Часть вторая
РЕКА
Однажды я почувствовал, что под парижским асфальтом – земля.
Жан Фоллэн, «Париж»
Воскресенье, 19 мая, 2.04
– Вы очнулись? – послышался чей-то голос из темноты.
«Детский голос…» – подумал Сильвен, но не решился ответить: слова застряли у него в горле.
«Моя голова!» – простонал он про себя. Адская боль, еще усиленная непроглядной темнотой, стискивала череп стальным обручем. Вдобавок у Сильвена было странное ощущение, что он весит целую тонну. Он попытался поднять руку, потом ногу, но намокшая одежда облепила его тело, как щупальца гигантского спрута, не давая пошевелиться.
«Река…» – вспомнил он, осознав, что лежит в тепловатой, пахнущей тиной воде мелкой подземной речки.
Постепенно к нему возвращались воспоминания… а с ними и тревога. Что это – сон? Он действительно слышал детский голос или ему снится прежний кошмар? Может быть, теперь и он сидит в одном из стоматологических кресел, с повязкой на глазах?..
Сильвен вздрогнул.
«Мать с Любеном решили завязать мне глаза?!»
Но если бы эта слепота и впрямь была абсолютной! Нет – словно наяву, Сильвен снова видел разыгрывавшиеся перед ним недавно в белой подземной лаборатории ужасные сцены, переживал те же чувства, испытывал те же страхи, реальные и неосознанные.
«Что же произошло и где я?» – наконец ему удалось сформулировать этот простой вопрос и заодно поднять правую руку.
Он с трудом вынул из кармана мобильный телефон и, не выдержав, застонал от боли, пронзившей все его тело.
Отогнав мысль о возможном переломе, он стиснул зубы и с трудом нажал центральную клавишу, чтобы загорелся дисплей.
Послышался испуганный вскрик.
Даже этот слабый свет оказался слишком ярким для обоих.
«Значит, все же не сон», – подумал Сильвен, больше удивленный, чем испуганный. Он слегка приподнялся и посветил перед собой.
Она была здесь.
– Девчонка… – пробормотал он, понемногу привыкая к синеватому свету телефонного дисплея.
Прямо напротив, меньше чем в метре от него, у подножия неровной стены подземного коридора, сидела, сжавшись, темноволосая девочка в спортивном костюме, закрывая лицо руками. Лицо, насколько можно было разглядеть, казалось вполне заурядным, даже, пожалуй, некрасивым; особенно его портил широкий вздернутый нос. Но взгляд был не по-детски острым: настоящий скальпель! На лбу девочки Сильвен заметил кровоточащую ссадину.
«У нее, наверно, тоже болит голова после нашей… встречи», – подумал Сильвен почти отрешенно: это был его привычный способ сохранять спокойствие. Девочка, впрочем, тоже казалась спокойной: она смотрела на Сильвена без всякого страха, даже с любопытством, к которому примешивалось легкое раздражение.
– Долго вы еще собираетесь здесь лежать? – наконец спросила она, облизнув губы кончиком языка.
«Голосок детский, а тон – как у взрослой, – подумал Сильвен. – Сколько ей лет? И самое главное – какого черта она вообще здесь делает?!»
Но, несмотря на все эти вопросы, теснившиеся в голове, Сильвен по-прежнему молчал, держа телефон перед собой.
Казалось, что этот миг застыл в вечности.
Неожиданно девочка вскочила одним прыжком, как кошка, и направила свет от дисплея своего мобильника на лицо Сильвена – даже раньше, чем тот успел вскрикнуть.
– А… это вы, – сказала она, слабо улыбнувшись. – Мне бы стоило догадаться…
Сильвен совершенно не ожидал таких слов. Он с недоумением взглянул на девочку и заметил в ее глазах явное любопытство.
– Ты меня знаешь? – наконец спросил он.
Взгляд девочки оставался таким же пристальным и острым.
– Издалека… – ответила она без всякой иронии.
Сильвен, уже начиная сомневаться в ясности собственного рассудка, приготовился отбиваться от этого странного существа, как от гигантского насекомого, но оно, словно догадавшись об этом, быстро шагнуло назад в темноту.
– Ну что ж, полагаю, в этой нашей… коллизии нет ничего случайного? – полувопросительно произнесла девочка.
Что можно было на это ответить? Сильвен балансировал на грани недоверия и любопытства. Что это за девчонка, словно с неба свалившаяся прямо в парижские катакомбы? Есть ли какая-то связь между ней и той невероятной сценой, свидетелем которой он недавно был? Что делали Жервеза и Любен с белыми обезьянами? И что означал их странный, почти безумный диалог? Что они собираются сделать с Габриэллой? То же самое, что и с обезьянами? При одной мысли об этом Сильвен вздрогнул.
«Нет-нет, надо сохранять спокойствие!.. – пытался он внушить себе, глядя на незнакомку. – Спокойствие… и недоверие. Но в первую очередь надо отсюда выбраться…»
– Кто ты? – выговорил он после паузы.
– А вы? – лаконично спросила девочка.
– Ты же сказала, что ты меня знаешь.
Снова долгое молчание.
– Как ты сюда попала? – подал голос Сильвен.
– Так же, как и вы, я полагаю.
– Из клетки?
– Какой клетки?
Сильвен не знал, что ответить. Она играет с ним в какую-то игру? Как можно быть уверенным, что она ему не враг?
В этот момент девочка с некоторым трудом поднялась и сказала:
– Надо отсюда выбираться.
«И ведь не поспоришь», – подумал Сильвен. Когда ему, в свою очередь, удалось встать на ноги, она уже была в нескольких метрах впереди. Мобильник с тускло светящимся дисплеем она выставила вперед, словно меч.
Несмотря на боль во всем теле, Сильвен не смог сдержать улыбки.
– Ты уверена, что это правильный путь?
Девочка обернулась, и Сильвен снова увидел ее не по-детски пристальный взгляд, от которого ему становилось не по себе.
– А вы – нет?
– Я не хочу повторить судьбу Филибера, – сказал Сильвен с нотой раздражения в голосе.
Девочка чуть склонила голову набок, словно любопытный щенок:
– Кто этот Филибер?
– Привратник монастыря Валь-де-Грас, – ответил Сильвен. Встав на привычную почву, он почувствовал себя увереннее. – Во время Великой французской революции бедняга спустился под землю и заблудился…
– И что с ним стало? – спросила девочка после некоторого молчания.
– Его случайно обнаружили… одиннадцать лет спустя, – сдержанно ответил профессор.
– Живого?
Сильвен пожал плечами, слегка покачал головой и притворно-мрачным тоном ответил:
– Ему воздвигли надгробие – в том самом месте, где был найден его скелет. Оно сохранилось до наших дней. Если вдруг мы наткнемся на него, мы, по крайней мере, будем знать, где находимся…
– Значит, сейчас вы этого не знаете?
– Иди вперед и задавай поменьше вопросов, – заявил Сильвен.
Он уже обогнал девочку. Та с трудом поспевала за ним и наконец сердито закричала:
– Эй, ну подождите!
Воскресенье, 19 мая, 2.25
Профессор и девочка шли вперед, не обмениваясь ни словом.
Оба старались казаться равнодушными, но у каждой развилки, у каждого поворота думали об одном и том же: «Может быть, здесь – путь наверх?»
Потому что это оказался настоящий лабиринт!
Сначала им пришлось преодолевать узкий коридор, который становился все теснее. Но это оказались еще цветочки по сравнению с узким парапетом, тянущимся по краю колодца, вдоль которого им пришлось идти, изо всех сил прижимаясь к стене, чтобы не соскользнуть вниз.
– Осторожно, смотри под ноги!
Светя мобильниками на стены, они иногда замечали наполовину стершиеся надписи на латинском языке.
– Para… sium… divertii?.. – пыталась прочитать юная незнакомка. Видимо, она испытывала потребность говорить, чтобы тишина вокруг не казалась такой гнетущей. – Что это значит?
– Это значит, что мы еще не вышли, – проворчал Сильвен, не останавливаясь.
Он не обращал никакого внимания на эти нечитаемые настенные таблички, похожие на те, что можно видеть на углах улиц. Гораздо больше его интересовали сами коридоры, в которых периодически попадались груды черепов и костей, преграждающие путь.
– Поворачиваем обратно, – объявил Сильвен перед очередным таким погребальным тупиком, избегая встречаться взглядом с девочкой.
Для нее это приключение, кажется, слишком затянулось. Перед этими останками давным-давно умерших людей она испытывала явное отвращение. Но и они сами, живые, стоили здесь немногим больше! Иногда под ногами у них прошмыгивали крысы. Наверное, девочка с трудом сдерживается, чтобы не закричать. Решится ли она в этом признаться?.. Страх явно возобладал в ней над уверенностью, и с каждой минутой охватывает ее все сильнее. Сам же Сильвен пытался сконцентрироваться на своих собственных шагах в этой враждебной тишине.
И молодой мужчина, и девочка всячески старались прогнать одну и ту же мысль, не дававшую им покоя: рано или поздно батареи мобильников разрядятся, и тогда они окажутся в полной темноте.
Задыхаясь, девочка наконец в изнеможении прислонилась к стене и жалобно спросила:
– Скажите, где мы хоть примерно можем быть?
– Даже не знаю… – признался Сильвен. – Могу сказать только одно: мы на левом берегу Сены. Потому что эти коридоры явно сохранились со времен древней Лютеции.
– Но где именно на левом берегу?
– Знать бы!.. С одинаковым успехом мы можем быть под монастырем Валь-де-Грас, под бывшим монастырем капуцинов, под больницей Кошен, под Гран-Шартрез, под улицей Одеон или Томб-Иссуар, под Монпарнасским кладбищем… Как правило, каждый из наиболее широких подземных коридоров соответствует какой-то из парижских улиц, как бы является ее потусторонним отражением. По идее, должны быть соответствующие пометки на стенах, но ничего нет… или все уже стерлось. Хотя можно предположить, что сейчас мы…
Он замолчал, словно боясь сказать слишком много.
– Где? – нетерпеливо спросила девочка.
– Под…
– Под… чем?
Немного поколебавшись, Сильвен все же решил продолжать:
– Подземелья Парижа имеют несколько уровней. Они как слоеный торт: подвалы, канализация, метро, RER, карьеры, горизонт грунтовых вод, еще ниже – недавние станции метро, а под ними – места еще более глубокие и… неизвестные.
– И вы думаете, что мы в одном из этих неизвестных мест?
– Я себя об этом спрашиваю с самого начала нашей… прогулки, – признался Сильвен, в памяти которого то и дело всплывали «страшилки» Любена. – Говорят, под Парижем есть еще какие-то пещеры, но очень глубоко – на уровне примерно пятисот метров под землей. Не может быть, чтобы мы спустились так низко.
– Я смотрю, вы неплохо знаете историю парижских подземелий, – заметила девочка.
Сильвен повернул мобильник так, чтобы осветить ее лицо.
– Эй, что это вы? – воскликнула девочка, прикрываясь рукой.
«В конце концов, почему бы и не рассказать?..» – подумал он, садясь напротив нее на песок.
И, даже не пытаясь предварительно собраться с мыслями, Сильвен заговорил – словно бросаясь с головой в омут:
– Меня зовут Сильвен Массон, и я преподаю историю Парижа в Сорбонне…
Воскресенье, 19 мая, 3.56
– …И когда я услышала голоса, я запаниковала и бросилась бежать, – закончила свой рассказ Тринитэ. Потом указала на ссадину на лбу и прибавила: – Тогда я и заработала вот это.
Рассказ девочки заставил Сильвена раскрыть рот от изумления.
Он терпеливо выслушал ее историю – как перед этим она выслушала его собственную, – но одна деталь его крайне заинтриговала. И вот теперь, в глубине парижских подземелий, она блеснула перед ним как путеводный огонек – она была очень логичным связующим звеном между разнородными элементами этой головоломки. Это захватывало его и в то же время тревожило.
«Нет, это было бы уж слишком!..» – подумал он, но все же спросил:
– А этот силуэт на пленке… какого роста он был?
Тринитэ пожала плечами:
– Ну примерно моего… как подросток.
«А что, если и впрямь?..» – пронеслось в мозгу Сильвена. Все еще не веря в это до конца, он, стараясь не выдать своего волнения, спросил:
– Его окружал такой… расплывчатый ореол, да? От этого изображение было слегка размытым?
– Да, – удивленно ответила Тринитэ.
– Не может быть… – пробормотал Сильвен. – Это не могли быть…
– Кто?
– Они…
– Да кто они?
Сильвен поднял на девочку невидящий взгляд:
– Белые обезьяны…
– Что?!
– Все сходится! – потрясенно пробормотал Сильвен. – Рост, ловкость, гибкость… К тому же они исчезли из зоопарка именно в ту ночь, когда произошли похищения… И эти фосфоресцирующие отпечатки на стене… И странное поведение моей матери… Она ни в коем случае не хотела вызывать полицию. А потом обезьяны вдруг оказались на месте…
Белые обезьяны – похитители детей?! Само это предположение казалось абсурдным и даже смешным. Но Сильвену было не до шуток. Видя, что он отнесся к ее рассказу серьезно, Тринитэ попыталась следовать его логике.
– Но как вы тогда объясните, что изображение как будто размыто? – спросила она с некоторым сомнением. – Как в тумане?
– Это не туман, это свет…
– Свет?
– Их шерсть не отражает света, она его впитывает.
Тринитэ недоверчиво тряхнула головой. Девочка уже ничего не понимала.
– Моя мать очень быстро обнаружила это их свойство, – продолжал Сильвен, – но не стала объявлять об этом во всеуслышание. Дело в том, что их просто невозможно сфотографировать!
– Как вампиров?
– Именно! Вот почему посетителям запрещена была фото– и киносъемка. Иначе этот феномен быстро обнаружился бы, и тогда сбежалась бы целая армия ученых, чтобы попытаться использовать его в военных или разведывательных целях… Обезьян конечно же забрали бы из зоопарка и начали бы ставить над ними опыты в лабораториях министерства обороны…
– Это было бы еще хуже, чем то, что они пережили сегодня вечером? – тихо спросила Тринитэ.
Сильвен побледнел:
– Мы даже не знаем, что именно с ними делали…
Подавив сомнения, девочка-вундеркинд попыталась рационализировать полученные сведения, рассортировав факты, идеи и догадки.
– Итак, что нам известно точно? – сказала она. – За всем этим стоит ваша мать…
– Очевидно, да. По крайней мере, она – один из главных столпов, на которых все держится…
При этих словах Сильвен снова как наяву увидел перед собой Жервезу в подземной лаборатории и с горькой усмешкой прибавил:
– И подумать только: она всегда была одержима заботой о природе! Она говорила, что мы в долгу перед природой, что мы должны уважать других ее созданий: деревья, животных…
Сильвен замолчал, устремив взгляд в темноту.
– Ну что ж, – подвела итог Тринитэ, и ее резковатый голосок повторило эхо в глубине катакомб, – это, конечно, звучит как полный бред, но в нем есть своя логика. Все сходится.
После минутного размышления она посмотрела по сторонам и неожиданно прибавила:
– Но как знать, может быть, вы все это придумали, чтобы заманить меня в ловушку?
Сильвен, не зная, что ответить, смотрел на нее в полной растерянности.
До чего странное создание эта Тринитэ Пюсси, которая с такой небрежностью объявила недавно о своем ай-кью – сто девяносто пять! Боевой характер, острый и язвительный ум, и при этом столь явный недостаток эмоций… И эта отстраненно-равнодушная манера, с которой она говорила о своих видеокамерах, о «Замке королевы Бланш» – этом огромном здании, которое Сильвен так хорошо знал, поскольку сотни раз проходил мимо него, направляясь в «Баскский трактир»…
Сколько же ей лет? Сначала он решил, что не больше десяти. Но оказалось, что буквально на днях ей исполняется четырнадцать. И при этом мозг, как у компьютера! Он вспомнил Габриэллу в четырнадцать лет: та выглядела уже почти женщиной. Взгляд, фигура, манеры, даже характерные ужимки – все как у взрослой. А эта – пигалица…
– Вообще-то, я мог бы заподозрить тебя в том же самом, – наконец ответил он. – Как знать, может быть, моя мать и Любен подослали тебя ко мне, чтобы сбить со следа и оставить тут погребенным заживо?
Тринитэ вздрогнула.
– Вы… действительно так думаете? – пробормотала она.
– Неважно, что я думаю, – сказал Сильвен, поднимаясь. – Главное – выбраться отсюда.
Ему ответило гулкое металлическое эхо.
Тринитэ рефлекторным движением повернула дисплей мобильника к потолку… и буквально позеленела.
– Где это мы?!
На стене перед ними виднелась надпись характерным готическим шрифтом: «Rauchen verboten»[6]6
Курить запрещено (нем.).
[Закрыть].
– Немецкий… – прошептала Тринитэ.
Да, немецкий… В самой надписи не было бы ничего пугающего, если бы над ней не распахивал крылья орел, державший в лапах свастику.
Воскресенье, 19 мая, 6.30
– Успокойся, нам совершенно нечего бояться…
Несмотря на все увещевания Сильвена, Тринитэ не могла совладать с собой – ее всю трясло. Указывая на немецкую надпись, она лихорадочно бормотала:
– Это… это… это…
Где, в какой эпохе она себя воображала? Она как будто провалилась в прошлое… Или это приступ клаустрофобии?
– Извини, – сказал Сильвен, отступая немного назад, – но есть только один способ…
– Ч-чего?..
Не дав ей договорить, Сильвен отвесил ей пощечину. Перед глазами Тринитэ словно вспыхнула красная молния. С недоверчивым видом девочка поднесла руку к лицу:
– Вы меня ударили?!
– Я же сказал: извини, – тут же ответил Сильвен. – Но в нашем положении нет ничего опаснее паники!
Все еще прижимая ладонь к щеке, Тринитэ наконец вынуждена была признать, что эта пощечина ее отрезвила.
Вслед за Сильвеном она принялась исследовать стены, светя на них мобильником. Здесь было на что посмотреть! Перед ними оказался огромный зал, растрескавшиеся стены которого были сплошь в надписях на немецком языке готическим шрифтом. Из зала во всех направлениях вели коридоры с указательными табличками: «Ausgang», «Nach Notre-Dame», «Zimmer 1», «Zimmer 2», «Zimmer 3»[7]7
«Выход», «К Нотр-Дам», «Комната 1», «Комната 2», «Комната 3» (нем.).
[Закрыть].
Но все эти таблички давно проржавели, буквы на них наполовину стерлись. Некоторые надписи были вообще нечитаемыми.
«Нет, – подумала Тринитэ, наконец успокоившись, – я не перенеслась в другое время…»
Повернувшись к Сильвену, она посветила ему в лицо и увидела, что он улыбается.
Ее страх сменился раздражением.
– Можно подумать, вас все это забавляет!..
Сильвен отозвался не сразу. Кончиком ботинка, намокшего и перемазанного грязью, он ударил по старой пивной бутылке, валявшейся на полу, и она разбилась о подножие известняковой стены.
– Кажется, я знаю, где мы…
Тринитэ подозрительно приподняла бровь:
– Вы это говорите, чтобы меня успокоить? Ну что ж, все лучше, чем пощечина…
В ответ Сильвен улыбнулся еще шире, обводя глазами зал:
– Мы прямо под Люксембургским садом!
– Что?! – удивленно сказала Тринитэ. У нее не укладывалось в голове, что в нескольких десятках метров у нее над головой находится один из самых знаменитых парижских парков – с фонтанами, огромными клумбами, столетними деревьями, среди которых прогуливаются влюбленные студенты и старые профессора, с дворцом Марии Медичи…
– В период оккупации нацисты использовали часть подземных карьеров в качестве штаба и бомбоубежища, – объяснил Сильвен. – Они оборудовали здесь гигантский бункер, на случай бомбардировок союзной авиации…
Посветив вокруг себя, он прибавил:
– Видимо, они не успели тут как следует обосноваться, и все осталось таким же, как…
Не договорив, он приблизился к стене и ощупал ее.
– Я никогда здесь не был, но Любен мне часто рассказывал об этом месте.
– Это тот самый смотритель зоопарка?
Сильвен кивнул, продолжая ощупывать стены. Потом отряхнул ладони и с удивлением сказал:
– Странно, что они такие влажные. Ведь Сена довольно далеко…
– А мы пока еще довольно глубоко, – произнесла Тринитэ ворчливо. – Если вы знаете, где мы, значит, знаете, как выбраться наверх?
Сильвен не успел ответить – откуда-то слева донесся звук, напоминающий отдаленный раскат грома.
– Что это? – вздрогнув, спросила Тринитэ, и тут же ей в лицо ударила волна тошнотворного запаха.
Какая-то плотная подвижная масса мгновенно распространилась по полу зала, буквально доходя обоим путешественникам до лодыжек.
Сильвен крепко прижал к себе Тринитэ одной рукой, а другую, в которой держал светившийся мобильник, направил на пол.
– Крысы! – закричала девочка так громко, что у него едва не лопнули барабанные перепонки.
Да, крысы, целая армия крыс… Их были тысячи! Они покрыли пол зала, словно живой шевелящийся ковер.
Тринитэ была в таком ужасе, что почти не чувствовала руки Сильвена, обхватившей ее за плечи.
– Идем! – скомандовал он. – Как раз за ними нам нужно идти!
– Не-е-е-т! – снова завопила девочка.
– Замолчи!
Несмотря на полчища крыс, которые едва не сбивали их с ног, Сильвен смог не поддаться панике.
«Это и есть наш счастливый шанс!» – думал он, поскольку знал, что крысы, как и люди, обладают невероятно развитым инстинктом самосохранения.
Итак, они с Тринитэ шли за крысами.
Очень долго…
Девочка крепко зажмурила глаза и цеплялась за Сильвена, как слепая. Но уши заткнуть она не могла и постоянно слышала крысиный писк, еще усиленный эхом подземных коридоров. Вдобавок ей приходилось вдыхать тошнотворный мускусный запах крыс. Иногда наступая на них, она чувствовала, как хрустят их кости и расплющиваются тела… Ощущала их укусы и царапанье когтей… Это был настоящий кошмар!
«Выйти! – повторяла Тринитэ про себя, изо всех сил прижимаясь к Сильвену. – Я хочу выйти отсюда!»
И вдруг у обоих появилось ощущение открытого пространства.
