Текст книги "Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники"

Автор книги: Николай Губернаторов

Соавторы: Григорий Лобас,Виленин Пугаев,Любовь Аветисян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 38 страниц)

* * *

Хабишвили приказал разведать местонахождение санбата и под охраной отправить меня туда. Мы с санинструктором пытались его убедить, что это ни к чему: ранения-то легкие.

Обстановка внесла поправку в приказ «бати». Когда колонна полка стекалась по склону в чашеобразную низину (там виднелась какая-то деревня), с противоположного края чаши, из кукурузы, грохнуло несколько орудийных выстрелов. Колонна, рассыпаясь, рванулась вперед. Послышались протяжные команды, развертывающие походный порядок в боевой. И мы помчались вскачь. Влетев в деревню, повозка вдруг остановилась. Послышались какие-то хлесткие удары у передка фурманки. Впереди, удаляясь, затихал топот копыт, слышались редкие выстрелы, грохнули две-три очереди беглого огня моих пушек. Тишина.

Превозмогая боль в колене, приподнялся, огляделся. Окраина деревни. Справа, поближе, и слева – порядок домов, уходящий вперед, вдоль дороги. Вокруг ни души. Значит, Радулеску обрубил постромки и… ускакал на паре гнедых. Да… тоскливо.

Перевернулся на живот. Когда нога немного поутихла, развернулся головой к фронту. На седло положил автомат. Рядом – пистолет и две обнаруженные в сене фанаты. Занял круговую оборону. Ох, как нелепо… тоскливо. Часа полтора-два держал так оборону…

Наконец-то, наконец прискакал Коротыцин с несколькими батарейцами. Чуть было не встретил я их автоматными очередями. Хорошо, что вовремя рассмотрел кубанки, черкески.

Узнал от них, что обстреляли нашу колонну артиллерийские самоходки «пантеры» и «фердинанды», блокировавшие дорогу с небольшой группой автоматчиков. Наша батарея сожгла две самоходки, остальные ретировались по неубранному кукурузному полю. Тяжело ранен мой Власенко. Вместе с лошадьми исчез Радулеску.

Утром следующего дня меня и Власенко отвезли в санбат.

* * *

Петю – славного малого, верного моего ординарца, – не задерживая, переправили из медсанбата в госпиталь. У него разворочено правое плечо, оторвана кисть правой руки. У меня – пустяки: три осколочка вынули еще в санэскадроне. Только колено было деформировано: опрокинутый взрывом мины Арлекин придавил крупом.

Через несколько дней, воспользовавшись отводом дивизии на отдых, батарейцы навестили меня, приволокли тьму копченой колбасы и вина. Все это разложили по всей койке. Славян моих турнули силами комендантского взвода, охраняющего медсанбат. Продукты реквизировали. Но – главное – мы договорились, как меня… выкрасть из этого заведения.

Через неделю явился мой старшина, весь из себя представительный: крупный, осанистый, на голове кубанка, более смахивающая на генеральскую папаху, под буркой старшинских погон не видно. Небрежно представившись дежурному:

– Дорошенко (не упомянув звания)! Я – к своему раненому офицеру. – Властно глянув, не спрашивая разрешения, прошел ко мне в палату. – Собирайсь, комбат! 3 палочкую дойдэшь? По коридору до лисницы, наливо на балкон, там вожжи навязаны. У конце парковой дорози стоит тачанка, там хлопцы ждуть. А я тут побалакаю, отхид прикрою.

Сценка из водевиля разыгралась. Пока Дорошенко распинался, туманил голову дежурному, я спустился с балкона, зажав подбородком палочку, заимствованную у соседа (костыли оставил у койки). Доковылял уже до тачанки, укрытой в кустах, у выхода из парка, когда услышал крики и, оглянувшись, увидел погоню. Двое в белых халатах, махая руками и крича, бежали ко мне. За ними – несколько солдат.

Трое батарейцев подхватили, ввалили меня в тачанку, и… дай бог ноги… рванули мы на оперативный простор. Вскоре, идя хорошим карьером, нас догнал Дорошенко.

Начало октября 1944 года

Вот я и в родной батарее! Так боялся отстать от нее, залежавшись в санбате. Старшина обмундировал. Оружие – здесь. Только документы личные в медсанбате. На второй-третий день вызвали комбата в штаб полка.

Поехал… и. о. комбата Лукша. Очень скоро возвратился.

– Тебя вызывают, – доложил сокрушенно.

– Что, разнюхали, засекли?

– Ну-у! И «батя», и Цимбалист, и «Смерш» знают. Давай, с Богом! Ты там скажи…

– А-а… Бог не выдаст, свинья не съест!

Шел к штабу на галопе (оказалось, так даже легче, чем на рыси). Больше всего беспокоило, как встретит начальство: на коне или спешенным. Если спешенным, то мне самому придется спешиваться, да на виду… Это хуже.

Слава Богу, Хабишвили, Цимбалист и командир эскадрона Филонов были в седлах. Филонов, козырнув, уже было отъезжал, но, заметив меня, задержался.

Лихо оседлав коня, нарочно картинно, доложил командиру полка о прибытии в часть. Цимбалист смотрел ехидно. Филонов широко улыбался. «Батя», выслушав доклад, взъярился:

– Вах! «Прибыл для прахажденья…» Когда прибыл?! Пачиму прибыл?! Нэ прибыл, а быжал, панымаешь… 3 госпытал быжал! Нэ спрасыл, быжал…

– Товарищ полковник, – вступился Филонов, – он же нормально на коне сидит…

– Нормально? – чуть остывая, оглядывая меня, спросил Хабишвили. – А эта што (указал плеткой на притороченную палочку)?

– У него и документы остались в санбате! – поспешно доложил начальник штаба. – «Смерш» говорит…

– «Смэрш» гаварит, «Смэрш» гаварит!.. – раздраженно бросил «батя». – Иму не гаварить, а шпыонов лавит нада. А этат – шпыон?! Этат – антыллирист. Хароший антыллирист! Я правильно гаварю, Филона-Милона? – обратился он к командиру эскадрона.

– Так точно, товарищ полковник! – радостно подтвердил Филонов.

– А ты, начштаб, пашли за дакументам в санбат. Пусть атдадут. Прыбыл чалавэк в част – значит, парадык. Паэхаль, антыллирист, в твой батарэй. Филона-Милона, паэхалы вмэсте – пасмотрим парадык в батарэй.

Все. Пронесло. Пошли на рысях в расположение батареи. По дороге шел разговор деловой – о прибытии нового пополнения.

Очень ко времени удрал я из медсанбата – прямо к пополнению.

Пробуравив строй новичков, набрали людей для огневых взводов, взводов управления и боепитания. Дорошенко, построив их, чтобы вести в батарею, вдруг вспомнил: коновода-то мне не подобрали. Я вернулся к строю пополнения.

Направился прямо к человеку, которого заметил еще раньше. Колоритная внешность: загорелое, продубленное лицо, нос с легкой горбинкой, резкие складки от крыльев носа, черные усы, агатовые угрюмые глаза под густыми бровями. Высокий, слегка сутулится. Только вот погоны с пехотной окантовкой и… старый уже – далеко за 30, поди. Пока я шерстил новичков, он все время смотрел на меня. Если же я взглядывал на него, глаза его приобретали выражение безразличия.

Подошел к этому «Челкашу».

– Какой ВУС?

– Черный, гражданин начальник.

– Я вас спрашиваю не об усах, а о военно-учебной специальности. И, пожалуйста, не гражданин начальник, а товарищ старший лейтенант.

– Урка. «Медвежатник» я. Это значит…

– Знаю. Спец по сейфам, значит.

– Ага… извиняюсь, спец.

– Не ага, а так точно. Ваша фамилия, имя, отчество?

– Гвоздь.

– Не понял. Гвоздев, Гвозденко, что ли?

– Не-е… никак нет. Гвоздь, извиняюсь. Александр Сергеевич. Как Пушкин.

– С лошадьми дело имели, Александр Сергеевич?

– Я, товарищ старший лейтенант, со всем дело имел.

– В каких частях воевали?

– На лесоповале, за Уралом и… в штрафбате.

– Ранения?

– В ляжку. Осколком.

– Коноводом при мне будете.

– А коновод – это что, товарищ старший лейтенант?

– Ординарцем. И за конями – своим и моим – ухаживать…

– Это значит – «шестеркой»?..

– Нет. Рядом со мною воевать.

Так появился у меня Саша Гвоздь – верный товарищ, помощник и… опекун, хранитель.

Ко времени нашей встречи, тридцати двух лет от роду (я значительно ошибся в оценке его возраста), Гвоздь был высококвалифицированным «медвежатником», имел ряд отсидок. А сумма сроков с добавками составляла, по его словам, на пять лет больше, чем он прожил на земле.

При сугубо материалистическом восприятии жизни Саша таскал в сидоре Бабеля, Багрицкого, Пушкина. Утверждал, что Пушкин – «наш, одессит, наездами бывавший в Ленинграде. И то зря – там его застрелил один французский фраер. Из-за бабы все».

Забота его о моем фронтовом быте была безгранична. Хавиры при занятии деревень, городов он засталбливал лучшие, опережая полковых квартирьеров. Мастерски добывал харч даже при боях в окружении. Быстро заметив мое равнодушие к трофейным шмоткам, добывал для меня книги (без особого отбора) и… пистолеты разных систем. Спать устраивался всегда при входе в помещение, будь то блиндаж или шикарная квартира.

* * *

Одно время поварил в батарее однофамилец великого кобзаря – бывший шеф-повар одного из киевских ресторанов. Миколу сослал для исправления на передний край командир дивизии полковник Рева.

Харчиться на нашу полевую кухню заглядывали часто: и «батя», и офицеры штаба полка. Один из них – явный стукач, как установил наблюдательный Гвоздь, – доставил мне своими доносами немало неприятностей.

Отвадил этого типа от нашей кухни Саша.

– А что, кухмистер, – равнодушно, но достаточно громко, чтобы слышал нежеланный гость, вопросил Саша, – водицу-то для кухни брав опьять у том ставке, идэ дохлые фрицы плавають?..

– А идэ ж що? – бодро подтвердил Шевченко. – До Дунаю далэко, до Днипра еще дальще…

Тут же гостя вывернуло наизнанку. Только мы его и видели.

Действительно, несколько дней, что мы были в короткой обороне, единственным источником воды служил небольшой пруд у фольварка в тылу батареи. В первый же день, продвинувшись за фольварк, мы убрали с береговой кромки труп немца, голова и рука которого находились в воде.

Батарея, как правило, придавалась эскадрону, выполнявшему основную задачу в наступательном бою. Чаще всего эта задача ставилась перед вторым эскадроном Карданова или первым Филонова.

Филонов и Карданов были противоположны друг другу, но оба чрезвычайно храбры. Это свойство доминировало в характере многих казачьих офицеров. Однако тактическим умом отличались далеко не все.

Выполняя поставленную боевую задачу, Айзик ломил вперед, не оглядываясь на фланги, не щадя жизни своей и… казачков своих. Сгусток безумной отваги. Джигит! Стройный, с осиной талией осетин. Огневой танцор. Ростом выше большинства казаков эскадрона. В атаке – всегда впереди всех. Из атаки часто выносили его на бурке. К концу войны имел четырнадцать ранений. С 1942-го до мая 1945 года через его эскадрон прошло личного состава столько же, сколько через полк (четыре эскадрона)!

Ваня Филонов – спокойный. Этот не ломил, не обдумав своих действий. Умел беречь жизнь людей. И ростом, и возрастом (около 30 лет) – под стать Айзику. Только русоволосый, с рыжинкой, и не такой фигуристый.

Первое время я был безмерно увлечен Кардановым. Заметив это, командир полка бросал батарею на поддержку его эскадрона, в самое пекло. Отсюда – ордена, медали за подвиги конников и артиллеристов. Отсюда же – большие потери людей. Где – по советам Филонова и Дорошенко, а где – и своей головой, начал я постигать науку умного ведения боя, рационального расходования сил и средств, достижения цели с наименьшими потерями.

Перекресток в Ньиредьхазе

Октябрь 1944 года

После штурма и взятия города Орадя на румыно-венгерской границе наш корпус развернули фронтом на север и двинули на Дебрецен. Здесь, в боях за юго-западную окраину города, я впервые увидел схватку наших казаков с немецким кавалерийским полком СС. «И быть сеча велика…» Эсэсовцев раскрошили.

Взяв Дебрецен, кубаноказачий и танковый корпуса штурмовали город Ньиредьхазу.

Уличные бои… не приведи, Господь! Один из перекрестков улиц был надежно перекрыт самоходными артиллерийскими установками немцев. И никак было не достать их моим пушкам. Я их просто не видел! Бьют по нашим конникам, пытающимся проскочить этот чертов перекресток, жгут наши танки, а откуда – не вижу, хотя сменил уже два-три наблюдательных пункта. Наконец уже с четвертого или пятого НП через оконный проем третьего этажа полуразрушенного дома увидел: на перекресток, обходя наши горящие танки, вышел наш очередной «Т-34», тут же ударили по нему две самоходки. Дульный тормоз одной выглядывал из тоннельного входа под домом напротив, ствол другой пыхнул в полумраке первого этажа полуразрушенного дома по диагонали слева за перекрестком.

Одна из САУ промахнулась, другая врезала по тракам гусеницы. «Тридцатьчетверка» крутанулась на выезде на перекресток, подставив корму. Тут же в моторную группу ее вошел третий снаряд. Как огромный спичечный коробок вспыхнул! Тут же откинулась крышка люка башни. Появился командир машины, выскочил почти по пояс… И задергался, заметался, что-то его удерживало там, в люке… А, черт возьми – провод ларингофонного переговорного устройства держал его, как на привязи! А он не догадался сбросить с головы танкошлем. Неопытный, видно. Двое из экипажа, вынырнув из-под машины, уже заскочили в дверной проем близстоящего дома, а этот… дернулся еще пару раз и скрылся в пламени и дыму. Грохнул взрыв (боезапас рванул в танке), и башню подбросило на высоту третьего этажа, на котором я находился.

– Ну, я вам сейчас! – вырвалось у меня.

Вызвав по телефону Дрозда (его взвод был расположен ближе к моему НП и более удобно для задуманного маневра), приказал переместить орудия к дому, в котором я находился. По дворам через проломы пушки вкатили во двор дома. Через окна первого этажа не видно было первую самоходку. Из окна второго – плохо видно правую. Решил: по правой бить с первого этажа, по левой – со второго.

Разместив пушку на первом этаже, почти напротив тоннельного укрытия немцев, второе орудие чуть не на руках с помощью пехотинцев затащили на второй этаж. Дрозд остался при первом орудии, я – при втором.

Договорились: с первого этажа открывают огонь тут же после выстрела со второго.

Если бы фрицы заметили наши приготовления, то описывать это не пришлось бы. Калибр орудий их «фердинандов» был куда как крупнее.

Наводчик второго орудия занял свое место, закрутил маховички поворотно-подъемного механизма. Бить надо было точно, очень точно – чтобы с первого раза…

– Дай я! – не выдержав, оттеснил я наводчика от панорамы (прицела).

Повел перекрестием панорамы по широкому темному проему на первом этаже того дома… Едва угадывался срез дульного тормоза… Значит, чуть левее и чуть-чуть выше… чтобы по более слабой броне, прикрывающей верх самоходки.

– Кумулятивный! – тихо скомандовал я. – Дзынь! – звякнул замок пушки. Нащупал рычаг спуска. – Огонь! – скомандовал сам себе и нажал спуск.

Панорама – не спас и резиновый наглазник – резко ударила меня в глаз, так что я шмякнулся на пол. Левое колесо пушки едва не накатилось на ногу, радужные круги в глазах… Вскочив, рванулся к окну. Ни черта не вижу! Круги расплываются…

– Кранты «фердинанду»! – кричит кто-то.

– Накрылся!..

Внизу под нами – выстрел… два… три. Поднырнув под ствол своей откатившейся пушки, зажав ладонью подбитый глаз, я подбежал к правому окну. Ай молодец наводчик Серега («в миру» – Артист)! Он не только врезал в другую самоходку, но для верности и завалил ее той частью дома, что возвышалась над «Фердинандом». Грохнули подряд два мощных взрыва. Из окон посыпались остатки стекол, разлетелась рама, выбитая кирпичом. Из-под руин тех двух домов валил черный дым, вырывались языки пламени: рванули боекомплекты самоходок.

– Что же ты, скокарь, м…, сошники не закрепил? Гуляет у тебя орудие по всему дому! Без глаза мог меня оставить! – обрушился я на командира орудия, зажимая саднящий глаз.

– Виноват, старший лейтенант. Да мы вот балки под сошники подсували…

– Под задницу себе подсувай такие балки! – сказал я, отпихивая ногой небольшой обломок балки. – А вы, хлопцы, хорошо сработали! Молодцы, гвардейцы! Приготовиться к смене позиции.

На улице лязгали гусеницы, изредка били танковые пушки. Подошел к окну. Через перекресток к центру города проходили танки. По обеим сторонам улицы цепочками шли на рыси казаки.

Сбежал на первый этаж. Пушкари перекуривали. Артист лежал между станинами орудия, положив голову на снарядный ящик, и уже чего-то травил под хохот расчета. Дрозд сидел на подоконнике спиной к улице, снисходительно слушая «баланду».

– Выходит, Артист, ты в Ростове и на Кавказе всех баб…

– Виктор! – обратился я к нему. – Слезай с окна, нечего подставляться. Быстренько готовь взвод к смене огневых – вперед по этой улице. Здесь дело сделано. Сергей, снайпер, молодец! Все – молодцы! Отлично действовали! Vorwarts! (Вперед!)

– Сделаем, товарищ старший лейтенант. А чего это с глазом?.. Эк, разнесло…

– Для симметрии, Виктор. Второе орудие плохо закрепили в сошниках, откатилось…

– Ну, я этому скокарю…

– Хватит, Витя. Я ему уже… За двух «фердинандов» и глаза не жалко. Вперед!

За бои в Ньиредьхазе, за сожженные самоходки всех «солистов» – к наградам! Меня – к ордену Красного Знамени.

В разгар столь удачных для нас боев конно-механизированная группа была рассечена контрударами немцев на две.

Оставив Ньиредьхазу, наш и танковый корпуса втянулись в тяжелые бои за выход из окружения. Спустя неделю прорвались к своим.

После частичной переформировки, получения пополнения нашу военно-механизированную группу, преобразованную в 1-ю Гвардейскую (кмг), перебросили на юго-запад, в район города Сольнок.

«Даешь Будапешт!»

Ноябрь 1944 года

Вблизи понтонной переправы через реку Кёрёш на взгорке всадник в белой черкеске на белом коне. Встав в стременах, бросив повод на луку седла, потрясая кулаком вскинутой правой руки, плетью, зажатой в левой, показывает на тот берег. Зычно призывает:

– Казачки! Вперед! Вперед! Немец уходит! Немец уходит!

То был генерал Исса Плиев, командующий армейской группой.

Форсировав реку, удачно избежав при этом потерь от бомбовых ударов, мы пошли в рейд, рассекая коммуникации немецких и венгерских войск, отходящих на запад из Трансильвании.

Казаки изрядно покромсали пехоту и кавалерию противника, а мы пожгли много боевой техники: танков, бронетранспортеров. Батарее часто приходилось действовать без кавалерийского или пехотного прикрытия. За отвагу в этих боях Карданова и моего командира первого орудия Хамдамова представили к званию Героя. Многих батарейцев наградили орденами и медалями. Меня – третьим орденом Красного Знамени и званием капитана.

Вышли из рейда удачно, с минимальными потерями. Убитых в батарее не было, раненых – несколько человек.

Отвели нас в ближайшие тылы 2-го Украинского фронта на пополнение и отдых.

Казачки расслабились: отъедались, отсыпались, гуляли. Тут (как и потом западнее) все чаще начали встречаться хранилища венгерских вин, окороков и колбас.

В складах, где винные бочки были уложены в четыре-пять рядов, казаки бродили чуть не по колено в вине. Считалось негигиеничным утолять жажду из уже пробитого отверстия. Посему каждый жаждущий пробивал из пистолета или карабина свою, индивидуальную дырку.

Однако никаких ЧП в подразделениях не наблюдалось. В общем-то славяне вели себя пристойно. И отдыха того выпало нам совсем-то немного. Дней через пять ночная тревога! Построение в походную колонну, и – «Ма-а-рш! Ма-а-рш!»

Возвращались форсированным маршем в Сольнок. Часа два под утро артиллерия, танки, авиация наши долбили оборону немцев. Нас пока держали в резерве.

Спозаранку наша конно-механизированная группа была брошена в созданный прорыв. Немцы попытались прикрыть брешь, нанося контрудар с северо-запада. И здесь батарейцы проявили себя молодцом – прямой наводкой расстреляли атакующую группу танков и мотопехоты. Нам объявили, что многих представили к наградам. Меня – к ордену Красного Знамени.

Далее все разыгрывалось не по обычному сценарию. Вместо того чтобы, развернув наши атакующие дивизии на глубине обороны немцев в 30–50 км для удара по тылам на юг и на север, мы… пошли, пошли и пошли, все более удаляясь от линии фронта на северо-запад.

Впервые, намного опережая ход событий на 2-м Украинском фронте, прозвучал призыв «Даешь Будапешт!».

Севернее города Сольнок удачно форсировали реки Тису и Задьва. Взяли городок Абонь западнее Сольнока и – дальше на северо-запад к Будапешту. При форсировании Тисы и Задьвы нам повезло: долговременные оборонительные сооружения врага еще не были завершены. Куда как труднее пришлось частям, двинувшимся по нашей стезе через две-три недели. Им пришлось взламывать эти укрепления.

Брали еще городишки, местечки, по пути к основной цели сметая гарнизоны и части резерва группы армий «Юг». Сообщений Совинформбюро об этом не было. О занятых нами городах не сообщалось по очевидной причине: мы их проскакивали, не задерживаясь. Рвались к Будапешту. В нашу задачу не входило закрепление в этих населенных пунктах. Закрепляться должны были части, которые, как мы полагали, будут продвигаться за нами вслед.

Однако… однако… дверка прорыва за нами давно уже захлопнулась. С питанием людей и коней мы еще обходились сносно, перейдя на упоминавшийся «аттестат Хорти». Со снабжением боеприпасами было гораздо хуже. Приходилось экономить. Помогала наша транспортная авиация, сбрасывая на парашютах боеприпасы и немного питания. Кукурузы на полях еще хватало.

Наконец через станцию Дьёмре вышли к Уйпешту – северо-восточному пригороду Будапешта.

Все. А силы группы уже на исходе. До фронта далеко, далеко…