
Текст книги "Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники"
Автор книги: Николай Губернаторов
Соавторы: Григорий Лобас,Виленин Пугаев,Любовь Аветисян
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 38 страниц)
3. Из числа штатного состава «Буссарда» создать рабочую группу – 5 единиц – во главе с обер-лейтенантом Ростовым-Беломориным по руководству особой командой «Гемфурт», а также воспитанию и обучению подростков.
4. Материально-финансовое обеспечение особой команды «Гемфурт» осуществлять абверкомандой 203 установленным порядком с тылов группы армий «Центр».
5. Оперативное использование подготовленного и проверенного контингента в операциях в тылу противника проводить во взаимодействии и по заданию отдела штаба 9-й армии и штаба группы армий «Центр».
6. Срок готовности к проведению операций 30 августа 1943 г.
Хайль Гитлер.
Начальник абвергруппы 209 («Буссард»)
Капитан Больц
Визы:
1. Предложения капитана Больца поддерживаю
Подполковник Готцель, начальник абверкоманды 203
22.06.43 г.
2. В отделе штаба 9-й армии и штаба группы армий «Центр» 23.06.43 г. Согласовано
Подполковник Готцель
Резолюция начальника Абвера-2:
1. Предложения капитана Больца одобряю и поддерживаю. С адмиралом Канарисом согласовано.
2. Мероприятия по организации особой команды «Гемфурт», а также по подготовке личного состава и проведению операции оформить приказом по управлению абвера.
3. В приказе предусмотреть: содержание, обучение и заброску на задание подростков проводить отдельно от взрослых агентов.
Эрвин Штольц 24.06.43 г.»
«Особый лагерь МТС» Абвера
Из записок Ростова-Беломорина
Коренным образом поправить дела на Восточном фронте после Сталинграда должна была наступательная операция вермахта «Цитадель» на Курской дуге. Ее тщательно готовили всю весну 43-го. Была проведена тотальная мобилизация людских ресурсов, налажено производство тяжелых танков «тигр» и «пантера», штурмовых орудий «фердинанд», а также более современных самолетов. Сроки начала наступления Гитлер переносил с апреля на июль четыре раза.
Накануне операции Гитлер собрал руководителей вермахта и, выразив уверенность в полном успехе, заявил, что никогда еще за время войны с Россией немецкие войска не были так подготовлены к боям и не имели в таком изобилии тяжелое вооружение, как под Курском.
Перед самым наступлением, 1 июля, в Смоленске, в 203-й абверкоманде был получен приказ Гитлера по офицерскому составу. В обращении к офицерам говорилось, что эта операция укрепит не только народ Германии и произведет впечатление на весь остальной мир, но и придаст немецкому народу, немецкому солдату новую веру в победу. Поражение, которое потерпит Россия в результате этого наступления, считал Гитлер, должно вырвать инициативу у советского руководства, если вообще не окажет решающего воздействия на последующий ход событий.
Среди офицеров абвера царило оживление и самоуверенное настроение. Ускоренно формировались агентурные группы диверсантов, отрабатывались со штабами задания, готовилась массовая заброска агентов на прифронтовые коммуникации Западного и Брянского фронтов русских. Из штаба абверкоманды мне и Больцу поступило указание: согласно приказу начать практическую организацию и подготовку особой команды «Гемфурт», которая должна была состоять только из подростков. Для выполнения этого указания было необходимо составить план поэтапной работы и представить его на утверждение в штаб абверкоманды 203.
Такой план мы с Больцем подготовили и направили на утверждение. В плане предусматривались три стадии организации и подготовки подростков. На первой – до 15 июля подростки, мобилизованные из детского дома и ближайших деревень, должны находиться в «Особом лагере МТС», где им предстояло адаптироваться и привыкнуть к порядку, который действовал в Русской освободительной армии в отношении воспитанников. Их статус приравнивался к статусу военнослужащего-добровольца этой армии, что предполагало полное обеспечение одеждой, усиленное питание и выплату денежного содержания в 30 немецких марок ежемесячно для приобретения личных вещей и туалетных принадлежностей.
Каждые тридцать подростков распределялись на три отделения для изучения уставов, строевой подготовки, стрелкового оружия и практики его применения. Было предусмотрено, что их бытовое и спальное расположение будет находиться отдельно от взрослых добровольцев, а более того – с максимальной изоляцией от них. Каждому подростку была выписана персональная солдатская книжка с фотографией и установочными данными на немецком и русском языках. Вся их жизнь и поведение строго регламентировались жестким распорядком дня и режимом пребывания в «Особом лагере МТС». Перед ними будет строго сохраняться в секрете их будущее целевое использование. Увольнение подростков для свидания с родственниками разрешалось только в индивидуальном порядке и только с согласия руководства «Буссарда».
Основная идеологическая обработка и профессиональная подготовка были запланированы на второй стадии – с 15 июля 1943 года в Германии, под городом Кассель в местечке Гемфурт, в бывшей охотничьей даче, а теперь диверсионной школе Вальдек, куда из Смоленска поездом и будет вывезена вся команда из тридцати человек. Пребывание и обучение в школе Вальдек дополнят изучением подрывного дела с применением взрывчатых веществ. Здесь же они пройдут парашютную подготовку, топографию и основы разведки.
Выезд в диверсионную школу маскировался как экскурсионная поездка в Германию для ознакомления с местными достопримечательностями. В процессе изучения подрывного дела, лишь в самом конце обучения, подростки будут посвящены в истинные планы их использования – совершать диверсии на прифронтовых железнодорожных коммуникациях Красной Армии.
25 августа 1943 года – на третьей стадии – обученных и идеологически обработанных подростков планировалось вывезти поездом в Белоруссию, на аэродром под Оршей, где они должны завершить подготовку, после чего их намечалось экипировать и ознакомить с персональными заданиями и 30 августа самолетами начать заброску.
Выполняя план и указание, Больц собрал совещание сотрудников «Буссарда», пригласив кроме меня Шимика, Фролова, Таболина, братьев Бойко и доктора Ганса. На совещании он поручил в течение трех дней подготовить для 30 человек спальные места в бараке, постельные принадлежности, а также белье, обувь 35–39 размеров и верхнюю одежду; в столовую следовало подать заявку на питание по рациону и меню взрослых агентов-добровольцев. Доктору приказано подготовить баню, произвести медосмотр и санитарную обработку подростков.
Через три дня вместе с Больцем и Фроловым я выехал в близлежащий от лагеря детский дом имени Волкова. По пути Больц предложил мне отбирать только самых рослых и, как он выразился, «самых живых и бойких».
В детском доме директора мы не застали, он ушел к бургомистру. Нас встретила старшая воспитательница, которой Больц предъявил распоряжение коменданта Смоленска о наборе по мобилизации из детдома воспитанников в Русскую освободительную армию. Воспитательница тут же собрала ребят, работавших на приусадебном огороде, и объяснила им, зачем пожаловали господа офицеры. Подростки стояли скученно, молча, уставившись в землю. Все они выглядели хотя и загорелыми, но очень худыми, сильно истощенными и какими-то замедленно-вялыми.
Фролов приказал им построиться в шеренгу по росту. Проходя вдоль строя, Больц и Фролов внимательно рассматривали каждого воспитанника, выбирая лишь рослых и более или менее физически крепких. Из тридцати пяти подростков они отобрали только четырнадцать, вполне, по их мнению, годных. Ребятам приказали взять личные вещи и выходить на улицу. Через час Фролов строем повел четырнадцать мальчишек в лагерь МТС. По дороге в лагерь, сидя за рулем машины, Больц разочарованно сокрушался, что не удалось набрать нужное количество – тридцать человек. «Да и эти четырнадцать – сушеные кузнечики. Видимо, – рассуждал Больц, – придется остальных набирать по близлежащим деревням, там сельские ребята физически покрепче этих сухарей».
К вечеру все четырнадцать подростков были привезены в лагерь и толпились у бани. Шимик сидел в предбаннике и заполнял на каждого анкеты с биографическими данными. Рядом расположился доктор для медосмотра.
Войдя в предбанник, я стал наблюдать за первым раздевающимся мальчишкой. Он снял обувь, штаны и, стоя в трусиках, как-то замедленно расстегивал пуговицы воротника рубашки. Расстегнув воротник, он почему-то вдруг впал в нерешительность. Шимик, только что заполнивший на него анкету, тут же обратил внимание на эту заминку. И, встав из-за стола, шагнул к парнишке и писклявым своим голосом грубо скомандовал:
– Ну, чего задерживаешь? Снимай рубаху – и марш к доктору.
Парнишка нехотя, медленно начал стягивать рубашку, и тут все увидели у него на шее аккуратно повязанный красный пионерский галстук. И мальчик и другие ребята вопросительно оглядывали нас, взрослых, ожидая нашей реакции. Паузу нарушил Шимик. Он схватил галстук и стал рвать его, сердито приговаривая:
– Выбросить эту поганую тряпку на помойку!
И тут произошло неожиданное. Мальчишка вцепился зубами в руку Шимика и прокричал:
– Не тронь, жаба!
Шимик вскрикнул от боли, но продолжал вырывать галстук другой рукой. Остальные ребята бросились на Шимика и, облепив его, оттолкнули в сторону. Все стояли в оцепенении, молча поглядывая друг на друга.
Я подошел к мальчику с галстуком и как можно мягче спросил:
– Как тебя зовут?
– Виктор Михайлович Комальдин, – с достоинством ответил он.
– Виктор Михайлович, ведь ты сейчас пойдешь в баню и, конечно, галстук намочишь. Поэтому ты его лучше сними, зато потом наденешь его сухим.
Мальчик снял галстук, бережно свернул его и отправился к доктору, а от него – в моечную.
После бани всех ребят отвели на ужин, а затем – в барак устраиваться на ночлег.
Этот случай вызвал у меня приятное чувство удовлетворения. Я увидел в Комальдине человека с устойчивым внутренним «я», с достоинством патриота. А в поведении ребят, в их дружной мгновенной реакции на грубость Шимика угадывалась сплоченность.
Вечером я задумался о многом. И прежде всего, каким должен быть подход к этим ребятам, как раскрыть их? В какой роли лучше предстать перед ними? Прошлый мой опыт воспитания бойскаутов не годился. Впрочем, за месяц от меня и не требовалось их перевоспитать. Они были предназначены для грязного дела войны – у себя, на Родине, совершать диверсионные акты. Но как вложить им в головы и души свое отношение к немцам? И при этом как обезопасить себя от подозрений? И в то же время дать почувствовать этим ребятам, что сам я – верен Родине и убедить их отказаться от выполнения задания, которое им дадут? Много мыслей роилось в голове, тем более что из этих четырнадцати мальчишек я имел представление лишь об одном – о Викторе Михайловиче Комальдине, да и то лишь общее. Поэтому я решил завтра же поближе познакомиться с каждым из них.
Первым я вызвал четырнадцатилетнего Виктора Михайловича Комальдина – худенького, невысокого, вихрастого паренька с ясными голубыми глазами и белесыми льняными волосами.
Вошел он ко мне без смущения, как к себе домой, с достоинством поздоровался и степенно сел на предложенный ему стул.
– Как вас зовут, я уже знаю. Меня же зовут Юрий Васильевич, – как можно раскованнее сказал я. – Как позавтракали, Виктор Михайлович?
– Спасибо, сытно поел, – сдержанно ответил мальчик.
– С утра галстук надевали?
– Нет, я его спрятал. Надену, когда придут наши.
– Тогда вы отомстите зондерфюреру Шимику? Тому, который галстук вырывал?
– Я бы и тогда его пристрелил, если бы у меня оружие было.
– А что значит для вас галстук?
– Как что? Это же верность клятве. Вот вы – офицер, вы давали клятву?
– Давал. Принимал присягу.
– Ну и я давал. Как же можно над галстуком так измываться?
– А где ж вы научились владеть оружием?
После недолгой паузы, как бы раздумывая, он, опустив глаза, тихо сказал:
– В партизанах научился.
Чтобы не спрашивать дальше о партизанах и не потерять уже возникшего между нами контакта, я попросил его рассказать о родителях и о том, как он попал в детский дом.
– Мы с семьей до войны жили в городе Ярцево Смоленской области. Я и сестра Раиса учились в школе, где я закончил 5 классов, а мама Марфа Ивановна, ее сестра Анастасия и дедушка Иван работали. Отец через год после моего рождения развелся с мамой и от нас ушел.
В июле 1941 года во время страшных боев за город Ярцево, во время бомбежки, я в суматохе потерял маму и сестру и остался один со своим дедушкой. Потом мы ушли в деревню Хотынь и, побираясь милостыней, ходили по разным деревням. В ноябре 1941 года вернулись в Ярцево. Дом наш сгорел, а мама с сестрой, как нам сказали соседи, отступили с Красной Армией. Чтобы не умереть с голоду, я снова стал побираться по деревням. В деревне Ельцы я встретил партизан из отряда старшего лейтенанта Григория Юрченко, который по моей просьбе взял меня к себе бойцом.
В отряде я воевал всю зиму и весну. В июне 1942 года, уходя от карателей, отряд с боями отступил в густые леса, в районе Соловьевой переправы.
Когда кончились все продукты, командир отряда, чтобы я не умер от голода, отправил меня в деревню Шостаково Кардымовского района – там проживала моя тетя Елена Воронова. У тети я прожил несколько дней, потом меня арестовала полиция и как партизана отвела в немецкую комендатуру города Кардымова, а оттуда – в тюрьму Смоленска.
Неделю там меня допрашивали, били, но, ничего не добившись, отправили в детский дом имени Волкова, а оттуда мобилизовали к вам.
– Ребята, которые бросились защищать вас от Шимика, это ваши друзья?
– Там был мой друг Москва, Партизан и другие. Вообще у нас в детдоме все были дружные, иначе не выживешь.
– Москва и Партизан – это такие клички?
– Да это прозвища, все ребята их имеют. Москва – это Володя Пучков, родом он из Москвы, а Партизан – тоже, как и я, был в партизанах, фамилия его Мухамедов Роберт, татарин из Сибири.
Отпустив Комальдина, я решил познакомиться со своим земляком Владимиром Пучковым. Он оказался невысоким, худеньким подростком. Помню, я обратил внимание на его аккуратно зачесанные набок русые волосы. Мы познакомились. Я сказал, что рад видеть земляка. Пожимая ладошку Володи, я обратил внимание на татуировки на его руках: на одной был выколот портрет моряка, на пальцах другой руки – его имя: Вова.
Паренек слегка смутился и пояснил, что наколки – это память о партизанском отряде, там между боями все «кололись» для опознания, если убьют.
Я попросил Володю рассказать о себе, как он попал из Москвы на Смоленщину. И тут я услышал знакомый московский говорок и бесхитростный рассказ о безрадостной жизни российского мальчика.
– Я, – начал мой собеседник, – Пучков Владимир Николаевич. Родился в 1928 году в Москве. Отец, Николай Григорьевич, участник Гражданской войны, член партии с 1920 года, работал на автозаводе, в 1938 году арестован, не знаю за что. Мать, Мария Петровна, работала на фабрике и содержала троих детей: меня, брата Бориса шести лет и сестру Нину пяти лет. Жили трудно, питались впроголодь.
Когда я окончил четвертый класс, мама после разговора со мной решила ходатайствовать о направлении меня в детский дом. Правда, она тогда сказала: «Сынок, будет материально полегче, и я тебя заберу назад». Так в 1940 году я оказался в детском доме города Духовщина Смоленской области. Началась война, наш детдом не успели эвакуировать. И когда город захватили немцы и детдом разграбили, всех воспитанников распустили. Директор Гаврилин собрал детей и объявил: «Идите, куда можете: к родственникам, знакомым или просто добрым русским людям». Вдвоем со своим другом Робертом Мухамедовым мы стали ходить по деревням, подрабатывали на уборке картофеля и капусты, пилили дрова, а когда работы не было, просто просили подаяния.
В деревне Залужье встретили партизан. Мы упросили командира принять нас в отряд Соколова, в котором провоевали до июня 1942 года. В основном нас посылали в разведку по селам выявлять немецкие гарнизоны. В конце мая, находясь в разведке в деревне Глинки, я, Мухамедов и местный партизан из села Туринкино, пятнадцатилетний Володя Захаренков, были задержаны карателями. Немецкий офицер допрашивал нас целый день, а на ночь отправил в холодный амбар. Перед рассветом, когда часовой уснул, мы через крышу вылезли и бежали в отряд. Второй раз немцы поймали нас в деревне Локтево и отвезли в тюрьму города Духовщина, где полмесяца под пытками продержали. Нас спасло то, что мы заявляли: не партизаны мы, а детдомовцы из распущенного детдома города Духовщина. Немцы проверили и, убедившись, что это так, отправили нас в Смоленск в детдом имени Волкова, а оттуда к вам, в лагерь МТС.
Искренний рассказ Владимира Николаевича Пучкова не мог оставить меня равнодушным, и я сочувственно сказал:
– Да, земляк, досталось тебе, несладко было и в партизанах!
– Всяко бывало, – отрешенно ответил Володя. – Да я не один такой. Большинство ребят из детдома и окрестных деревень, которых мобилизовали к вам воспитанниками в Русскую освободительную армию, были партизанами или помогали им, проживая в деревнях Карюзино, Мосолово, Туринкино и других. – В конце беседы Володя осторожно спросил: – Юрий Васильевич, можно у вас узнать, а то ребята интересуются. Правда, как говорит Фролов, что нас повезут в Германию на экскурсию и там будут учить военному делу?
– Да, правда, Володя. Через неделю и поедем. Так и передай ребятам. А военное дело начнем изучать уже здесь, в лагере.
Знакомство с подростками из детдома, их рассказы и горемычные судьбы не оставили меня равнодушным. Но больше всего меня встревожило плохое физическое состояние ребят, их истощенность. Да и чего можно было ждать от такого рациона питания, о котором поведал Пучков: триста граммов хлеба из отрубей и миска постной похлебки в день. Без усиленного питания ничего хорошего ждать не приходилось. И хотя мы поставили всех ребят на довольствие взрослых добровольцев, а Больц по моему совету дал указание выделить им дополнительный паек, я решил проверить, как питаются мои подопечные.
Утром вместе с унтером Германом, отвечающим за снабжение, я отправился в столовую на завтрак. За отдельным столом сидели детдомовцы и молча поглощали гречневую кашу с маслом и хлебом. Перед каждым сидящим лежали на блюдечке два куриных яичка, кубик сливочного масла и несколько кружочков колбасы. Братья Бойко разносили бачки с кофе, расставляли банки со сгущенкой и раскладывали пачки печенья.
Чтобы не мешать, я с Германом молча прошел на кухню, поговорил с поварихами и вернулся в зал столовой, где ребята допивали кофе.
И тут один из детдомовцев, встав из-за стола, обратился ко мне с просьбой:
– Господин обер-лейтенант, разрешите мне часа на два отлучиться в увольнение.
Я прервал его и сказал:
– Называйте меня по имени и отчеству – Юрий Васильевич. А вас как величать?
– Я – Вихорев Валерий Иванович.
Он был лет пятнадцати, с веснушками на лице и тусклыми карими глазами. Перед ним на столе лежали несколько пачек печенья, банка тушенки, два яичка и кружочки колбасы. Я сел напротив Вихорева и сказал:
– Ну, вот и познакомились. А теперь расскажите о себе: куда вы хотите уволиться?
– В детдоме я был с пятилетней сестренкой, – начал он извинительно, – эвакуирован немцами из Ржева. Когда наши в сентябре прошлого года наступали на город, все гражданское население немцы стали выселять из Ржева в Смоленск, в том числе меня, бабушку и сестру. Отец в начале войны был машинистом, водил бронепоезд, уехал с ним в Москву. Мама не могла ходить, она лежала тяжело раненная, и немцы пристрелили ее при нас. На кровати. Нас пригнали в Смоленск. Бабушку отправили в дом престарелых. А меня и сестру поместили в детский дом имени Волкова, а оттуда забрали к вам. В детдоме осталась сестра. Она болеет, пухнет от голода и плакала, когда я уходил от нее. Вот ребята собрали ей гостинцы и посоветовали обратиться к вам с просьбой навестить, успокоить и подкормить ее.
Выслушав Валеру, я вызвал доктора, Герману приказал со склада добавить к собранным гостинцам коробку конфет, две банки сгущенки и батон колбасы. Доктора я попросил:
– Возьмите мою машину – и с Валерием Ивановичем съездите в детдом, это полтора километра отсюда. Осмотрите его больную сестру, дайте ей необходимое лекарство. Вернетесь – доложите мне. Валерий Иванович, вам хватит увольнения до обеда? После обеда зайдете ко мне. При встрече с сестрой не перекормите ее, пусть кушает помаленьку.
Глядя на меня влажными глазами, Валера прошептал:
– Спасибо, Юрий Васильевич!
На прощание я посоветовал ему:
– Валерий Иванович, дня через два вы получите положенные вам тридцать марок. Это плата за службу у нас. Я прошу вас тратить эти деньги на покупку продуктов для сестрички. А у друзей берите поменьше гостинцев, да и себя не обделяйте. Вам всем надо подкрепляться.
Эта встреча с ребятами и с Вихоревым в столовой растрогала меня до глубины души – поражала взаимная забота о товарище и его больной сестричке. Я почувствовал глубокую спаянность и взаимную поддержку в этом голодающем детдомовском коллективе и невольно проникся уважением к воспитателям, несущим свой тяжелый крест в это смутное, голодное время.
Еще не успели угаснуть впечатления от встречи в столовой, как через день у меня состоялась еще одна необычная встреча.
После обеда, к вечеру, я и Фролов находились в канцелярии, просматривая анкеты, заполненные на новых ребят, набранных по приказу немецкого командования из окрестных деревень. Неожиданно позвонили из проходной и попросили прийти офицеру встретиться с тремя женщинами. Я послал Фролова, чтобы узнать, чего они хотят. Через полчаса Фролов привел и представил мне трех работниц детдома: Марию Ивановну Парфенову – воспитательницу, Татьяну Федоровну Осипову – портниху и Ирину Филимоновну Мазурову – уборщицу.
– Господин офицер… – смиренно обратились они ко мне.
Я прервал их и попросил называть меня по имени и отчеству – Юрий Васильевич. Моя просьба, сказанная по-русски, несколько сняла напряжение и скованность женщин.
– Уважаемый Юрий Васильевич, – заговорили они бодрее, – наших сыночков мобилизовали и в спешке увели. Мы даже не успели напутствовать их. Вы, как видно, русский человек, и поймете наши материнские сердца и нашу тревогу за судьбу сыновей. Разрешите нам попрощаться с ними и напутствовать. Чтобы наши дети были наставлены родительской духовной верой и не заглушали голоса собственной совести.
А портниха Татьяна Федоровна, как бы обосновывая общую просьбу, добавила:
– В тяжелую годину войны человеку без хлеба насущного не обойтись, а без веры, без хлеба духовного, человек погибает.
Выслушав просьбу матерей, я приказал Фролову привести их сыновей. Вскоре в кабинет вошли трое подростков, одетых в слишком просторную, не по росту, красноармейскую форму. Все были примерно одного роста и возраста, но различались цветом волос. У Мазурова из-под пилотки торчали длинные светлые волосы, у Парфенова – черные вьющиеся, а у Осипова – рыжие. Поздоровавшись, они приблизились к матерям и молча стали обнимать их. Затем Мария Ивановна, на правах старшей, развязала сумочку и выложила оттуда дары детдомовского огорода: редиску, лук, клубнику.
– Поешьте, небось, голодные – сказала она.
Ребята дружно хором отвечали:
– Нет, нас здесь кормят на убой, много и сытно. А овощи мы возьмем с собой, других угостить. Вы лучше расскажите, какие новости в детдоме? – попросили ребята.
И тут пошел чисто семейный диалог. Чтобы не мешать и не смущать гостей, мы с Фроловым на время вышли из кабинета.
Через полчаса мы возвратились и застали семейный спор. Матери упрашивали сыновей повесить на шею принесенные ими нательные крестики и взять письменные молитвы «На сохранение жизни воина». Ребята отказывались. Уговаривая их, матери ссылались на извечно народные обычаи.
– Вспомните, – говорили они, – когда ваши отцы уходили на войну, они обязательно надевали крестики. Сынки, вы же крещеные люди, как же на войне без Христа и без креста будете беречь себя и свою честь? Возьмите, наденьте, и мы здесь покойнее себя почувствуем.
Слушая этот семейный разговор, я пожалел матерей и решил хоть немного успокоить их. Расстегнув ворот мундира, я достал свой нательный крестик и, обращаясь к ребятам, сказал:
– Этот крестик и такую же молитву мне вручила моя мать. С ними я переживаю уже третью войну. И жив, здоров, потому что бережно ношу и храню их как память о матери и как веру в сохранение своей жизни. – Уставившись на меня вопросительно-недоуменными глазами, ребята молча стояли, пораженные моими словами. – Вы уже не маленькие дети и можете сами решать, но я бы на вашем месте уважил просьбу матерей, если они дороги для вас, – добавил я, застегивая мундир.
Ребята зашевелились и, расстегнув гимнастерки, сняли пионерские галстуки и передали их в руки матерей. Затем, взяв у них листочки с молитвами положили их в карманы, а крестики бережно повесили себе на шею.
Матери оживились, стали благодарить меня и, прощаясь, просили передать Валере Вихореву, что его сестренка стала поправляться. Словом, матери и ребята, как и я с Фроловым, ушли успокоенные.
Проводив гостей, мы с Фроловым направились к Больцу попрощаться, поскольку, согласно плану, он уезжал на родину, в Кассель, где должен был подготовить в своем охотничьем поместье под Гемфуртом общежитие и классы для размещения и обучения подростков. Больц уже был готов к отъезду и в оставшееся время предложил осмотреть новое место размещения ребят – отдельную большую армейскую палатку, где обустраивались на ночлег все тридцать подростков, набранных в детском доме и в окрестных деревнях. Все делалось по приказу штаба абверкоманды, чтобы изолировать подростков от взрослых добровольцев и их «негативного идеологического влияния».
Под руководством Шимика ребята работали дружно и сноровисто, расставляя солдатские койки и застилая их постельными принадлежностями. Глядя на них, Больц заметил, что подростки явно из крестьянских семей – выглядят физически покрепче и упитаннее детдомовских ребят.
– Значит, я не ошибся в отборе, – довольно заметил Больц. – Но ничего, теперь мы их хорошо подкормим и начнем дрессировку, а продолжать ее будем в Гемфурте, где я приготовлю все необходимое.
Если Больц видел в подростках лишь материал для дрессировки будущих диверсантов, то у меня возникали иные, щемящие сердце мысли. Все это были мои соотечественники, нуждающиеся прежде всего в воспитании, в обучении души, чтобы со временем стать воинами, мужьями, отцами. Пока же они находились в детстве, хотя неведомо для себя уже перешагнули эту счастливую пору. Вобрав в себя все горе и нужду военной жизни, они неожиданно для себя повзрослели. Да, я видел перед собой разные лица, разные прически, непохожие характеры, но было что-то такое, что их уже объединяло, роднило и делало похожими друг на друга. Социально их всех объединяло, как мне казалось, одно: тот излом возраста, при котором рождается личность, человек, стремящийся стать взрослым. Но в отличие от нормального, мирного времени этот излом происходил в условиях военного страха, голода и рабского унижения. Но, несмотря на все это, в них уже угадывалась несгибаемость воли и высокое чувство верности Родине.
Я старался устраниться от мысли, что все это обман и что конечной целью «Буссарда» было лишь одно – использовать подростков в диверсионных операциях. Теперь меня волновала другая мысль: как, тонко маскируя свои взгляды, сохранить и укрепить в этих подростках духовную несгибаемость и в то же время сделать пребывание ребят в лагере не горестно-тягостным, а разнообразно-интересным и даже полезным. А делать это было непросто. Трудность заключалась в том, что даже при всей своей возрастной общности и одинаковом восприятии ужасов войны все тридцать подростков, искусственно собранных в команду, по интеллекту, уровню развития, характеру и поведению были совершенно разными людьми. Среди них были мальчишки открытые – душа нараспашку – и замкнутые, внушаемые, импульсивные и уже не верящие никому, очерствевшие и ранимые, жестокие и милосердные, нежные и грубые, мудрые и легкомысленные, мужественно-храбрые и робко-трусливые, ленивые и энергичные.
Оставшись после отъезда Больца за главного, я обязан был теперь как-то уравнять, совместить этих разных ребят в однородную компанию и наладить их жизнь, организовать, занять каким-то общим интересом, отвлекая от негативных поступков, дурного влияния и разложения. Припоминая свой скудный опыт воспитателя и извлекая из него кое-какие уроки, я решил, что в данной ситуации можно на этот короткий срок общения применить к ребятам принцип военизации. Этот принцип, введенный двести лет назад в российских кадетских корпусах, в которых готовились несовершеннолетние граждане России к профессиональному служению Отечеству, я внедрял в обучении бойскаутов. Военизация, если она не превращается в муштру, воспитывает дисциплинированность, требовательность, прививает навыки ориентировки, координации движений, помогает управлять телом. Наконец, говорить, быть ответственным и внимательно-вежливым. Она формирует грацию, элегантность – основу будущей «военной косточки», присущей российскому офицерству. По существу же она представляет собой своеобразную форму коллективной игры с элементом соревнования, пробуждает интерес, бодрость и при разумной организации создает мажорный тон общения участников этой игры.
Первое, с чего я начал: установил распорядок дня – четкий режим организации всей жизни ребят. Вопреки мнению Фролова, я дал им возможность продлить утренний сон на полтора часа, чтобы они быстрее крепли и восстанавливали силы. Распорядок дня отпечатали на машинке и вместе с будильником поместили в палатке. Он был довольно щадящий и, как я убедился, не перегружал ребят:
1. Подъем по будильнику – 7.30.
2. Туалет – 7.30–8.00.
3. Физзарядка – 8.00–8.15.
4. Завтрак – 8.15–9.00.
5. Занятия – 9.30–13.00.
6. Обед – 13.00–14.00.
7. Отдых – 14.00–15.00.
8. Занятия или работа в лагере – 16.00–18.30.
9. Ужин – 19.00–20.00.
10. Свободное время – 20.00–22.00.
11. Отбой – 22.30.
Распределив ребят по трем отделениям, я назначил командирами в первом отделении Фролова, во втором Таболина, в третьем Василия Бойко. Проинструктировав их и поставив им задачу, я приказал начать занятия с отработки индивидуальных и групповых приемов и команд. Я предупредил командиров отделений, чтобы они не превращали строевые занятия и физзарядку в изнурительную муштру. Фролову я поручил знакомить ребят с основами военной топографии. А Таболину приказал начать обучение ребят стрелковому делу, материальной части винтовки, автомата, пистолета и практической стрельбе из них в тире лагеря.