Текст книги "Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники"

Автор книги: Николай Губернаторов

Соавторы: Григорий Лобас,Виленин Пугаев,Любовь Аветисян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц)

В-третьих, немцами учитывалось своеобразие и неустойчивость психологии подростков переходного возраста, неустоявшиеся взгляды и подверженность их идеологической обработке.

В-четвертых, усиленным питанием и улучшением материальных условий подростков можно привлечь на свою сторону. Кроме того, по замыслу специалистов абвера, гарантия успеха обеспечивалась маскировкой средств диверсии – мины большой мощности заделывались под куски каменного угля, которые подростки должны были незаметно подбрасывать в бурты угля на железнодорожных станциях, где заправляются паровозы.

В июле 1943-го «Буссард» (209-я абвергруппа) организовал в Германии, под Касселем, детскую диверсионную школу, набрав в нее 30 подростков из детского дома и окрестных от Смоленска деревень. Подростков вывезли в эту школу, где они прошли обучение и идеологическую обработку. В ночь с 29 на 30 августа «Буссард» по заданию штаба группы армий «Центр» начал заброску подростков самолетами с аэродрома Орши в тыл Красной Армии, в районы прифронтовых железнодорожных станций, с заданием выводить из строя паровозы.

Первая группа – 10 человек, снабженная тремя минами под видом кусков каменного угля, была заброшена в тыл Калининского фронта, вторая группа – в тылы Брянского и Центрального фронтов, третья – в тыл Западного фронта.

Но все подростки отказались выполнять задание немцев. Большинство их явилось с повинной, принесли с собой взрывчатку и парашюты. Отдельные подростки были задержаны на пути домой, в деревни, к родным. Учитывая, что абвер для обеспечения планов военного командования вермахта, рассчитанных на удержание Смоленских ворот в Белоруссию и Польшу путем длительной позиционной обороны, начал новый набор диверсантов, в том числе из подростков, закономерно ожидать наращивания диверсионных операций на растянутых коммуникациях наших войск.

В связи с этим, располагая широкой информацией о «Буссарде», оперативными возможностями в его диверсионных школах, военная контрразведка «Смерш» планирует провести операцию по пресечению деятельности «Буссарда» и уводу диверсионной школы подростков в расположение войск Красной Армии.

Начальник Главного Управления контрразведки «Смерш» Наркомата обороны комиссар 2-го ранга В. Абакумов»

Продолжение записок Ростова-Беломорина

Отвечая на вопрос о своей деятельности после первой заброски 1 сентября подростков-диверсантов, я хочу подчеркнуть, что испытывал душевное удовлетворение. Оно основывалось на том, что наконец-то закончились муки и терзания для ребят и что они, надеюсь, благополучно приземлятся и окажутся у своих. Что касается задания, то я был уверен, что никто из них выполнять его не будет.

Возвращаясь из Орши в Смоленск вместе с Фроловым и Больцем, которые бахвалились проведенной операцией и фантазировали о том, когда следует ждать возвращения подростков после выполнения задания, я молча слушал их болтовню, усмехался и с удивлением наблюдал в окно машины лихорадочное строительство укреплений на окраине Орши и на пути к Смоленску. На многих танкоопасных участках устанавливались и маскировались самоходные орудия. Всюду по траншеям сновали солдаты вермахта, рылись окопы, сооружались доты и дзоты. Я понял, что судьба Смоленска предрешена и немцы будут оборонять Оршу и Витебск, чтобы закрыть ворота Красной Армии в Белоруссию и дальше – в Польшу.

Глядя на молоденьких солдат, я размышлял о том, как сравнительно быстро и умело германские милитаристы в качестве основного средства мировой победы увлекли немцев идеями нацизма и создали образцовую военную машину. Собрав морально-политический урожай на почве версальского оскорбления, они направили патриотические чувства немцев в русло оголтелого шовинизма, пропустили через мясорубку войны лучшие силы и цвет немецкого народа. Они выжали все, что можно из людских ресурсов Германии во имя осуществления своих бредовых захватнических планов. И сейчас они уже мобилизуют не окрепшую молодежь.

Въехав в Смоленск, я обратил внимание на усиленное движение машин на запад, в сторону Минска. У штаба абверкоманды, куда мы подъехали, стояли грузовые машины под погрузкой. Всех нас троих принял со своими замами начальник абверкоманды подполковник Арнольд. Он поздравил с успешным окончанием операции и кратко сообщил о положении на фронте.

– Русские, – сказал он, – войсками Калининского и Западного фронтов рвутся к Смоленску. Сейчас их армии, обескровленные в боях за Ельню и Спас-Деменск, перегруппировываются и, по данным разведки, пополняются резервами, чтобы наступать на Смоленск. На этот участок наше командование уже перебросило 16 дивизий, чтобы после оставления Ельни и Спас-Деменска не допустить захвата Духовщины и Ярцева – последних ключевых рубежей на пути к Смоленску. Пока сохраняется пауза в боях, командование решило перебазироваться в Белоруссию, в Минск.

Соответственно и мы, 203-я абверкоманда, переезжаем туда же. «Особый лагерь МТС» и ваш «Буссард» в течение трех дней должны переехать под Минск, в населенный пункт Курганы, в здания бывшего зерносовхоза. Туда уже посланы офицеры с командой строителей для подготовки помещений. После переезда в Курганы сразу начинайте новый набор подростков из детских домов Минска и Орши. Из деревенских семей никого не берите, потому что все семьи там связаны с партизанами. Количество набираемых детдомовцев должно быть увеличено в два раза. Это заявка штаба группы армий «Центр». На этом настаивает и генерал Модель, который доволен и верит в наши диверсионные операции.

Если Смоленск придется оставить, то после набора, санобработки и экипировки подростков вывозите под Кассель, в Гемфурт, и там начинайте их обработку и обучение. По мере удаления тылов русских, когда их коммуникации будут растянуты, штаб группы армий «Центр» намерен проводить диверсии в широком масштабе с использованием взрослых агентов и подростков. Все ваши действия должны осуществляться согласно ранее изданному приказу и разработанному вами плану подготовки и обучению подростков для уже проведенной операции. Вам только придется дополнительно подобрать нужных преподавателей из школы взрослых агентов. Порядок материально-финансового и пищевого обеспечения «Особой команды Гемфурт» остается прежним, согласно приказу. У меня все. Есть ли у вас вопросы? – спросил начальник.

Вопросов у нас не было. Я и Больц пообщались и поговорили с офицерами команды. Они хоть и были заняты хлопотливой суетой отъезда и укладыванием папок с бумагами в ящики, но их реплики и оценки положения на фронте и самого Смоленска отличались прямотой и объективностью.

– Смоленск и Рославль, – говорили они, – придется сдавать, так как русские и сильнее, и хитрее нас. Если задержим их, то на линии Орша – Витебск, где занимают оборону переброшенные сюда с запада дивизии вермахта.

По дороге к себе, в «Особый лагерь МТС», я по привычке анализировал суждения, оценки и настроения офицеров штаба команды. Как и почему их взгляды изменились? Ведь абвер и его кадры, которые я знал не один год, раньше были другими и думали иначе. Будучи аристократической и привилегированной элитой самой консервативной части немецкой военщины, они были рьяными носителями и проводниками военной стратегии и гитлеровского стратегического руководства. Всем им была присуща одна из самых пагубных особенностей – отсутствие чувства реальности, недооценка сил и боевых качеств противника. Высказать мнение, что противник силен, умен, искусен считалось в абвере и вермахте чуть ли не пораженчеством. Необъективность, предвзятость, чванливость, замешанные на немецкой педантичности и фанатичной вере в приказы при оценке сил и боевых возможностей Красной Армии, явились одной из важнейших причин тяжелых поражений немецких войск. Мне казалось диким и парадоксальным, что на протяжении двух лет войны германское командование и его военная разведка не смогли избавиться от этой болезни. Лишь после тяжелого поражения на Курской дуге немцы стали более трезво смотреть на вещи. Вот почему у офицеров штаба абверкоманды появились здравые суждения.

В «Особом лагере МТС», куда мы приехали, шла активная погрузка имущества всех служб, диверсионная школа из военнопленных уже перебазировалась в Курганы.

К вечеру Больц собрал у себя совещание и поручил всем сотрудникам «Буссарда» подготовиться к переезду на новое место. Когда мы остались после совещания вдвоем, Больц заговорил о Таболине.

– Неужели он драпанул к партизанам? Как ты думаешь? – спросил он у меня.

– Трудно сказать. Он парень молодой, возможно, познакомился в Орше и схлестнулся с какой-нибудь красоткой, – высказал я предположение.

– А ты не замечал за ним что-нибудь подозрительное?

– Нет, он всегда был лоялен, исполнителен, хорошо вел занятия, с ребятами имел нормальный контакт, они его уважали.

– Да, ладно, черт с ним. Вместо него возьму другого. А нам с тобой работы прибавилось, придется набирать новых ребят. Правда, такому количеству в Гемфурте на даче будет тесновато, но приказ есть приказ, надо выполнять.

Через два дня я выехал с Больцем в Белоруссию, под Минск, в поселок Курганы. Из Смоленска я уезжал грустный и печальный. Было такое ощущение, что счастье покидает меня. Здесь я встретился со своей любовью, здесь я не сумел побороть свою нерешительность и уйти с Натальей Васильевной к своим. Здесь я все время ждал и после встречи с Таболиным надеялся на возможность перейти хоть линию фронта. И сейчас я все дальше удаляюсь от своего счастья. Ничто, даже воспоминания о встречах с любимой женщиной, не помогало избавиться от подавленного настроения. Что ждет меня? И на что надеяться в этой непредсказуемости и личной неопределенности? Угнетало меня и предстоящее участие в бесчеловечной затее абвера – обманом использовать одно из страшных последствий войны, детей-сирот, в своих бесперспективных бредовых планах.

По желанию Больца мы заехали в детдом имени Волкова, где мы делали первый набор подростков. Больц рассчитывал поживиться и взять там еще ребят. Но, подъехав к зданию, мы увидели, как солдаты вермахта переоборудовали детдом под огневую точку. От офицера-сапера мы узнали, что всех детей вместе с воспитателями эвакуировали в Оршу.

Приехав в Минск, мы сразу же направились в комендатуру, где узнали адреса детских домов, откуда «Буссард» должен делать очередной набор воспитанников. В поселок Курганы, что в 15 километрах от Минска, мы прибыли вечером, там продолжали обустраиваться агенты-добровольцы, передислоцированные из «Особого лагеря МТС» в Смоленске. А мне и Больцу были подготовлены комнаты, куда перевезли всю нашу мебель из лагеря МТС.

На следующий день все было подготовлено к приему и размещению подростков, и я с Больцем выехали сначала в Астрожицкий городок, в детдом на окраине Минска, и в детдом поселка Семков, тоже под Минском. В детдом Орши были посланы Шимик и Фролов.

Во всех детских домах набор проводился по стандартно отработанной схеме. Прежде всего Больц представлялся директору, объясняя ему, что мы по приказу командования Русской освободительной армии производим набор воспитанников в возрасте 10–16 лет, которые будут воспитываться и обучаться военному делу в воинских частях этой армии.

Затем директор выстраивал перед нами ребят и Больц вопрошал:

– Кто желает пойти служить воспитанниками в Русскую освободительную добровольческую армию? Мы обещаем вам денежное довольствие, хорошее питание, обмундирование, медицинское обслуживание и обучение военному делу. От вас будут требовать усердия и дисциплины.

О том, что в действительности ребят набирают для совершения диверсий в тылу Красной Армии, Больц умалчивал.

– Итак, кто желает добровольно служить воспитанником в Русской освободительной армии? – опять вопрошал Больц.

Желающих не оказалось. Тогда Больц приказал построиться в шеренгу и стал отбирать наиболее рослых и крепких, хотя было видно, что ребята содержались в тяжелых условиях, на полуголодном пайке. И внешне выглядели хилыми, истощенными, в изношенной одежде, многие стояли босиком – не было обувки.

Отобранных партиями по двадцать человек перевозили в лагерь «С», в Курганы, где на них заполнялись анкеты, ребят фотографировали, выписывали солдатские книжки и после медосмотра, бани и санобработки переодевали в чистое белье и немецкое обмундирование. Все ребята получили на обед усиленное питание и по бутылке баварского пива.

После обеда ребята под руководством Василия Бойко начали обустраиваться – в двух больших армейских палатках готовить себе спальные места. Вместе с Бойко я разглядывал работу ребят, стараясь хотя бы внешне познакомиться с ними. В сутолоке этого занятия по обустройству я обратил внимание на одного подростка, который, как мне казалось, умело и рационально распоряжался и по-хозяйски грамотно руководил всеми ребятами. А они, обращаясь к нему за советами и помощью, называли его ласково Ваня. В ответ Ваня толково и вежливо объяснял, как лучше проделать ту или иную операцию: расставить кровати, тумбочки, утеплить палатки и многое другое. Наблюдая эту картину, я в который раз убеждался в том, что детский коллектив особенно не любит равнодушных, недоброжелательных сверстников. Хоть каждый из набранных подростков был своеобразен, с особым внутренним миром, характер, личные, особо лидерские качества проявляются не сразу. Ваня же как лидер выказал себя быстро и сразу завоевал авторитет среди ребят.

По-видимому, Ваня обладал сердечностью, соучастием и сочувствием, с порывом души откликался на просьбы ребят. Он по-доброму воспринимал своих товарищей, был отзывчив, умел желать им добра, что оберегало его от зазнайства и себялюбия. Как видно, Ваня сам был доволен своим лидерством и ощущал себя счастливым человеком.

Я знал, что ребята подросткового возраста больше любят и уважают не самого красивого, веселого и спокойного сверстника, а того, кто справедлив, отзывчив и тактичен. Он не нужен – и нет его, а если нужна помощь или может принести пользу, он тут как тут. Таким мне показался Ваня по фамилии Замотаев.

Закончив работу, Бойко дал команду отдохнуть перед ужином. Ребята расселись по кроватям, а Бойко подошел ко мне и попросил разрешения вынести ребятам благодарность за старание в работе.

– Разрешаю, – ответил я, улыбаясь, – они заслужили.

Бойко встал по стойке «смирно» и чеканно проговорил:

– От имени начальника школы благодарю вас, детки, за работу и доброе дело! – и, усаживаясь рядом с Ваней, погладил его по голове и проговорил:

– А ты, хлопец, молодец, настоящий труженик. Труженик вечно плодит добро и любовь к делу и людям. Тебя, Ваня, как говорят у нас на Украине, за твою щедрость души, наверное, боженька в лоб поцеловал.

Ребята, улыбаясь, подходили к Замотаеву, дружески хлопали его по плечу и, обращаясь к Бойко, о чем-то просили. Выслушав их, Бойко поднялся и, взяв за руку одного подростка, подошел ко мне, желая что-то сказать. Я уже собрался уходить, но решил выслушать Бойко.

– Вот это Вячеслав Бабицкий, – обратился ко мне Бойко. – Господин обер-лейтенант, он просит отпустить его до отбоя в увольнение навестить и успокоить любимую девушку, которая осталась в детдоме.

– Господин обер-лейтенант, – заговорил Бабицкий, – я здесь уже пятый день и очень переживаю, как там Олеся. Она в полном неведении обо мне. К тому же и я скучаю по ней. Я быстренько сбегаю, успокою ее, скажу, что со мной и ребятами все в порядке.

– Вы же не успеете до отбоя, – возразил я. – Ведь отсюда до детдома двенадцать километров. К тому же вас по дороге может задержать патруль, – добавил я.

Тут подошли ребята и начали упрашивать меня отпустить Вячеслава.

– Мы за него ручаемся. Он не подведет, вернется к отбою, – говорили они. – С Олесей Вячеслав уже давно дружит, вместе выступали в детской художественной самодеятельности, даже в Москве и в других городах.

Я смотрел на шестнадцатилетнего Бабицкого, стройного подростка, и видел в его глазах такую неукротимую мольбу любящего человека, что на меня нахлынули воспоминания о Наталье Васильевне и я почувствовал, что сопереживаю Вячеславу. Я вызвал водителя и приказал ему:

– Карл, отвезите Вячеслава Александровича в Астражицкий детдом. Подождете его там, а к отбою привезете назад, в Курганы, А вы, Вячеслав Александрович, повидайтесь с Олесей, успокойте ее. Зайдите к директору, к воспитателям детдома и скажите, что с ребятами все в порядке.

Бойко и ребята с удовольствием поддержали мое решение, просили передать приветы и поклоны знакомым.

Бабицкий, усаживаясь в машину, искренне радовался и благодарил меня. А я и сам был доволен. Стоявший в окружении ребят Бойко, подняв указательный палец вверх, с восхищением проговорил:

– Вот что значит любовь!

Кто-то из ребят неожиданно спросил:

– Господин Бойко, а что по-вашему означает любовь?

Бойко явно смутился, а потом обиженно проговорил:

– Какой я вам господин, я такой же мобилизованный, как и вы. А насчет любви так, думается мне, каждый раб Божий разумеет сердцем и душой по-своему. Я вот вспомнил легенду о любви, услышанную от моей украинской бабушки. Она рассказала ее нам, внучатам, как-то вечером на покосе, под копной духовитого сена. Хотите, до ужина расскажу ее и вам.

– Хотим, – хором ответили ребята и расселись на койки.

Мне тоже интересно было и послушать, и увидеть реакцию ребят.

– …Ну что ж, слушайте. Когда Бог создал мир, то он все живые существа наделил умением продолжать свой род – рождать себе подобных. Мужчину и женщину Бог поселил в поле, научил их строить жилище – курень, дал мужчине в руки инструмент, а женщине – горсть зерна и сказал: «Живите, а я пойду по своим божеским делам. Приду через год». Пришел через год вдвоем с архангелом Гавриилом. Пришел ранним утром, еще до восхода солнца. Видит: сидят мужчина и женщина возле куреня, перед ними созревает пшеница на ниве, под куренем – колыбель, а в колыбели дитятко спит. А мужчина и женщина смотрят то на ребенка, то на восход солнца, то в глаза друг другу. И в тот миг, когда глаза их встретились, Бог увидел в них какую-то неведомую силу, непонятную ему красоту. Эта красота была прекраснее солнечной зари, неба, земли, угасающих звезд – прекраснее всего, что сотворил Бог. Эта красота так удивила Бога, что его Божье сердце сжалось от страха и зависти.

– Как это так, – размышлял Всевышний, – я сотворил землю, слепил из глины человека, вдохнул в него жизнь, а не смог создать такой красоты? Откуда она взялась и что это такое?

– Это любовь, – сказал архангел Гавриил.

– Что такое любовь? – спросил Бог.

Архангел, пожав плечами, ответил:

– Не ведаю.

Бог подошел к мужчине, прикоснулся к его плечу своею старческой рукой и стал просить:

– Человек, научи меня этому – научи меня любить.

Мужчина даже не обратил внимания на Бога и продолжал смотреть в глаза любимой женщины – своей жены, матери своего ребенка.

Всевышний рассердился и назидательно сказал:

– Человек! Значит, ты не хочешь научить меня любить? За это ты попомнишь меня! С этой минуты будешь стареть. Каждый год жизни пусть уносит по капле твою молодость, силы и любовь. А я приду через пятьдесят лет и посмотрю, что останется в твоих глазах.

Через пятьдесят лет пришел. Глядит: вместо куреня стоит, как невеста, беленькая хата, на пустыре вырос сад, украшенный плодами, на ниве золотом колосится пшеница, сыновья косят ее, дочери лен дергают и связывают в снопы, а внуки на лугу играют. У хаты на завалинке сидят дедушка и бабушка, смотрят то на утреннюю зарю, то в глаза друг другу. И увидел Бог в глазах мужчины и женщины красоту, но более прекрасную, более могучую, вечную и неодолимую. В глазах Бог увидел не только любовь, но и верность и преданность. Разгневался Бог, закричал:

– Мало тебе, человек, старости! Так помирай же ты в муках, в грусти, в печали и в своей любви иди в землю, превращайся в прах и тлен. А я приду и посмотрю, во что превратилась твоя любовь.

Пришел через пять лет. Видит: сидит мужчина над могилой жены, глаза у него хоть и грустно-печальные, но в них еще могучее и непонятнее для Бога светится человеческая красота. И в ней уже не только любовь, не только верность, но и память сердца увидел он. Задрожали у Бога руки от страха и бессилия. Он упал перед мужчиной на колени и стал молить:

– Дай мне, человек, эту красоту. Что хочешь проси за нее взамен.

– Не могу, – ответил человек. – Она, эта красота, достается очень дорого и не каждому смертному. Цена ей велика – смерть, а ты, как говорят, бессмертный.

– Хорошо, дам тебе бессмертие, дам молодость, но только отдай мне любовь.

– Нет, не нужно… Ни вечная молодость, ни бессмертие не сравнятся с любовью.

Схватился Бог за голову и ушел с земли на небо. С той поры Богом на земле стал Человек.

Вот, детки, что такое любовь. Вечная красота добра и преданность людская к человеку, труду и Родине…

Притихшие ребята молчали, а Бойко, смахнув набежавшую слезу, глухо проговорил:

– Пора на ужин. Выходите строиться.

Я тоже уходил взволнованный, со щемящим сердцем и воспоминаниями о Наталье Васильевне. Но мысли постепенно возвращались к моим подопечным подросткам, которых я наблюдал пока только внешне. А что у них в голове, в душе – я не знал. Не знал я, что они думают, что говорят в общении друг с другом. Ведь в межличностных отношениях люди обычно как бы обрабатывают, физически и духовно творят друг друга. А мне было важно знать их духовный настрой, их мысли, самооценки. Для этого надо было не только видеть ребят, но и как бы войти в атмосферу их коллектива и постараться повлиять на них, настроив на правильный путь – имею в виду их отношение к предстоящему участию в диверсиях. Действовать напрямую, в лоб тут было опасно.

По опыту работы с бойскаутами я знал, что формирование особенностей личности подростка во многом определяется памятью детских лет, семейным окружением, общением с матерью, отцом, братьями, сестрами. Подросток помнит, как прошло его детство, кто водил его за руку, носил на закорках, одаривал лаской, наказывал за шалость – все это и многое другое – хорошее и плохое – откладывается в память и органично входит в его разум и сердце, закрепляется в навыках и привычках.

Я помню, с какой гордостью бойскауты рассказывали о своих родных и как в своих поступках старались походить на них. Здесь же были такие же и в то же время не совсем такие подростки, как бойскауты. Здесь находились несчастные, обманутые дети, хилые жертвы войны и семейных трагедий. Я знал, что таких детей воспитывать трудно. А вот оживить и внедрить в их сознание чувство преданности Родине, непримиримость и ненависть к врагу – это я должен был попытаться сделать.

При этом я исходил из того, что именно в семье, школе, детдоме дети начинают свою сознательную жизнь, здесь же у них начинает формироваться мировоззрение и закладываются первые кирпичики личности человека, его первородная духовная чистоплотность. Поэтому я начал знакомиться с подростками, предварительно изучив их биографические данные по заполненным на них анкетам.

Это была весьма трудоемкая и даже изнурительная работа. Ее продуктивности способствовала и обстановка, когда до конца сентября ребят ничем не напрягали, кроме режима, распорядка дня и строевых занятий. Они больше отдыхали и набирали вес. Даже в поезде на пути в Германию, в Гемфурт, мне удалось продолжить изучение ребят. А переезд подростков из-под Минска в Гемфурт был осуществлен по приказу штаба абверкоманды в связи с тем, что Смоленск в конце сентября немцы вынуждены были оставить и Красная Армия начала наступление на Оршу и Витебск.

Теперь, когда я ближе познакомился с подростками, стал сильно сомневаться, что, как только они узнают, для чего мобилизованы, согласятся выполнять диверсионные задания. Да, на словах они будут заверять немцев о готовности их выполнить, а в действительности делать это едва ли будут. У них для этого нет ни цели, ни мотивов. А немцы уже слишком себя дискредитировали в их глазах. У подростков еще сохраняются узы семейного и детдомовского воспитания, преданность родителям, вся та ценностная ориентация, заложенная еще в детстве и детдоме. Почти все они провели детство в крепких трудовых семьях. В беседах они говорили с уважением о родителях и дорожили памятью о них. У всех у них чувствовалось самоуважение, они не утратили еще связь с семьями, с малой родиной и даже с детским домом. Ну разве забыли братья Анатолий и Василий Шпаковы, как с началом войны с гордостью провожали в Красную Армию отца Ивана Осиповича, а сами вместе с матерью и двумя старшими братьями ушли в лес, к партизанам.

В беседе с пятнадцатилетним Сашей Строгановым, уроженцем Смоленской области, я узнал, что родился он в деревне Осиновики в дружной крестьянской семье, а с началом оккупации в 1942 году вместе с отцом и двумя старшими братьями Михаилом и Владимиром ушел в партизанский отряд «Суворов». В июне брат Михаил в бою с карателями погиб, а мать расстреляли немцы. После этого отец, брат Владимир и Саша с разрешения командира отряда решили перейти линию фронта на сторону войск Красной Армии. Но попали в окружение. В бою погибли отец и Владимир, а Саша уцелел и вернулся назад, к партизанам. Но отряда не нашел и тогда направился в свою деревню. По дороге был задержан и вместе с военнопленными красноармейцами отправлен в Белоруссию, под Оршу, в лагерь. Из лагеря бежал, но был пойман, избит и полуживым доставлен в детский дом.

– Ну а в детдоме как жилось? – спросил я.

– В детдоме меня выходили, – отвечал Саша. – Я там окреп, стал учиться, работал в подсобном хозяйстве. Жили дружно, особо не голодали, да и партизаны продукты подбрасывали.

– А здесь, у нас, как ты себя чувствуешь? – поинтересовался я.

– А здесь ничего, ребят много знакомых, друзей. Кормят сытно, не обижают, только к немецкой форме никак не привыкну.

– А родных-то помнишь?

– Ну а как же? Они были добрые, работящие. Холили меня…

Среди набранных подростков были и такие, которые по разным причинам рано лишились родителей, длительное время воспитывались в детском доме и считали его родным, относились к нему с глубоким уважением и доброй памятью. К примеру, Гриша Нурецкий – рано остался сиротой и в течение семи лет воспитывался в детдоме, а Плесенцов Витя с трех месяцев остался без родителей и до войны прожил у тети в Смоленске, когда же немцы выселили ее из квартиры, она поместила Виктора в детский дом.

Особенно тронула меня судьба шестнадцатилетнего Вани Замотаева, крепенького, умного и расторопного подростка. В беседе со мной он рассказал:

– Родился в селе Надеждинка Воронежской области в семье механизатора. Мама запомнилась мне доброй и ласковой, но она сильно болела. И когда мне исполнилось пять лет, умерла. А отец был гулёна, шлялся по девкам, женился на другой женщине и уехал куда-то на Дальний Восток, а меня отдал жить к старенькой бабушке. Она, помню, тогда сказала отцу: «Ну, вот Иван родился и отцу не пригодился». Она была мудрая и строгая, любила ходить в церковь и всегда брала меня с собой. Мне нравилось бывать в церкви, все там было красиво, я с удовольствием слушал церковное песнопение, легко вдыхал благовонье трав. Все прихожане были вежливые, степенные и добрые. Я рано научился читать и с помощью бабушки одолел старославянское Евангелие. В шесть лет она отдала меня в школу и следила за моей учебой, одновременно нагружая работой по хозяйству. При этом всегда наставляла: «Делай все, Ваня, споро, с умом и талантом – как Боженька велит». Но на третий год моей жизни у бабушки она занедужила, с кровати уже не вставала. Я кормил ее, поил настоем трав. Все заботы по хозяйству теперь легли на меня. Бабушка не поправлялась и все говорила: «Время не дремя, пришла пора уходить к Боженьке». Перед кончиной она завещала: «Будь, внучек, добрым, будешь и счастливым». И рассказала христианскую притчу: «Когда Бог создал человека, у него в руках оставался комок глины. Бог оглядел человека и остался доволен своим творением. Тогда Бог спрашивает у человека: «Чего еще тебе не хватает?» Человек отвечает: «Создатель, дай мне счастья, его у меня нет». И тогда Бог вложил в ладони человека оставшийся комок глины и сказал: «Вот твое счастье, твори его сам!» Так что каждый Божий человек, Ванюша, – кузнец своего счастья!»

Когда бабушка преставилась, мой двоюродный брат Ефим Замотаев с моего согласия отвез меня в Минск и поместил на воспитание в детский приемник имени Кирова. Затем был детский дом в городе Борисове, а оттуда меня перевели в детский санаторий «Астрожицкий городок» под Минском, который с началом войны сделали детским домом. Отсюда меня вместе с другими ребятами мобилизовали. За эти пять лет пребывания в детских домах я закончил пять классов и стал пионервожатым.

Я слушал Ваню с волнением, потом поинтересовался:

– Скажи, как тебе жилось в детдоме и чему ты там научился?

Ваня вздохнул:

– Всяко бывало: и холодно и голодно, но жили дружно и интересно. А научили меня там жить и дружить с непохожими людьми.

– Вот мы с тобой непохожие, как ты думаешь, могли бы мы дружить? – спросил я.

Ваня задумался, затем улыбнулся:

– Я вас не понимаю, как мы можем дружить? Вы немецкий офицер, а я ваш подчиненный воспитанник, русский пацан, насильно мобилизованный в немецкую армию, хотя говорили, что берут в Русскую освободительную армию. Разве может быть между нами дружба?

– Все так, Ваня, но я тоже русский, крещеный, волею судьбы, как и ты, ношу эту мышиную шкуру немецкого мундира. Кроме тебя под моей командой находится еще семьдесят пацанов, разных по уму, характеру и прошлой жизни. Сейчас мы едем в Германию, в Гемфурт, где вас будут воспитывать и обучать военным дисциплинам. Там пробудем несколько месяцев. Скажи: на этот срок нужна какая-то организация, порядок, дисциплина не только на занятиях, но и в свободное время?

– Конечно, нужна, иначе ребята быстро могут разболтаться, – заметил Ваня.

– А кроме учебы, – продолжал я, – ребят надо занять чем-то, чтобы их пребывание там не было нудным и не интересным. Ведь у каждого подростка могут быть разные вкусы. Один любит книжки читать, другой в шахматы или в футбол играть, третий, как Бабицкий, представления устраивать. Вот теперь подумай, могу я справиться с этой ватагой ребят без их участия и помощи лишь со своими помощниками и преподавателями. Могу ли я своевременно узнавать настроения и потребности воспитанников? Нет, конечно, потому что ни Бойко, ни Абрамов – никто из них не знают и не улавливают интересы и желания ребят. Значит, среди самих ребят надо иметь авторитетного, признанного, всеми уважаемого моего помощника, который живет среди них, знает их заботы и может помочь мне настраивать их жизнь и учебу. Этот помощник должен быть честным, умным, добрым и наблюдательным. Ему я должен доверять как себе. Мои отношения и общение с ним должны быть взаимно искренними и дружественными. Вот о такой дружбе я и говорил тебе, поскольку ты по всем признакам годишься мне в помощники и я отношусь к тебе с доверием, состраданием и любовью. Как, ты согласен?