Текст книги "Электрический остров"
Автор книги: Николай Асанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
Улыбышев наконец начал закипать. Увидеть перед собой паровой котел вместо директора и друга было не в интересах Райчилина, и он медленно начал:
– На месяц, на два Орленова можно обезопасить. Нужно только создать впечатление, что он действует из личных, эгоистических побуждений…
– Как же вы это сделаете? Мы с ним всерьез не ссорились… – пожал плечами Улыбышев.
«Ага, клюнуло! – злорадно подумал Райчилин.– Небось не сказал, что это дурно и нечестно! Ну, ну, поедем дальше, как сказал попугай, когда кошка вытащила его из клетки…»
Склонность начальника к цитатам вызывала иной раз у Райчилина такой же позыв к щегольству чужой мудростью, хотя Улыбышев уверял, что ему это не к лицу. Он еще помолчал, делая вид, что поворачивает и так и этак высказанную им мысль.
– Что же вы замерзли? – нетерпеливо спросил Улыбышев. – Сказав А, надо говорить и Б.
– Тут есть одна зацепка… – осторожно начал Райчилин, искоса взглядывая на начальника. – Всем известно, что жена Орленова, Нина Сергеевна…
– Ну, ну, – строго перебил Улыбышев, – прошу не путать в наши дела женщин! Не люблю, когда о них говорят дурно…
– А я и не говорю! – развел руками Райчилин. – Я только хотел сказать, что всем известно, как она в вас влюблена…
– Она? В меня? – с удивлением, в котором было гораздо больше гордости, нежели недоверия, воскликнул Улыбышев.
– Ну да, – спокойно ответил Райчилин. – Вот я и подумал: если бы вы отбили ее у мужа или хоть сделали бы вид, что готовы отбить, – Улыбышев поморщился, но Райчилин не понял отчего – от предложения ли или от неверия в то, что он и в самом деле сумеет это сделать, – вот тогда мы могли бы сказать, что Орленов дискредитирует вас из ревности! И, может быть, даже отчислили бы его из филиала. Пусть едет обратно в институт и заводит свои склоки там. Нам-то он уже не будет опасен!
Райчилин с торжеством развалился в кресле, в первый раз позволив себе эту вольность в присутствии директора.
– Какая гадость! – искренне сказал Улыбышев. Он помолчал, потом брезгливо добавил: – Я боюсь, что ваш театр останется без актеров. Она не захочет меня даже в том случае, если я окажусь единственным мужчиной на земле.
– Это не важно! – с облегчением сказал Райчилин. – Вам достаточно сделать вид, а сплетня позаботится о том, чтобы придать вашим намерениям должную окраску. И в конце концов никто от Нины Сергеевны не требует, чтобы она в самом деле изменила мужу.
– Пожалуйста, без имен! – грубо крикнул Улыбышев.
– Но она же влюблена в вас как кошка! – не менее грубо сказал Райчилин.
Должно быть, только этого грубого дополнения и недоставало Улыбышеву. Он вдруг улыбнулся, потянулся, встал из-за стола и заходил по комнате, закинув руки за шею, словно это были чужие руки, которые уже обнимали его. Пройдясь мечтательно несколько раз взад-вперед по кабинету, он остановился перед своим заместителем, раскачиваясь на коротких ногах с носка на каблук и обратно.
– А что, в этом действительно заложена здравая идея!
Постепенно воодушевление охватывало его все сильнее, как огонь охватывает сырые дрова в печке – сначала они коптят и шипят, потом начинают потрескивать.
– Я бы даже женился на ней, если, конечно, она согласится!
– Обязательно согласится! – воскликнул Райчилин. – Какого же ей еще рожна надо? Будущий доктор, лауреат, может быть даже орденоносец, директор института. – Он неплохо знал своего начальника и его затаенные желания!
– Правильно! – восхищенно воскликнул Улыбышев. – Она прелестная женщина, и Орленов ей совсем не пара. И где это сказано, что двое любящих не могут соединиться? Как сказал Прутков:
Антонов есть огонь, – но нет того закону,
Чтобы огонь всегда принадлежал Антону.
«Ну, слава богу, перешел к цитатам!» – с облегчением вздохнул Райчилин. Он знал странное свойство этих цитат. Они словно бы опьяняли Улыбышева. Ими он мог доказать себе что угодно, как доказывал сейчас. Теперь надо было оставить директора одного, чтобы зароненная в его душу мысль созрела, и проследить, чтобы вегетационный период не продолжался слишком долго. А то урожай может опоздать к столу.
– Так я пойду к Пустошке, чтобы насесть на него, – сказал он. – «Мужик и ахнуть не успел, как на него медведь насел», говорится в какой-то пьесе, – и, показав этой фразой свое уважение к манере директора объясняться чужими словами, вышел из кабинета.
Улыбышев подошел к створке окна, откинутой к стене, чтобы взглянуть на себя. Он запретил Райчилину поставить в кабинете зеркало. «Это вам не мавританские бани!» – обрезал он его тогда, хотя Райчилин наверняка не знал, что такое мавританские бани, К тому же створка окна вполне успешно заменяла зеркало.
Однако собственное отражение на этот раз не доставило Улыбышеву удовольствия. Он чувствовал себя плохо после вчерашней ночи, а выглядел еще хуже, чем себя чувствовал. Пожалуй, с таким зеленым лицом нет смысла идти к Нине Сергеевне.
Вернувшись к столу, он позвонил и, когда девушка-секретарь вошла, сказал:
– Я еду в лабораторию, но предупредите коммутатор, чтобы мой телефон не давали.
Девушка согласно кивнула. На условном языке, какой сам собой образуется между хорошим начальником и хорошим секретарем, эта фраза обозначала, что директор удаляется на отдых и просит не беспокоить его. Но для точности она все же спросила:
– А если позвонят от Петра Ивановича?
– Тогда поищите меня сами, – важно ответил Улыбышев, давая понять, что такая возможность не исключена и что он тогда вынужден будет прервать отдых.
Выйдя из кабинета вслед за секретаршей, он стал спускаться по лестнице удивительно бодрой, подпрыгивающей походкой, чувствуя с каждым шагом прилив оживления. Даже лицо, которое он неизменно рассматривал в каждом зеркале на маршах лестницы, – а маршей было четыре! – раз за разом казалось ему значительней и привлекательней. Нет, идея была не так плоха, как он подумал сначала. У этого Райчилина ум Макиавелли, и он знает, что делать в таких щекотливых ситуациях, ничего не скажешь!
И, выходя из здания, Борис Михайлович был уже готов к действию.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
«Кто сказал А, тот должен сказать Б!» – повторял Улыбышев.
В который раз он переворачивал и так и сяк предложение Райчилина и все не мог решить, чего в нем было больше – подлости или хитрости. Хотя кто сказал, что хитрость не может быть подлой? Или – подлость хитрой? Всё может быть! Но, уважаемый Борис Михайлович, как же вы-то дошли до того, что соглашаетесь без колебаний на подлость?
Этот риторический вопрос он тоже задавал себе слишком часто. Все началось с того, что Борис Михайлович вдруг испытал приступ малодушия. Это в тот самый момент, когда надо было действовать решительно и смело! То, что раньше казалось таким простым и естественным, – зайти к соседям, поболтать с привлекательной женщиной, показать ей свою влюбленность, повздыхать даже, благо муж засел в лаборатории и не выходит оттуда сутками, – так вот это простое и естественное поведение теперь казалось Улыбышеву невозможным. Он никак не мог заставить себя пойти к Орленовым, хотя наставник его все более настойчиво требовал наступления. В конце концов Улыбышев стал избегать встреч с ним, но ведь тем самым он ставил себя – вольно или невольно – в позицию отступающего.
Сегодня Райчилин кратко сказал, что нужно либо начинать, либо сдаваться. По его сведениям, Орленов сговорился с Горностаевым о выступлении на Ученом совете. И, конечно, он будет говорить о недостатках трактора…
И вот Улыбышев уныло бродил по своей просторной квартире, из кабинета в столовую, потом в спальню и обратно в кабинет, открывал гардероб, рассматривал галстуки, даже примерил некоторые, но все не мог решить – идти ли ему к Орленовым сейчас или подождать, когда муж вернется домой. Может быть, в домашней обстановке молодой ученый не будет так резок и им удастся прийти к какому-нибудь согласию? Райчилин, конечно, прав, можно было бы попытаться заткнуть ему рот, предложив включить его в список на премию. Как бы ни был Орленов щепетилен, от такого предложения он вряд ли откажется! Тем более что тут можно подвести базу: Орленов работает над аппаратурой управления для трактора. Правда, сомнительно, что он успеет что-нибудь сделать за то короткое время, что осталось до испытаний. Однако его можно, так сказать, и авансировать. Конечно, делить будущую премию на десять человек – обидно. Но дело-то все же не в деньгах, дело в признании!
И все же – нет и нет! Он знал, что Орленов не пойдет на подкуп. Если молодой ученый уверовал в то, что трактор необходимо переделать, он будет добиваться своего. А тогда… Тогда все средства хороши!
Эта простая мысль придала наконец бодрости Улыбышеву. Он прошел в ванную и стал под душ. Вода пела в кранах, била и мяла твердое тело. Борис Михайлович фыркал, хлопал себя по бедрам и по плечам до тех пор, пока ему не захотелось петь. Издав несколько звучных рулад, он закрыл душ и пошел одеваться.
Все волнения улеглись, сердце снова молодо, тело бодро, дух тверд. Улыбышев приятно улыбнулся своему отражению в зеркале и стал выбирать галстук. Сегодня можно взять более яркий, в конце концов он идет на свидание, хотя оно и не назначено. И не забыть цветы. Современным женщинам так редко дарят цветы, что этот жест действует на их воображение ошеломляюще.
Приятные мысли на некоторое время заслонили все. Но под потоком этих мыслей бурлил другой поток, как бывает в море: думалось о том, что собирается сделать он нечто плохое. Иногда сумрачные волны второго потока как бы выпрыгивали на поверхность, подобно протуберанцам, и тогда приходилось насильно подавлять их. Такая борьба неприятна даже для сильных душ, а Улыбышев никогда не осмелился бы утверждать, что у него сильная душа. Можно представить, какого напряжения стоила ему внутренняя борьба.
Временами он даже начинал думать, что напрасно продолжает борьбу. Уж давно он нашел для себя ответ на вопрос, что такое наука. Решение пришло еще в то время, когда он только подступал к науке. Профессора в институте получали большое жалованье и были уважаемыми людьми. Они заседали в комитетах, писали книги, имели приличные квартиры, нарядно одетых жен и детей. Работа их, на посторонний взгляд, не требовала того напряжения духа и тела, какое прилагали, скажем, инженеры, директора предприятий. А ведь и те и другие вышли из одних учебных заведений. Только одна часть их, как думал Улыбышев, заранее наметила себе более легкий путь в жизни и стремилась к нему неуклонно, не пренебрегая заискиванием, лестью, почтительным ученичеством, а другая, состоящая из менее способных или менее умных, что, собственно, одно и то же, уходила на производство и прозябала там, занятая грубой работой, подвергаясь вечной опасности «не справиться с делом», утопая в мелочах, в текучке, в обыденщине. Он не хотел принадлежать ко второй категории и пошел в науку.
В избранной им науке тоже было два пути: промышленная энергетика и электрификация сельского хозяйства. И здесь он сделал правильный выбор: в промышленности господствовали инженеры, они задавали тон в поисках возможных усовершенствований. В сельском же хозяйстве энергетиков было так мало, что каждый мог стать хозяином и авторитетом в целой области. И вот Улыбышев действительно сделался таким авторитетом!
Он внимательно следил за работами своих бывших товарищей и умел отличать главное от незначительного. Так, еще перед войной он понял, что огромное будущее в сельском хозяйстве – за электрификацией пахоты. Несколько лет Улыбышев возился с лебедочным плугом, пока не убедился, что плуги не оправдают возлагаемых надежд.
После войны он узнал, что многими умами овладела идея создания электрического трактора. К этому времени Борис Михайлович был уже директором филиала научно-исследовательского института. Если раньше он был склонен расценивать свое назначение в филиал как скрытую «ссылку в провинцию», то теперь он благословил это назначение. К его услугам оказались мастерские, люди, поля, то есть все то, что нужно экспериментатору. А кроме того, – и это Улыбышев ставил себе в исключительную заслугу, – он сообразил, что в создании электротрактора можно заинтересовать руководящие организации области!
Итак – он сказал «а»! Теперь надо продолжать. Нельзя допустить, чтобы с таким трудом построенное здание будущего благополучия и славы развалилось оттого, что какой-то Орленов вдруг вздумал подкапываться под один из углов!
А ведь он признавал, что Орленов прав. И тем не менее, только что отдав дань правоте Орленова, он пойдет к нему в дом с ясно выраженным желанием разрушить этот домашний очаг. И будет стремиться к тому, чтобы разрушение было как можно более ощутительным. Он готов заложить в этот очаг столько взрывчатки, чтобы дом обрушился и похоронил под собой Орленова. И после этого еще говорят, что обстоятельства не могут управлять людьми!
Улыбышев зашел в оранжерею, затем направился к дому Орленовых с букетом роз. Он силился улыбаться, что ему удавалось плохо. Ветер метался у него в ногах, как веселый щенок, солнце играло в волнах реки, но, к сожалению, он уже не мог радоваться природе. А как ему хотелось возвратить обратно всю ту душевную бодрость, с какой он когда-то ходил на первые свои свиданья, когда их требовало сердце, а не обстоятельства! Увы, чувства, может быть, еще и остались в его душе, но теперь ими управлял мозг и управлял довольно дурно. Это Улыбышев мог сказать себе вполне откровенно!
Улыбышев проверил рукой, как сидит шляпа, как держится узел ярко-красного галстука, мельком взглянул на начищенные ботинки и ровно отутюженную складку серых брюк и нашел, что все выглядит прилично. На душе у него немного полегчало, и он уже свободно пригласил на лицо широкую улыбку, которая должна была скрыть все тревоги и опасения. Ему не хотелось ни цитат, ни пышных сравнений, но – будь они прокляты! – они жили в нем, как старые квартиранты, от которых не избавишься ни по суду, ни по уговору.
Взглянув на террасу из сада, Улыбышев увидел: Нина Сергеевна не одна, – что даже лучше для начала. Букет сделает свое дело, завтра слух о нем пройдет по всем лабораториям. Он вгляделся внимательнее и узнал во второй женщине Велигину. Ну что ж, это лучше, чем Чередниченко. Пусть Велигина и будет тем указующим перстом, которым сплетня ткнет в соединенные имена Улыбышева, Нины и ее мужа. Он впервые в своих мыслях назвал Орленову просто по имени, и это как бы подтолкнуло ее к нему. Во всяком случае, так показалось Улыбышеву.
Нина стояла у стола, обратив лицо к гостю, и Борис Михайлович не мог не отметить, что она выглядела так, будто была сконструирована по его собственным желаниям и чертежам. Да, она просто чертовски хороша.
2
Велигина бросила быстрый взгляд сначала на букет, потом на Нину. Нина тоже смотрела на букет, глаза её восхищенно блестели, на щеках появился румянец смущения. Вера злорадно усмехнулась про себя.
Как просто покорить женщину! Вот Нина и попалась! Ей уже трудно скрывать чувства. Они слишком противоречивы, чтобы можно было спрятать их под маской равнодушия. «Ей нравится букет, но она боится меня. Следовательно, ей нравится и Улыбышев!»
– А где же Андрей Игнатьевич? – свободно спросил гость, пока хозяйка принимала цветы. – Как! Все еще в лаборатории?! Сердца у него нет! Как можно пропадать в лаборатории в нерабочие часы да еще в такой вечер? – Он говорил легко, стремясь помочь хозяйке, которая все еще стояла с цветами в руке, не умея скрыть свое волнение.
– Вы забываете, что Андрей работает для вас,– иронически заметила Велигина и подумала про себя:
«Пожалуй, мне надо уйти. Не хочется быть ширмой для этих двоих…»
– О чем же вы тут философствовали?– снова задал вопрос Улыбышев, усаживаясь в плетеное кресло, когда хозяйка поставила наконец цветы в вазу и уселась сама.
– Почему вы думаете, что мы философствовали?
– А как же? – весело ответил Улыбышев. – Когда собираются две женщины, они обязательно философствуют! Когда собираются двое мужчин, они говорят о выпивке, об охоте, о работе. Мужчины становятся философами только в большой компании, им нужны слушатели.
Улыбышев не угадал. Вера зашла к Орленовой за советом – Орич опять начал пить. Да и работа у него не ладилась, хотя об этом Вера могла только догадываться, – он перестал делиться с нею своими мыслями. Нина отделалась общими рассуждениями о тупости современных мужчин. Потом появился Улыбышев и помешал этому разговору.
Может быть, поговорить с Улыбышевым? В конце концов он директор, он и должен отвечать за своих работников. Не может Вера одна отвечать за Орича. Она думала, что вполне приспособлена к тому, чтобы нести ответственность за свою жизнь и за жизнь другого человека, но оказывается, что это не так-то просто! Особенно, когда другой совсем не желает идти в рай…
Есть и другое обстоятельство. Если Вера останется, то Улыбышеву не удастся пустить в ход свои чары. А потом придет Андрей, и все будет в порядке. Но почему она должна заботиться еще и об Андрее? Хватит с нее и своих забот!
Вера взглянула на реку. Солнце садилось за островом. Блики на воде постепенно превращались из серебряных в малиновые с огнем. Ласточки с криком носились в воздухе. Плавно пролетели две чайки. Рыбаки плыли в своих лодочках на излюбленные места. Из шлюза вышел белый пароход, и далеко разнесся печальный мотив вальса – при шлюзовании всегда включали радио. Толпа зрителей на том берегу, приходивших посмотреть на шлюзование, медленно текла обратно в город.
Все это было обычно, и все-таки на всем лежала какая-то печаль. Может быть, она была вызвана внутренним ощущением Веры, а может быть, печаль вызывало предвечернее состояние природы. Говорит же народ, что по утрам солнце играет, вечером тоскует.
Она оглянулась на притихших гостя и хозяйку. Нина тоже смотрела на реку, Улыбышев смотрел на Нину. Вера уловила в его глазах что-то странное. Ах, да! Он смотрит на хозяйку так, как смотрит оценщик на мебель, которую ему предстоит описать. Вера-то знает, как это происходит! У них с Оричем было немало столкновений с судебными исполнителями.
Она решительно подошла .к ним и придвинула кресло. Ее мужская походка, угловатость, жесты – все в равной степени раздражало Улыбышева. Но – что поделаешь? – придется выжидать, и он любезно спросил, глядя, как Вера усаживается в кресло, набрасывая слишком широкую юбку складками на ноги:
– Почему я так редко вижу Павла Васильевича?
– А почему вы не заглядываете в лаборатории? – пожав плечами, вопросом на вопрос ответила она.– Прошлый раз вы сказали, что зайдете завтра, однако прошло уже две недели…
– Ну, если я говорю «завтра», то это еще не утверждение, а только предположение, – мягко пошутил он. – Вы знаете, у нас, администраторов, столько всяческих забот, что даже дневник не помогает, хотя я и записал, что должен побывать у вас. Впрочем, я говорю не о работе, а о времени отдыха. Человек проводит на работе только восемь часов, а шестнадцать остаются для него и друзей…
– Значит, ни Орич, ни Орленов не умеют работать,– грубо сказала Вера. – Они сидят в лабораториях по шестнадцати часов, оставляя восемь для себя и друзей. И я не удивлюсь, если на этом они проиграют, хотя им кажется, что они выигрывают…
– Зачем же так сурово? – пожурил ее Улыбышев и повернулся к Нине: – Не хотите ли посмотреть новый спектакль в драматическом? Говорят, там прекрасно поставлены «Дачники» Горького.
– А ваша бывшая жена тоже играет в спектакле?– вмешалась Вера, хотя он больше не смотрел на нее.
Улыбышев поморщился. Велигина, кажется, осталась нарочно для того, чтобы задавать бестактные вопросы и мешать ему. Надо ее проучить!
– Женщина сама выбирает себе наказание, – сухо сказал он. – Почему вы, например, остановили ваше внимание на Павле Васильевиче, о котором говорят, что он сильно пьет, не талантлив, да и внешне очень мало подходит к вам. Вам бы надо богатыря с плечами в косую сажень, а вы держитесь за былинку…
О, он умел ударить! Даже Нине стало неловко. Но па лице у Веры нельзя было прочесть ничего. Наоборот, она стала как будто даже любезнее, наклонилась к Улыбышеву и внимательно взглянула в его глаза:
– Как странно! Вы угадали мои мысли. Я только что думала об этом, По-видимому, все дело в том, что девушки моего поколения оказались обездоленными. Наши женихи, – во всяком случае, многие из них, – погибли на войне. И нам приходится брать то, что есть. А пользоваться любезностью волокит вашего возраста как-то неприятно. Ведь вот Марина Чередниченко отказала вам в своих чувствах…
Несмотря на всю свою выдержку, он вздрогнул, словно в комнату вползла змея.
– Кто вам это сказал?
– Не все ли равно? – с завидным равнодушием ответила Вера, опустив глаза на носки туфель.
Нина отодвинулась с напускным спокойствием, словно разговор не касался ее. Но Улыбышев видел, что слова Велигиной достигли цели. «Ах, стерва! Вот зачем она осталась! Ну, погоди же, ты еще пожалеешь об этом вечере!»
– Обыкновенная сплетня, – безразлично сказал он. – В таких маленьких коллективах, как наш, всегда находятся люди, которым доставляет удовольствие опорочить ближнего. А так как нас всего несколько человек, то, естественно, не трудно связать воедино все имена… – И пожалел: Нина взглянула на букет, потом на него, на Веру, и он понял, что она испугалась букета.
Вера встала и лениво произнесла:
– Все-таки мне придется пойти за моим беспутным Оричем…– она никогда не называла Павла мужем, чему Нина очень удивлялась. – Надо сказать ему, что для труда достаточно и восьми часов, а шестнадцать следует оставлять для друзей и для себя, – усмехнулась она и, сделав легкий поклон, поплыла к выходу. Ее фигура медленно растаяла в саду.
– Ну и женщина! – воскликнул Улыбышев. Нина молчала, и он нервно и зло продолжал: – Какая-то кариатида, как будто нарочно созданная для того, чтобы поддерживать на своих плечах Орича и ему подобных неудачников…
– Вы думаете, Орич – неудачник?
– Ну да! Потому она к нему и привязалась. Будьте уверены, как только Орич станет, – а это может случайно произойти, – знаменитым, она немедленно бросит его и перейдет к другому какому-нибудь бездельнику, чтобы нести на своих плечах его неудачи!
Нина вяло улыбнулась. Он слабо видел ее лицо, только глаза светились, словно в них было фосфорическое сияние.
– А что такое Марина? – вдруг тихо спросила она.
Он понял, что больше нельзя возмущаться. Хватит и того, что она согласилась с ним в оценке Велигиной, во всяком случае не протестовала.
– Чередниченко работает у нас уже второй год,– сказал Улыбышев тихо. – И когда-то я думал, что найду в ней свое потерянное счастье. Но она ждет принца.
– О!
– Есть такие девушки, которые всю жизнь ждут принца. Впрочем, есть такие мужчины, которые всю жизнь ищут девушку, попавшую в беду…
– Как?– ее глаза приблизились, и он испытал настоящее удовольствие, потому что заглянул в них, как в душу. Эта душа была наполнена интересом к его словам. Но если вновь возвращается любопытство, то никакая Велигина не разрушит того, что приходит вслед за любопытством.
– В молодости я тоже искал девушку, попавшую в беду, чтобы спасти ее. Прелестный закон рыцарства, которому подчиняется мечтатель! Увы, теперь девушкам не угрожает опасность от злых волшебников и коварных врагов. И лишь немногие из мечтателей способны всю жизнь ждать такого случая. А среди девушек – принца ждут довольно многие. Так хочется красивой сказки…
– Сказки… – проговорила Нина, и нельзя было понять, жалеет ли она или усмехается.
– Но я нашел вас! – вдруг проговорил он.
Она вскочила на ноги, прежде чем он успел взять ее руку.
– Вы затем сюда и пришли, чтобы сказать это? – спросила она.
У него не хватило дыхания для ответа.
– Прошу вас оставить меня!
За последнее время он испытал довольно много неудач, так что стал рассматривать их чем-то вроде составной части своего дня. Но это было слишком даже для его терпеливого характера.
– Нина Сергеевна! – воскликнул он, поднимаясь.
– По-видимому, я вела себя легкомысленно и наказана поделом! – безжалостно сказала она. – Учтите – я не ищу принца и не собираюсь попадать в беду. Прошу вас, уйдите!
Ярость, владевшая Улыбышевым после ядовитых намеков Велигиной, вскипела еще больше. Не было сомнений, что вмешательству Веры он обязан таким финалом. Ему казалось, что он стоит перед Ниной очень долго, но часы на его руке отказывались подтвердить это. Он машинально смотрел на стрелки, и они все еще не сдвинулись с места, как Нина снова сказала:
– Я жду…
Тогда он медленно повернулся и спустился с террасы. Что-то прошуршало в воздухе и упало на дорожку. «А, мои цветы!» – с невольной усмешкой решил он. Эта усмешка оказалась лучшим лекарством от душившего его гнева. Внезапно все предстало в юмористическом свете, Вот он придет домой и вызовет Райчилина. Когда же неудавшийся Макиавелли придет, он с привычным юмором расскажет ему, чем кончилась его попытка соблазнить Маргариту. И они посмеются над неудачей вдвоем…
Тут Улыбышев прервал свои мысли. Нет, Райчилин не станет смеяться! Да и ему не до смеха. Ведь никто не помешает Орленову завтра же сблокироваться с Пустошкой и пойти в обком партии. И тогда все то, что он строил с таким тщанием, рухнет!
Улыбышев выругался и ускорил шаги.
«Нужно что-то предпринимать! Ну, если бы этот Орленов провинился в чем-нибудь или нечаянно прикоснулся рукой к обнаженному проводу в своей лаборатории. Фу, черт, о чем я думаю!»
Улыбышев всегда был уверен, что настойчивый человек может преодолеть все препятствия. Как же он раскис! Ведь Нина сама дала ему в руки оружие против себя! Завтра он может прийти к ней с покаянной головой, и еще посмотрим как она будет себя вести! Вот в чем дело!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
В лаборатории Орленов забывал на некоторое время о посторонних делах. Здесь не было места ни Пустошке, ни мыслям о недостатках электротрактора, для которого, собственно, он и создавал свои аппараты. Вот то крайнее отсутствие логики, которое иногда овладевает конструкторами! Главное еще не готово, а он возится с деталями к этому главному и счастлив! Но он и без логики чувствовал себя в лаборатории прекрасно. Здесь он был творцом, создающим новые приборы и аппараты, которые не могли бы возникнуть без него.
На этот раз стук в дверь не рассердил Андрея. Он с удовольствием щелкнул замком, впуская позднего посетителя, и только на мгновение в глазах его мелькнуло недоверие при виде Велигиной. Вот уж кого он не ждал увидеть в своей лаборатории!
Однако он широким жестом пригласил Веру и, отступив в глубь комнаты, сверкающей приборами, закричал:
– Я уловил их! Я их поймал! Вера взглянула непонимающе. Орленов потер лоб и объяснил:
– Я так долго думал о токах высокой частоты, что мне кажется, будто все в мире должны знать, о чем я говорю. Извини, Вера, сейчас я тебе все покажу… Сделав несколько быстрых шагов, он достиг противоположного конца комнаты, где гудел электромотор. На круглом щите перед вращающимся стулом был смонтирован пульт управления трактором. Ниже этого пульта располагался небольшой щиток, с кнопками и циферблатом, на который Вера вначале не обратила внимания.
Орленов сел на вращающийся стул и оглянулся на Веру.
– Ты только посмотри!– воскликнул он.
– А это не опасно? – спросила она. – Я не хотела бы сделать Орича плачущим вдовцом! Хотя жить с ним и утомительно, но не так неприятно, как думает Улыбышев.
– Ничего, ничего, – успокоил ее Андрей, не замечая иронической усмешки. – А при чем тут, собственно, Улыбышев? – вдруг спохватился он.
– Да так, погрызлись немного.
– Где ты его видела?
– У вас.
Андрей замолчал, но она заметила, что он без прежнего воодушевления готовится к показу действия прибора. Так ему и надо! Пусть не оставляет жену в одиночестве! Может быть, и ей надо так же поступить с Оричем? Вот бы он побегал! Андрей молчит, но Павел не стал бы молчать. Он бы орал, как раненый тигр… Кстати, а как они орут, эти самые тигры?
Впрочем, Орленов снова увлекся. Он опять повернулся на вращающемся стуле к Вере и пояснил:
– Ты видишь этот кабель? Ток напряжением в две тысячи вольт пробегает по нему восемьсот метров. – Вера несколько отступила от кабеля, столь спокойно лежавшего на полу и уползавшего через окно в поля. – Там, в углу, где находишься ты, место подстанции, здесь – трактор. Представь себе, что трактор ушел от подстанции на восемьсот метров, а трактористу необходимо выключить ток. Как он это сделает?
– Ну, я думаю, посвистит или выстрелит из ружья, – неуверенно сказала Велигина. – Право, я не знаю, как передать сигнал за восемьсот метров. Может быть, флажками или зеркалом…
– Это идея Улыбышева. В этом случае на подстанции должен дежурить электрик, который будет внимательно следить за сигналами тракториста. Но ведь дело даже не в этом. Вот трактор остановлен, нужно произвести какой-то технический осмотр, а между тем подстанция продолжает подавать ток. Как же все-таки выключить подстанцию?
– Ты растолковываешь довольно внятно! Значит, ты тракторист, я – электрик? Ну что же, я жду сигнала… и выключаю!
– В том-то и дело, что мне удалось совместить тракториста и электрика!– счастливо засмеялся Орленов.– Смотри, вот трактор работает… – мотор загудел громче. Затем Орленов дотронулся до регулятора на щите. – Теперь я останавливаю трактор. И вот теперь, смотри! Смотри! Я отключаю подстанцию, находясь за восемьсот метров от нее! – Орленов нажал одну из кнопок на нижнем щитке, и мощный трансформатор – понизитель тока, возле которого стояла Вера, – вдруг тонко зажужжал и смолк. В лаборатории стало необычайно тихо. Орленов вытер пот со лба, словно это маленькое движение стоило ему огромного напряжения.
– Повтори, повтори! – закричала Вера так громко, словно она и в самом деле находилась в восьмистах метрах от Орленова.
– А вот повторить пока еще не могу, – устало сказал он, и улыбка исчезла с лица, будто он стер ее вместе с потом своим мятым платком. Сунув платок в карман, он объяснил: – Отправить импульс с трактора на подстанцию я уже могу. Но заставить прибор сработать снова пока еще не умею. Открыто, так сказать, одностороннее движение. А нужно, чтобы линия управления работала в обе стороны! Тут еще искать да искать!
– Ты найдешь! – сказала Вера, ничуть не умеряя своего восторга, и подошла к нему, опасливо перешагнув через кабель. – Я в этом уверена! – повторила она в ответ на его робкую и виноватую улыбку.– И ты сам знаешь, что найдешь!
– Пожалуй, это верно! – спокойнее сказал он. – Хотя Улыбышев не очень верит в мои силы…
– Ну, я дала сегодня жизни этому щеголю! – коротко засмеялась Вера. – Понимаешь, он попытался выяснить, почему я такая, а не иная. И я его отшлепала при Нине.
