355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Асанов » Электрический остров » Текст книги (страница 13)
Электрический остров
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 02:47

Текст книги "Электрический остров"


Автор книги: Николай Асанов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Но, странное дело, едва они кончили обед, как оба заторопились. Вышли из столовой молча и все убыстряли шаги, так что последние сто метров чуть не бежали, будто за полчаса кто-то мог украсть их прибор или что-то могло измениться в нем.

– Ну вот, опять мы в родной конюшне! – воскликнул Орленов, сбрасывая пиджак. Марина засмеялась. У него была странная способность поворачивать слова каким-то новым боком.

Она торопливо надела халат, натянула на руки толстые резиновые перчатки, показывая, что собирается сама стать к пульту управления для испытания прибора. Андрей остановил ее.

– И не думайте! Кто здесь главный? Я! – Он ударил себя кулаком в грудь. – Эти игрушки не для младенцев. Становитесь к переключателям.

Она хотела было возразить, но только жалобно посмотрела и промолчала. Он мог, когда хотел, быть решительным и даже свирепым.

– Вы будете усиливать ток по моей команде на двести пятьдесят вольт через каждые четверть часа. Чтобы вам не было скучно в промежутках между этими решительными действиями, придвиньте к себе столик и приготовьтесь записывать показания приборов, которые я буду вам диктовать.

Затем потянулись минуты, часы, которые они перестали замечать, хотя фиксировали движение стрелок через каждые пятнадцать минут. Несколько раз звонил телефон, но Орленов приказал не отвечать на звонки, это могло повести к пропуску какой-нибудь процедуры в намеченных испытаниях. Когда напряжение увеличилось до пяти тысяч вольт, Андрей неожиданно сказал:

– Вы не возражаете, если я вдруг запою?

– Пожалуйста, если это не приведет к взрыву, – засмеялась она.

Но запел он только в конце испытаний, когда вольтметр показал семь тысяч вольт. Пел Андрей скверно, врал слова и мотив песни, зато орал непрерывно и громко. Начал он с «Вечера на рейде», потом перешел к проголосным старым песням и необыкновенно долго завывал:


 
Под вечер осени ненастной
В пустынных дева шла лесах,
И тайный плод любви несчастной
Держала в трепетных руках…
 

Окончание испытаний слилось для Марины в неописуемый хаос звуков. Монотонно и угрожающе гудели умформеры и трансформаторы, попискивал новый прибор, и все это покрывал надоедливый голос Орленова, певшего теперь старинную тюремную балладу о Ланцове:


 
Звенит звонок насчет поверки,
Ланцов задумал убежать…
 

Первый раз он проговаривал забытые всеми слова речитативом, вторично пропевал медленно и печально, хотя, как видела Марина, ни напев, ни слова песни не соответствовали его настроению. Может быть, если бы он запел эту балладу в начале испытания, то…


 
Трубою тесной он пробрался
На тот тюремный на чердак,
По чердаку он долго шлялся,
Себе веревочку искал…
Нашел веревку тонку, длинну,
К трубе тюремной привязал…
 

– может быть, эти слова еще соответствовали бы их общему состоянию неуверенности. Но теперь, когда прибор выдержал, перешагнул через все необходимые пределы, вытьё Орленова действовало ей на нервы. Однако она понимала, что для Орленова оно – необходимая разрядка. Ведь он неподвижно просидел много часов над приборной доской, отнюдь не уверенный в том, что предохранители, которые должны были оберечь испытателя от неприятной неожиданности, смогут это сделать. И она прощала ему и вытьё, и грубый голос, которым он понукал ее, когда она хоть на секунду замедляла усиление тока или переспрашивала неясно произнесенные данные, которые ей надо было успеть записать, а они сыпались дождем, она прощала все, потому что она видела его в труде, в волнении, в восторге.

Вдруг он перестал петь и скомандовал:

– Десять тысяч!

Она умоляюще посмотрела на него, но он сидел спиной и не видел ее взгляда.

– Ну! – резко крикнул он.

– Андрей Игнатьевич, не надо! – робко сказала она.

– Не разговаривать! Дайте десять тысяч вольт! В чем дело? Вы не верите в наш прибор?

– Не верю! – твердо сказала она, – Он должен был выдержать пять тысяч вольт. У нас на вольтметре восемь тысяч. А может быть, он сгорит при восьми тысячах ста?

До сих пор Андрей разговаривал, не глядя на нее. Но тут он повернулся на своем вращающемся стуле и поглядел так, словно видел впервые.

– Ну-ну! – сказал он. – Значит, вы решили ослушаться начальника? Хорошо! Тогда я вас уволю за нарушение дисциплины! – Тут глаза его остановились на больших часах, вмонтированных в приборную доску, и он воскликнул: – Что такое? Десять часов вечера? И вы не могли предупредить своего начальника, что его ждет сердитая жена? Уволю, обязательно уволю!

Орленов встал, потягиваясь и забыв даже извиниться вперед ней, словно и впрямь считал ее хорошим парнем и только, и сказал уже другим тоном, усталым, спокойным:

– Хорошо! На сегодня довольно. Но завтра мы обязательно сожжем прибор, хотя бы нам пришлось позаимствовать жара в аду у самого сатаны. Выключайте ток.

Домой они возвращались медленно, разбитые тяжелой работой. У порога ее квартиры Андрей остановился и крепко пожал руку.

– Спасибо, Марина Николаевна! Без вас я провозился бы с прибором еще пятьсот лет! – И столько благодарности было в его голосе, что Марина вдруг покраснела и торопливо высвободила руку.

Поднявшись на крыльцо, она остановилась и еще долго следила за его силуэтом, таявшим в темноте с такой поспешностью, словно его смывали с экрана какой-то кислотой.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

Оживление Андрея пропало, как только он увидел на террасе Нину и Улыбышева. Судя по всему, между ними царило полное согласие. Лицо Нины было приятно оживлено, сквозь смуглоту пробивался слабый румянец. Она улыбалась Борису Михайловичу с ласковой признательностью, словно он совершил бог весть какой подвиг, избавив ее от одиночества на этот вечер.

Орленов поздоровался с директором, испытывая досаду оттого, что забыл за работой о его визите, и недоумевая, как Борис Михайлович может навещать его дом после резких столкновений с хозяином.

Правда, среди ученых было принято считать, будто дом и работа находятся в разных измерениях. Часто бывало так, что яростные противники по работе, придерживающиеся двух диаметрально противоположных точек зрения на те или иные научные вопросы, какой-нибудь морганист и сторонник Дарвина, дома оказывались не только добрыми соседями, но и друзьями. Однако самому Орленову и в голову не пришло бы отделить работу от жизни. Он всегда считал, что так могут делать только люди нечестные, для которых наука не более как средство к жизни. Двурушничество он всегда называл двурушничеством, в какие бы одежды его ни рядили.

Подсев к столу, он налил себе чаю. В сущности, ему хотелось плотно поужинать, но нельзя же мешать жене изображать хозяйку салона и нарушать чинную беседу прозаическим напоминанием о еде, особенно если жена забыла, что муж не был дома с утра. А идти на кухню и снова оставлять Нину наедине с Улыбышевым ему почему-то не хотелось. Борис Михайлович, как видно, сидит тут уже давно. Он весьма удобно расположился в любимом кресле Андрея и чувствовал себя дома, пожалуй, больше, чем хозяин!

Андрей невольно подумал о том, как родилось у него враждебное чувство к Улыбышеву? Он считал себя справедливым человеком, тем более хотелось понять все до конца. Может быть, он не прав в своей неприязни? Может быть, и в самом деле надо отделить Улыбышева-конструктора, Улыбышева-ученого от того человека, что сидит здесь и изрекает малозначащие фразы с таким апломбом, будто открывает великие истины. Но ведь Андрей знал, что Улыбышев умен, талантлив, образован, разносторонен – от этих качеств он не отказался бы и сам, – так почему с недавнего времени ему все чаще кажется, что многие из достоинств Улыбышева являются казовыми, ну, как если бы тщедушный человек, надев наваченный костюм с большими плечами, изображал из себя силача. Неужели ревность заставляет его превращать достоинства Улыбышева в недостатки?

Когда Андрей простился с Мариной, ему хотелось вихрем ворваться в дом, обнять жену, закричать: «Эврика!» – или что-нибудь в этом роде, одним словом, показать ей, что он нашел! Нашел решение вопроса, пусть не самостоятельно, но нашел! Вовремя подсказанное соображение равноценно присоединению союзника в битве. Ему хотелось аплодисментов, вздохов, ахов, восторженных слов, и он ничего не пожалел бы, чтобы Нина сказала их. Но вид мирной беседы у чайного стола, окрашенное румянцем воодушевления лицо жены, глаза, равнодушно ответившие на его приветствие и вновь обратившиеся на собеседника,– все вызывало раздражение, и радость открытия погасла, не успев разгореться тем пламенем, которому не страшны ни дождь, ни ветер.

– Как работается, Андрей Игнатьевич? – любезно спросил Улыбышев.

– Нормально, – ответил Андрей.

– Не узнаю русского языка! – засмеялся Улыбышев. – В наши дни в него привнесли столько неясностей, что скоро трудно будет понимать собеседника. Иной диалог весь состоит из таких нелепых словечек: точно, нормально, сногсшибательно…

– Но, надеюсь, вы не ждете от меня отчета за проделанные работы здесь, за чаем? – спросил Андрей.

– Избави боже! Я не хочу, чтобы Нина Сергеевна скучала.

Андрею хотелось возразить, сказать, что раньше Нина Сергеевна не скучала, слушая его соображения, например, о диссертации. Только теперь ей стало скучно слушать его рассказы. С того дня, как Андрей занялся своим прибором, они ни разу не говорили о будущем, как будто жили на таком расстоянии друг от друга, когда не слышно голоса. Может быть, как раз Борис Михайлович с его эпикурейским отношением к жизни и к работе и виноват в этом?

А все-таки Марина здорово помогла! Без нее он еще долго бы возился с предохранителями. Конечно, не пятьсот лет, как сказал он от избытка благодарности, но сколько-то дней, наверно, пропало бы даром. Как жаль, что нельзя пересаживать качества одного человека другому. Он бы непременно позаимствовал кое-какие достоинства у Марины и передал их жене, хотя бы вот интерес к его делам.

Он все ждал, когда же Улыбышев напомнит об их последней схватке, но тот болтал с Ниной о каких-то пустяках. Может быть, у него прояснилось в голове? Время еще не упущено. При помощи Пустошки можно так переконструировать трактор, что он не будет вызывать никаких возражений. Орленов успеет даже поставить свой прибор…

Задумавшись, Андрей перестал слышать голоса беседовавших и снова пересматривал весь процесс изготовления прибора. Конечно, это еще не шедевр, но кое-что в нем теперь ценно по-настоящему!

– А как ваша новая помощница? – вдруг спросил Улыбышев.

Орленов в это время был далеко, он снова слышал жужжание токов в лаборатории, которое покрывало все остальные звуки мира. Поэтому он взглянул на Улыбышева несколько бессмысленно, как человек, который вынырнул на мгновение, чтобы снова пойти на дно. Нина тронула его за руку:

– Борис Михайлович спрашивает тебя о Чередниченко. Доволен ли ты своим выбором?

– Выбором? Но я ничего не выбирал…

– Значит, это она вас выбрала! – засмеялся Улыбышев.– И право, Нина Сергеевна, трудно решить, что опаснее…

Говорить в таком тоне невозможно. Андрей вовсе не хотел обижать Марину. К счастью, Улыбышев наконец поднялся, чтобы уйти.

– Я все забываю, что Андрей Игнатьевич работает над прибором к моему трактору. Что делать, одинокие люди завистливы к чужому счастью. Однако надо дать покой и счастливцам!

– Куда же вы, Борис Михайлович, – попыталась остановить его Нина, но Андрей различил нотку неискренности в ее голосе и обрадовался. Значит, Улыбышев надоел и ей.

Теперь ему не хотелось, чтобы Улыбышев так и ушел, ничего не сказав о главном. Он отодвинул стакан и спросил:

– Куда это вы отправили Маркова, Борис Михайлович?

Нина вздернула голову и сердито взглянула на мужа. Борис Михайлович ласково улыбнулся:

– А я и не знал, что административные дела вас тоже занимают. Марков поехал проверить, как идет установка силовых линий для наших тракторов.

– А вы уверены, что сможете отправить в длительную командировку каждого, кто выскажется против трактора? Боюсь, что филиал тогда постепенно превратится в пустыню… – бес раздражения толкал Андрея на открытую ссору. Нина поняла это, и глаза ее стали злыми. Улыбышев, взглянув на нее, сообразил, что имеет в ней союзницу, и более сухо ответил:

– Я никому не запрещаю высказывать свою точку зрения. Вы, например, высказываете ее довольно откровенно, однако я не пытаюсь избавиться от вас. Признаться, я надеюсь, что машина сама оправдает себя… – он отыскал свою шляпу, поклонился и уже с порога оглядел Нину. Нина стояла в лучах торшера, маленькая, стройная, зеленовато-жемчужная от платья и света. Улыбышев помахал на прощанье рукой и воскликнул:

– Признаюсь и еще в одном грехе: восхищение Ниной Сергеевной помогает мне прощать ваши недостатки! – и медленно удалился, выразив и преклонение перед женой и неуважение к мужу. И на этот раз он оказался победителем.

– Как тебе не стыдно, Андрей! – чуть не плача, сказала Нина. – Борис Михайлович делает все для того, чтобы помочь тебе стать таким же видным ученым, а ты…

Он изумленно посмотрел на жену. Нина кружилась по террасе. Только платье шумело на поворотах. Он не выдержал нападения, таившего новую, совсем неожиданную опасность, и более резко, чем хотел, спросил:

– Для этого он и ходит сюда каждый вечер? Нина, не желая замечать его раздражения, продолжала:

– Он удивлен тем, что ты, который должен был бы благодарить его за приглашение сюда, на самостоятельную работу, организуешь комплот против него. Начал блокироваться с каким-то Пустышкой или Пустяшкой, подговариваешь Горностаева. Разве это порядочно? А Борис Михайлович ждет только твоего прибора, чтобы включить тебя в список соавторов по трактору и затем представить к премии!

– Позволь, позволь. – Андрей был неприятно поражен и не скрывал этого. – А включение в список на премию – это что же, награда за отказ от комплота или за прибор?

– Может быть, ты перестанешь острить? – раздраженно сказала Нина. – От твоего поведения зависит наше будущее, а ты…

– Надеюсь, что наше будущее зависит от нас, а не от того, пристегнемся ли мы к колеснице Улыбышева. Она едет не туда, куда нужно!

– А ты уверен, что знаешь правильную дорогу? – язвительно спросила Нина.

– Прохожие подскажут.

– Чередниченко?

– Что ты на меня напустилась с этой Чередниченко? Я ее не звал в лабораторию, ее Улыбышев прислал!

– Как Улыбышев, когда ты сам ее выпросил?

– Какого дьявола, есть предписание, подписанное директором! – рассвирепел Андрей.

– Теперь ты можешь сослаться хоть на Магомета! Кстати, пророк вполне одобряет двоеженство.

– Что ты говоришь? – У него перехватило дыхание.

Нина презрительно промолчала и прошла в комнату. Андрей еще несколько секунд простоял, словно его ударили по голове. Когда он последовал за ней, в двери спальной щелкнул замок.

– Открой! – вскрикнул он и толкнул дверь.

– Можешь постучать по соседству, – сквозь слезы ответила Нина. Он слышал, как она всхлипывала, и представил себе, как она стоит за дверями, размазывая слезы по лицу и ненавидя его. Это было свыше его сил. Он налег плечом на дверь. Дверь затрещала. В соседней квартире послышалось движение, потом сонный голос Велигиной спросил через перегородку террасы: |

– Что у вас случилось?

– Ключ потерял, – мрачно ответил Андрей.

– А Орич говорит, что у вас семейная драма. Скажи Нине, чтобы она не так громко плакала из-за этого ключа, а то соседи услышат. Они живо подберут ключ к вашей ночной истории…

Нина за дверью затаила дыхание. Нет, она не хочет публичного скандала! Замок заскрипел – Андрей таки погнул запор своим нажимом. Войдя, он увидел Нину, свернувшуюся в комочек на супружеской кровати. Она выглядела, как затравленный зверек.

Вот всегда женщины делают так! Сначала вообразят себе бог весть что, потом обидят близкого, а после начинают раскаиваться. Ну, зачем эта сцена Нине? Ведь она же знает, что никогда и никого Андрей не любил и не полюбит, кроме нее. Он встал на колени перед кроватью, собираясь успокоить жену, простить ее, сказать ей все десять тысяч ласковых слов или сколько их там есть в русском языке. Ведь каждое слово может быть ласковым, если ты приходишь к любимой с открытымf сердцем… Взгляд его нашел глаза жены. Они были злые, сухие, чужие. Нет, она совсем не раскаивалась! Если она и открыла дверь, так только потому, что побоялась скандала.

2

Зато теперь все встало на свои места. Лучшего способа понудить противника к действию Улыбышев не нашел бы, сколько бы ни искал. Орленов готов был кричать: «А, ты взятки давать!», как в детстве кричал во дворе во время драки: «А, ты подножку делать!»– и нападал уже не только потому, что этого требовали законы драки, а потому, что ненавидел всякий обман.

Маркова удалили. Но он-то остался! Остался и Пустошка. И они должны довести дело до конца.

Пустошка прибыл на остров по первому приглашению, словно все это время готовился к новой встрече с Орленовым. Увидав инженера в своей лаборатории, Андрей понял – путей к отступлению больше не будет. Он влез в давно начатую драку, и еще неизвестно, выйдет ли из нее цел и невредим.

Пустошка никак не походил на бойца.

Инженер стоял на пороге лаборатории, виновато поглядывая вокруг близорукими глазками, и было не ясно, что лучше: брать его в бой или оставить в тылу? В первой линии наступления он, пожалуй, не выдержит огня. Значит, наступать придется все-таки Орленову.

Так его учили жить и действовать, и только так Андрей мыслил свое отношение к жизни. Он не может быть спокойным там, где происходит нечто неправильное. Отвернуться и отсидеться в стороне было бы, по его убеждению, так же нечестно, как солдату уклониться от участия в бою. Величины как бы несовместимые, но ведь маленькая подлость всегда торит дорогу для большой.

В то же время в Пустошке было что-то упрямое, словно он хотел сказать своим видом: «Ну, если уж я пришел, так теперь не уйду, пока не добьюсь своего!» Коричневая плешь на его затылке сияла, клетчатые брюки, казалось, еще укоротились, а животик больше вылез вперед. Однако в глазах появилась настороженность, и они как будто вместили в себя всю ту силу, которой явно недоставало фигуре инженера.

Марина, прикреплявшая новый прибор на пульт управления трактором, увидела инженера, торопливо вытерла руки ветошкой и, проходя мимо Андрея, шепотом спросила:

– Что это за чучело? Вместо ответа Андрей представил ей инженера.

Пустошка, взглянув на Марину, окончательно смутился, порозовел и так неясно промямлил свое имя, что Андрею пришлось самому назвать его.

– Тот самый инженер? – Марина даже откинулась назад, рассматривая посетителя с явно выраженным недоумением, и вдруг смутилась, поняв, что обидела его.

Орленов поторопился объяснить, при каких обстоятельствах он встретился с Пустошкой и что именно привело последнего на остров.

– Я видела вас на лекции, но не предполагала…

– Фигура виновата! – простодушно засмеялся Пустошка. – Кто раз увидит, никогда не забудет. Хорошо, что в карманники не пошел, сидел бы всю жизнь по тюрьмам. И инженером-то с такой фигурой быть не легко. Вон ваш Улыбышев… Как увидал меня, сразу решил, что я только притворяюсь инженером…

Он сказал это с таким юмором, что Орленов и Чередниченко расхохотались. И сам Пустошка подхватил их смех, после чего Андрей, взглянув на Марину, с веселым изумлением понял, что ей понравился инженер и она понравилась ему.

– Так вот как работают ученые! – почтительно сказал Пустошка, оглядывая лабораторию. Было видно, что ему очень хочется сказать что-нибудь приятное своим новым друзьям, но сказал он другое: – А все-таки не богато живете! – заметил он и, увидев, что они готовы возражать, пояснил: – Ну как же! В стране готовится новая техническая революция, электричество скоро станет основой всей нашей производственной базы, а ученые все еще отстают. Этим и пользуются такие спекулянты от науки, как ваш директор!

Последние слова Пустошка произнес резко, и Марина поняла, что он совсем не так простодушен, этот маленький, толстенький инженер. Даже Орленов был неприятно поражен резкостью, с какой Пустошка отозвался об Улыбышеве. В последние дни он и сам подумывал о директоре так, но пока еще не решался высказать свое новое о нем суждение словами…

– Почему – спекулянт? – спросил он.

– А как же! – убежденно ответил Пустошка. – Улыбышев понял, что электрификация земледелия – первоочередной важности задача. Вот он и решил сыграть на этом…

– Но это понимают и настоящие ученые! – возразил Орленов.

– Да! – уверенно ответил Пустошка. – Только такие ученые пытаются решать задачи, принимая во внимание все достижения современной технической мысли, а такие, как ваш Улыбышев, прежде всего стремятся вырвать куш пожирнее, а что дадут технике и народу их так называемые «изобретения», им безразлично. Но так ведь и поступают вообще все спекулянты!

Как видно, это была твердая позиция инженера. Чередниченко с удивлением следила за дискуссией. Орленов с некоторым осуждением сказал:

– Федор Силыч – начальник цеха, в котором выполняют заказ Улыбышева. Он не согласен с создателем машины. Отсюда и его резкость.

– Позвольте, зачем же вы меня сюда пригласили, если считаете, что Улыбышев прав? – нахмурился Пустошка. Эта хмурость совсем не шла к нему: лицо его как бы поделилось надвое: на лбу сердитые складки, а на губах все та же извиняющаяся гримаса. Так бывает в летней грозе – над головой тучи, гром, молнии, а в стороне – рукой подать – сияет солнце.

– Я хотел познакомить вас с нашим секретарем партбюро, – поспешил ответить Орленов и уже без прежнего энтузиазма позвонил Горностаеву.

Секретарь партийного бюро находился на ферме. Его долго искали, а когда он подошел к телефону, в голосе его слышалось настоящее раздражение.

– В чем дело, Андрей Игнатьевич? Имейте в виду, у меня в запарочном котле повышено давление, говорите побыстрее!

Вас хотел бы повидать Федор Силыч Пустошка, – сказал Орленов, не обращая внимания на возбужденную сигнализацию инженера, который размахивал руками и шептал: «Вместе с вами! Вместе с вами!»

– А вы бы, Андрей Игнатьевич, не ввязывались в это дело, – раздраженно сказал Горностаев. – И так пошли разные нехорошие слухи, будто вы на личной почве ссоритесь с директором, а тут еще…

– Что? Что? – переспросил Андрей. У него прервалось дыхание, и от этого вопрос прозвучал так странно, что Горностаев на другом конце провода умолк. Последовала пауза, потом Горностаев уже мягче и спокойнее сказал:

Ну, если вам с этим Пустошкой не терпится, приезжайте сюда. На центральном складе стоит наш грузовик, садитесь и приезжайте…

Когда Орленов положил трубку и повернулся к Чередниченко, чтобы рассказать ей, что можно, а чего нельзя делать в его отсутствие, она нетерпеливо спросила:

– Что он вам сказал? На вас лица нет!

– Предложил ехать на грузовике, а меня укачивает, – с трудом пошутил Андрей. Его удивила настороженность Марины. Должно быть, она услышала, как дрожал его голос, когда он ответил Горностаеву, и догадалась обо всем. Андрей очень хотел бы, чтобы Чередниченко потеряла свою догадливость где-нибудь по дороге в лабораторию или проявляла на ком-нибудь другом. К сожалению, он, кажется, долго не будет спокойным.

Пустошка терпеливо ждал, пока Орленов объяснял Марине порядок работы. Девушка слушала плохо, и инженер побаивался, что при такой рассеянности она что-нибудь перепутает. Этого же, кажется, побаивался и сам начальник лаборатории, потому что вдруг свирепо закричал:

– Слушайте, Марина Николаевна, я сейчас же запру лабораторию на замок, если вы не перестанете глазеть на меня! Ведь вы совсем не понимаете объяснений!

После этого замечания дело пошло быстрее. Чередниченко покорно повторяла то, что говорил Орленов, записывая в особом журнале порядок работ, и инженер немного успокоился. Ему так нравились эти люди, их дело, что он все время чувствовал себя неловко оттого, что пришел и помешал им. Конечно, его пригласили, но на приглашение-то он набился! И с облегчением вздохнул, когда Орленов сказал Марине:

– Ну вот, теперь день не пропадет, если только вы не вздумаете открывать Америку. Имейте в виду, для открытия Америки одной смелости недостаточно. Так что оставьте свои попытки по крайней мере на сегодня.

Пустошке было жаль Чередниченко, которую Орленов обижал столь беспощадно. Сам Федор Силыч просто не мог себе представить, как можно разговаривать так грубо-насмешливо с кем бы то ни было, тем более с такой красивой и взволнованной девушкой, как Марина Николаевна. Однако Марина Николаевна почему-то не обижалась, то ли привыкла к резкому характеру своего начальника, то ли считала такое обращение заслуженным. Про себя Пустошка подумал, что надо будет как-нибудь заступиться за бедную сотрудницу…

Прогулка по острову на грузовике инженеру очень понравилась. Машина шла под яблонями и грушами, на которых уже висели крепкие плоды, потом бежала по полям между двумя полосами начинавшей желтеть пшеницы, затем поплыла прямо по лугу, рассекая море трав, как корабль. Ему редко приходилось бывать за городом, и он был взволнован тем, что сразу за стенами лаборатории находились луга и сады. Вот так, вероятно, будет при коммунизме. Природа и техника объединятся, не мешая друг другу. Конечно, не сразу, а тогда, например, когда ученые научатся аккумулировать электрическую энергию в компактных чистеньких аппаратах, которые можно будет перевозить с места на место, как современные аккумуляторы для автомашин, только, конечно, те аппараты будут скрывать в себе силу хорошей электростанции… Тогда отпадет необходимость в дымных печах и цехах, тогда заводы будут окружены полями и садами, как эти лаборатории острова. А вместо грузовика, стреляющего выхлопной трубой, людей повезут электромобили. Почему-то ему представилось, что люди будут похожи на Марину Николаевну и на Орленова, только мужчины, разумеется, будут вежливы и мягки!

А впрочем, может быть, вместо электроаккумуляторов будут еще более удобные установки, использующие атомную энергию. Он бы даже предпочел такие установки. Говорят, что наши ученые упорно и усердно трудятся над их созданием…

Орленов и Пустошка ехали стоя, навстречу ветру. Орленов упирался руками в крышу кабины, покачиваясь на пружинящих ногах, и задорно покрикивал, когда надо было наклоняться, чтобы ветви деревьев не хлестали по лицу. Пустошка держался за его плечи и послушно приседал всякий раз, когда Орленов командовал. Наконец он заметил, что сам-то командир совсем не нагибается, и открыл глаза. Сад они уже проехали, а Орленов все еще подавал шутливые команды. Пустошке понравилась шутка, и он сам начал что-то кричать, оторвался от Андрея и попытался устоять на ногах, хотя грузовик на неровной дороге подбрасывало, как утлое суденышко в бурю.

– А говорили, что боитесь качки! – прокричал Пустошка.

– Почему? – удивился Орленов. И вдруг вспомнил слова Горностаева и свой ответ на вопрос Марины. Лицо его сразу стало сухим, жестким, и Федор Силыч удивленно посмотрел на него, не узнавая веселого спутника.

– Горностаеву сообщили, что я выступаю против Улыбышева из личных побуждений, – сказал Орленов, ничего не объясняя. – Это куда хуже, чем качка на грузовике…

– А-а-а… – протянул Пустошка. – И вы не хотели тревожить Марину Николаевну?

– Я не хотел пускать чужого человека в свою жизнь, – поправил его Орленов.

– А мне показалось, что Марина Николаевна…– начал Пустошка и вдруг умолк.

– Что – Марина Николаевна? – раздраженно спросил Орленов.

– Нет, я подумал, как это подло – в большом деле ссылаться на мелкие чувства, – пробормотал инженер.

– Да ладно уж, договаривайте. Одни говорят, что я ревную жену к Улыбышеву, а вы уверены, что Чередниченко чуть ли не моя любовница! Нечего сказать, хорошего союзничка вы себе выбрали! – сердито произнес Орленов.

Горечь и обида, прозвучавшие в голосе молодого ученого, направили мысли Федора Силыча по другому руслу, и замешательство его прошло. Борьба, как видно, разгоралась не на жизнь, а на смерть, если противник прибегал к таким средствам. Надо было бы предупредить Орленова, что противник располагает и не таким оружием. Нельзя приглашать союзников, не раскрыв им честно опасностей, которые предстоят.

Однако Орленов стал таким колючим, что с ним об этом не заговоришь. Придется сначала посмотреть, что представляет собой Горностаев, а потом уже решить – выключить ли молодого ученого, который так понравился Пустошке, из борьбы или же, наоборот, посвятить его во все неприятности. Директор завода только что намекнул Федору Силычу, что завод может работать и без него.

Горностаев ожидал посетителей у сенного навеса возле фермы. На его соломенной шляпе, как странные украшения, торчали пучки сена и травы. Несколько травинок запуталось в усах, словно он сам превратился в травоядное.

Орленов и Пустошка, спрыгнув с машины, направились к Горностаеву. Сейчас они шли поодаль друг от друга, как поссорившиеся муж и жена. Горностаев взглянул на них и мрачно улыбнулся в усы. Ничего себе парочка! Если между ними нет даже согласия, так можно себе представить, что они могут сделать! А Борис Михайлович испугался! Было бы кого бояться!

А Пустошка? Так вот каков он, этот «враг №1», как называет его Борис Михайлович. Странный тип! Непонятно, почему Улыбышев так нервничает. Клетчатые брюки, вид дачника на отдыхе, ничто не вяжется с образом опасного врага. Должно быть, Борис Михайлович, по подозрительности, какая часто овладевает изобретателями, преувеличил возможности Пустошки. Он даже не похож на инженера.

Орленов с любопытством оглядел подвесную дорогу. Нет, Горностаев не терял времени даром. Он не тратил его на борьбу с ветряными мельницами, не ездил по вздорным поводам искать помощи и консультации, не связывался с Пустошкой. Он работал! Возле сенного склада стояла странная машина, похожая на сенокосилку, только вместо ножей в ней были соединены несколько грабельных рядков. Они составляли вместе один полный цилиндр. Андрей еще не представлял себе, как она должна работать, но ясно было, что это какой-то своеобразный механизм из тех, что должны были по замыслу Горностаева облегчить труд людей на молочной ферме.

Горностаев, заметив любопытство Орленова, подобрел.

– Интересно? – спросил он, поздоровавшись.– Вот, соорудил! Долго думал, но, кажется, нашел…

– А я вот никак не могу понять, что это за механизм, – признался Орленов.

– Сейчас увидите! – милостиво сказал Горностаев и посигналил кому-то рукой.

На крыше здания зажужжал мотор, подвесная дорога дрогнула, тросы ее закачались и загудели! И Орленов увидел, как с далекого поля поплыла вагонетка – сначала она казалась не больше мухи. Но вот вагонетка с грузом свежескошенной травы приблизилась к сенному сараю. Вот она повисла над люком в крыше и перевернулась. Трава упала с глухим шуршанием, принося с собой запах ветра, поля, солнечного зноя. И в тот миг, когда трава падала, странная машина, заинтересовавшая Орленова, пришла в движение.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю