Текст книги "Электрический остров"
Автор книги: Николай Асанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
Орленов улыбнулся, и Вера поняла, что он почти успокоился. С прежней живостью он сказал:
– Попробуем еще? Я сейчас сделаю «перезарядку» прибора.
– По-моему, тебе надо отдохнуть! – решительно ответила Вера. – Я, собственно, зашла за тобой. Хорошо, если бы ты отдубасил моего Орича, как я Улыбышева. Павел опять заблудился в трех соснах. А ведь нам надо держаться вместе, особенно в связи с намечающимися событиями? – лукаво взглянув на него, намекнула она. – Ты ведь, я думаю, не отступился от своего намерения вправить мозги Улыбышеву, и союзники тебе нужны.
В самом деле, как же он забыл об Ориче? Если на будущем заседании Ученого совета Павел поддержит его, Улыбышеву будет труднее отбиваться. Тут Вера права. Да и работу Павла следует посмотреть, может быть, помочь ему. Протянутая вовремя рука крайне необходима – это он знал по себе.
– Пошли вербовать союзников!– весело сказал он. – Только мы к нему ненадолго! Понимаешь, я, кажется, вечность не был дома!
Андрей уже успокоился и с тщательными предосторожностями выключал свои приборы. Потом еще раз осмотрел все, проверил положение кабеля и выключил рубильник высоковольтного ввода. После этого он открыл дверь в коридор и выключил свет. Вера ждала снаружи. Заперев дверь двумя оборотами ключа, Андрей положил его в карман и пошел за нею.
– На твоем месте я бы пломбировала двери лаборатории,– строго сказала Велигина. – Нельзя входить в дом, если из него могут выстрелить. Я думаю, ключи от лаборатории не только у тебя?
– Конечно, – он пожал плечами. – Есть и у монтера и у директора.
– А вот я бы их отобрала. Пусть приходят при тебе.
– Вы так и делаете?
– А как же!– недовольно сказала она. – Я не приглашала никого осматривать мои работы. А вот сейчас, – пожалуйста!
Орленов не стал спорить. Предосторожности, которые он применял, исключали опасность. Но все-таки ключи следовало бы отобрать. Тут Вера права. Никто не знает, что может случиться, если тот же монтер полюбопытствует, как действует какой-нибудь прибор.
Они сбежали с холма. Все смешалось в темноте: свет звезд сливался со светом бакенов и с отражениями огней. Хорошее время для прогулки!
Темная вода была похожа на неосвещенное зеркало. Зато там, куда падал случайный луч, она колебалась и дрожала, и казалось, что от нее исходят поющие звуки. А может быть, сама темная немота ночи пыталась петь?
– Ну и ночка! – засмеялся Орленов.
– Мне так часто приходится вытаскивать Орича откуда-нибудь за воротник, что я привыкла к ночным прогулкам, – то ли печально, то ли усмешливо сказала Вера. – Хочешь, я возьму тебя под руку? Нина не увидит.
Он подал ей руку. С Велигиной всегда было приятно. Она была хорошим товарищем. Так они прошли некоторое время и неожиданно наткнулись на угол теплицы. Вера, протянув руку, ощупью нашла дверь.
– Кто там? – ворчливо спросил голос Орича.
– Воры, – пропищал Андрей.
– А вот я возьму ружье да выстрелю солью! – сказал Орич, открывая. – Это ты, Вера?
– Я и Орленов, – ответила Вера, выступая вперед.
– Какие же вы, к черту, воры! Ваши шаги были слышны еще на горе. Я думал, конная милиция скачет… – неприветливо пошутил Орич.
Андрей, которому все сегодня удавалось, хотел бы, чтобы Орич был помягче и повеселее. Плохое настроение товарища в такое время принимается как упрек: «О себе-то позаботился, нахватал полные пригоршни удачи, а о товарище забыл?» Он прошел в теплицу, зажмуриваясь от яркого света, готовый шуткой и смехом разогнать тучи, под которыми ходил тут Орич.
Теплица представляла собой длинное узкое помещение со стеклянной крышей и широкими окнами. Вдоль помещения в четыре ряда стояли стеллажи с растениями. Воздух был полон влаги, и Орленову показалось, что он пахнет озоном, как перед грозой.
Теплица была разделена двойными непроницаемыми переборками на три части. На высоте человеческого роста бетонные переборки заканчивались стеклянной стенкой, а двери в них были похожи на блиндажные. В первых двух отделениях теплицы горели сильные лампы накаливания, из третьего через стеклянные стены проникал дрожащий свет люминесцентных ламп. Растения на стеллажах, представляющих собой длинные, широкие, с низкими бортами ящики, медленно покачивались от воздушных токов.
– А у вас тут недурные тропики! – воскликнул Андрей.
– Но каждому посетителю грозит участь капитана Кука, Орич съест! – засмеялась Вера. – Он и тебя-то пустил только потому, что не успел за мной закрыть дверь!
– Опытная работа не любит постороннего взгляда,– ворчливо заметил Павел.
– Боишься, что сглазят?
– Нет, увидят не то, что надо…
Это прозвучало как предупреждение. Андрей отступил в средний проход и замолчал. Если ему будут показывать опыты, хорошо. Если не будут, тогда можно поспорить. А раздражать Павла ему не хотелось.
– Тут не только тропики, – вызывающе сказала Вера. – Тут у нас есть и полюс холода… – Она взглянула на Орича, тот промолчал.
– Ну что же, забирай Павла и пойдем домой,– предложил Андрей. Он почувствовал, что Вера борется с молчаливым сопротивлением Орича. – От этой духоты одно спасение – свежий воздух. Я думаю, он каждый вечер с тобой ссорится. В таких парниках могут прорастать не только добрые злаки, но и сорные семена.
Вера перевела взгляд на Андрея. В нем вдруг появилась мольба. Орленов невольно опустил глаза. Ему не хотелось разыгрывать ни миротворца, ни нападающего.
– А может, ты, Павел, покажешь свой полюс холода?– спросила Вера.
– В самом деле? – поддержал Орленов. – Я как-то приходил к вам, но не застал хозяев. Любопытно посмотреть на твои опыты. Да и Вере не терпится провести меня в свое царство света, я ведь вижу…
Вера взглянула благодарно. Орич нахмурился:
– У нее есть свой вход.
– Нечего сказать, довольно милое приглашение!– засмеялся Андрей. Он никак не мог понять такого отношения со стороны Орича. Всякий человек, интересовавшийся его собственными опытами, был для него другом, помощником, пропагандистом. А Орич смотрел на посетителя как на врага. Что же такое он тут делает, если боится постороннего взгляда?
– А директора и парторга ты так же любезно выгоняешь?– не выдержал и спросил он.
– Они лица официальные, – сухо ответил Орич.
– Ах, так? Ну, а я твой друг! – сказал Андрей и, прежде чем Орич мог помешать ему, прошел к тяжелой двери в соседнее отделение и открыл ее.
Вера шагнула за ним, словно решив прикрывать его с тыла. Орич остался на месте.
Андрей миновал тамбур и открыл вторую дверь. В лицо ударил холодный воздух. Под электрическим солнцем земля в ящиках поблескивала мерзлыми кристаллами льда. Андрей одним взглядом охватил оборудование лаборатории: аммиачные трубы холодильных приборов, распределительные щиты и подведенную к стеллажам систему электронагревательного прибора. На стенах был иней, на стеллажах – повисшие и потемневшие от холода растения. Он взглянул на термометр: двенадцать ниже нуля!
– Так! Искусственная зима! – сказал Орленов.– А как же быть с весной? Тоже понятно!– один из щитов служил для управления искусственным климатом.
Орич основательно подготовился к задуманному им опыту. Андрей поднял лопатку, лежавшую в ящике, и ударил по земле. Земля звенела. Да, здесь была зима! Андрею вдруг стало зябко, – он и забыл, что вошел в зиму є летней рубашке и без шляпы.
Смысл затеянного Павлом опыта прояснялся. В этом отсеке весна и лето должны были начаться по желанию испытателя. Придет час, когда Орич выключит холодильные приборы и станет подогревать воздух и землю электричеством, тщательно отсчитывая каждый киловатт-час, который будет потрачен на перемену климата. Но что это даст? Зачем это?
– Простудишься, Андрей, – сказала Вера. По ее мнению, Андрей видел достаточно, чтобы говорить теперь с Оричем об его работе.
Андрей медленно вышел из отсека и закрыл тяжелые двери. Орич все еще стоял в первом отделении в той же растерянной позе. Изредка он бросал косые взгляды на Андрея, видимо стремясь определить впечатление, которое тот получил от осмотра.
– Ну, что ты скажешь? – озабоченно спросила Вера.
– Придумано здорово, – неуверенно ответил Андрей, поеживаясь от знобкого холода, только теперь, кажется, пронизавшего его. Бросив взгляд на Орича, он увидел, как прояснилось лицо Павла. И он снова взглянул на запертые двери, за которыми леденела земля.
– Ну, а поточнее?– допытывалась Вера. Должно быть, судьба опыта волновала ее больше, чем самого испытателя. А может быть, она не доверяла первому впечатлению Орленова и ждала, когда он выложит все свои мысли.
– И все-таки мне кажется, – задумчиво сказал Орленов, – что это «шаг лошади как рабочее движение…»
– Что? Что? – не вытерпела Вера. Лицо Павла медленно начало багроветь.
– Я читал как-то диссертацию одного научного деятеля. Он написал исследование в двести страниц на тему: «Шаг лошади как рабочее движение». Там было пятьдесят фото и диаграмм, и все они были посвящены тому, чтобы доказать, что основным рабочим моментом для лошади является шаг. А совсем недавно одна дама защищала диссертацию на тему: «Водяное голодание коровы и воздействие его на удой». Эта дама заморила до полусмерти десяток коров. В общем, если взять сто диссертаций наших молодых ученых, то по крайней мере десять из них будут наукообразными, а десять просто вредными по той системе опытов, на которой они построены. И окажется, что написаны эти двадцать с одной только целью – получить степень и причитающиеся к ней материальные выгоды. А их авторы больше никогда в жизни не будут браться ни за науку, ни просто за перо. Боюсь, что опыт Павла тоже не научен и не нужен…
– Так! – гневно сказал! Орич и обернулся к Вере. – Хорошего консультанта ты привела! А еще говорила, что ему надо помочь! Он-то помогает товарищам? Теперь я понимаю, почему он против Улыбышева вылез! Из зависти, вот почему! И вся его «деятельность» – сплошное завистничество! Работу лаборатории частных проблем он тоже раскритиковал!
Орленов поднял голову – обобщение? Трактор Улыбышева, лаборатория частных проблем, теплица Орича… По одному все эти факты почти невесомы. Но брошенные один за другим на чашу весов, как это сделал Орич, они становятся уже доказательствами недоброжелательности Орленова к своим товарищам по работе. Однако молчать Андрей не мог.
– Подожди, Павел, – как можно спокойнее заговорил он. – Обогревать теплицу электричеством – это значит: превращать электрическую энергию в тепловую. А между тем в большинстве колхозов эту тепловую энергию можно извлечь из самых дешевых видов топлива: из дров, из торфа, из соломы. Для кого же ты разрабатываешь свою дорогостоящую теплицу? Для Арктики? Или для пустыни? Не понимаю, как Улыбышев не объяснил тебе, что экономика здесь подводит…
– А вот он-то как раз со мной и согласен! – воскликнул Орич. – И новой моей диссертации ты не зарежешь, шалишь! И против Улыбышева ты напрасно воюешь! А если ты собирался нас с ним поссорить, так тут дураков нет! – Орич взял с гвоздя шляпу и враждебно посмотрел на Веру, которая стояла у стеллажа, ковыряя палочкой сырую землю и все еще чего-то ожидая.
– Ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан!– тихо сказала Вера. – Я думала, что это у тебя только присказка, но теперь вижу, что это твоя сказка. Очень жаль!
Она воткнула палочку в землю, словно вбила гвоздь, и обратилась к Орленову:
– Ну что же, Андрей, пошли. Видно, плохие мы союзники! Воюй уж как-нибудь сам! Беда только в том, что теперь Павел не простит тебе критики и вместо союзника ты приобрел еще одного врага. Как же я об этом не подумала? – И, подойдя к двери, вдруг грустно спросила: – А может быть, все-таки зайдешь ко мне? Обязуюсь на тебя не нападать, что бы ты ни сказал…
– Да, да, зайди и к ней и раскритикуй ее. Тот, кто ничего не делает, любит критиковать! – злобно закричал Орич и выскочил своей вихляющей походкой из теплицы. Уже с улицы он крикнул снова: – Замок закрывается без ключа. Пока!
Когда Вера и Андрей вышли, Орича уже не было. Его тонкая сутулая фигура обладала странной способностью теряться в темноте! Может быть, это стоит Орич, а может быть,– искривленный ствол яблони? Даже шагов его не слышно. Тогда они вернулись в помещение.
В отделении теплицы, которым заведовала Велигина, было солнечно и тепло, хотя за окнами и над крышей простиралась всё та же ночь. Впечатление солнечного дня создавали люминесцентные лампы в виде длинных трубок, висевшие над стеллажами. Орленов с некоторым удивлением увидел изящные лимонные деревца с висящими на них плодами, вьющиеся кусты виноградника, мандарины. Все плодоносило, хотя на дворе еще не вызрели даже яблоки и груши. Тонкий аромат носился во влажном воздухе, пьяные от соков и нектара летали пчелы. Они были особенные, с длинными хоботками, с узкой головкой, и Орленов понял – Вера перенесла сюда всю природу юга вплоть до кавказской пчелы.
Это было так неожиданно, что Орленов невольно остановился среди теплицы, поворачивая голову,– слишком много неожиданного было вокруг. Он попытался раскрыть секрет, при помощи которого Вера добилась такого сильного эффекта. Ему подумалось, что Вера усложнила опыт Орича и создала свои субтропики тоже при помощи электронагрева. Нет. Распределительный щит у входной двери имел только счетчик и переключатели. Единственная розетка была занята настольной лампой, под которой лежали схемы и таблицы. Над столом, на полке, стояли книги, тут же лежала шляпа Веры, пакетики – должно быть, с семенами.
Андрей подошел к столу и заглянул в записи. Они обрывались вчерашним числом. Как видно, вчера у Веры был разговор с Оричем, странное окончание которого произошло уже в присутствии Андрея. В тетради отмечалось давление, влажность, степень нагрева листьев и плодов и количество световых единиц, упавших на сантиметр площади.
– Как ты это сделала? – спросил Орленов, наклоняясь к лимонному деревцу и нюхая листья и плоды.
– Как бог! – ответила Вера. – Сначала создала свет, а потом все остальное.
– Ты хочешь уверить меня, что твои люминесцентные лампы…
– Приятно иметь дело с догадливым человеком,– рассмеялась Вера. – Вот именно – лампы! Я увеличила для моих растений день почти в полтора раза. И вот результаты…
– Почему же Орич не принял участия в твоем опыте?
– Ему, как ты видел, самому захотелось стать богом и создать зиму среди лета и лето среди зимы. Ему не до меня…
Он почувствовал в ее тоне такую грусть, что захотел погладить по голове, сказать что-нибудь утешительное. Но она уже выпрямилась и стала опять сама собой, суховато-решительной, идущей впереди, чтобы прокладывать дорогу для других.
– Как же ты находишь мои владения? – она обвела рукой теплицу и с гордостью взглянула на Андрея. – И ты знаешь, расход энергии на освещение здесь почти в десять раз меньше, чем при обычном искусственном освещении! А результат в десять раз больше.
– Десять на десять – сто! – Орленов засмеялся. После сцены с Павлом он готов был платить двойную цену за дозу веселого смеха. – Я думаю, что нам надо вернуть Павла на землю. Если он не захочет работать с тобой, пусть подумает еще над чем-нибудь реальным. Перед филиалом стоит столько тем, а работающих всего десять человек. Втолкуй ему это, пожалуйста!
Теперь задача казалась ему не такой уж трудной. Вот что значит полюбоваться чьим-то успехом. Но сама Вера была как будто другого мнения. Задумчиво начала она выключать свои волшебные светящиеся трубки. Молча они вышли из теплицы. И, уж подходя к дому, Вера сказала:
– Боюсь, что мы его не вылечим!
2
Нина все еще сидела на террасе, зябко кутаясь в большой платок и в то же время ленясь встать и уйти в комнату, когда на ступени поднялась Марина. Орленовой не хотелось ни говорить, ни двигаться, и она молча ждала, что скажет гостья.
– Тут кто-нибудь есть? – неуверенно спросила Марина, вглядываясь в темноту.
– Андрей еще на работе, – ответила Нина.– Проходите, поскучаем вместе.
– А я, собственно, к вам и шла. – Чередниченко нащупала рукой кресло и села. В голосе ее не было радости, какая должна бы быть у визитера, заставшего того, к кому он шел. Нина потуже затянула концы платка на груди. Она уже давно догадывалась, что Чередниченко тянет к Андрею. Может быть, она и сама этого не понимает, но именно поэтому, конечно, Марина почти каждый вечер заходит к Орленовым на несколько минут. Иногда она выбирает какой-нибудь пустячный предлог, вроде того, что у нее нет спичек или нужного для работы справочника, но чаще появляется без предлога, молча сидит некоторое время, потом поднимается, стройная и высокая, – «Колонна», говорит Андрей, – лениво прощается и уходит в свою одинокую келью. Должно быть, ей очень скучно жить одной! Но Нине почему-то ни разу не захотелось расспросить ее о жизни поподробнее.
Как вообще живут одинокие женщины? О чем они думают, вернувшись домой, где никто их не ждет, ничей голос не приветствует, нет ни сердитого взгляда за опоздание, ни радости оттого, что она пришла? Что они делают в течение тех шестнадцати часов, о которых Улыбышев сказал, что они предназначены для радости? Ах, какой он все-таки болван! Своими руками начисто разрушил тот интерес, который был у Нины к нему! «Да, зачем же пришла Марина?» Глядя на нее, Нина всегда думала, как это могло случиться, что такая красивая, сильная, привлекающая к себе взгляды мужчин девушка осталась одинокой? Или, может быть, у нее есть своя тайна? Трагический роман, какой-нибудь женатый мужчина или еще что-нибудь в этом роде? Однако на ее гладко выточенном лице нет никакого следа страстей, а говорят, что именно страсти и оставляют самые разрушительные следы. Интересно, что мог бы оставить на лице Нины роман с Улыбышевым, если бы он состоялся? Морщину? Опущенные уголки губ? Фу, гадость!
– Зажечь свет? – спросила наконец Нина, пытливо разглядывая в темноте неясные очертания гостьи. Чередниченко сидела так, словно безумно устала и уже не может избрать позу для отдыха. Просто сидеть и все – вот чего она хотела… Но ответила она привычно звучным и ясным голосом:
– Как хотите…
Нина встала и простучала по террасе каблучками. Вспыхнул свет. Потом она прошла к двери и притворила ее.
– Комары налетят, – пояснила она, возвращаясь. Хотя Нина и догадывалась о том, что привлекает Марину в их дом, чувствовала она себя с ней свободно. Нет, пожалуй, это не точно. Можно ли чувствовать себя свободно или не свободно в присутствии колонны из мрамора? Сегодня на Марине было серое с мягкими, более светлыми пятнами платье. Колонну можно замечать или не замечать. Она находится в поле зрения или отсутствует. Да, Андрей правильно охарактеризовал Марину.
– Почему вы изменяете мужу? – вдруг тихо спросила Марина.
Нина остановилась среди террасы, словно ее ударили в грудь. Лицо ее потемнело от бешенства и странного страха. Она стояла и смотрела на Марину, сидевшую все в той же позе безмерной усталости, с тусклым, невыразительным лицом. И то, что лицо гостьи было так тускло, то, что Марина сказала эти слова без гнева или презрения и не вопросительно, а так утвердительно, будто сама была свидетельницей измены, на мгновение ошеломило Нину до такой степени, что она почти поверила, будто это случилось. Только вытолкнув воздух, застрявший в груди от почти физического ощущения удара, она спохватилась и вскрикнула:
– Как вы смеете?
Марина улыбнулась, но какая это была улыбка! Было так, словно она боялась заплакать и морщила губы, чтобы остановить слезы. Нине стало даже жалко ее, но возмущение взяло верх, и она снова, еще злее, закричала:
– Зачем вы это придумали? Как вам не стыдно!
Она хотела повернуться и уйти, но случайно встретилась глазами со взглядом Марины и остановилась. Редко видела она такие говорящие глаза. В них был какой-то страх, и она поняла, что это страх за нее, Нину, и за Андрея. В них была боль, и Нине было ясно, что это боль за них. В них была мольба, и Нина поняла, что не может уйти, пока не ответит на эту мольбу. Она подошла к креслу и, повернув его, села так, чтобы видеть кричащие глаза гостьи.
– Откуда вы взяли такое? – строго, но спокойно спросила Нина.
– Я вижу, – бесстрастным голосом, не соответствующим голосу глаз, ответила Марина. – И это видят все, кто знает Андрея Игнатьевича и вас…
– Но чем я подала повод думать обо мне так отвратительно? – Теперь Нина уже понимала, что от обвинения нельзя отвернуться, что на него необходимо ответить.
– А разве это не правда? – глухо спросила Марина. – Вы присмотритесь к Андрею Игнатьевичу. Он занят очень трудным и очень опасным делом, И он вынужден думать не только о том, включен ли ток, но и о том, где вы и с кем вы. А Улыбышев победоносно усмехается, когда речь заходит о вас, а Райчилин, его друг и приятель, держит пари о том, что у нас на острове назревает семейная драма, и все понимают, на кого он намекает…
– Я тоже все понимаю!– срывающимся от злобы голосом воскликнула Нина. – Вы всех ревнуете ко мне! Да, да! Не перебивайте! – вскрикнула она, заметив, как Марина, потеряв свою каменную неподвижность, дернулась, желая встать. – Ревнуете! Ревнуете! – она повторила это так, как капризничающий ребенок швыряет на пол посуду, крича: «Вот вам! Вот вам!» – Вы ревнуете меня к Улыбышеву и к моему мужу! Да! Да! Разве я не вижу, как вы смотрите на Андрея? Разве я не вижу, зачем вы приходите сюда каждый вечер? Что вы вытаращили на меня глаза? – вдруг испуганно спросила она, взглянув на Чередниченко. Та по-прежнему была неподвижна, как статуя, только грудь судорожно колебалась. – Да что с вами? – пронзительно вскрикнула Нина и бросилась в комнату, чтобы принести воды.
Чередниченко явно задыхалась. Подавая ей воду дрожащими руками, Нина облила мраморное платье, но Марина не видела этого. Выпив воду, она откинулась на спинку кресла с мертвенно-бледным лицом и несколько минут дышала прерывисто, с таким шумом, словно легкие были пробиты теми ударами, что нанесла ей Нина. Потом она тихо сказала:
– Приступ астмы. Сейчас пройдет. Лекарство в сумочке… – и снова закрыла глаза.
Нина открыла ее сумочку и нашла стеклянную пробирку. Положив ее в руку Чередниченко, она следила за тем, как Марина трудным движением открыла пробирку и приложила белую от порошка пробку к губам.
Теперь, когда глаза ее были закрыты и голос их не звучал, Нина со страхом подумала о том, что она сделала. Она сама открыла Марине ее тайну, она первая крикнула на палубе корабля: «Земля!» – и теперь Чередниченко поступит, как всякий капитан, она направит корабль к пристани, к Андрею! И если у нее хватило смелости или, лучше сказать, наглости, чтобы прийти к Нине со своими наветами, то ли еще она может сделать, чтобы смутить покой Андрея? Нине хотелось бы думать, что Чередниченко притворяется, что это никакой не приступ болезни, а тот дамский обморок, которым легче всего прикрыть свое поражение. Но Марина полулежала в кресле, как мертвая, и на нее было страшно смотреть. Так вот почему она так спокойна и малоподвижна! Значит, она знает, чем ей угрожает каждое резкое движение и волнение, значит, она боится за свою жизнь каждое мгновение и обманывает всех, что счастлива, красива и здорова! Притворщица! И она будет притворяться и дальше красивой и здоровой, чтобы завладеть Андреем. Она еще попробует теперь найти свое счастье, и Нина сама указала ей путь, о котором она, возможно, не знала…
«Но что же такое она говорила о нас, обо мне и Андрее?» Ага, значит, она имела в виду не измену, а то странное чувство холодка между Ниной и Андреем, который, не будем этого отрицать, появился между ними за последние недели. Кто виноват в появлении этого холодка, сам ли Андрей, или Нина, или явное ухаживание Улыбышева, не важно! Но холодок может превратиться в абсолютный нуль – она почему-то стала тщательно вспоминать, сколько же это градусов, как будто решала школьную задачу по физике; вспомнила – минус двести семьдесят три, – и вот тогда Чередниченко победит в борьбе. Но Нина не допустит этого! Нет, никогда!
Нина сидела неподвижно, со страхом глядя на Марину, лицо которой оставалось все таким же бледным, и с боязливой надеждой прислушивалась, не зашуршат ли в саду шаги мужа или кого-нибудь из знакомых. Ей было так страшно, как если бы она присутствовала при умирании, хотелось бежать, и в то же время она знала, что не в силах сделать ни одного движения.
Она вскочила на ноги, как только услышала шаги Андрея. Он шел не один. В полосу света попала Вера Велигина. Не обращая на нее внимания, Нина бросилась к мужу и обняла его, пряча лицо на его груди.
– Мне так страшно, так страшно! – задыхаясь, сказала она.
Орленов взглянул на Чередниченко, тело которой как бы утратило присущие ему твердые формы, вызывавшие представление о камне, увидел залитое водой платье и, удерживая одной рукой Нину возле себя, спросил:
– Что с ней?
– Приступ. Астма или грудная жаба, я не поняла,– сказала Нина и вдруг поймала себя на том, что говорит это со злорадным удовольствием, думая: «Вот тебе! Вот тебе! Ты всю жизнь скрывала свою болезнь, ты пришла сюда, чтобы устроить мне скандал, а попалась сама! Я выдала твой секрет и не огорчаюсь, наоборот, я рада. Теперь ты будешь знать, как обижать других…»
И еще одно доставило ей успокоение: муж не бросился к Марине, не вскрикнул, не проявил особенного беспокойства, которое могло бы означать бог знает что. Нет, он деловито усадил жену, обернулся к Велигиной и спросил:
– Чем ей можно помочь? Врач на острове есть?
– У нее это часто бывает, – спокойно, как говорят о привычном, ответила Велигина. – Обыкновенно припадок проходит через две-три минуты. – И, обращаясь к Нине так строго, будто подозревала ее в том, что она виновата в припадке, спросила:
– Давно он начался?
– Я не знаю. Я так испугалась, что не почувствовала времени.
– Припадки происходят от сильного волнения, возбуждения, которых она старалась всегда избегать. О чем вы говорили?
– Право, не помню, – солгала Нина. – Может быть, она волновалась перед тем, как пришла сюда? Я обратила внимание, что она выглядела плохо…
– Я поссорилась…– медленно заговорила Марина, не открывая глаз, и Нина с ужасом посмотрела на нее,– с Улыбышевым… – с усилием закончила Марина, и снова в ее легких что-то засвистело, мешая дышать.
– Нина, приготовь постель, – сказали Андрей. – Мы сейчас уложим ее.
Нина осталась стоять, с боязливым любопытством глядя на то, как Чередниченко огромным усилием воли возвращала себя в мир живых. Должно быть, слова Орленова показались ей такими же несуразными, как и Нине, потому что она приоткрыла глаза и тихо проговорила:
– Не надо… Я… сейчас… встану.
И столько силы было в ее словах, что Андрей молча опустился в кресло, неотрывно глядя на нее. Велигина осталась стоять у стены, задумчиво переводя взгляд с Чередниченко на Нину. Она шевелила губами, как будто решала задачу. Нина знала, какую задачу она решает. Ее не проведешь: она – не Андрей…
– Я позову Орича, – сказала наконец Вера. – Вдвоем вам будет легче довести ее до дома.
Она ушла и вернулась с Павлом. Орич грубовато похлопал Марину по руке.
– Ну как? Лучше? Вот уж не подумал бы, что такая девушка, как вы, может страдать от болезней! По-моему, они должны вас обегать за десять верст, боясь, как бы вы на них не наступили!
Нина увидела, как Марина открыла глаза и встретилась со взглядом Андрея. Ничего, кроме соболезнования, не было в глазах Андрея, и, тем не менее, Чередниченко уже не могла больше оторвать свой взгляд от него. И когда она при помощи мужчин поднялась, когда пошла, неуверенно ступая, все время лицо ее было обращено к Андрею, хотя Орич, казалось бы, поддерживал ее крепче.
Они скрылись в темноте, только по земле скользил луч карманного фонарика, зажженного Оричем. Оставшиеся на террасе женщины провожали их взглядом.
– Почему ты не пошла с ними? – нарушила молчание Вера.
– Боюсь, – искренне призналась Нина.
Вера проследила, как луч фонарика пропал за калиткой соседнего дома, и задумчиво сказала:
Хотела бы я знать, что здесь произошло десять минут назад! Но ведь ни ты, ни она никогда не скажете…
– Ничего здесь не произошло! – сердито возразила Нина.– Почему ты думаешь, что я в чем-то виновата?
– Это ты думаешь, что виновата, – мягко сказала Вера. – Я не думаю. Мне просто хотелось бы знать, что здесь было?
– Она же сказала, что поссорилась с Улыбышевым… – слабо усмехнувшись, сказала Нина.
– Что-то слишком часто мы все стали ссориться! – с горечью воскликнула Велигина. – Это не доведет до добра. Худой мир лучше доброй ссоры…
Вскоре мужчины вернулись. Они молчали, как будто боялись заговорить о том, что произошло. Орленов сказал:
– Нина, посмотри в буфете, кажется, там осталась бутылка вина. Очень хочется выпить.
– Высокая идея! – обрадовался Орич. – Иногда ты бываешь вполне оригинален… – и обеими руками схватил бутылку, которую Нина поставила на стол. Но ни его шутовство, ни вино не приносили облегчения. В механизме, который объединял до сих пор этих людей, что-то сломалось.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
В лаборатории Орленова наконец поставили телефон. А через полчаса позвонила Велигина и спросила, не зайдет ли Андрей за нею в два часа, чтобы идти вместе на заседание Ученого совета.
– Когда, когда?
Услышав изумление в голосе Андрея, Вера проворчала:
– Кажется, я открыла тебе секрет полишинеля? Орленов молча подул в трубку. Вот уж правильно говорят: если телефон поставлен, так он должен когда-нибудь зазвонить! И зазвонил!
– Что же ты молчишь! Или тебе прислали заранее извещение на веленевой бумаге с гербовой печатью? Мне, например, позвонили совсем недавно, так что к выступлению подготовиться я все равно не успею.
– Какой вопрос на повестке дня? —спросил Орленов.
– Сообщение Подшивалова о работах лаборатории частных проблем.
Положив трубку, он некоторое время еще постоял возле телефона, словно ждал, не зазвонит ли тот снова. Ведь должны же пригласить и его? Или Улыбышев окончательно вычеркнул Орленова из списка сотрудников? Пожалуй, что и так. Недаром время выбрано такое, когда неприглашённые и не догадаются заглянуть в зал заседаний. А потом можно легко оправдаться: «Я сказал, чтобы были приглашены все сотрудники. Эта секретарша вечно путает!», и Орленову придется сделать понимающее выражение лица, а Улыбышев любезно осклабится. Только и всего. И разговора о тракторе не будет даже в разном…
Орленов выключил ток и вышел из лаборатории. Все равно до начала заседания осталось не больше часа, а он обязан прийти туда. Да и много ли наработаешь в том настроении, какое овладело им после звонка Веры! Уж она-то, наверно, поняла, почему Орленова забыли пригласить на заседание Ученого совета!
Орленов пошел в партбюро, где, как и надеялся, увидел и Горностаева и Подшивалова. Иван Спиридонович имел торжественный, сугубо официальный вид. Даже лысина его блестела по-особенному, будто он специально ее начистил. Увидав Орленова, он насмешливо воскликнул:
