Текст книги "Электрический остров"
Автор книги: Николай Асанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
От размышлений его отвлек надоедливый стук в дверь. Кто-то просился к нему робко, но настойчиво. Борис Михайлович выпрямился в кресле и крикнул:
– Войдите!
Вошла Чередниченко, и он невольно приподнялся с кресла.
Марина Николаевна никогда не заходила в его кабинет, если знала, что директор один. На совещания она приходила как можно позже, уверенная, что остальные уже собрались. В этом был виноват сам Борис Михайлович. А ведь он нравился Марине. Она этого и не пыталась скрывать. Может ли случиться, что нечто подобное произойдет и с Ниной Сергеевной? Не слишком ли сильно нажал он на пружинку и в этот раз? Может быть, переменились времена и нравы? Может быть, женщины этого нового поколения не столь податливы на обещания лучшей жизни? Ну, а раньше-то они были податливее? Как произошло, что его бывшая жена, для которой он создал, казалось бы, все мыслимые удобства, все-таки ушла от него, предпочтя довольно бедную жизнь провинциальной актрисы? Конечно, он может говорить, как он и делает, что ее увлекла склонность к искусству… Но на самом-то деле, – он это точно знает, – она ушла обратно в театр только потому, что ничего другого не умела. А она ушла бы и в экономисты или в счетоводы, лишь бы уйти… Почему же это произошло? Но додумать он боялся, лучше было обвинять во всем её.
– Садитесь! Я вас слушаю, – холодно произнёс он.
– Борис Михайлович, я хочу попросить вашего разрешения временно приостановить работу на ветростанции…– сказала Чередниченко, не присаживаясь.
Улыбышев старался не слишком глазеть на девушку. Однако он заметил, что Чередниченко как-то поблекла со вчерашнего дня. Что бы могло ее расстроить? Или она опять больна?
– Пожалуйста, пожалуйста, – заговорил он добродушно. – Если вы нуждаетесь в отдыхе, я могу пересмотреть график отпусков.
– Нет, дело не в отпуске, – прямо глядя в глаза ему, со своим обычным холодным спокойствием сказала Чередниченко. – Я хочу на время перейти в лабораторию токов высокой частоты, чтобы помочь Орленову. Вы не возражаете?
– Орленову? – Улыбышев не мог скрыть своего удивления. – Но Орленов ничего не говорил мне… И потом, после его вчерашнего выступления…
– Его вчерашнее выступление показало только то, что он не понял вас. Может быть, со временем он еще поймет? – она несколько неуверенно пожала плечами. – Во всяком случае, именно после вчерашнего выступления он обязан закончить свой прибор точно в срок. Если вы не возражаете, я помогу ему. Моя работа потерпит, тем более что у меня появились некоторые новые мысли. А для филиала будет лучше, если ваша машина будет снабжена всеми необходимыми приборами. Да и Орленов, возможно, станет помягче.
Улыбышев невольно задумался. Чем черт не шутит! Может быть, она и права. Сама Чередниченко не участвовала во вчерашнем неприличном споре. А вдруг она сумеет внушить Орленову чувство некоторой почтительности или просто, жалеючи, предупредит его, что в борьбе с директором нетрудно сломать голову? После недолгого молчания Улыбышев сказал:
– Ну что ж! Пожалуйста! Не возражаю. А с ним вы уже договорились?
– Нет еще. Я зашла к вам, чтобы попросить официального распоряжения. Вы знаете, как он самолюбив.
Так! Тут было что-то интересное. Ей надо работать с Орленовым, но она боится заговорить с ним самим. Для чего же ей это нужно? Конечно, не из боязни – успеет он или не успеет сделать прибор для трактора. Очевидно, она боится за автора прибора. А тогда она сделает все, чтобы Орленов уцелел. Ну разве не прав Борис Михайлович, считая, что у каждого человека есть свое «двойное дно»? Все дело в том, чтобы вовремя выяснить, что же хранится на втором дне души!
– Но такой переход, видимо, задержит вашу диссертацию? – любезно напомнил он.
– Ничего. Да ведь с Орленовым работать придется недолго.
– Верно, верно, и, конечно, правильнее сосредоточить все силы на главном участке… Жаль только, что Андрей Игнатьевич чересчур резок… – На лице Марины не шевельнулся ни один мускул. Тогда Улыбышев попытался бросить еще один пробный шар: – А что, если мы подбросим Орленову и вычислителя? Работы у него и в самом деле предостаточно! А Нина Сергеевна, по-моему, как раз освобождается.
– Как хотите, – вежливо ответила Чередниченко, но он успел уловить маленькое облачко, промелькнувшее в ее глазах.
«Ага! Так, так…» Он потер подбородок, широко улыбнулся и заключил:
– Впрочем, вы сами отлично справляетесь с вычислениями, я и забыл…
– Возможно, я справлюсь, – без энтузиазма сказала Чередниченко.
Но Улыбышев опять-таки успел заметить искорку в ее глазах. Да, недурно уметь читать в человеческой душе. Он потер руки и сел, чтобы написать требуемое распоряжение.
Чередниченко скромно стояла перед ним. Обычно очень нарядная, сегодня она была одета просто, словно хотела казаться как можно скромнее и незаметнее.
– Благодарю вас, – тихо произнесла она, взяв распоряжение и прочитав его. Как видно, форма ее вполне удовлетворила, потому что она улыбнулась директору и медленно вышла из кабинета.
Но Борис Михайлович больше не смотрел на нее. Мозг его работал лихорадочно, скачками, как бывает, когда рождается нечаянное открытие.
Выждав несколько минут после ухода Чередниченко, директор отправился на обычный обход своего хозяйства. Ритуал этого шествия был разработан весьма тщательно и поддерживался им неукоснительно, как бы ни был он занят или озабочен.
Открывая первую дверь, он с порога продекламировал:
Мороз-воевода дозором
Обходит владенья свои!
И декламация, и дружеская улыбка, и ответные приветствия сотрудников были так давно и тщательно отрепетированы, что обычно все выглядело как сцена из оперы в Большом театре. Но на этот раз в ансамбле прозвучала фальшивая нота, досадно портившая общее впечатление. Нина Сергеевна Орленова, сидевшая в компании арифмометра и логарифмической линейки над листами формул за столиком вычислителя, словно бы и не заметила прихода директора. Она продолжала вертеть ручку арифмометра, который стучал, как пулемет.
Подчиненные обязаны видеть директора. И Борис Михайлович, несколько сдвинув брови, направился к столику Орленовой.
Впрочем, в эту минуту Нина Сергеевна закончила серию вычислений и, торопливо записав полученное число, повернулась к нему с самой любезной улыбкой. Борис Михайлович не мог не вздохнуть, если и не вслух, то внутренне.
В комнате вычислителей работало больше десяти человек, но ни один не пропустил этой сцены. Если даже допустить, что никто из них не знал об их предшествующей встрече, то все знали (вот вечное проклятье маленьких учреждений!), что директор неравнодушен к новой сотруднице. А ощущение того, что на вас глазеют, как в театре, плохо действует на самочувствие даже такого самоуверенного человека, как Борис Михайлович.
А Нина Сергеевна была необыкновенно хороша в это свежее летнее утро! На ней надето платье, сотканное – в этом он мог бы поклясться – из солнца и морской волны. Гордая головка со смуглым лицом, с неправильным носиком, с чувственным ртом поднималась из воротника, как из пены прибоя. Глаза были слегка насмешливы, но в то же время излучали внимание к подходившему. Все в ней – глаза, волосы, смуглая кожа, улыбка – чрезвычайно волновало Бориса Михайловича, хотя на посторонний взгляд Нина Сергеевна, вероятно, выглядела очень обычно. Женщина нашла бы в платье Нины Сергеевны много избитых линий и лишних складок, незаинтересованный мужчина не преминул бы отметить, что Нина Сергеевна не так уж красива. Но незаинтересованным просто искать и находить недостатки. Отвергнутому влюбленному куда труднее…
– Вы не знаете, как здоровье Марины Николаевны?– вполголоса спросила она.
Да, Нина Сергеевна принадлежала к тем женщинам, которые считают нападение лучшей формой защиты, он это понял.
Ну что же, надо сбросить маскировочную сеть с пушечной батареи. К женщинам следует относиться без жалости, иначе они уверуют в свою безнаказанность и не дадут вам житья. Кто-то из философов говорит, что к ним надо подходить с плетью. Он приятно улыбнулся и ответил:
– Я и не знал, что она больна. Наоборот, сегодня она выглядела значительно решительнее, чем всегда. Только что она заходила ко мне и потребовала назначения в лабораторию к Андрею Игнатьевичу…
– И вы ей, конечно, не разрешили? – на лице Орленовой жили только глаза и улыбка, и в глазах проглядывал испуг, в улыбке – опасение.
– Почему же? Я думаю, они сговорились с Андреем Игнатьевичем заранее. Ему необходима помощница, а Марина Николаевна весьма упорная женщина…
Короткий взгляд, проникший сквозь ее расширенные зрачки куда-то глубоко-глубоко, может быть прямо в душу, вдруг открыл ему Нину Сергеевну так, как он, наверно, никогда бы не узнал ее, проживи бок о бок годы. Она боялась быть отвергнутой и была мстительна. Улыбышев не стал торжествовать свою победу и только скромно спросил:
– Могу ли я навестить вас вечером?
– Пожалуйста, – холодно сказала она. Но беглый взгляд, который Нина Сергеевна бросила на него, показал ему, что она не понимает, как он осмеливается вновь напрашиваться в гости, и любопытство ее задето. Неужели он так влюблен, что даже позор недавнего изгнания на него не действует? И в то же время во взгляде ее промелькнула надежда.
Улыбышев понял – Нина Сергеевна страстно хочет помирить его с мужем. Ну что же, пусть, он согласен идти любым путем, лишь бы достичь победы.
Он был вполне удовлетворен результатами маленького сражения. Взглянув на итоги вычислений Орленовой и попросив для приличия проверить одно из них, хотя цифры заслоняла зеленоглазая русалка в морской воде и золоте, он отошел ко второму столику, к третьему и, наконец, выбрался на свободу. Там он прислонился к стене и тяжело вздохнул. Неужели он в самом деле так очарован Орленовой, что замыслы Райчилина тут ни при чем? Проведя рукой по лицу, словно этим жестом можно было стереть ее образ, он медленно направился дальше. На сердце была странная тяжесть. Теперь он уже жалел, что швырнул мину замедленного действия в благополучный мирок Нины Сергеевны Орленовой. Не так ли переживал он сам первые намеки бывшей своей жены на то, что она не может оставаться с ним? В конце концов, это было отравленное оружие, стоило ли браться за него?
Но в то же время обиженная душа его взывала к мщению. Для того чтобы проникнуть в крепость, надо прежде всего взорвать ее. А дом Нины – ее крепость. Пусть только качнутся стены крепости, и Орленова сама протянет руки за помощью. И протянет их к нему! И он спасет ее…
Он шел и разговаривал сам с собой, спорил и доказывал, подтверждая известную истину, что влюбленный не бывает одинок. Он или уговаривает любимую, или ссорится с нею.
2
Андрея до такой степени поразило появление в его лаборатории Чередниченко с предписанием Улыбышева немедленно приступить к работе, что он, читая бумагу, забыл даже поздороваться. Марина ждала, неторопливо оглядывая лабораторию. Сконструированные и оказавшиеся негодными образцы приборов лежали в углу, как на кладбище, словно испытатель нарочно оставил их, чтобы они постоянно напоминали ему о тщете усилий. «А впрочем, – подумала Марина,– может быть, сильные люди так и должны поступать, чтобы всегда иметь возможность проверить, на чем же они обожглись в предыдущий раз?»
– Вы забыли мое имя? – усмехнулась она, когда Орленов, опустив руку, в которой трепетала, словно уже успев наэлектризоваться, злополучная бумажка, посмотрел на свою новую сотрудницу.
– Простите. Здравствуйте. – Он швырнул бумажку на стол и протянул руку. – Как вы себя чувствуете?
– Хорошо. Я уже привыкла к своей маленькой неприятности.
Она сделала такой жест, словно отстраняла навсегда любую попытку заговорить с ней об этой «маленькой неприятности».
Андрей озабоченно оглядел девушку, потом искоса взглянул на жужжащие, подобно гигантским насекомым, приборы, как будто сомневаясь, куда же поместить ее? Она уловила этот нерешительный взгляд.
– Я ведь не кролик или птичка, – усмехнулась она самыми краешками губ. – Не беспокойтесь обо мне. Введите меня в курс дела и приступим к работе.
– Боюсь, что здесь для слабонервных довольно жарко, – смущенно сказал Андрей. – Здесь не тот вольтаж, к которому вы привыкли.
– Ничего! – она со странной для нее беззаботностью тряхнула головой. – Я пришла к выводу, что для меня практически полезно дышать ионизированным воздухом. Он излечивает мою болезнь….
– Разве что так, – с сомнением сказал Андрей, уловив брошенный ею взгляд на вольтметр. – Однако имейте в виду, что здесь не следует включать электрический чайник вот в эти высоковольтные вводы, что щипцы для завивки волос лучше нагревать дома на плитке и не пользоваться для этой цели моей дуговой лампой, так как она развивает температуру до полутора тысяч градусов… – Он решил вести разговор в юмористически-насмешливом тоне, чтобы сразу поставить ее на место. Кто знает, какая тайная мысль руководила Улыбышевым, когда он посылал Чередниченко сюда.
– Это вы объясняли еще в прошлый раз, – смирно ответила она. – Я хотела бы знать, как далеко вы продвинулись по теме?
Живой интерес, прозвучавший в ее голосе, утихомирил Орленова. Она не хуже самого Андрея знала, как обращаться с испытателями и экспериментаторами. Они чувствительны к проявленному интересу, как самый лучший электрометр к наличию электрического потенциала. И разрядить электрометр легко, как и испытателя, которому достаточно одного скептического замечания, чтобы все его вдохновение пропало.
«Что ж, будем как дети», – со смиренным лукавством подумала она и приготовилась слушать.
Марина не первый год занималась проблемами энергетики. Правда, до сих пор она ограничивала себя разработкой только маленьких, посильных задач. Сам характер Марины, сдержанный, спокойный, не позволял ей увлекаться и обольщаться несбыточными надеждами на необыкновенные открытия. Хотя она понимала, что живет и работает именно в пору великих открытий, когда человек сумел проникнуть в самые сокровенные тайны мироздания, себя она исключала из отряда первооткрывателей и не преувеличивала своих возможностей.
Еще девочкой, школьницей Марина увлеклась наукой и теми надеждами, что таились в ней. Уже в детстве она впервые познала силу машин, переделывавших не только природу, но и сознание людей, ее земляков и родичей из украинской деревни.
Но по мере того как Марина взрослела, переходила из школы в институт, из института к робким попыткам самостоятельной работы, дорога ее становилась труднее. То, что в юности казалось таким простым – прийти и открыть!– теперь удалялось все дальше, скрывалось за непреодолимыми преградами, переступить через которые она как будто и не имела сил. Знания ее, возрастая в объеме, совсем не приближались к познанию, наоборот, чем больше она узнавала, тем больше оставалось непознанного. А пренебречь непознанным и попытаться извлечь какую-то выгоду из тех ограниченных знаний, которыми она овладела, как делали это ее бывшие однокашники, она стыдилась. И она сознательно суживала поле своих научных наблюдений, избрав из всей многообразной науки об энергетике, казалось бы, простейший раздел – использование ветра. Здесь, она это знала, у нее будут свои маленькие радости и победы.
Ее отец, продолжавший работать в колхозе и тоже увлеченный механизмами, молча гордился успехами дочери. Возможно, что он, осматривая новую технику, прибывавшую в колхоз, ждал, что где-нибудь увидит марку с ее именем. Однако он не торопил Марину.
Впрочем, она с полной добросовестностью помнила о своем долге перед отцом и другими колхозниками, вырастившими ее. Недаром же и малую свою работу она связала с колхозами. В свое время ее очень огорчило замечание Орленова о том, что еще не скоро колхозники примут на вооружение ветростанции, но она запомнила и то, как Орленов обещал, что они вместе поработают над созданием новой ветроэнергетической техники, более дешевой и удобной, и тогда ее малое энергокольцо займет свое место в общем хозяйстве колхозов. И пусть Марина решит только частную задачу, все равно это будет её детище и никто не отнимет того внутреннего удовлетворения, которое возникает у человека после победы.
Такое отношение к науке не мешало Марине уважать других исследователей, которые порой стремились к целям бесконечно далеким. Она давно уже разделила всех людей науки на две категории: одни – пророки, предугадывающие будущее и приближающие его, другие – исполнители. Если бы не было в науке первооткрывателей, второй категории исследователей осталось бы механически переделывать то, что было уже сделано до них.
Орленов, несомненно, принадлежал к первой категории, а сама Марина – ко второй. И это не умаляло ее в собственных глазах, наоборот, следуя за Орленовым, Марина как бы сама приближалась к истокам мысли, куда дорога открыта только смелым. Порой ей казалось, что Андрей мог бы за свои идеи взойти на костер, тогда как сама она, конечно, испугалась бы одного вида пламени. Но, находясь рядом с ним, Марина могла бы или во всяком случае желала бы провести его мимо возможных костров, что чудились ей. Несомненно, она возвеличивала Орленова – смиренно склонившемуся всякий выпрямившийся кажется выше, – но, даже и понимая это, продолжала смотреть на молодого ученого с тем же восхищением, невольно выдавая себя, хотя и не желала этого.
Однако желание пойти помощницей к Орленову все же не имело прямого отношения к науке. С некоторых пор она стала замечать пробелы в своей тщательно обдуманной и, казалось бы, проверенной теории о двух типах ученых. И виноват в этом был Улыбышев.
В самые первые дни своей работы в филиале Марина отнесла Бориса Михайловича к первой категории – открывателей и стала поклонницей его конструкции. Этому поклонению не помешало и ухаживание Улыбышева, которое она в свое время резко отклонила. Что же, и самые гениальные люди ошибаются, ошибся и Борис Михайлович, посчитав, что глаза ее сияют от восторга перед ним, тогда как восторг вызывала его работа. Узнав правду, Борис Михайлович свою ошибку принял с юмором, и внешне они остались друзьями. Но потом облик Улыбышева начал все больше тускнеть в глазах Марины. На светиле появились какие-то пятна, постепенно затемнявшие его. Служение науке, считала Марина, должно быть бескорыстным. Конечно, государство создает самые лучшие условия для творчества и в благодарность за труд предлагает творцу максимум возможного. Но как можно превращать науку в лестницу для самовозвышения? Нет!
И вот конфликт Улыбышева с Орленовым. В добрых намерениях Андрея она не сомневалась. Что же тогда мешает Улыбышеву принять их, как принимала такие же критические замечания сама она? И побуждения директора казались ей все более некрасивыми.
Пока Марина еще боялась точных определений. Но даже ее маленький опыт подсказывал, что там, где возникает подобная борьба, не остается места для подлинной науки. Конъюнктурные соображения заставляют Улыбышева торопиться. Если Орленов не прекратит своих нападок, Улыбышев постарается избавиться от него. Каждую ошибку он поставит в счет и, конечно, преувеличит ее. То, что Орленов не может закончить свой прибор, будет объявлено намеренным поступком. Значит, надо помочь Орленову, как бы это ни было неприятно его жене или даже ему самому.
Вчерашнее заседание Ученого совета показало, что Орленов ничего не смыслит в борьбе честолюбий. На первый раз Улыбышев вышел победителем. Он сумел не только унизить Орленова, но и представить его в смешном свете. Марина не могла простить себе, что не заступилась за Орленова, как это сделал Марков. Может быть, теперь ей удастся ему помочь? Вот почему с ученической старательностью она слушает сейчас объяснения Орленова, пытаясь в деталях понять его замысел…
Объяснение Андрея захватило и восхитило ее в течение первых же минут. Она любила проникновение в природу вещей, пусть ей не всегда удавалось самой быть последовательной и смелой до конца. Зато никто лучше ее не мог бы понять другого исследователя. А перед ней был незаурядный исследователь, который не просто постигал природу эмпирическим путем, но и мыслил. А догадка всегда идет впереди опыта,
Орленов рассказывал Марине то же самое, что недавно Вере Велигиной. Но такая разница была в восприятии двух этих посетительниц, что он невольно подумал о том, как много помогает восторг зрителя изобретателю.
Да, у Чередниченко был великий талант слушателя. Она вдохновляла одним своим присутствием! И Андрей с неясной горечью подумал о том, что Нина никогда не интересовалась его работой так, как Марина. Правда, у Нины было оправдание: она мало что знала и понимала в его работе. Но разве недостаточно было бы, если бы она хоть расспрашивала его? Или хотя бы, попросив показать ей лабораторию, не выказала того страха, какой она показала тогда? Он не требует и не мечтает, конечно, чтобы жена была помощницей в его труде, но ведь ободрение почти всегда не менее важно, и тут совсем не так уж необходимо знание, достаточно веры в любимого человека!
Поймав себя на таком сравнении, Андрей неожиданно рассердился на Чередниченко и замолчал. Марина удивленно взглянула на него, однако не стала требовать продолжения. Примолкнув, рассматривала она приборы, потом присела к столу и принялась читать записи об опытах. Записей было много, опытов тоже, из них больше неудачных, нежели удачных. Чередниченко понимала, что это было в порядке вещей. Такое отношение к делу понравилось Орленову. Он вдруг понял, что с помощницей ему будет легче. Особенно понравилось то, что Марине не надо растолковывать и повторять пройденное. Она все понимала с полуслова.
Оставив ее разбираться в записях, Андрей занялся последним образцом своего прибора. Контактный предохранитель модели обладал неприятной особенностью. После какого-то времени нормальной работы он вдруг вспыхивал, как факел, швыряясь искрами во все стороны, словно ему надоедало подчиняться. Орленов перепробовал десятки разных материалов, но каждый раз в самый неподходящий момент (так бывает обычно: кинолента рвется на самом интересном месте, а опыт не удается в самый напряженный момент!) он вспыхивал, и только система других предохранителей спасала прибор.
– Посмотрите серию испытаний от девяностого до сто двадцать третьего, – оказал Андрей, поднимая голову от аппарата. Ток был выключен, и он спокойно копался в предохранителе, не боясь, что опасная искра вспыхнет в то самое время, когда он касается деталей.
– А почему у вас такой сердитый голос? – спросила Марина, вновь склоняясь над записями.
– Она еще спрашивает!– возмутился Андрей.– Тридцать три опыта, а предохранитель все горит! При таких темпах я могу прожить Мафусаилов век и все-таки не закончить работу!
– И под старость вас выгонят из филиала? – поддразнила она.
– Боюсь, что Улыбышев сделает это значительно раньше, – сердито сказал он.
– Конечно, если вы будете повторять такие выступления! – невозмутимо согласилась Марина. – В конце концов, здесь все люди, ангелов нет, а человека с таким неприятным характером, как у вас, трудно переносить.
– Вы что, перешли в коллегию адвокатов? – подозрительно спросил Андрей.
– Нет, я просто прочла сегодняшний приказ, – сухо сообщила она, не поднимая головы. – Конструктор Марков назначен бригадиром на проводку полевой сети в районе будущей электропахоты. Полагаю, это сделано для того, чтобы он на месте мог осознать, как заблуждался.
– Серьезно? – Орленов уронил плоскогубцы и пнул их так, что они загремели через всю лабораторию.
– При чем здесь плоскогубцы? – удивилась она. – Не швыряйтесь инструментами. Лучше учтите: Улыбышев – серьезный человек!
– А обо мне приказа нет?
– Разве что пишется! – Марина перевернула новый лист записей. – Впрочем, это не важно. Важно изготовить прибор, а то над вами уже и машинистки начинают посмеиваться.
Она знала, как больнее уколоть его самолюбие. Орленов пробормотал что-то похожее на ругательство, прошел через лабораторию и подобрал плоскогубцы, затем вернулся к прибору и снова нагнулся над ним. Полистав записи, Марина с какой-то робостью спросила:
– Из ваших записей видно, что вы все время используете изоляторы для деталей номер восемь. А почему бы не попробовать полупроводники, хотя они и будут, очевидно, нагреваться?
– Нагревание тоже опасно! – ворчливо сказал он. – Вы не поставите в прибор холодильник, как сделал Орич в теплице, чтобы превратить лето в зиму… Но, черт возьми, мне жаль Маркова, – вдруг перебил он себя.
– Пожалейте лучше Шурочку Муратову, жестокий вы человек! Если уж вы начинаете войну, так брали бы в рекруты холостых…
– Он тоже не женат!– отрезал Андрей, вертя в руках прибор. Потом резко спросил: – Вы в самом деле думаете, что полупроводники помогут?
Она ни о чем не думала. Ее поразило внезапно изменившееся лицо Орленова. Он как будто забыл о Маркове, о Шурочке, даже о ней, хотя она стояла прямо перед ним. Он думал. Шагая как во сне, Андрей прошел к большой черной доске, висевшей в углу, и принялся писать формулы, пристукивая мелом в таком темпе, будто на каменном полу плясала женщина на высоких каблучках.
– В вашем предложении есть сермяжная правда! – оказал он вдруг, швыряя мел в ящик и вытирая выступивший на лбу пот. – Я еще не знаю, последую ли вашему совету, – слишком велико будет ваше вмешательство в мои дела! – но, признаться, мне хочется попробовать!
– О, не обращайте на меня внимания, —без выражения сказала Марина. – Я не претендую на соавторство.
– Ну, если полупроводники помогут,– он с невольным восхищением посмотрел на нее, – то я должен поставить вам дюжину шампанского.
– Лучше – коробку конфет,– сказала она.– После недавней истории я не пью.
– Жаль. Вы были бы совсем хорошим парнем, если бы с вами можно было постоять возле стойки после работы.
– Тогда я научусь.
Оба расхохотались и почувствовали себя значительно лучше. Орленов пообещал:
– Не огорчайтесь за Шурочку. Я вытащу этого пострадавшего из ссылки. Совсем не к чему ему отвечать за чужие грехи.
– Только постарайтесь сами не попадать туда. Мне будет жаль, если вы не успеете использовать мое предложение.
Она говорила легко, но Андрей почувствовал за этой легкостью нечто скрытое. В замешательстве взглянул он на девушку, которая как ни в чем не бывало снова склонилась над его записями. Спросить или нет? И что может ее волновать? Впрочем, зачем ему это? Мало ли у него своих забот и стоит ли брать на себя еще чужие?
Зазвонил телефон. Андрей взял трубку.
– Ну, как твоя новая помощница? – спросила Нина. – Ты мне даже не сказал, что затребовал ее к себе…
Он оглянулся на Марину. Девушка отошла в дальний конец лаборатории и сделала вид, что изучает показания неработающих амперметров. Он снова рассердился и на нее и на жену. Неужели Марина сама напросилась к нему? Это настоящее свинство! Он не просил о помощи.
– Пока ничего не могу сказать! – ответил он беззаботным голосом. – Борис Михайлович решил украсить лабораторию, но я его не просил.
– Думаю, что ты на сегодня оставишь дежурить ее, а сам вернешься пораньше? – невинным голосом спросила Нина. – Борис Михайлович обещал как раз зайти к нам.
– Я так и сделаю! – ответил он. Нина молчала. Тогда он положил трубку и сердито сказал: – Оставьте приборы, Марина, тока все равно нет…
– Это Нина Сергеевна? – спросила она, подходя. Лицо ее подозрительно покраснело.
– Да. А что? Вас интересуют мои домашние разговоры?
– Нет, Я подумала, что Нина Сергеевна, может быть, недовольна…
– Об этом надо было думать раньше! – отрезал он.
Она смутилась так, что слезы выступили на глазах, но он решил быть жестоким. Прошагав к столу, он выписал наряд на получение со склада сернистого свинца и селена. Подавая наряд Чередниченко, сказал:
– Ну что же, начинайте работать. Я тоже был довольно долгое время рассыльным при лаборатории.
Слабо улыбнувшись, Чередниченко ушла за материалами. А он все стоял у стола, потирая лоб. Потом встряхнул головой и включил ток. Все равно надо было трудиться, какие бы сюрпризы ни готовила ему судьба. А она до сих пор обыгрывала его, как хотела.
Когда Марина вернулась, они принялись исправлять прибор. Работали они молча, только изредка обмениваясь короткими фразами, и Андрею стало легче. Он делал вычисления и коротко сообщал Марине цифры, а она возилась у маленького верстака, приводя в достойный вид разрозненные детали прибора. Он с удовольствием отметил, что Чередниченко отлично обращается с инструментами и материалами, хотя иной раз она разглядывала листик сернистого свинца с излишним вниманием, словно портниха, размышляющая, а нельзя ли выкроить из лоскутка сразу и рукав и карман? Да, она действительно была дельным работником!
Около четырех часов дня они смонтировали прибор. Орленов осмотрел его и с сомнением покачал головой:
– Пожалуй, на выставке изящного за него не дали бы премии? Как вы думаете?
Чередниченко смутилась. Она решила, что Орленов критикует ее работу. Однако, несмотря на неказистый вид, прибор был смонтирован прочно, и Андрей в общем был доволен. Оставалось проверить его под напряжением. Чередниченко умоляюще смотрела на начальника.
Вместо того чтобы включить прибор в цепь и начать испытания, Андрей пошел мыть руки.
– Довольно, довольно, – строго оказал он. – Сначала мы должны пообедать. Если мы в теперешнем состоянии увидим, что прибор никуда не годен, мы расплачемся оба, и придется вызывать спасательную команду, чтобы вытащить нас из моря слез. А вот если у дяди Саши найдется сто грамм за дам и отбивная, тогда, ручаюсь, мы легче переживем поражение и спокойнее отнесемся к победе.
Марина с удивлением смотрела на Андрея. Его выдержка была поразительна. Как это можно спокойно оставить законченный прибор и уйти, так и не узнав, на что он годится? И в то же время она понимала, что начальник лаборатории прав. Прекратив пустой спор, Марина сняла халат, вымыла руки, подкрасила губы. Андрей нетерпеливо ждал ее. Не мог же он объяснять, что ему и самому хочется опробовать прибор, что надо поскорее пообедать. Удивительно, как много внимания отдают женщины мелочам!
За обедом он был шутлив, болтлив даже, – это была нормальная разрядка после долгих недель молчания, когда он работал один. Они сидели в маленькой комнате, отведенной для научных сотрудников, и с наслаждением ели горячие щи, отбивные, кисель – все, чем мог дядя Саша скрасить их жизнь. Андрей, украдкой подмигнув дяде Саше, получил полстакана водки и торжественно выпил за здоровье своей новой сотрудницы.
– Что это за начальник без подчиненных? Теперь я хоть могу покричать на кого-то, если дело не пойдет на лад.
Марина удивлялась всему. И тому, что ей весело, что оба они с аппетитом едят, хотя впереди, собственно, самое главное – испытание, которое может кончиться полным провалом ее предложения, и тому, что Орленов умеет быть веселым и добрым. Даже шутки его ей нравились, хотя она не всегда умела попасть в тон.
