Текст книги "Электрический остров"
Автор книги: Николай Асанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
«Да, поблек человек!» – подумал Пустошка и промолчал. А Возницын, решив, что Федор Силыч сочувствует ему в его трудном положении, продолжал свое покаяние:
– А Райчилина ты учитываешь? Это просто утюг какой-то! Утюг, а не человек! – повторял он понравившееся словечко. – Понимаешь, жена как-то закупила у него ягоды для варенья, так он и это вспомнил! Сходи к ним на остров по грибы – тебе и это запишут! Вот каков Райчилин! Он прямо говорит: или тракторы на поля, или вызов на бюро обкома! Тут поневоле задумаешься!
Продолжая хранить молчание, Пустошка покачал головой и медленно встал. Возницын, утративший было все свое директорское величие в дружеских излияниях, вскочил с кресла и, краснея от возмущения, крикнул:
– Это еще что такое? Куда ты? С тобой как с другом, а ты…
– А я с вами давно уже не дружу, – ядовито сказал Пустошка, – я у вас служу! И ваши беды к моему цеху отношения не имеют! Я с Райчилиным не договаривался, и насчет их тракторов у меня есть свое мнение!
– Да ведь и у меня есть мнение, Федор! – вскрикнул Возницын. – Пойми ты, мы не правомочны решать вопрос! Мы исполняем заказ, и только!
Лицо Возницына пошло пятнами, в голосе была такая мольба, что Пустошка снова сдался, с досадой подумав, что так никогда не научится быть решительным, жилки такой в организме не хватает! Орленов – тот мог бы, а он не может! И Возницына в конце концов жалко, ну к чему ему лишние хлопоты, неприятности? У него их и так предостаточно!
Пустошка подумал это, досадуя на себя, а Возницын успокоился, благодушное выражение вернулось на его лицо, и голос стал снова директорски повелительным. Только в глазах еще таилась растерянность… Но вот и глаза заиграли административным блеском, Возницын вышел из-за стола, подошел к Федору Силычу, похлопал его по плечу, и все встало на свои места: он – директор, инженер – подчиненный. Федор Силыч пробормотал что-то и торопливо вышел из кабинета.
Уже оказавшись в своем цехе и глядя на неуклюжее сооружение, которое скоро должно стать электротрактором Улыбышева, Пустошка со всей ясностью понял, как он опростоволосился. Еще немного – и он, может быть, убедил бы, сломал волю Возницына. И – нате ж! Снедаемый разочарованием, почти больной от злости на себя, Федор Силыч начал распоряжаться, бегать по цеху, делать все необходимое, чтобы сборка трактора шла нормально, постоянно помня в то же время, что он обманул Орленова, что он чуть ли не предал его.
Замученный такими мыслями, Федор Силыч в конце концов не выдержал, потопал в конторку, с трудом поднимая ноги, будто сомнения придавили его к земле и мешали идти. Там он взял трубку телефона и вызвал остров. Лаборатория долго не отвечала, но он все требовал и требовал соединения, дул в трубку, колотил по рычагу, пока наконец сердитый голос Орленова не прокричал в ответ:
– Телефон создан не для того, чтобы мешать занятым людям!
– Андрей Игнатьевич! – обрадованно и испуганно закричал Пустошка. – Это я! Я! Андрей Игнатьевич, можете избить меня, но ничего у меня не вышло!
Он помолчал, но не услышал ни звука. Снова подул в трубку. Тогда Орленов холодно произнес:
– Я так и знал! Где уж вам, с вашим характером, с жуликами воевать. Но это ничего. Письмо-то в обком я сегодня отослал.
Пустошка ахнул внутренне, но ничего не сказал. Нет, не с его характером ввязываться в борьбу! Орленов прав. Его проведут на жалости, на уговорах, и он никогда не сумеет стать настоящим бойцом. Это привилегия таких, как Орленов. Он вздохнул тихонько, чтобы Андрей Игнатьевич не услышал, и положил трубку.
Возницын тем временем тоже вызвал остров, соединился с Райчилиным и начал с ним разговор о том, о сем, о поездке на охоту, а затем, рассказав анекдот, сообщил, как подвигаются дела с тракторами, спросил, с кем это связался Пустошка на острове. На вопрос Райчилина: «А что?» – Возницын с усмешкой ответил, что Пустошка ждет только рекламации от сотрудников института, чтобы снова поднять вопрос о недоделках в конструкции трактора. Райчилин засмеялся и ответил, что рекламации не будет, и Возницын удовлетворенно положил трубку. Подойдя к окну, он взглянул на завод, подумал о том, что заводик у него небольшой, а неприятностей хоть отбавляй, затем встряхнул головой, пробормотал: «А все-таки лучше быть директором хоть на небольшом заводе, чем просто инженером на крупном!» – и, совершенно успокоившись, до того, что даже печень перестала болеть, сел за разборку почты.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
1
Райчилин сидел один в директорском кабинете и размышлял о будущем. Улыбышев опять укатил в южные районы области: надо было во что бы то ни стало отложить заседание бюро и в то же время обуздать Маркова. Без Улыбышева секретарь парторганизации постеснялся ставить вопрос о недостатках трактора, а о Маркове все время поступали неутешительные сведения. Этот недоучка втихомолку собирал какие-то данные о сетевом хозяйстве, проложенном за счет филиала для испытаний электротракторов, опрашивал работников МТС и время от времени посылал заказные письма в разные адреса. Все это было крайне неприятно, и Сергей Сергеевич настоял, чтобы директор исчез на некоторое время. Иногда Улыбышев появлялся в городе, там они и встречались, чтобы проинформировать друг друга о делах, но на острове директор не показывался.
В каком-то смысле такое положение вещей было приятно Райчилину: с недавних пор уже не Улыбышев двигал дело с трактором, а сам Сергей Сергеевич. Получалось, что они поменялись местами, и Улыбышев как будто признал руководящую роль своего скромного помощника. Однако, как сказал бы директор, были среди лавров и тернии, приходилось постоянно думать о том, как сохранить хорошую мину при самой плохой игре.
Припомнив эти две поговорки в стиле Улыбышева, Сергей Сергеевич вздохнул. Улыбышева такие поговорки и цитаты опьяняли, они как бы заменяли ему действие, но Сергей Сергеевич был не так прост. Он-то знал, что одними словами ничего не сделаешь, к цели приводят только поступки.
Он и сам не подозревал, сколько надежд, а вместе с ними тревог и волнений принесет ему знакомство с Улыбышевым. Когда Сергей Сергеевич, ценой многих унижений, просьб и обещаний «не забыть», стал заместителем директора филиала по хозяйственной части, он посчитал это за счастье. Как ни говори, тут только и началась для него относительно обеспеченная жизнь, притом без вечной опасности «нарваться». Хорошее жалованье, отличная квартира, командировки, возможность почти бесконтрольно распоряжаться значительной продукцией острова – конечно, отчетность была, но Райчилин знал, как отчетность повернуть в нужную сторону. Доходы Сергея Сергеевича росли, причем ему не надо было совершать какие-нибудь подлоги или подделывать документы, как вынуждены были поступать некоторые из его знакомых снабженцев, если их аппетит превышал заработную плату. Достаточно было удружить тому-другому по осени, когда на острове начиналась реализация продуктов, и всякий дар возвращался удесятеренным. Честное слово, ученые были щенками в хозяйстве. И хорошо, что они даже для того, чтобы проделывать свои опыты, которых Сергей Сергеевич зачастую не понимал, были вынуждены пахать, сеять, выращивать сады. Тут уж хозяином становился Сергей Сергеевич.
Однако все же вначале была еще только тень счастья. Само счастье объявилось тогда, когда Борис Михайлович Улыбышев принялся за свой трактор.
До тех пор, пока Улыбышев копался со своими чертежами, он был королем. Но пришла пора воплощать чертежи в металл, в конструкции, потребовались материалы и рабочая сила. И тогда королем стал Райчилин.
Пожалуй, Улыбышеву и в голову не пришла бы мысль о таком шумном триумфе, какой подготовил для него Сергей Сергеевич. Что ни говори, ученые всегда были далеки от практики. Улыбышев рассчитывал самое большее на докторскую степень и премию для себя самого. Но Сергей Сергеевич сразу понял, где зарыта собака, и внушил ему, что надо действовать широко, шумно, привлечь внимание руководства области, приурочить опыты к будущему областному празднику и на этой волне взлететь к настоящей большой славе. В такой обстановке Райчилин становился просто необходимым своему шефу и сам взлетал на той же волне. А, зная характер Улыбышева, внушить ему, как надо действовать, было просто.
Сергей Сергеевич только намекнул. Ум Улыбышева был устроен так, что за намеком ему сразу виделась картина. И картина ослепила его, хотя другой не увидел бы на полотне ничего, кроме нескольких грубых мазков. Улыбышев загорелся, как фейерверк, и теперь оставалось лишь направлять искрящиеся ракеты в ту сторону, где они будут виднее.
Конечно, славой придется поделиться. Возницын уже предупрежден, что от него самого зависит, украсится ли его пиджак медалью. Скромное дело одиночки могут и не заметить. А там, где много шума и блеска, медаль будет обязательно. И вот игра была разыграна, в комбинацию вошли десятки карт, и только Сергей Сергеевич знал, кто держит их в руках и сдает игрокам. Даже Улыбышев не подозревал, насколько нужен ему Сергей Сергеевич, хотя, впрочем, теперь он, кажется, уже понимает свое место в борьбе честолюбий…
Все было прекрасно, пока в дело не вмешался этот Орленов. С Пустошкой справиться было легко – он боялся Возницына, боялся Улыбышева, боялся самого Сергея Сергеевича. В конце концов инженеришка махнул бы рукой и замолчал. Но Орленов подействовал на трусоватого инженера, как кислота. Кажется, есть какие-то катализаторы, которые содействуют реакции, если даже сами не принимают в ней участия. А Орленов и сам ринулся в борьбу.
Сергей Сергеевич успел, правда, подложить мину под этого неуживчивого человека, но что будет, если мина не сработает? Улыбышев сделал все, что мог, но жена Орленова устояла под его натиском, и Орленов, хотя и помятый, продолжает борьбу. Вот он уже сманил Маркова, он заинтересовал Горностаева, достаточно одного неловкого толчка, чтобы все враждебные силы пришли в движение, и тогда…
Райчилину было трудно думать о том, что произойдет тогда. В случае провала Улыбышев, просто в отместку за то, что временно подчинялся руководству Сергея Сергеевича, всю вину свалит именно на него. Больше того, у него мелькнет мысль, что первый вариант – более скромный – не вызвал бы такого отпора, а Сергей Сергеевич знает, как Улыбышев умеет рисовать картины по одним только пятнам, – и тогда его просто выгонят. Выгонят из чистой мести, из-за того, что Улыбышев не любит быть смешным, и все так добротно, казалось, построенное здание его успеха рухнет. И тогда снова начнется погоня за местом, медленное прозябание за гранью надежды, грошовое жалованье, мелкие грешки, за которые иногда приходится расплачиваться несоразмерно крупной монетой…
Подумав все же о том, что может произойти, Сергей Сергеевич вытер мгновенно вспотевший лоб и принялся снова так и этак поворачивать факты, ища слабое место у противника, куда можно было бы нанести решающий удар. Таких слабых мест у Орленова было два: его жена и он сам.
Что касается Нины Сергеевны, смутить ее нетрудно. Райчилин давно уже подозревал, что все женщины одинаково падки на лесть, похвалу и блеск. Правда, бывают кое-какие исключения, но они только подтверждают правило. Во всяком случае, большинство женщин предпочитают спокойную и уютную жизнь, боятся раздора – как же, всякое волнение отражается на их красоте, единственном, что они ценят. Не потому ли красивые женщины чаще всего не работают? Работа – это тоже цепь волнений, куда лучше сидеть за спиной мужа. Но и мужа надо уметь выбирать такого, за чьей спиной удобнее. Следовательно, женщина, пока она еще может нравиться и не окружена детьми, наличие которых сразу сбивает ей цену, думает только о лучшем выборе. Это Райчилин изучил на собственном опыте. Сколько у него самого было случаев, когда молодые и красивые женщины пытались укрыться за его спиной! Если бы не боязнь скандала, который всегда могла устроить его жена, у него тоже был бы не один случай переменить ее на красивую и молодую. И исходя из этой простенькой цинической философии, Райчилин и предположил, что жена Орленова ничем не отличается от тех красивых и легкомысленных женщин, которые, по его мнению, все, как кошки, должны привязываться не к человеку, а к дому. И чем красивее дом, тем лучше они себя чувствуют.
Такая «философия» отлично выручала Райчилина во многих случаях жизни. Она помогала ему идти напролом там, где можно было действовать через женщину. Если же он получал отпор, то утешался тем, что относил обидевшую его женщину к категории дур. Правда, в общем счете получалось, что неприступных женщин куда больше, чем поддающихся на его уловки, но он легко уходил от сомнений, просто отстраняя их. Что ж, дураков действительно больше, чем умных людей, а так как себя Райчилин почитал за очень умного человека, то ему было даже лестно, что он находится в явном меньшинстве.
Но Нину Сергеевну надо было все же во что бы то ни стало перетянуть на свою сторону. Тогда построенная с таким трудом и хитроумием интрига, несомненно, увенчается успехом и через Орленова можно будет просто перешагнуть. Он, несомненно, упадет от удара. Райчилин не переносил «идеалистов», которые за своими чувствами не видят реального мира и попадают в самые примитивные ловушки. Орленов, по его мнению, и принадлежал как раз к такому типу людей. Иначе он никогда не решился бы выступать против Улыбышева, разве только для того, чтобы набить себе цену, чтобы его поскорее пристегнули к триумфальной колеснице. Но после того как Орленов отказался даже от этого, Райчилин совсем перестал уважать его. Да и как можно уважать человека, который берется за явно неудачную затею, ведь Улыбышев все равно сильнее!
Уважать Орленова он перестал, а между тем боялся. И боялся именно потому, что такая вот чувствительность, правдоискательство, страстность толкают людей на самые неразумные поступки. Там, где тихий человек отступит, переметнется, отдохнет, славирует, подверженные приступам правдоискательства люди лезут напрямик, падают, умирают и все-таки не сдаются. Вот почему Орленова надо было как можно быстрее обезвредить.
Самое неприятное было в том, что всю грязную работу приходилось выполнять ему. Этот чистоплюй Улыбышев, с его красивыми словами и жестами, терялся при первом столкновении с грубой действительностью. Тут ему переставали помогать даже его излюбленные цитаты. И Райчилин, еще раз вздохнув и оглядев кабинет, который все еще не был его личным кабинетом, решительно вышел. Кому-то надо делать и грязную работу, если она является залогом будущей красивой жизни.
2
После ссоры с Андреем Нина жила как во сне.
Сон был длинный, прерывистый, заполненный сумрачными видениями. Ей часто хотелось проснуться, броситься на шею мужа, прижаться к нему и попросить защитить ее. Потом в ней начинала говорить злая гордость, и эта гордость подсказывала, что Андрей сам должен сделать первый шаг к примирению, что именно он виноват в том, как трудно сейчас Нине.
А когда Андрей возвращался из лаборатории и делал попытку за попыткой примириться с нею, она вдруг замыкалась в холодную враждебность и истолковывала их так: он делал первый шаг, значит он виноват!
В чем он виноват, она не знала, но достаточно было подумать об этом, как вся ее душа возмущалась, и она гордо отворачивалась от мужа, будто и не видела, как плохо ему, как недостает ему ее нежности, ее улыбки, просто ее присутствия. А она, находясь и рядом с ним, отсутствовала, блуждая в лабиринтах своей обиды и вражды к нему, выдумывая вину за виной, в которых он повинен.
Он мстит Улыбышеву потому, что влюблен в Марину Чередниченко и ревнует ее прошлое. Он завистлив, поэтому будущая удача Улыбышева не дает ему покоя. Он раздражителен и мнителен, поэтому он обвинил Улыбышева, будто тот ухаживает за Ниной. Он тупой и ограниченный человек, у него нет той широты взглядов, которая есть у Бориса Михайловича. Вот почему он напал на бедного Улыбышева…
Каждое такое обвинение Андрей мог бы опровергнуть, но она не желала высказывать их, копя их для себя и даже не замечая, что все они обратной своей стороной направлены на защиту Улыбышева. И когда обвинений скопилось так много, что она готова была задохнуться под их тяжестью, наступил момент, что оправданий от Андрея уже не требовалось. Он был лишен права голоса, права ответить, и это было самое злое осуждение.
Все то время, пока происходил внутренний процесс обвинения мужа, Нина, в сущности, оставалась все той же Ниной, почти беззащитной, и если бы нашлась дружеская рука, которая подтолкнула бы ее к Андрею, весьма возможно, что она не стала бы противиться. Тут пока что и всего-то материала было на одну хорошую истерику, а истерика чаще всего кончается слезами, которые, как грозовой дождь, увлажняют душу. Если после такого дождя вовремя посадить ростки добра, они еще могут созреть. Но дружеской руки не было, а сам Андрей по молодости своего супружества не мог и предполагать, какие странные процессы происходят в душе его обиженной жены. К тому же он был занят, шли последние дни работы над прибором, и работа эта отнимала все время. Поэтому, когда он возвращался в свой холодный дом, температура душевности в котором давно была ниже нуля, он только плотнее стискивал зубы. А когда он делал неуклюжие попытки к примирению, они выводили Нину из себя, потому что он не мог понять, в чем виноват, не мог признать несуществующей вины, не догадывался, что надо отказаться от помощи Марины, от дружбы с нею, отказаться резко, пусть хоть бы со зла, которое легче выместить на ничем не повинной девушке, нежели на виноватой жене. Он пытался действовать сообразно разуму, а от него требовали неразумных поступков, больше того, не требовали, а ждали, что он догадается сам. А как он мог догадаться, если и не подозревал, какая страшная работа происходит в душе жены…
Окружавшие Нину люди говорили, что Андрей сам виноват во всем, сравнивали мягкость и тонкость Улыбышева с грубостью и нечуткостью ее мужа, рассказывали, как Улыбышев страдает, а она в то же время видела, как муж ее не потерял ни аппетита, ни страсти к работе. Страдания его были столь неуловимы для ее холодного взгляда, что ей проще было думать, что он бесчувствен, и нанизывать еще одно обвинение к тем другим, что она скопила в себе.
Тот выбор, который она однажды уже сделала, став на сторону Улыбышева против мужа, теперь подкреплялся изо дня в день все новыми доводами. Появились советчики – любители вмешиваться в чужую жизнь, а тех, кто пытался удержать ее от неправильного шага, она не хотела слушать. Ведь так приятно считать себя невинной и взвалить вину на мужа. Может быть, только горячая, страстная защита, со слезами, с руганью, с кровной обидой, нанесенной Нине за ее пренебрежение мужем, могла еще толкнуть ее к Андрею. Однако таких защитников у Андрея не нашлось. Зато те, кто так любит сплетничать, судачить, советовать, подталкивать к дурному, вмешиваться в чужие дела, могли свободно делать свое дело, влиять и злорадно посмеиваться про себя, расталкивая в стороны двух молодых и таких еще несмышленых в семейной жизни людей.
Было и еще одно обстоятельство, которое действовало против Андрея в борьбе самолюбий.
Нине никогда не приходилось бороться за что бы то ни было. Всю жизнь она получала все, к чему стремилась, и постепенно у нее выработалась мысль, что у нее есть особое право на все, что ей хотелось бы иметь. Ее родители, жившие в Семипалатинске, трудившиеся там и заслужившие полное уважение горожан за свою бескорыстную работу на благо народа: отец ее был врачом, мать – учительницей, – и не подозревали, что когда-нибудь их метод воспитания окажет пагубное влияние на судьбу дочери. Отец, правда, иронизировал, что они дают своей единственной дочке «пуховое» воспитание, вспоминал, что самому-то ему приходилось очень туго в молодости, когда он, сын крестьянина, пошел учиться. То было в первые годы советской власти, только эта власть и могла дать ему образование. Зато для дочки он не пожалел ничего, лишь бы ее судьба сложилась как можно легче. Ее не приучали к труду, не предостерегали от возможных неудач в жизни, нет, жизнь после войны пришла в норму, были кое-какие лишения, но и они скоро должны исчезнуть, значит, дочери никогда не придется довольствоваться черным хлебом и куском селедки, как приходилось самим родителям, когда еще только начиналось великое строительство нового мира. Так дочку готовили только к тому, чтобы она училась… Чему училась, зачем училась, – не подлежало обсуждению. Их дочь должна была стать высокообразованным человеком, в свое время окончить десятилетку – тут ей поможет мать, потом пойти в институт, – не требовалось даже знать, в какой именно, это было все равно, затем по прошествии определенного времени стать аспирантом. И опять-таки не было никаких сомнений, что она аспирантом станет, – отец мог в крайнем случае помочь ей, – хотя бы и не очень хотел этого. А потом она найдет себе хорошего и тоже образованного человека и выйдет за него замуж. Тут мечты родителей обрывались, так как было не ясно, стоит ли тогда учиться столько лет, но там уж Ниночка будет взрослой и сама решит свою судьбу.
И вот она как раз решала свою судьбу.
Она ее решала впервые. Не тогда решалась ее судьба, когда она выбрала в свои спутники Андрея Орленова. В то время было увлечение, возможно даже любовь, если считать, что любовь может быть и такой слабосильной, чтобы не выдержать ни одного испытания. Тогда она просто вышла замуж. Андрей был, пожалуй, красив: широкая грудь, высокие плечи, прямой нос, большие глаза. Известно, что красота мужчины – понятие относительное. Он был или мог стать ученым, следовательно, на взгляд подруг, это была хорошая партия. Не такая уж отличная, ведь Ниночка могла выйти замуж и за профессора, недаром многие из них поглядывали на нее весьма внимательно. Но дело было в том, что все профессора имели жен, – почему-то у нас никак не устанавливается английская манера – жениться в сорок лет, когда будущее определенно и ясно. А надеяться на развод – это все-таки не очень чистоплотно, да и отношение к новым женам, разрушившим ради собственного благополучия чужую семью, обычно не очень-то благоприятное.
Конечно, не все подруги рассуждали так, но Ниночке нравились именно те, которые, как они говорили, «умели жить». Вот и она научилась жить. Вышла замуж на четвертом курсе института и благодаря этому получила лишний шанс остаться в Москве, так как муж был аспирантом, и ее не могли, конечно, отправить в провинцию, пока он не закончит аспирантуру. Да к тому же Орленов считался вполне дельным аспирантом и в будущем мог стать настоящим ученым и остаться в Москве. Таким образом, у нее оказалось больше шансов и самой впоследствии остаться в аспирантуре. А ведь известно, что лишние годы школярства куда легче прожить, чем начинать самостоятельную деятельность. Ее подруги досконально все это выяснили. Они же и благословили будущую молодую. И даже позавидовали ей, потому что не всякая девушка с хорошеньким личиком обязательно выходит замуж. Иные по многу лет ищут свое счастье, а бывает и так, что красота пропадает, а замужество так и не удается, несмотря на многочисленные опыты…
Следовательно, и тогда ей ничего не пришлось решать самой, самостоятельно. Как вопрос об институте, в котором Нина должна учиться, был решен простой справкой о количестве конкурентов на конкурсе, так вопрос о выходе замуж был решен появлением Андрея и одобрением приятельниц.
Отец и мать Нины начали кое-что соображать в вопросах воспитания только после того, как дочь вышла замуж. Оказалось, что у нее не хватило времени на поездку в родной город, оказалось, что у нее не хватило такта подождать, когда отец и мать возьмут очередной отпуск и приедут порадоваться вместе с нею… Вот тогда-то и возникло у отца словечко о «пуховом» воспитании. К сожалению, было уже поздно что-либо изменить в характере дочери. Были бы у них еще сын или дочь, они бы, вероятно, воспитывали ребенка уже по-другому! Но и молодость прошла, и жизнь близка к концу. Оставалось только вздыхать и недоумевать, как же так вышло, что их милая, чудная, красивая девочка оказалась такой эгоисткой…
Родители Нины рассуждали только со своей крохотной точки зрения, с той маленькой колокольни, на которой они раньше звонили славу доченьке. А Ниночке предстояло еще жить да жить, на ее пути было еще много непредвиденных опасностей, о которых родители побоялись ее и предупредить. Они теперь старались не думать об этом. Куда легче переложить ответственность за ее дальнейшую судьбу на плечи мужа, посылая свои советы и наставления, которым дочь, живя с ними, не следовала. По-видимому, они считали, что мужчина, ставший счастливым благодаря Ниночке, должен быть таким же мудрым и старым, как и они, и знать куда больше, чем они сами знали о ней.
Впервые в своей маленькой и такой уютной и спокойной жизни она думала: что же делать дальше, как жить?
То, что более сильной душе сразу показалось бы предательством – отношение к мужу, – для Нины стало предметом обсуждения не только внутреннего, наедине с собой, но и с посторонними людьми. Так замыкался круг, в центре которого оставалась Нина, пока еще одна, но уже жаждущая сочувствия и помощи, и помощь не замедлила прийти.
Сначала ее навестил Райчилин.
Сергей Сергеевич всегда относился к Орленовой с отеческой нежностью, старался помочь всеми своими силами, а сил и средств для помощи у него было много, и Нина быстро привыкла к мысли, что лучшего друга у нее нет. Тем более ее оскорбляло отношение к Райчилину мужа. Андрей в последнее время иначе как завхозом заместителя директора не называл, безжалостно высмеивал его безграмотность, бахвальство, и Нина тогда, хотя бы для того, чтобы не согласиться с мужем, принималась жалеть Сергея Сергеевича. Она отыскивала тысячи причин, которые оправдывали Сергея Сергеевича, и такое оправдание равносильно было обвинению Андрея в пристрастности, в зависти и добавляло мрачного колорита к его новому портрету. И когда Сергей Сергеевич заговорил о том, как несправедлив Андрей Игнатьевич к ней, как глупо он поступает, предпочитая Нине холодную, как лягушка, полумертвую от астмы Марину Чередниченко, Нина расплакалась. И Сергею Сергеевичу пришлось утешать ее. Он был очень тактичен, он не говорил, что Нина должна отомстить мужу. Нет! Он утверждал прямо обратное, Нина должна простить мужа – наши молодые люди вообще не ценят верности, они избалованы, они развращены самими женщинами. И получалось, что во всем виновата Марина, которая вешается на шею Андрею Игнатьевичу у всех на глазах. По словам Райчилина выходило, что тут есть два выхода: переехать временно в город и наказать Андрея Игнатьевича презрением, пока он сам не одумается и не прибежит с повинной. А что он прибежит, сомнений нет, и Сергей Сергеевич уже обдумал такой вариант. У него есть в городе хорошая квартира, он уступит ее временно Нине. А относительно работы в филиале ей можно не беспокоиться, она может взять расчеты на дом и работать в городе, тем более, что Борис Михайлович сочувствует ей в ее горе и, конечно, с удовольствием заедет к ней, чтобы помочь и проверить расчеты.
Таким намечался первый выход. О втором Нина не спрашивала. Она и сама понимала, какой он, этот выход. Тем более, что Райчилин не жалел красок, описывая страдания Бориса Михайловича. Улыбышев так удручен всей историей, когда его нежное, чисто рыцарское поклонение истолковано как самое вульгарное ухаживание… Он сейчас на пути к успеху… Он и раньше зарабатывал тысячи, а теперь станет получать… Единственно, чего ему не хватает в жизни, – это милой супруги. Она так нужна, чтобы вести его широко открытый дом, принимать его знаменитых друзей… О, он полная противоположность Андрею Игнатьевичу. Сказать об Орленове плохое нельзя, из него будет хороший ученый, будет! Но как он груб и неуживчив! А Борис Михайлович…
С того дня Райчилин приходил каждый вечер. Два раза он вывозил Орленову в город. Первый раз показывал свою городскую квартиру, второй раз на свидание – в городе их ждал Улыбышев. Улыбышев со стесненным сердцем признался, что не хочет появляться на острове, чтобы не возбуждать неприязни Андрея Игнатьевича, да и испытания в поле приближаются. Но он так хотел увидеть Нину Сергеевну… И Нина не только простила ему давнюю сцену, когда он так грубо говорил с нею при Андрее, но и поняла, что тогда Улыбышев поддался чистому и благородному порыву души, вызванному гневом, когда муж так несправедливо обижал ее.
Однако они ничего не решили. Нет, нет, они даже не говорили о возможном решении. Просто Нине было приятно сочувствие Улыбышева и Райчилина, она начала ощущать, что мир ее не так уж узок, как ей казалось несколько дней назад, и приобретать уверенность, что ей всегда помогут. А наказать Андрея было необходимо, хотя бы потому, что его глупая ревность показывала – стоит подчиниться ему, и тогда Нину ждет самая мрачная жизнь. Если же она сломит дурацкую ревность мужа, заставит его прийти с повинной, тогда все будет хорошо. Андрей никогда больше не посмеет ссориться с нею и будет вечно следовать законам, которые она установит.
Живя своим внутренним спором, она и не заметила, как далеко ушла от Андрея. Сергей Сергеевич продолжал навещать ее или вызывал в кабинет Улыбышева, в котором расположился как настоящий хозяин. И теперь ей уже не досаждало, если он начинал запросто сравнивать мужа с Улыбышевым и оказывалось, что Улыбышев выше и лучше. Ее только смешило, когда Райчилин, покачивая головой, говорил: «Вышли бы вы, Нина Сергеевна, за Улыбышева, ей-богу! О чем тут раздумывать?»
Так постепенно она подходила к выбору, хотя, в сущности, она уже выбрала, только еще не сознавалась себе в этом…
3
Испытания прибора заканчивались. Последняя серия их должна была показать, какие помехи могут влиять на его работу. Тогда испытатели обычно сознательно стараются убить свое детище, создавая самые невозможные условия, в которых прибор должен действовать. У них есть даже особое название для подобных испытаний: «Прибор в руках дурака…»
Андрей и Марина пытались сжечь прибор, пропуская через него самые сильные импульсы, они создавали толчки, которые вряд ли выдержал бы и трактор, где должен находиться прибор, они стреляли по нему молниями, а затем снова садились к пульту и по очереди пробовали включать и выключать трансформаторную станцию на расстоянии 800 метров.
Это было напряженное время, и Орленов забыл о домашних неприятностях, как забыл и о музыке, которая слышалась ему в голосе Чередниченко. Да и голос девушки изменился. От постоянного напряжения, от боязни, что их труд может пойти в архив, как одна из неудачных попыток, оба они охрипли, оба забыли о себе и своих сложных отношениях, помня только о том, что в каждом опыте возле твоего плеча есть плечо товарища, на которое можно в случае чего опереться…
