Текст книги "Электрический остров"

Автор книги: Николай Асанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

– Ну и глупо! – поморщился Горностаев.– Я надеялся, что ты сам ему кое-что подскажешь, у тебя ведь тоже применение токов высокой частоты изучается.

– Нет уж, объединять его работу с нашей смысла нет, – непримиримо сказал Подшивалов. – Пусть он кооперируется с Улыбышевым. Насколько я понимаю, директор его для этого и привез. А мы как-нибудь сами правимся…

– Ну, смотри, Иван, это может плохо кончиться! Орленов – это не Марков, который только из твоих рук и смотрит! Я Орленова нарочно на тебя напущу.

– А мы не боимся, у нас замки крепкие! – насмешливо ответил Подшивалов.

Проводив Горностаева, он и в самом деле покрепче прихлопнул дверь и накинул крючок, будто ожидал, что к нему вот-вот ворвется Орленов.

А Горностаев, все еще кипя от злости на старого приятеля, который не пожелал понять его, пошел звонить в обком, чтобы условиться о встрече. Хорошо было бы поговорить с первым секретарем. Далматову можно пожаловаться и на Подшивалова, он поймет и посоветует, как укротить старика. Да и представить молодого кандидата было бы недурно, а то Далматов все намекает, что в филиале мало инициативных ученых. Ничего, скоро их будет много! Одни приедут, как Орленов, другие появятся из местных, когда защитят диссертации…

Эти приятные размышления сгладили горький осадок от встречи с Подшиваловым, а когда Далматов согласился принять Горностаева и познакомиться с Орленовым, Константин Дмитриевич испытал настоящую радость. Все-таки, как ни говори, дела филиала занимают самых ответственных товарищей! И он поспешил предупредить Орленова о предстоящей важной встрече.

3

Секретарь обкома Далматов по образованию был агрономом. Еще в молодости он проявил большие организаторские способности и очень скоро занял одну из руководящих должностей в управлении сельского хозяйства. Затем он перешел на партийную работу, но интереса к сельскому хозяйству и его развитию не потерял.

Теперь он должен был заниматься всем хозяйством области, думать о том, чтобы оно развивалось гармонически. Но деревня с ее колхозами, с МТС, с севооборотами, с борьбой за урожай, с мохнато-зелеными заливными лугами и золотыми полями все же привлекала его больше, чем городские предприятия. И в науке он обращал больше внимания на знакомые еще со студенческой скамьи предметы, поэтому и филиал института, занимавшийся электрификацией сельского хозяйства, Петр Иванович выделял среди других научных учреждений области.

Когда Улыбышев начал конструировать электрический трактор, Далматов оказал ему особое внимание и поддержку и теперь с нетерпением ожидал результатов этой работы. Была и еще одна причина, которая подогревала нетерпение секретаря обкома. Столица области праздновала осенью шестисотлетие. На заводах, в колхозах, в научных учреждениях готовились отметить эту дату. Верхнереченская область ничем особенным не отличалась. Все в ней было умеренно и средне, как и климатическая зона, в которой она была расположена. В области не было ни запасов руд, чтобы развить тяжелую промышленность, ни крупных массивов пахотных земель, как где-нибудь в Сибири или в Казахстане. И хотя Далматов любил говорить, что в области – гармонически развитое хозяйство, иногда он сожалел, что в ней особенно не блеснешь: никто не может сказать, что это житница страны, как говорят о Кубани, или что это становой хребет индустрии, как говорят об Урале.

И вот, когда он услышал об электрическом тракторе,– он, как агроном, заинтересовался самим механизмом, а как политик, понял, что опыт массовой электропахоты, несомненно, привлечет общее внимание к Верхнереченской области. Вот это и был настоящий подарок к шестисотлетию Верхнереченска.

Всего этого Орленов не знал, как, наверно, не знал и Горностаев. Горностаев догадывался лишь о том, что Далматова по старой памяти, как агронома, занимают новинки, которые создаются в филиале. В этом именно плане он и информировал Орленова, пока они ехали в обком.

Внешне Далматов очень понравился Орленову. Это был мягкий, спокойный человек небольшого роста со смешливыми искорками в глазах, сдержанный в жестах и в голосе. Во время беседы Далматов сидел неподвижно в глубоком кресле перед пустым столом с массивным письменным прибором. Казалось, что этот большеголовый крепыш держит все данные о жизни области в памяти и потому на столе нет ни справочников, ни бумаг.

Горностаев, представив секретарю обкома нового сотрудника филиала института, скромно присел в сторонке, теребя свои отвисшие усы и взглядом подбадривая Орленова. Представляя его, он упомянул о том, что Орленов будет работать над прибором для управления электрической подстанцией на расстоянии, и о том, что молодой ученый согласился консультировать отдел новейших достижений энергетики на сельскохозяйственной выставке области. Теперь он ждал, как повернется беседа.

Далматов при упоминании о выставке заметно оживился.

– А новинки филиала покажете?– спросил он.

– Я еще не знаю работы филиала, – скромно сказал Орленов.

– Горностаев вам поможет, – Далматов бросил короткий взгляд, и это прозвучало как приказ. Впрочем, он тут же смягчил его веселой усмешкой: – Все мы интересуемся наукой, но понимаем ее только в популярном изложении… – он как бы сожалел, что судьба не позволила ему самому стать ученым. Тут были и тонкий комплимент и требование. Затем он продолжал: – Наши люди производят станки, суда, продукты. Почему им иногда и не похвалиться своей работой? Вот они-то и хотят знать, что же делают ученые, чтобы помочь людям, над чем трудятся в институтах, лабораториях их сыновья и братья. Такое желание вполне справедливо. Поэтому на выставке и надо показать как можно больше новинок.

– Если Константин Дмитриевич поможет…

– Помогу, помогу! – живо отозвался Горностаев. Про себя он подумал, что это и есть кратчайший путь, на котором новый работник столкнетоя с каждым сотрудником филиала. Что греха таить, каждому лестно услышать похвалу своей работе! Тут они живо перестанут секретничать, наоборот, все двери раскроют как можно шире, лишь бы о них не забыли! Конечно, такой ворчун, как Подшивалов, может, и рассердится, но пусть его! Пора, давно пора показать работу филиала на людях. А то действительно засекретились так, что можно подумать, они ничего и не делают!

Далматов, точно прочитав мысли Горностаева, усмехнулся и сказал:

– Только начинайте поскорее. А если уж начнете, не бросайте это дело! А то вон Улыбышев в первые месяцы своего пребывания здесь выстрелил целый цикл лекций, а теперь из него и слова не вытянешь. Если что и изречет, то только как оракул! И народ не знает, чем он и вы все занимаетесь!

– Сначала придется войти в курс работ филиала,– сказал Орленов.

Далматов коротко взмахнул рукой.

– Будем надеяться, что вы недолго станете входить в курс! А то у нас есть такие товарищи, которые, получив назначение, знакомятся с делом до тех пор, пока их не снимут и не перебросят на другое место. Ну, а там снова знакомятся… пока не выгонят!

Он оговорил с добродушной ворчливостью, но это был отголосок недавней грозы. Видно, у него только что была схватка с таким специалистом. Орленов невольно подтянулся.

«Да ты, брат, не так мил и тих, каким кажешься!»– подумал он, услышав эти грозовые нотки.

Впрочем, Далматов и не думал притворяться добрым. Закончив полуофициальный разговор-знакомство, он принялся за Горностаева:

– Ну, а почему ваше личное затворничество никак не кончится? Пока известно, что во всем филиале созданы только поилки для кур да метод обогрева цыплят ультрафиолетовыми лучами.

Орленов распрямился и взглянул на Горностаева. Константин Дмитриевич солидно сказал:

– А электрифицированная животноводческая ферма? А подготовка к электропахоте?

– Ну хорошо, хорошо, – ворчливо согласился Далматов. – И все-таки бюджет филиала – это миллионы, можно было бы выдать за них побольше. Улыбышев хоть и дот, да не тот, в котором можно отсиживаться. Он свое дело делает хорошо, однако и партийная организация не должна стоять в стороне. Вы, товарищ Орленов, – вдруг уже совсем серьезным тоном обратился Далматов, – внимательнее приглядитесь к деятельности коллег. Мы иногда слишком грешим объективизмом, да и не все работы ученых понятны наблюдателю-неспециалисту. Вам и карты в руки. Будете знакомиться с филиалом, отметьте не только хорошие, но и слабые стороны работы. Вам это особенно пригодится, когда станете участвовать в работе Ученого совета.

– Я тоже просил его присмотреться, – сказал Горностаев.

Орленов внезапно почувствовал некоторую досаду. Хотя Далматов говорил правильно, он не мог не вспомнить, что ему и раньше не раз приходилось выслушивать нечто подобное. И такие разговоры вызывали у него невольное огорчение.

Как у нас любят требовать от ученых молниеносных решений! Ведь если сам Орленов застрянет где-нибудь у истоков своей конструкции, секретарь обкома, чего доброго, подумает, будто и Орленов только из лености не выкладывает на его огромный стол свой прибор для управления электростанцией на расстоянии! А скажи он Далматову, что от первой пойманной Ломоносовым молнии, которая убила Римана, до создания электродоильного аппарата прошло двести лет, он ведь, наверное, только усмехнется. Однако, желая быть справедливым к Далматову, который ему так понравился в начале беседы, Орленов сказал очень мягко:

– Настоящие изобретения требуют долгого труда. Говорят, что гений – это терпение… – и, спохватившись, что защищается по методу Улыбышева – афоризмами, умолк.

– Знаю, знаю! – отрывисто бросил Далматов. – Еще Куропаткин, хотя гением и не был, любил повторять: терпение, терпение и терпение! И дотерпелся бедняга до проигрыша войны!

Орленову это присловье не понравилось. Был в нем некий намек на то, что иные долготерпеливые ученые могут в конце концов прийти к своему поражению. Но Далматов не стал продолжать разговор. Он неожиданно взгрустнул, на маленькие карие глазки его набежало что-то вроде облачка, он встал, давая понять, что беседа закончена, и, пожимая на прощанье руку молодому ученому, вдруг сказал:

– Завидую я вам, товарищ Орленов! Не вам персонально, а вашей молодости. Многое вам еще предстоит увидеть и сделать! Будущее десятилетие станет таким же переломным в технике, каким было в сельском хозяйстве то, в которое начинал я. Мы тогда строили первые колхозы, вполне представляя, что совершаем революцию в деревне. А вы приступаете к работе, когда начинается полная электрификация страны! Хотел бы я быть на вашем месте! Не то чтобы мной мало прожито, но хочется сделать еще хоть немного, а сроки-то выходят! Посмотришь иной раз на перспективный план, и становится жалко, что многое уже пройдет мимо твоих рук! Еще тысячи сел освещаются керосиновыми лампами, а вы думаете о способах управления электрическими сельскохозяйственными машинами на расстоянии. И самое главное – через несколько лет эти способы понадобятся по всему Союзу, потому что электрификация догоняет вас…

Это была острая и хорошая зависть человека, которому хотелось бы прожить десять жизней только для того, чтобы все время быть на переднем крае революции. Да, такой же деятельной жизни Орленов хотел и для себя. А сам терял день за днем, не рискуя приступить к делу. Хорошо еще, что Горностаев нашел ему занятие. Но и то, если он захочет выполнить это поручение, придется выступить в роли какого-то инспектора. А как отнесутся к этому его коллеги? И по дороге домой он смущенно поделился с Горностаевым своими сомнениями.

– А вы будьте не инспектором, а товарищем по работе, это куда лучше! – ответил Горностаев, сердито теребя правый ус.– Тогда к вам и доверия будет больше!

Орленов хотел было сказать, что при его горячности и сравнительной молодости ему будет трудно сохранять беспристрастие, но Горностаев с таким значительным видом терзал усы, что молодому ученому показалось непростительным вызывать его недовольство. К тому же польза от такого знакомства, несомненно, будет. И не только для самого Орленова, но и для его лаборатории. И он ответил согласием, что сразу вызвало дружелюбную улыбку Горностаева. Ладно, он займется и выставкой, но прежде всего откроет свою лабораторию!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Однако Далматов знал, как зацепить сердце! И крючок употребил довольно острый, так и покалывает, сколько бы Орленов ни говорил себе, что ему беспокоиться не о чем. Если он еще и не работает по-настоящему, так это, мол, не его вина.

Прежде всего досталось Нине. Она накрывала на стол, а муж мрачно рассматривал квартиру. Двери из столовой в спальню и в кухню были открыты, и Андрей мог, оторвавшись от созерцания книжного шкафа, полки которого были еще пусты, осмотреть и посудный шкафчик в кухне, и две кровати, и студенческую тумбочку между ними в спальне. И хотя это была его собственная квартира, ему казалось что получил он ее незаконно.

Ну конечно, опять он вспомнил Далматова. Это ведь секретарь обкома сказал, что сидят на острове ученые, тратят миллионы, а предложили пока только то, до чего, пожалуй, любой председатель колхоза и сам додумается, дай ему ток и моторы.

– Ты уже приступила к работе, Нина?

Нина разливала огненно-красный борщ по тарелкам. Она подала тарелку и испытующе взглянула на мужа. В вопросе его, таком обычном, слышалось странное волнение.

– Да,– ответила она,

– Ну и как?

– Завтра обложусь фолиантами отчетов за год, и ты меня не дозовешься. Считай, что я умерла для развлечений месяца на три по крайней мере. Я заглянула в один отчет и вижу, что, при всей моей гениальности, утону в нем с головой.

– Это ничего, – Орленов облегченно вздохнул: хоть один из них уже начал работать! – Когда ты мне понадобишься, я вытащу тебя за волосы. Лучший приём дли спасения утопающих.

Она тоже вздохнула, но по другой причине. Андрей – странный человек. Он до сих пор думает, будто она не умеет понять его настроения. А она уже по тону вопроса чувствовала, что он переживает сейчас пору сомнений. Ему неприятно, что надо ждать Улыбышева. Он готов нырнуть в дебри науки, засучив рукава взяться за конструкцию, а сигнала все нет. «Так вот я тебе задам перцу, чтобы ты не осложнял жизни другим своей излишней чувствительностью!»

– Между прочим, Орич и Велигина тоже начали работу. Они даже посмеивались над тем, что наш кандидат все еще отдыхает.

Она сейчас же пожалела, что осмелилась пошутить. Андрей ничего не сказал, но лицо его помрачнело. Тогда она поторопилась утешить его.

– Никто ведь не мешает тебе заняться своей темой,– сказала она. – А то вдруг Улыбышев застрянет в районе будущих испытаний трактора до осени?

– Умница!– воодушевляясь, воскликнул Андрей.– Завтра же я тоже утоплюсь. Но уж так, что ты и не вытащишь!

– Какой же подать сигнал, если захочется тебя увидеть?

–Наклонись над моей пещерой и постучи в стенку. Вода передает звуки в триста раз быстрее, чем воздух. Может быть, я вынырну!

Она знала, как редко и с каким трудом Андрей отрывается от своей работы, и покачала головой. Вот и окончился отдых. Теперь Андрей замкнется в своей лаборатории, и разве только пушечной пальбой можно будет вызвать его. Она оказала:

– Поклянись только в одном, что ты придешь на вечеринку, которую я устраиваю по поводу новоселья. Надо же познакомиться с людьми, которые работают рядом с тобой.

Это была идея Райчилина – устроить новоселье. Заместитель директора был опытным человеком и знал, что легче всего новички сближаются с коллективом за столом. Андрей подавил краткий приступ недовольства, сам он предпочитал знакомиться на работе, и пообещал:

– Если уж гостям в самом деле захочется посмотреть на хозяина, я приду.

С этого дня он был занят с утра до позднего вечера. Нина была права, незачем было ему ждать директора, тема его работы ясна, ее не надо утверждать на Ученом совете. Если Улыбышев и предложит еще что-нибудь дополнительно, все равно создание прибора для управления передвижной электростанцией на расстоянии останется главным его делом! Надо заканчивать оборудование лаборатории и приниматься за конструкцию.

И вот он закончил все подготовительные работы и с удовольствием оглядел свое маленькое царство.

Многожильный кабель в восемьсот метров длиной лежал в поле, извиваясь змеей. Змея эта выскользнула из окна лаборатории и уползла к горизонту, там повернула обратно и, вернувшись к зданию, забралась в него снова через другое окно. Голова ее присосалась к щиту управления, а хвост – к электромотору, который заменял мотор трактора. В этом длинном, упругом кабеле, покрытом полосатой оплеткой, своим рисунком напоминавшей узор змеиной кожи, как только понадобится, будет бушевать могучая энергия. Орленов с некоторым страхом поглядывал на змею. Он не забыл того случая, когда Мерефин толкнул фашистского электрика на вскрытый провод такого кабеля.

Впрочем, страх быстро уходил, и он снова и снова задумывался о будущей работе. Но все же Орленов повесил привычную табличку с перекрещенными костями и черепом на дверях своей лаборатории и расставил на колышках такие же таблички по всему протяжению кабеля. Нельзя искушать детей, даже если они с бородами. Пусть остерегаются.

Когда Орленов пришел сюда две недели назад, лаборатория была почти пустой. Голые стены, розетки для подключения к электросети обычного напряжения и вводы с предохранителями для тока высокого напряжения, краны водопровода вдоль одной стены комнаты, защитная решетка в углу для наблюдателя на время проведения опасных опытов с электричеством, – вот и все, что здесь было. Остальное – то, что есть сейчас, – дело рук самого исследователя. Это он поставил и смонтировал все аппараты и измерительные приборы, которые глядели на него лунообразными ликами, подмаргивая цифирками и покачивая усиками стрелок. Он же установил светящиеся экраны осциллографов и протянул газосветные трубки. Десятки самописцев – кляузников и доносчиков – готовы были записать каждое изменение в силе и напряжении тока. А в лабораторию можно было ввести ток силой до сотен и тысяч ампер и огромного напряжения. И его приборы точно будут сигнализировать о том, как ведет себя электричество. Мрамор и стекло, никель и бронза придавали лаборатории необычно торжественный и в то же время предостерегающий вид.

Теперь она была заселена, и Орленов любовался ее новыми жильцами.

Андрей включил ток и тщательно проверил показания приборов. Когда циферблаты приборов ожили, улавливая и исчисляя невидимую энергию, он подмигнул самому себе и сказал вслух:

– Вот теперь можно и начинать!

Это было что-то вроде молитвы земледельца, который берется за рукояти плуга: надежда и вызов звучали в этих словах с одинаковой значительностью.

В дверь постучали. Андрей невольно выругался и выключил ток. Вот так и бывает! Только почувствуешь рабочее настроение, обязательно помешают!

Он сердито распахнул дверь. Перед порогом, со страхом посматривая на многозначительный знак с черепом и костями, стояла женщина-курьер, протягивая конверт. Андрей расписался в книге, невольно улыбнулся тому страху, который нагнал на женщину его плакатик, и вскрыл письмо. Оттуда выскользнул билет, напечатанный на меловой бумаге, и записка от Горностаева:

«Андрей Игнатьевич! Выставка откроется в будущее воскресенье. Борис Михайлович просит вас, пока вы не приступили к своей работе, ознакомиться с нашими экспонатами, чтобы сказать о них несколько слов, как вы обещали Далматову. Посылаю вам для сведения пригласительный билет…»

Бумажка, на которой крупным шрифтом была напечатана фамилия Орленова, не принесла ему успокоения, хотя он еще не привык видеть свое имя напечатанным. Теперь, когда в его собственной лаборатории все было готово к работе, его вдруг меньше стали интересовать чужие труды, и поручение, – нет, не поручение, а указание Далматова, которого не очень-то ослушаешься! – показалось ему лишним и неприятным. И все же надо было его выполнять.

Он вышел из лаборатории и огляделся. Впервые он осматривал остров так – взглядом человека, которому нужно быстро и точно узнать, что делается вот в этих и этих корпусах лабораторий, отделов, ферм.

Панорама острова постепенно утишила его недовольство. В конце концов Горностаев прав: чем больше узнаешь о делах соседей, тем легче оценить собственную работу. Мелькнула озорная мысль начать разведку острова с лаборатории Горностаева. Пусть почувствует на себе, каково принимать непрошеного гостя!

Посвистывая, Орленов начал спускаться с холма. Река, огибавшая остров, казалась с этой высоты совсем синей. Белые паруса яхт были развернуты и шевелились, как крылья бабочек.

Спустившись, он решительно свернул на луг и почувствовал себя мальчишкой, впервые выбежавшим в поле. Сорвал беленький цветок хлопушки, понюхал – цветок был без запаха, рано, хлопушка начинает пахнуть после пяти вечера, – и, вспомнив детскую забаву, осторожно хлопнул цветком по ладони. Щелкнуло, как легкий выстрел.

Рассмеявшись, он пошел дальше, присматриваясь к цветам. Детская острота восприятия еще не утратилась у него, и он узнавал старых знакомцев: нашел и белую дрему, и смолку, и цикорий. Когда-то он умел узнавать по этим цветам время дня, но теперь у него на руке отличные часы, а времени для забавы нет. И Орленов зашагал быстрее, слыша, как падают с цветов надутые шмели и отяжелевшие пчелы.

Ему повезло. Едва приблизившись к животноводческой ферме, он увидел Горностаева.

Горностаев, задрав голову, глядел на крышу длинного, многооконного здания фермы. Здание было высоким, с яркой черепичной крышей, большими окнами. Орленов подумал, что, пожалуй, колхозы еще долго не будут строить такие фермы, – дороговато! Но, поскольку эта была опытной, что же возражать против высоты здания и широких окон.

– Направо, направо подай! – закричал Горностаев, размахивая руками.

Орленов увидел, как на крыше завозились рабочие. Они монтировали электролинию к подвесной дороге, которая была протянута километра на три, в луга, и предназначалась, как понял он, для снабжения фермы зеленым кормом.

– Теперь правильно! – кричал Горностаев, размахивая руками. – Так и крепи! Слышишь, так крепи! Пришли все-таки! – радостно закричал он, увидев Орленова, ничуть не умеряя голос. – Рад, очень рад! Посмотрите, может быть, что-нибудь приметите, чужой глаз всегда зорче видит!

Орленову была приятна эта добросердечная встреча.

Они вместе обошли ферму. Упитанные животные равнодушно оглядывали посетителей. Та или другая корова не спеша поднималась, тыкала мордой в автоматическую поилку и шумно пила подогретую солнцем в баке на крыше воду. Горностаев возбужденно говорил:

—Привыкли! Понимаете? Как-то тут у нас случилась неурядица – оборвало провода во время грозы, насосы перестали действовать. Так, поверите ли, коровы бунт устроили! Не желают пить из ведер! Просят обязательно проточной воды из водопровода! – В коровнике Горностаев меньше жестикулировал и говорил тише, чтобы, пояснил он, не волновать животных, но объяснялся так же страстно. – Пришлось тогда вручную качать воду в поилки! А уж ручное доение они никак не принимают. Понимаете, доильный трёхтактный аппарат создан по принципу доения рукой, но он мягче берет сосок и сильнее оттягивает молоко. И когда начинают доить руками, корова сопротивляется! Понимаете! – Он повел плечами, словно сам удивлялся тому, что корова, привыкнув к механическому доению, отказывается признавать руки доярки.

– У вас дело отлично поставлено! – восхищенно сказал Орленов, когда они вышли из коровника.– Я еще не видал так хорошо электрифицированной фермы.

– Вы в самом деле так думаете? – обрадованно спросил Горностаев. Он снял шляпу и вытер вспотевшее лицо платком. – Что же, может быть, вы и правы! Когда ко мне приезжают председатели колхозов или электрификаторы колхозного производства, они неделями сидят на ферме, списывают режимы, зарисовывают расположение электрохозяйства, изучают новую аппаратуру, которая создана у нас и, к сожалению, еще не выпускается заводами. Кстати, вы заметили, что все наши аппараты сделаны чрезвычайно просто? Да? Хорошо! Это не все видят. Так вот, Улыбышев давно уже как-то мне сказал: «Делайте все из самых подручных и дешевых материалов, чтобы любой председатель колхоза понял: он и сам может это сделать!» И я ему благодарен за эту подсказку. Получается иногда так: самую простую машину нарядят в никель, в нержавеющую сталь и оценят высоко! А сделать ее мог бы и колхозный кузнец. Ан нет, жди, когда еще завод электроприборов примет её в производство, начнет выпускать сериями…

Они присели на скамейку возле пожарной бочки, в которой плавали окурки. Орленов закурил, Горностаев от папиросы отказался. Он как будто чего-то еще ждал от гостя.

– Как, по-вашему, что из аппаратуры нам следует отправить на выставку? – вдруг спросил он, ковыряя песок под ногами щепкой.

– Право, не знаю, Константин Дмитриевич,– смутился Орленов. – Вы придумали так много интересного… Хорошо бы показать весь комплекс ваших аппаратов. У вас есть чему поучиться!

– Да, да… – тихо поддакнул Горностаев.

И собеседнику показалось, что лицо Горностаева потускнело. Может быть, следовало больше похвалить его? Известно, что похвала питает душу и нечестолюбивого человека! Но Орленову говорить больше не захотелось.

Странное очарование и покой овладели им. Может быть, это вернулись ощущения детства, навеянные запахами прелой земли, молока, молодой травы? Ничего нет сильнее этих ощущений! Далеко на лугу жужжала сенокосилка, делая круг по клеверному полю, – снимали первый укос травы. Дальше, к реке, где зеленели камыши и желтели песчаные отмели, слышался крик птиц. Деревья сонно гляделись в воду, как будто раздумывали, не кинуться ли им вниз головой от жары и солнца, или сравнивали свои отражения и выбирали, которое из них лучше. Во всяком случае, выглядели они чинно и спокойно. Сенокосилка приблизилась и снова умчалась, увлекаемая парой рыжих, похожих на солнечные пятна лошадей, совсем далеко, только жужжание ее доносилось теперь сюда, негромкое, словно пчелиное. По небу плыли три облачка, почему-то они двигались навстречу с разных сторон небосклона; должно быть, они шли на разных высотах, но этого не было заметно с земли.

– Плохо, очень плохо! – вдруг сказал Горностаев и покашлял, сердито покосясь на сигарету, о которой забыл Орленов.

– Что плохо?

– Близоруким людям прописывают очки! – Горностаев раздраженно встал, затирая ногой машинально написанные на песке формулы. – А вот людям ленивого воображения и очки не помогают.– Он смотрел на поднявшегося вслед за ним Орленова в упор. – Я думал, вы поможете мне разобраться в моих сомнениях, а вы отделались похвалами! Разве мне нужны ваши похвалы? То, что хорошо, я и сам вижу. А вы скажите, что у нас плохо. Скажите, чтобы я мог направить усилия ума, физические усилия! У меня в группе три научных сотрудника, они много еще могли бы сделать, если бы им почаще советовали. Когда к нам приезжал Далматов, он задал нам работы на год, а то и больше! Но ведь Далматов не ученый, он просто практик! – И Горностаев отвернулся и медленно пошел прочь, не оглядываясь.

Орленов ошарашенно глядел ему в спину. Спина Горностаева согнулась, голова опустилась, даже шляпа, которой он помахивал, неся в руке, казалось, выражала неодобрение.

– Константин Дмитриевич! – окликнул Орленов, быстрыми шагами догоняя старика. – На что вы обиделись?

– Обиделся? – удивился Горностаев. – Да что вы! Я рад! Отменно рад! Как же, приехал ученый, кандидат технических наук, и похвалил мою работу. Я ведь ученой степени не имею. Не остепенился еще, как говорит ваш Орич, хотя и дожил до шестидесяти с лишним. Все еще молокосос перед вами.

– Объясните все же, пожалуйста, мне, что у вас за претензии! – настойчиво сказал Орленов и придержал его за рукав.

Горностаев снова повернулся лицом к Орленову. Теперь они стояли на лужайке. Над их головами со скрипом, похожим на скрип коростеля, ползли вагонетки с кормом. Лицо Горностаева было сумрачно, деланое оживление и ирония, с которыми он начал отвечать на вопрос Орленова, пропали, оно стало грустным.

– Хорошо, я объясню, хотя это вы должны были мне объяснять, когда я вас спросил, – не утерпел, чтобы не съязвить, он. – Вот вы похвалили нашу ферму. А как вы думаете, на сколько процентов механизирован труд на этой ферме?

– Ну, процентов на шестьдесят, восемьдесят… – немного подумав, ответил Орленов.

– Так, а если и на шестьдесят, то что делать с остальными сорока? Оставить все на руках доярок? A почему бы не найти способа механизировать и остальные процессы труда? Для вас это просто сорок процентов, а для меня – это утомительный человеческий труд! Знаете вы, как механизирована у нас уборка урожая? Ну, конечно, специально изучали. А знаете вы, что с момента, когда зерно окажется на току, его еще десять раз перебрасывают вручную! Вручную! Это веяние, сушка, засыпка в мешки, погрузка на машины! Сколько же нужно человеческих рук, чтобы все это сделать? А у нас? Вот мы сделали подвесную дорогу для транспортировки кормов. Но корма-то в вагонетки приходится накладывать руками! Разбрасывать по кормушкам руками! Навоз убирать руками! Даже молоко, уже выдоенное, так сказать, готовый продукт, надо процедить, разлить в посуду, перенести с фермы в молочную. У нас нет аппаратов и машин, которые облегчили бы труд доярок. Только дойка автоматизирована – и все. А где электрические вилы или грабли, что ли, или как вы их там назовете? Я не предлагаю вам изобретать эти машины, но ведь вы могли бы заметить, что их у нас еще мало, что разнообразия в применении электричества у нас на ферме еще нет. Ведь придумали же для «домашней механизации» сотни всяких приборов, вплоть до электрической бритвы, до стиральной машины, а вот в области труда, – понимаете, труда! – наука и техника до сих пор еще позорно отстают… Он замолчал, оглядев Орленова с ног до головы и вдруг улыбнулся. – Извините, что накричал. Прошу ко мне, выпьем чаю.

От чая Орленов отказался, ему было не до того. Второй раз его наставляли на путь истинный. Но протестовать он, конечно, не мог. Горностаев усмехнулся и продолжал уже мягче:

– Хоть и неприятно, когда подталкивают, а в памяти кое-что остается. Не помню, кто сказал, что каждая девушка кажется ангелом, когда окружена цветами. Но жену выбирают не в цветочном магазине. Посмотрите, какой она покажется без цветов. Так и с наукой. Науку любят не за то, что она уже создала, а за то, что она может создать! – И, заметив, что Орленов поглядывает на склоняющееся солнце, заторопился сам: – Идите, идите! Комплекс мы подготовим, но в тех местах, где наша цепь аппаратов разрывается, я сам поставлю знаки вопроса. И покрупнее, этак с телеграфный столб.