Текст книги "Электрический остров"
Автор книги: Николай Асанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
Внесли урны, раздали шары для голосования: черный и белый. Улыбышев сидел, опустив голову, словно не в силах был больше держать ее на плечах. Слышался короткий сухой стук шаров, опускаемых в урны. Потом счетная комиссия удалилась. Никто не покидал зала.
Председатель счетной комиссии поднялся на трибуну и объявил бесстрастным, холодным голосом:
– Четырнадцать голосов за лишение степени, два – за оставление. Протокол комиссии будет переслан в Высшую аттестационную комиссию…
Расходились медленно, как с похорон. Орленов долго стоял в глубине коридора, куда не достигал яркий свет из вестибюля. Он ждал Нину.
Она показалась вместе с Улыбышевым. Она держала его под руку и что-то оживленно говорила, по-видимому только для того, чтобы расшевелить его. Он не слушал.
Андрей сделал шаг вперед и тихо окликнул:
– Нина!
Чья-то рука сжала его плечо. Он обернулся. Марина стояла рядом. Глаза ее гневно светились в полумраке. Она сказала:
– Оставьте ее! Неужели вы не понимаете, что заговорить с ней сейчас – значит оскорбить ее на всю жизнь! Подождите, пока она освоится со своим несчастьем!
А вы думаете, она освоится с ним?
Девушка посмотрела на него изумленно, словно он чем-то обидел её.
– Да вы ее совсем не знаете! И вы прожили с нею три года? Неужели мужчины так близоруки?!
Бросив этот странный и страстный вопрос, она повернулась и пошла к выходу длинными сердитыми шагами.
Орленов проводил ее удивленным взглядом. Нина и Улыбышев уже скрылись. К нему подошли Пустошка и Горностаев. Константин Дмитриевич сказал:
– Вот мы и добились победы! Но лучше было бы, если бы ее не было!
– Как вы говорите? Что вы говорите? – возмутился Пустошка. – Значит, по-вашему, лучше не выносить сора из избы? Пусть путаются, тратят государственные деньги, совершают даже подлости, а мы должны молчать?
– Я не об этом! – смутился Горностаев.
– А о чем же? Вот я – доволен! Башкиров войдет с ходатайством в правительство о создании единой комиссии по электрическому трактору. И не пройдет года, как мы будем испытывать новые машины. Они будут созданы коллективным, а значит, и более умным трудом. И мы еще встретимся на полях возле электротрактора! – Он по-петушиному вскинул голову и пошел вперед.
Горностаев сказал ему вслед:
– Может быть, он и прав, а мне все-таки грустно! Как мы могли быть такими олухами! Ведь все это можно было сделать еще год назад! И электрический трактор уже пахал бы поля Раздольненской МТС, колхоза «Звезда»… И Мерефин был бы доволен… Пошли, Андрей Игнатьевич? Пора собираться в дорогу.
Когда Орленов вышел, в вестибюле института ни Нины с Улыбышевым, ни Чередниченко не было. Он открыл дверь, сделал несколько шагов, оглянулся на институт. Лабораторный корпус светился сотнями окон. В административном горел свет только в кабинете Башкирова. Небо прорезала яркая вспышка электрической дуги. Работа в лабораториях продолжалась и ночью.
Ну что же, пусть он один, но работа продолжается! И трактор будет жить! И его прибор тоже будет жить! И не один прибор, а сотни других приборов. Если он чего-то не сумел сделать, если он потерял Нину, то это относится к жизни, а в жизни все труднее, чем хотелось бы человеку. Ничего! Он подождет и когда-нибудь еще встретит Нину. И, может быть, она поймет, как ошибалась, если еще не поняла сейчас.
Андрей тихо пошел к автобусу, который должен был отвезти его на вокзал. Когда он подошел к остановке, мысли его уже устремились вперед, туда, на остров. Оттуда теперь были открыты пути во все стороны, ко всем заводам и лабораториям, где создавалась техника будущего, и ко всем людям, которые строили будущее.
ЭПИЛОГ
Осенью 1951 года на полях колхоза «Звезда» испытывались новые электрические тракторы.
Осень была щедрая, теплая. Дороги пахли зерном, столько колхозных машин с токов шло по ним к элеваторам. Бескрайние всхолмленные поля были уже подняты под зябь и чернели, как море.
Директор филиала института электрификации Андрей Игнатьевич Орленов ехал на испытания.
Минуя балки и холмы речного берега, машина выехала к равнине, на которой странно выглядели старинные курганы, оборудованные геодезическими вышками, издали похожими на гигантские черные кресты, венчавшие эти древние могилы. Села возникали внезапно: они казались желто-зелеными облаками, прильнувшими к черной земле. На сельских улицах вместе с курами ютились тысячи голубей. Они бесстрашно подпускали машину и вдруг срывались из-под колес, коротко, точно куры, хлопая крыльями и поднимаясь пестрым облачком: белые, сизые, пегие. И опять необозримо тянулись поля.
– Как хорошо!– тихо сказала Марина Чередниченко, сидевшая на заднем сиденье с небольшим фанерным ящичком на коленях. Орленов, сидевший рядом с шофером, обернулся с лукавой улыбкой и спросил:
– Лучше, чем в прошлом году?
– Да, – серьезно ответила Марина. – Тогда мы были одиночки, а теперь сама земля за нас…
– Посмотрим, посмотрим, – неопределенно сказал Орленов.
С той поры, как он стал директором филиала, он стал осмотрительным и не сразу выражал свое мнение. Это сказывалось даже в простой дружеской беседе. А вдруг твой преждевременный энтузиазм будет принят не как выражение личных чувств, а как обещание руководителя? Чередниченко и Пустошка постоянно подсмеивались над осторожностью нового директора, но Орленов не обращал внимания на насмешки: руководить-то ему, ему и отвечать!
Пустошка, сидевший рядом с Мариной, подмигнул ей, кивая на Орленова, но промолчал: победа осени захватила и его. Ночью пал первый заморозок, градуса два-три ниже нуля, и теперь деревья на лесных полосах теряли листву. Ветра не было, но под каждым деревом медленно кружился тихий дождь из падающих листьев. Только акации еще зеленели, но их узкие двойные листья сложились вместе.
– Как крылья бабочек! – сказала Марина.
– Что? – переспросил занятый своими мыслями Орленов.
– Я говорю, что осень красива, – пояснила Марина. Голос ее стал задумчивым и немного печальным. – Листья умирают по-разному. Посмотрите на акации, листья у них сложились вдвое, как крылья бабочек…
– Это не умирание, – ворчливо сказал Орленов, – это переход в новую фазу…
– Спасибо вам за такую философию! – рассердился Федор Силыч. – Падай, лист, сгнивай, превращайся в удобрение для будущих листьев! А я хочу жить вечно!
– Такие безумные желания приходят обычно после пятидесяти лет! – засмеялась Марина.
–А мне вчера как раз и стукнуло пятьдесят…
– И вы замотали день вашего рождения? Как не стыдно!
– Чего же тут праздновать? – возмутился Пустошка. – С каждым днем ближе к смерти! Оч-чень интересно!
– «Нет, весь я не умру!..» – напыщенно продекламировал Орленов. – От вас останется много доброго, Федор Силыч, да вы и еще кое-что сделаете!
– Не это ли останется? – Федор Силыч пренебрежительно пнул ногой металлическую муфту, лежавшую на полу кабины. – Не много чести! – и отвернулся к окну, всем видом показывая, что разговор ему надоел.
Меж тем дорога повернула налево от шоссе и разрезала надвое медленно оголявшуюся лесополосу. Вдали открылось новое поле. Оно было перепоясано поверху силовыми линиями, но на этот раз линий было меньше, они не так близко теснились одна к другой. И все-таки с холма, на который в эту минуту взобралась машина, поле казалось старинной плоской арфой с натянутыми на ней струнами. У дороги стояли светло-серые коробки электрических подстанций, прицепившиеся тремя крюками к проводам электролиний. От подстанций ползли змееподобные кабели, уходившие к горизонту, за которым сейчас скрылись тракторы.
Подстанции ничем не напоминали старые трансформаторные будки, от которых работали первые электрические тракторы. Стояли аккуратно сработанные домики на колесах под овальной крышей. Сверху – боковая, устремленная в сторону трактора сигнальная фара, сбоку – откинутая стенка и за ней приборный щиток с красными лампочками, показывавшими, что трактор работает. На верхней части домика, возле фары, надпись золотыми буквами «Ереван». Возле ближайшей подстанции работали двое горбоносых, черноволосых молодых людей – ереванцы сдавали свою новую конструкцию.
Шофер давно уже остановил машину, а пассажиры все еще медлили выходить. Из машины вся картина казалась убедительнее, как будто они приехали в будущее и рассматривают это будущее восторженными, изумленными глазами, боясь еще поверить в реальность того, что видят.
Но вот Орленов распахнул дверцу и вышел. Вслед за ним заспешили и остальные.
Андрей уже не раз бывал на испытаниях, но Марина и Пустошка приехали впервые. И Орленов, заметив их волнение, невольно посмотрел вокруг.
Прежде всего поражала многолюдность. В степи стояли два вагончика для жилья, десяток легковых машин, и хотя людей возле подстанции не было – как видно, все ушли к тракторам, – было ясно, что в степи десятки наблюдателей. И в самом деле, конструкцию трактора создал коллектив института электрификации, подстанции для трактора представили ереванцы, сам трактор строили верхнереченцы, кабель подготовлял кабельный институт, плуги – институт механизации сельского хозяйства, приборы управления – филиал. И все члены большого содружества теперь собрались в степи и наблюдали работу своего детища.
Ждали приезда правительственной комиссии, которая должна была принять трактор для передачи на серийный выпуск.
– А Улыбышев тоже здесь? – спросила Марина, осторожно опуская свой ящик на землю.
– Да, – коротко ответил Орленов. Они редко вспоминали бывшего директора филиала. Само воспоминание о нем вызывало чувство неприязни и досады. Но появление Улыбышева здесь, в роли испытателя, было для Марины непонятно. Хотя она и слышала, что Улыбышев проехал в степь, не останавливаясь на острове, но не поверила этому. Она вопросительно посмотрела на Андрея.
– Чему вы удивляетесь? – сказал он, следя краем глаза за вспаханной полосой, не покажется ли из-за горизонта трактор. – Улыбышев представил мотор для трактора новой конструкции. А каким бы он был конструктором, ecли бы не приехал посмотреть на его работу? Вы-то приехали?
– Я ничего не говорю, – обиженно ответила Марина. Сравнение с Улыбышевым показалось ей оскорбительным.
– Ну хорошо, не вы, так Пустошка приехал,– засмеялся Орленов, глядя, как инженер, кряхтя и не подпуская шофера, который пытался помочь ему, вытаскивает из кабины автомобиля тяжелую металлическую муфту. – Видите, как старается!
Федор Силыч швырнул муфту под ноги и сказал:
– Такие чудеса только в науке возможны! У нас на производстве этакому Улыбышеву за его проделки давно бы голову отвертели. А у вас прямо какое-то толстовское сообщество по непротивлению злу. Вот уж воистину житье мошенникам! Он у вас из кармана бумажник тянет, а вы же извиняетесь, что в бумажнике денег мало!
– Федор Силыч! – с упреком сказал Орленов.
– А что? Правда глаза колет? Я бы этого Улыбышева сначала вернул в его естественное состояние – определил младшим научным сотрудником в лабораторию да посмотрел, на что же он пригоден, а вы, с вашим либерализмом, оставили его в начальстве: можете, мол, продолжать, любезнейший Борис Михайлович! Калечьте молодежь, показывайте пример! Мы, мол, за такое строго не взыскиваем! Вот какие выводы можно извлечь из всего этого дела,– понятно вам?
Марина удивленно смотрела на этот внезапный фейерверк. Никогда еще, даже в самые трудные дни, Пустошка не выказывал себя таким злым, саркастическим, кровожадным. Но в глубине души она не могла не согласиться с инженером. Ее тоже покоробило, когда выяснилось, что Улыбышев отделался «легким испугом». Друзья-товарищи из руководства академии порадели Борису Михайловичу, и через месяц он вернулся в институт начальником лаборатории моторов. Туда же приткнули и Орича, который плыл теперь рядком с Улыбышевым, похожий на рыбу-лоцмана при акуле. Сам Улыбышев, произойди подобная метаморфоза с кем-нибудь другим, наверняка сказал бы, что «в датском королевстве не все благополучно!» Всепрощение среди деятелей науки действительно было сродни толстовству… Орленов хмуро молчал. С того самого дня, как Улыбышев был разоблачен, новый директор никогда не говорил о нем, – должно быть, боялся, что всякое слово будет принято за личный выпад. Он промолчал даже тогда, когда выяснилось, что Улыбышев приедет испытывать новый мотор трактора. Орленов просто устранился от участия в испытаниях, назначив председателем комиссии Горностаева. И это тоже было похоже на отступление…
Они не смотрели друг на друга, думая каждый о своем, надутые, недовольные. Любое воспоминание о бывшем директоре действовало, как яд, отравляя душу. А сегодня им ко всему прочему предстояло еще и встретиться с этим человеком.
В это время горизонт прочертила тонкая линия мачты. Она показалась за холмом на краю вспаханной полосы и стала быстро приближаться.
– Трактор идет! – обрадованно сказал Орленов.
Пустошка с неожиданной силой взвалил свою муфту на плечо и засеменил навстречу машине.
Орденов крикнул:
– Федор Силыч, подождите, трактор подойдет сюда! Но инженер только взмахнул свободной рукой:
«Отстаньте!» – и продолжал шагать по полю.
– Он своего добьется! – с невольной завистью сказал Орленов.
Марина, иронически взглянув на директора, тоже подхватила свой ящик и пустилась вдогонку за Пустошкой. Орленов засмеялся и пошел следом, сохраняя необходимую для администратора солидность в движениях.
Впрочем, и он все ускорял шаги по мере того, как трактор приближался.
Эта машина ничем не отличалась от обычного дизельного трактора. Только мачта вверху, поворачивающаяся в разных направлениях, да кабель, что сматывался через ролик мачты на барабан, могли удивить постороннего зрителя. Далеко в поле стояла кабелевозка – дополнительный барабан на колесах, позволяющий новой машине уходить от подстанции на полтора километра. Это гениальное по простоте предложение позволило увеличить обрабатываемую одним трактором площадь с пятнадцати до двухсот пятидесяти гектаров, то есть до той нормы, которую трактор и может обработать в течение сезона.
Трактор приближался почти бесшумно. Слышалось только легкое жужжание, почти такое же, какое издают провода в тихий день. В закрытой кабине сидела девушка-трактористка в белом платье, как будто она нарядилась нарочно для контраста с теми трактористами, что работали неподалеку на тепловых машинах; те трактористы были в темных, измазанных маслом и керосином комбинезонах. Рядом с девушкой сидел начальник приемочной комиссии Константин Дмитриевич Горностаев.
За трактористом шла толпа испытателей. Было такое ощущение, что они бродят за машиной по полю, весь день, как пахари за плугом: лица запылены, обувь побелела, облачка пыли вспыхивали при каждом шаге, но глаза сияли. Да и не только испытателей привлекала машина. Все прохожие и проезжие сворачивали с дороги и торопились к удивительной машине, которая бесшумно и быстро отваливала в пять лемехов пласт жирной земли.
Орленов увидел, как колхозник на подводе, свернув с дороги, погонял лошадь, торопясь поравняться с трактором. Он понукал и размахивал кнутом, подъезжая по жнивью. Оказавшись рядом с машиной, он спрыгнул с телеги и пошел пешком, оставив лошадь, заглядывая на трактор и спереди и сзади, даже наклоняясь к земле, будто пыталол выведать секрет работы чудной машины. Он был уже рядом с Орленовым, когда, не вытерпев больше, спросил у трактористки:
– Эй, хозяюшка, на чем же твой трактор работает?
И Орленов подивился озорному, но необыкновенно точному ответу трактористки, которая открыла на мгновение окно кабины, подмигнула колхознику и выпалила:
– На воде, отец, на воде!
Услышавшие ответ засмеялись. Да, впервые в истории земледелия тракторы работали на энергии, получаемой от воды. И это был шаг в будущее.
В это мгновение Орленов увидел свое прошлое.
В конце колонны пропыленных пахарей – так выглядели испытатели – шла Нина. Орленов посмотрел на нее с удивлением и горьким любопытством. Она пока еще не видела его, и он мог разглядывать ее милое лицо, не боясь встретить презрительную усмешку. Он не видел Нину год, и ему казалось, что он забыл ее, разве только по ночам вдруг вспыхивала тоска. Но то была скорее тоска тела, нежели души. Теперь он понимал, что кажущееся забвение было не чем иным, как хитростью ума. Он ничего не забыл, он тосковал о ней по-прежнему, только загонял эту тоску, как иной лекарь загоняет болезнь внутрь, отчего больному ничуть не легче, хотя внешних признаков хвори и нет.
Но эта Нина была иной, чем та, которую он знал. Он знал насмешливую, красивую, блестящую женщину, а перед ним шла по жнивью труженица, и не та труженица, какую изображает умелая актриса,– а Нина была хорошей актрисой и могла изобразить что угодно, даже любовь к труду, – а подлинная работница, целиком занятая своим, пусть и небольшим, но для нее крайне важным делом. Она и одета была соответственно. Куда девалась любовь к цветным платьям, к яркому шелку, к замысловатому покрою, таким одеждам, чтобы каждый, кто увидел, сказал бы: «У нее бездна вкуса!» На Нине были кирзовые сапоги, черная суконная юбка, плащ, из-под которого виднелась темная блузка, на голове простой берет. В руках она держала блокнот, счетную линейку и карандаш, через плечо висела полевая сумка.
Ах да, Нина – вычислитель! Она по-прежнему работает вместе с Улыбышевым и приехала сюда для того, чтобы произвести некоторые подсчеты работы трактора!
Орленов подумал об этом машинально, сравнивая в то же время Нину с другими женщинами, шедшими среди испытателей. Тут была и Марина, приехавшая в поле, как на праздник, была жена и соавтор конструктора нового плуга, из института кабельщиков приехали тоже две женщины, но все они резко отличались от Нины и манерой держаться и одеждой. «А может быть, это действительно спектакль? – подумал Андрей. – Как бывает, когда женщина воображает себя монашенкой, когда она «искупает» свои грехи? Что же, с Ниной может быть и такое…»
Вдруг трактор остановился. Это Пустошка, забежав вперед и отчаянно замахав руками, потребовал остановки. Недаром же он проделал такой путь с новой электромагнитной муфтой. Её надо немедленно поставить на место и испытать. Чередниченко тоже помогала ему, сигнализируя трактористке и Горностаеву: у нее же новый прибор для управления на расстоянии.
Больше скрываться за трактором было нельзя, и Орленов невольно столкнулся лицом к лицу с Ниной. Нина подняла усталые, покрасневшие от пыли глаза, побледнела и сдержанно кивнула, – она знала, конечно, что рано или поздно им придется встретиться, и была вооружена куда лучше, чем Орленов.
Улыбышев, шедший впереди, обернулся и наблюдал встречу со скептической усмешкой. Он тоже знал о возможности встречи и теперь испытывал острую недоброжелательность, которую, хотя он и не произнес ни слова, отчетливо ощутил и Орленов.
Марина, передавая Горностаеву новый прибор, оглянулась, увидела Орленова рядом с Ниной и отвернулась, хотя Андрей знал, что она ждет его помощи.
– Не думаю, чтобы вам нужно было приезжать сюда, – пробормотал Орленов.
– Спасибо за совет, – Нина пожала плечами. —Когда электрические тракторы будут работать во всех МТС, я поеду в другое место. Но я связала свою диссертацию с ними и должна быть там, где их испытывают.
Он отметил, что говорит Нина с трудом – даже губы у нее едва шевелились. Ответив Орленову, она быстро отошла к Улыбышеву, словно хотела найти защиту, но Улыбышев отвернулся, делая вид, что очень заинтересован работой Федора Силыча.
Федор Силыч вместе с трактористкой ставил свою электромагнитную муфту на вал барабана. Несколько дней назад испытатели пожаловались, что барабан работает рывками. Пустошка предложил вмонтировать электромагнитную муфту, которая смягчит рывки. Орленов согласился с ним. Сейчас Пустошка собирался праздновать свою победу. Поэтому он ничего и никого не замечал. Он распоряжался всеми, как будто муфта была сердцем трактора, – впрочем, это было естественно при холерическом темпераменте инженера: Федор Силыч меньшим не мог бы и ограничиться.
Но тут Марина толкнула его и указала глазами на Орленова и Нину. Инженер застыл на минуту с открытым ртом, потом сердито затряс плешивой головой – шляпу он по привычке забыл – и продолжал копаться в деталях. Тогда Марина тоже сделала вид, что не замечает ничего, и забралась в кабину трактора. Надо было поставить новый прибор для управления на расстоянии вместо того, что был когда-то построен Орленовым.
Во время вынужденной остановки испытаний участники их закуривали, обменивались замечаниями. Кабельщики пошли по полю, неся над кабелем маленький аппаратик для проверки обрывов. Аппаратик издавал непрерывный писк, показывая, что кабель в порядке. Нина подошла к кабине и стала записывать показания приборов. Она стояла рядом с Мариной, но они, казалось, не замечали друг друга. Улыбышев подошел к Горностаеву.
– Какие у вас замечания, товарищ начальник? – весело спросил он.
Орленов позавидовал его умению держаться. Улыбышев был ровен со всеми, шутил, принимал горячее участие в спорах и в то же время чуть-чуть отстранялся от других испытателей, как бы подчеркивая, что он теперь посторонний и каждую минуту может уйти, если его советы и возражения кому-нибудь не понравятся. И с ним действительно обращались с бережливой осторожностью. Нет, он совсем не походил на кающегося грешника! Эту функцию взяла на себя Нина, сам Улыбышев будто и забыл, какую роль он играл здесь год назад. И Орленову захотелось напомнить ему об этом, напомнить так, чтобы Улыбышев сбросил с лица маску непроницаемого дружелюбия, которое вполне могло сойти за равнодушие. Однако и он подчинился тому тону, который задавал Улыбышев.
– Погодите с замечаниями, – ворчливо ответил Горностаев. – Вот проверим еще раз машину на третьей скорости, потом на глубину вспашки, посмотрим, как будут вести себя новые приборы, а уж потом поговорим. Андрей Игнатьевич, когда приедет правительственная комиссия?
– Вероятно, к вечеру, – ответил Орленов. – Они уже вылетели из Москвы.
Краем глаза он все следил за Ниной. Записав показания приборов, Нина не отошла от трактора. Она с видимым интересом рассматривала новый прибор, который ставила Чередниченко. Когда Марина попробовала включение и выключение, Нина спросила:– Это работа Андрея?
– Наша общая, – ответила Чередниченко, не отрывая взгляда от приборной доски. Пальцы ее продолжали нажимать кнопки, вспыхивали сигнальные лампочки на приборном щите. Посылая импульсы, Марина вдруг спросила: – Почему вы не вернулись к Орленову?
– По-моему, это место занято, – холодно ответила Нина.
– Нет, он любит вас, – просто сказала Марина, впервые взглянув на Нину.
Нина стояла, облокотясь на дверцу кабины. Она спокойно видержала взгляд Чередниченко, побарабанила пальцами по стеклу и задумчиво сказала:
– А как я должна поступить с Борисом Михайловичем? Тоже бросить? – она подождала, но Марина молчала. – В том-то и дело. Перефразируя известную пословицу, можно сказать: «Обжегшись на молоке, дуют водку…» Я испортила одну жизнь, значит надо исправить другую…
– Странная философия.
– У большинства женщин философия вообще странная. Мы любим «страдальцев». Хлебом не корми, но дай кого-нибудь «утешить», «спасти», «уберечь»… Как видите, я ничем не отличаюсь от любой русской женщины… – она опять помолчала. – Хотя, может быть, кое-чем и отличаюсь. Я, например, отлично вижу, что Улыбышев талантливый, но заблуждающийся человек. Если бы я отвернулась от него в тот миг, когда он был посрамлен и унижен, он, может быть, кончился бы на этом. А теперь он снова работает, может быть, он исправит свою ошибку, станет чище и честнее. Не думайте, что я утешаю себя. Нет, я давно уже, еще до катастрофы с Улыбышевым, поняла, как глупо я поступила, ну что же, наказана, и поделом! Зато я помогла человеку встать на ноги…
– Это называется: «Нести свой крест!»
– Не знала за вами такой любви к чужим афоризмам. Я думала, что это привычка одного Улыбышева – искать в чужих мыслях убежище для ленивого ума. Но ведь вы тоже рветесь к своему кресту!
– Никогда! – страстно ответила Марина.
– А бескорыстная любовь к Орленову? А рабское подчинение ему? А разговор со мной? Вы ведь тоже ищете мученичества!
С каждым словом Нины лицо Чередниченко все больше бледнело, казалось, у нее не хватает дыхания. Нина вдруг замолчала, косо взглянула на нее и строго сказала:
– Пожалуйста, не устраивайте тут припадка! Этого еще недоставало. Я не напрашивалась на разговор.
– Не бойтесь, припадка не будет! – с трудом сказала Марина. – Теперь я вижу, что вы действительно не пара Орленову. Вы – бескрылый человек… И вы, и ваш новый муж. Упав, можно подняться, но если человек умеет только ползать, подняться он никогда не сможет!
Она взялась за ручку дверцы, чтобы выйти из кабины, и Нина с каким-то испугом отстранилась, давая ей дорогу. Чередниченко подошла к Орленову и сказала:
– Прибор действует. Можно продолжать испытания.
Трактористка и Горностаев заняли свои места. Сигналом с трактора трактористка включила подстанцию. Трактор пошел дальше, отваливая пласты земли, которые ложились позади, как волны за кормой корабля, только теперь эти волны были больше, чем те, которые когда-то видел Орленов на первых испытаниях.
Пустошка суетился так, словно он-то и был главным действующим лицом. Орленов с усмешкой заметил, что постепенно все другие испытатели стали советоваться сначала с Федором Силычем, а уж потом обращаться к Горностаеву или к нему. «Вот как надо работать!» – подумал он.
Чередниченко размеренно шагала впереди испытателей. Орленов заметил, что она о чем-то говорила с Ниной во время установки прибора, и невольно рассердился на Нину. «Неужели она всегда останется такой, что даже разговор с ней будет изменять человека в худшую сторону? – Он не мог не заметить, что Марина стала холодной, суровой, как будто весь ее душевный жар погас. И это произошло после разговора.– О чем же они разговаривали?»
Спросить Марину он не успел. В поле показалась машина председателя колхоза. Мерефин легко выскочил из нее, поздоровался со всеми и, увидев Орленова, бросился к нему.
– Андрей Игнатьевич, с победой вас!
– Это еще только репетиция! – засмеялся Орленов.
– А, и супруга ваша здесь! – снова воскликнул Мерефин, узнавая Марину.
– Я не женат, – сухо ответил Орленов.
– Женитесь, женитесь! – шепотом сказал Мерефин и спросил уже вслух: – А что, новые плуги опробовали? Каковы?
Орленов взглянул на плуги. Он знал, что сегодня испытывается новый, так называемый оборотный плуг, но видел его впервые. Он рассматривал плуг, а сам размышлял о том, что его в последнее время слишком часто убеждают в необходимости жениться на Марине. Так убеждать опасно! Если человеку долго говорить, что он вор, так человек и в самом деле с отчаяния начнет воровать! А Орленову не хотелось быть вором и вторгаться в чужую душу.
После ухода Нины Андрей уже не верил в бескорыстие женщин… Однако он стал все чаще замечать Марину. Не есть ли это первый сигнал выздоровления? И ведь сегодня он более спокойно отнесся к встрече с бывшей женой, чем думал.
Трактор дошел до поперечной межи. Испытатели остановились. Здесь нужно было провести немаловажную проверку. Трактор Улыбышева с этого гона поворачивал на другую сторону поля, волоча кабель, который начинал закручиваться, и его приходилось заносить руками. С таким поворотом пахали все тракторы, все плуги, все сохи, все мотыги всех времен и народов. Новая техника требовала и нового решения задачи поворота. Вот почему сейчас все испытатели обернулись на двух супругов, известных конструкторов плужных систем. Та система, которую они предложили для электрического трактора, испытывалась сейчас впервые.
Новый тракторный плуг в пять лемехов пахал землю и нес на себе еще пять лемехов, перевернутых вверх ножами, как будто муравьи тащили на себе других муравьев. Но вот трактористка, доведя трактор до конца борозды, нажала рычаг плужного управления. Плуги вышли из борозды и повернулись горизонтально в воздухе. Трактор сделал крутой разворот, как танк, на одном месте и вновь пошел вдоль борозды. Тогда, повинуясь движению трактористки, до сих пор свободно висевшие в воздухе лемеха вошли в борозду, а отработавшие поднялись ножами вверх, и плуг пошел за трактором, отваливая землю уже налево. Кто-то захлопал в ладоши, и показалось, как будто из-под плуга вырвалась стая короткокрылых птиц.
Мерефин, шедший все время рядом с Орленовым, оглянулся, отыскал глазами Улыбышева и бесцеремонно окликнул его:
– Видали, Борис Михайлович? Вот в чем была ваша ошибка! Вы считали себя умнее всех, а между тем вам ли не знать пословицу: «Глас народа – глас божий!» И оказалось, что там, где вы один сочинили уродца, они, – Мерефин широко провел рукой, охватывая толпу испытателей, – все вместе создали чудо! Как вам это нравится?
Лицо Улыбышева перекосилось, но он промолчал. Однако Мерефин не хотел отстать от него.
– А ваша счетчица подсчитала, насколько эта машина продуктивнее вашей?
– Я не справлялся, – ответил Улыбышев, заметив, что его молчание вызывает общее неодобрение.
– Я подсчитала, – спокойно ответила Нина.– Качественные показатели нового трактора относятся к прежнему, как три к одному. Вас это удовлетворяет?
– Не вполне! – Мерефин покачал головой.– А как подсчитать убытки другой категории?
– Какие еще убытки? Что вы ко мне пристали? – теряя внезапно свое хваленое самообладание, закричал Улыбышев. – Кто вам дал право задавать эти дурацкие вопросы? Кто вы такой?
– Я? – Мерефин пожал плечами. – Я – человек, строитель. Можно сказать, контролер, поскольку вы для меня работаете. И если вы работаете плохо, я должен сказать об этом вслух. Вот говорят, что вы снова на коне и, наверно, думаете, что можно опять устроить этакие скачки с препятствиями. Ошибаетесь, Борис Михайлович, скачек больше не будет, будет только работа и, заметьте, честная, вот как здесь… – он опять обвел рукой вокруг, охватывая и поле, и людей, и ушедший далеко вперед трактор. – И чтобы возле вас не было райчилиных…
– Прошу меня к нему не припутывать! Я все-таки несколько лучше своей репутации! – выкрикнул Улыбышев и, резко повернувшись, пошел к вагончикам для жилья.
– Слова, одни слова… – тихо сказала Нина, глядя вслед ему.
– И чаще всего – чужие, – иронически добавила Чередниченко.
Нина пошла вперед, как будто не слышала ее. Пустошка хитро подмигнул Орленову и кивнул головой в сторону Мерефина.
– Вот как надо разговаривать с Улыбышевым! Слышали? Может быть, такой прямой разговор хозяина с нерадивым работником еще и поможет делу. А вот вы, с вашими телячьими нежностями, только и добьетесь того, что появится еще с десяток новых улыбышевых!
