Текст книги "Электрический остров"
Автор книги: Николай Асанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
Он удивленно привстал с кресла. На террасу всходил Улыбышев, благодушный, веселый, загорелый, а только что говорили, будто он останется в южных районах области не меньше двух недель.
– Не ожидали? – воскликнул он своим хррошо поставленным голосом и затем продекламировал: – Чуть ночь, и я у ваших ног! – Пройдя через террасу, он подошел к Нине и поцеловал ей руку. – Я думал, они скучают, браня меня, что заманил их в глухомань, а они совращают моих подчиненных! Какое общество! А где же хозяин?
Андрей подошел поздороваться. Улыбышев внимательно оглядел его.
– Молодец, молодец! Мне уже говорили, что вы начали действовать.
– Когда же успели пожаловаться?
– А современные средства связи? Я каждый вечер по телефону разговаривал с парторгом и с заместителем. Это только вы не пожелали представиться начальнику хотя бы по телефону. А за то, что привезли Нину Сергеевну, – спасибо! Это значит,– он оглядел всех, – приехали накрепко! Люблю, когда к нам приезжают всем домом, с чадами и домочадцами! Да и работа для Нины Сергеевны найдется…
– Я только что говорил, об этом, – подхватил Горностаев. – Нина Сергеевна собиралась летом хотя бы немного отдохнуть, но я предупредил ее, что во время уборочной, например, у нас отдыхать некогда…
– Предупредить можно, – засмеялся Улыбышев,– но зачем же запугивать? Не слушайте его, Нина Сергеевна, все успеете – и поработать и отдохнуть. И мои тайные пожелания, чтобы вы остались здесь надолго, уверен, – сбудутся!
– Когда же вы приехали, Борис Михайлович? – Нина постаралась перевести разговор на другую тему. Она заметила, что все наблюдают за ними. – Говорили, что вы еще долго пробудете в командировке.
– А я как раз вечером узнал, что вы устраиваете пир, и не утерпел, приехал. Знаете, величайший наш враг – скука. А я, признаться, изрядно заскучал в деревне.
Андрей не научился еще разбираться, когда Улыбышев говорит шутя, когда серьезно. Да, кажется, и никто другой в этом не разбирался. Во всяком случае, Горностаев поморщился, Нина смутилась, Марина Чередниченко насмешливо взглянула на директора. Только Орич и Велигина ничего не слышали. Как только молодые люди отошли от Веры, Орич принялся «выяснять отношения».
Они «выясняли» свои отношения ежедневно и всегда в повышенном тоне, и Андрей, взяв их под руки, отвел на террасу. Когда он вернулся, Улыбышев разговаривал о делах. Он расспрашивал Горностаева о работе подвесной дороги, о повышении удоев. Поинтересовался общим дебитом энергии, которую Чередниченко получила на своей установке за те две недели, что он отсутствовал. Но его манера расспрашивать о делах была не навязчивой, так что сохранялось впечатление общей беседы, хотя в сущности спрашивал только он, а остальные лишь отвечали.
Расспросил он и Андрея. Понравилась ли ему лаборатория, получены ли измерительные приборы, когда он может приступить к работе? И Андрей ответил и даже пожаловался на трудности знакомства с другими лабораториями. В душе он завидовал Улыбышеву: заведи он такой разговор сам, пирушка сразу превратилась бы в производственное совещание…
– А когда можно навестить вашу лабораторию? – спросил Улыбышев, и Андрей торопливо сказал:
– Милости прошу! Хоть завтра!
– Смотрите, я жестокий критик! – предупредил Улыбышев, но и это у него получилось так мило, что следовало только склонить голову, хотя покровительственные интонации, проскальзывавшие в голосе директора, несколько смущали и коробили Андрея.
Дверь из соседней комнаты широко распахнулась, и в ней появился Райчилин. Не проявив никакого удивления по поводу прибытия Улыбышева, он провозгласил:
– Кушать подано!
«Э, да они сговорились заранее!» – усмехнулся Орленов. Конечно же, Улыбышев не хотел затруднять своих новых сотрудников – не так-то просто приглашать начальника! – он просто пришел невзначай, вернувшись из командировки.
С искренним изумлением Орленов увидел, что несоединимое соединяется. Марина Чередниченко беседовала с Ниной, Орич подсел к Горностаеву, Райчилин и Вера заговорили о каких-то улучшениях в тепличном хозяйстве, а сам Андрей оказался в кругу молодых сотрудников, искренне интересовавшихся его прибором. И над всем этим разноголосым шумом, похожим на шум хорошо заработавшей швейной мастерской, царили мягкий голос Улыбышева и милое сияние, исходившее от Нины. Наконец-то она чувствовала себя настоящей хозяйкой. Пирушка пошла по нормальному пути!
Уже Орич собирался выпить на брудершафт с Горностаевым, а тот пытался урезонить его; Шурочка Муратова, маленький котенок, наряженный в цветастое шёлковое платье, требовала музыки и следила обожающими глазами за Ниной, видимо пытаясь поставить себя на место хозяйки и запомнить образец, чтобы когда-нибудь самой повторить все это; рыболовы сговаривались под выходной отправиться за лещами; охотники хвастали кто ружьем, кто собакой, – одним словом, все пошло на лад. И Андрей понял: они приняты в сообщество работников филиала. Только одно смущало его: без вмешательства Улыбышева они с женой вряд ли добились бы этого так просто.
Райчилин включил радиолу. Нина и Улыбышев переглянулись и одновременно поднялись навстречу друг другу. Вслед за ними поднялись и другие пары. Но Андрей видел только жену и Улыбышева. Они танцевали свободно, легко. Улыбышев разговаривал, Нина смеялась одними глазами. Временами их заслоняли другие пары, но Андрею казалось, что все, что здесь происходит, происходит только для них. Для них играет музыка, для них это шумное веселье, как фон, созданный художником, чтобы лучше выделить героев. Это ощущение, внезапно возникнув, больше не уходило.
И когда с Ниной танцевали другие, когда сам Андрей танцевал с ней и с другими, ему все казалось, что глаза Нины и Улыбышева постоянно встречаются, будто Нина, как привязанная, поворачивает голову туда, где слышится мягкий голос Улыбышева, а он, непринужденно разговаривая с другими, смотрит только на нее.
А Нина и в самом деле была от души благодарна Борису Михайловичу. Весь ее маленький опыт хозяйки дома подсказывал, что без него вечеринка не получилась бы. Андрей – хороший муж и товарищ, но чересчур занят своими мыслями. С таким человеком интереснее разговаривать с глазу на глаз, тогда он легко открывается, умеет увлечь своими мечтами, пошутить даже над собственными неудачами. Но, что ни говори, в этой любви к затворничеству как раз и сказывается та ограниченность, которая так присуща большинству работников науки. Борис Михайлович еще в первую встречу пошутил, что напрасно Нина вышла замуж за научного работника. «Специалист похож на флюс, он всегда односторонен!» – сказал тогда Борис Михайлович. «А как же вы?» – спросила она. «О, или мой флюс незаметен, или я плохой научный работник!» – засмеялся Борис Михайлович.
Андрей никогда не умел так беззаботно шутить над собой и над своей работой. Он даже и во сне как бы старается сохранить серьезное выражение. Пожалуй, это происходит оттого, что он еще слишком мало сделал для науки. Только такой человек, как Борис Михайлович, который уже привык к славе, к устойчивому благополучию, может казаться беспечным. И Нина, даже не замечая, как блестят ее глаза, следила за Улыбышевым, безотчетно радовалась тому, что и он так любезен и внимателен с ней, и когда они оказывались на несколько минут вдвоем, в танце, в короткой беседе, Нине казалось, что щедрое сияние славы, осенявшее Улыбышева, касалось и ее.
Внимательный взгляд Нины уже в первую встречу отметил, что Улыбышев всегда и везде чувствует себя первым и главным! Он никому не навязывал своего первенства, просто все другие отступали куда-то в тень. В тот торжественный для Нины и ее мужа день, когда она впервые увидела Бориса Михайловича, у нее тоже было ощущение, что все собрались чествовать не Андрея, а Улыбышева. Но и тогда и сегодня Борис Михайлович умелой и мягкой рукой с милой скромностью направлял внимание гостей по правильному адресу. Андрей сам виноват, что его никто не замечает, он постоянно прячется в тень. А Борис Михайлович принадлежал к тем людям, для которых не существует темноты, они сами излучают свет. И Нина с гордостью думала о том, что из всех собравшихся здесь людей, может быть, только она сумела бы соревноваться с Борисом Михайловичем в умении светить другим. Недаром же Борис Михайлович так выделяет ее.
Нина осмотрела столовую торжествующим взглядом хозяйки. Да, эти молоденькие девушки завидовали ей, учились у нее, пытались ей подражать. Только Марина Николаевна скользнула по ней и Улыбышеву равнодушными глазами и отвернулась к Оричу, протягивая ему бокал. Ну, это понятно! Как ни мало пробыли на острове Орленовы, Нина уже слышала, что когда-то Борис Михайлович ухаживал за Чередниченко. Что-то там у них произошло, может быть, связанное с тяжелой болезнью Марины Николаевны, но роман оборвался в самом начале. Вот почему, может быть, Марина и притворяется равнодушной. Зато остальные не спускают с нее, Нины, глаз. Григорий Алексеевич Марков попытался подойти к ней, но Шурочка Муратова тут же уцепилась за него. Горностаев улыбается. Вера явно рассержена ее успехом. А вот Андрей… его нет, он, наверно, вышел на террасу…
Андрей действительно давно уже скрылся на террасе и сел в то кресло, которое облюбовал еще в начале вечера. Отсюда было хорошо видно танцующих, тогда как его неосвещенное лицо лишь слабо виднелось во мраке, и он надеялся, что на нем ничего нельзя прочитать. Он с удивлением думал о том, что ревнует Нину. Он не хотел, чтобы среди гостей нашелся какой-нибудь духовидец, который разобрался бы в том, что происходит у него в душе.
Так он сидел, углубившись в свои мысли, и испытывал огорчение оттого, что Нина даже не замечает его отсутствия. И, услышав шуршание шелкового платья, обрадовано повернул голову… Увы, это была не она. Из комнаты на террасу вышла Чередниченко с двумя бокалами в руке и остановилась, вглядываясь в темноту уставшими от яркого света глазами.
– Вот вы где, злой критик! – с удовлетворением сказала она, разглядев Орленова. Шелк прошуршал по шелку – она села в кресло рядом с ним. – А я смотрю и не вижу именинника. Спрашиваю у Нины Сергеевны, куда он исчез, она отвечает: «Думает!» – и продолжает танцевать. Тогда я решаю, что о нем необходимо позаботиться, и отправляюсь на поиски. Держите! Угадала я ваши желания? – она подала бокал и требовательно сказала:
–Чокнемся! За ваши успехи!
– Что это за зелье?
– Коктейль, изготовленный Оричем по собственному его рецепту. Слил из всех бутылок остатки и пожертвовал некоторой дозой для вас, когда я сказала, что хочу выполнить ваше желание. Часто вам этого хочется? Я должна знать, чтобы всегда угадывать…
– Нет.
– А сейчас?
– Пожалуй, – он лениво потянул питье. Чередниченко пила маленькими глотками, с остановками, словно наслаждалась немыслимым вкусом зелья из водки, десертных вин и местного кислого. Трудно было сказать, чего больше в этой смеси. Пить было противно, но он все-таки осилил бокал.
– Дайте и ваш, я отнесу, – сказал он.
– Зачем? Пусть стоят на полу. Хозяйка найдет их утром, если кто-нибудь не раздавит, – равнодушно сказала она. (Он услышал звон хрусталя, когда она поставила оба таких дорогих для Нины бокала прямо на пол.) – Теперь скажите мне, зачем вы спросили сороконожку, с какой ноги она начинает ходьбу? Вы знаете, я остановилась на месте и не могу сдвинуться…
Андрей был доволен тем, что хоть кто-нибудь вспомнил о его существовании на свете, и внимательно прислушался. В голосе Чередниченко ясно слышалась грусть. Вот тебе раз! Что он сказал, чтобы она так огорчилась?
– Ах, вы уже не помните? А мое кольцо? С брильянтом? Оно же сломано! Знаете песню? – И неожиданно пропела тихим, щемящим от тоски голосом:
Потеряла я колечко,
Потеряла я любовь,
Я по этому колечку
Буду плакать день и ночь…
Странно, ему послышались слезы в ее голосе.
– Что вас, собственно, беспокоит, Марина Николаевна?
– Я не беспокоюсь, а тоскую! – сердито сказала она. – Вы знаете, что такое тоска?
– Кажется, да.
– Ничего вы не знаете! Тоска – это сон с открытыми глазами! А можно ли спать, когда надо работать? Из-за ваших же рассуждений я потеряла всякий аппетит к работе. Не могу же я продолжать, понимая, что никакого практического результата мне не увидеть.
– А диссертация?
– Ну, знаете! – с возмущением сказала она.– Диссертация только ради получения степени меня не занимает. Я как-то читала, что в нашей стране имеется больше двух тысяч научных учреждений, которые занимаются разными важными проблемами. Конечно, можно считать, что вопрос, которым занимаюсь я, не так уж важен рядом, например, с проблемой практического применения атомной энергии. Но ведь я выбрала свою тему! Для меня-то она очень важна! А теперь подумайте о том, что я считала ее чрезвычайно важной и для народного хозяйства…
– А она и осталась важной!
Его занимала ее горячность. Какие там слезы! Ему просто показалось, Чередниченко готова выцарапать ему глаза за вмешательство! А он-то думал, что ее надо утешать. Не утешать, а за руки схватить впору, вот-вот бросится!
– Чем вы сейчас заняты?
Она несколько опешила от делового вопроса и тона, которым он был задан, и с недоверием взглянула на него. Привыкнув к темноте, он с удовольствием рассматривал ее сердитые глаза, тем более что она-то его лица еще не могла рассмотреть.
– Вычерчиваю кривую постоянной средней мощности ветроустановок.
– Ну и как?
Она сразу оживилась, голос ее стал доверчивее и добрее.
– Представьте себе, ветер не такой уж неравномерный источник энергии. Кривая, которая характеризует среднюю мощность ветросиловых установок в районе в пределах моего несостоявшегося кольца, показывает, что она довольно равномерна, даже если не использовать тепловые станции… – и вдруг, видимо, вспомнив их предыдущую беседу, печально добавила: – И от всей этой работы мне придется отказаться! Никто ведь не будет строить такие дорогие ветростанции…
– Наша задача доказать министерству, что конструкцию ветряков можно упростить и стоимость станции снизить, вот и все, – сказал Андрей убежденно.
– Наша задача? – с сомнением спросила она.
– Я же сказал, что спаяю ваше кольцо.
– Но у вас не будет времени заниматься чужими делами, – вздохнула она. – Когда человек уединяется от гостей, это значит, что у него своих забот слишком много.
Он хотел отшутиться и не мог. На террасу вышли Нина и Улыбышев. Нина зажгла спичку и торжествующе сказала:
– Я же говорила, что они здесь! Видите, сидит и говорит комплименты Марине Николаевне! А вы беспокоились!
«Значит, это не она, а он побеспокоился узнать, куда девался хозяин. Плохо, очень плохо, Андрей!»
Это беспокойство можно было понять как угодно. Оно выдавало неловкость, которую начал испытывать Улыбышев, спохватившись, что его увлечение замечено. «Теперь он готов бить отбой, – злорадно подумал Орленов, – но Нина ничего не хочет видеть».
Андрей не мог больше разговаривать с Мариной и встал.
– Потанцуем, – предложил он жене. Нина положила руку на его плечо.
– Может быть, мне следует отрезать уши Улыбышеву и сварить их, как делали когда-то древние населенцы Урала? – тихо спросил он.
– Слишком жирные, – ответила Нина.
Она оглянулась через плечо. Уши у Бориса Михайловича действительно были крупные, торчащие. Улыбышев разговаривал с Мариной. Он сел в то кресло, которое освободил Андрей.
– И потом, твои предки давно уже оставили этот обычай, – продолжала Нина. – Теперь они предпочитают пельмени.
– Пель-мень, – строго сказал Орленов. – Это значит ухо-хлеб. И они перестали резать уши не потому, что не кровожадны, а потому, что их жены не танцуют весь вечер с одним и тем же мужчиной!
Нина внимательно посмотрела на него, и в глазах ее мелькнуло что-то вроде извинения. Она и забыла о том, что Андрей может ревновать. Кажется, сегодня она действительно все свое внимание отдавала Улыбышеву, а если это так, то не только муж мог заметить такое предпочтение. Муж простит, но, как известно, соседи не прощают таких промахов. Она покорно сказала:
– Виновата. Можешь съесть его жирные уши и обрезать мне волосы. Больше я не буду!
– Хорошо! – сурово сказал он. Она танцевала отлично, и Андрей забыл все свои огорчения. Так хорошо было вдвоем с нею… «Ничего не произошло, – подумал он. – Иначе Нина не могла бы так спокойно говорить».
Танцуя, они прошли через всю комнату. Орич опять был пьян, и Вера пыталась протрезвить его при помощи нашатырного спирта. В комнате от спирта запахло лесом. Орленов воскликнул:
– Батюшки! Твой хрусталь стоит на полу возле кресла! Я так ревновал, что забыл поставить его на стол.
– Вот видишь, как вредно думать обо мне дурно. Жена Цезаря вне подозрений.
– Это сказал Улыбышев, – поморщился он.
– Конечно! Поэтому не будем больше вспоминать о нем. А если он раздавит эти бокалы, я буду даже рада. Это будет моя жертва в искупление греха. Жена не должна танцевать весь вечер с посторонним мужчиной. Правильно я запомнила?
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Улыбышев, как и следовало ожидать, оказался первым посетителем новой лаборатории.
– Уютно! – сказал он, перешагнув порог и обозревая приборы. – Немного дороговато – Райчилин жалуется, но зато фундаментально. А если еще удастся создать прибор для управления на расстоянии, тогда расходы окупятся с лихвой.
Он испытующе посмотрел на Орленова, и тот подумал, что директор все-таки сомневается в его возможностях. Ну что же, он и сам сомневается. Единственный путь для борьбы с сомнениями лежит через опыт.
Впрочем, передавать свои размышления Улыбышеву было неразумно.
Улыбышев медленно прошел по лаборатории, останавливаясь у некоторых приборов и рассматривая их с особым вниманием. Орленов следовал за ним, готовый отвечать на вопросы. Но вопросов не было. Улыбышев сам был отличным энергетиком, ему незачем было спрашивать о назначении того или иного прибора. Он только знакомился со способом их монтажа и проверки показателей другими приборами. Наука давно уже ушла в микроскопический мир, и результат опыта может быть учтен только приборами, которые точнее в тысячи и миллионы раз, нежели слепой глаз и глухое ухо человека. Но эти приборы создал человек, почему бы ему не гордиться силой и проникновением своего разума.
– Что же, все смонтировано и подобрано очень умно! – с деловым восхищением сказал Улыбышев и посмотрел на Орленова таким взглядом, который обозначал признание. Да, сейчас он признал умение Орленова. Дальнейшее зависело от того, как справится молодой ученый с конструированием, опытами и практическим применением прибора.
Они поговорили несколько минут на незначительные темы – нужна ли еще какая-нибудь аппаратура, хватает ли материалов, кто будет помогать Орленову. Потом Улыбышев с неудовольствием сказал:
– А вот кабель такой длины вы напрасно выбросили наружу. Можно было ограничиться небольшим отрезком.
– Но ведь вы собираетесь пахать на полях, а не под стеклянным колпаком? – возразил Орленов.– Наш аппарат должен передавать импульсы на расстоянии всего кабеля. Между тем и восемьсот метров – не предел. При такой длине кабеля ваш трактор сможет практически обработать без переброски подстанции только десять – пятнадцать гектаров. Это ведь мало. Следовательно, все равно вам придется подумать об увеличении длины кабеля по крайней мере в два раза…
– Вы так считаете? – спросил Улыбышев, внимательно глядя на собеседника.
– А как же иначе? – удивился Орленов. – Первый паровоз пробегал всего десять километров в час, а длина ветки была двенадцать километров. Меж тем современный тепловоз имеет скорость до ста тридцати километров. Улучшение нашей машины, можно думать, пойдет быстрее…
– Да, вы, пожалуй, правы, – вздохнул Улыбышев. – Но вы представляете, какие неприятные вещи говорите? Трактор еще не освоен, а вы уже утверждаете, что он не будет маневренным. Не слишком ли вы торопитесь?
Улыбышев рассмеялся, но Андрей понял, что переборщил. Конечно, Улыбышеву чертовски обидно его замечание. И зачем он сказал «наша машина»? В конце-то концов это конструкция Улыбышева. Надо сказать спасибо, что ему позволили принимать косвенное участие в ее создании. Еще вопрос, понадобится ли его прибор для этой машины?
– Ну, я думаю, вы это препятствие победите, – неловко сказал Андрей.
– Вот что, Андрей Игнатьевич, – вдруг обратился к нему Улыбышев, – вам следовало бы посмотреть машину. Это пока еще, если так можно выразиться, черновик, мы постоянно изменяем рабочие узлы, вносим усовершенствования в самое сердце, в основы конструкции, но это уже вещь. И вам легче будет работать, если вы станете более или менее точно представлять ее себе. Кстати, выберите место, где поставить ваш прибор. Конечно, мы выпустим машину, даже если прибор не будет еще готов, но предусмотреть размещение дополнительных устройств можно и должно. Не думаю, что вид электротрактора доставит вам удовольствие, – с некоторым принуждением добавил он. – Не все еще в конструкции обтесалось и притерлось как следует, но так как наша машина, – он чуть заметно подчеркнул слово «наша», признавая этим, что и Орленов стал теперь тоже своим в филиале,– хотя и несовершенная еще, все же является главной работой филиала, то на выставке придется показать хотя бы фотоснимки. Так что я думаю…
– Да хоть сейчас! – с восторгом сказал Андрей.
– Простите, сегодня невозможно, – озабоченно заметил Улыбышев. – Я вас извещу. Кстати, я прикажу приготовить для вас несколько схем и чертежей.
Улыбышев вышел. Он, так сказать, признал начало деятельности Орленова в филиале удовлетворительным.
Вскоре после ухода директора в лабораторию пришла Нина. Орленов только что закончил монтаж передачи тока высокого напряжения на понизитель и включил установку. Глухо загудел трансформатор. Ток хлынул в кабель, пронесся по нему через поле, вернулся в лабораторию и, приведя в движение электромотор трактора, смонтированный на другом конце комнаты, завращал тяжелый вал. Маленькие лампочки на приборах засветились, забегали стрелки на циферблатах.
Нина испуганно остановилась в дверях. Андрей подошел к ней, и, только когда он взял ее за руку, она нерешительно двинулась вперед. Усевшись на табурете, она поджала под себя ноги, словно ток водопадом хлестал в комнату и мог ударить ее с пола…
Через несколько минут завизжала предупредительная сирена, показывая перегрев мотора. Андрей нарочно дублировал световые сигналы звуковыми, зная, что в первое время будет работать один и не сможет уследить за десятками приборов. Он выключил ток и пошел осматривать мотор. А Нина, увидев, что все лампочки, кроме контрольной на щите, погасли, вздохнула с облегчением.
– Как же ты собираешься сражаться с этой длинной змеей? – спросила Нина, показывая на кабель. Руки ее немного дрожали.
– Ну, у меня тут тысячи незаметных помощников!– засмеялся Андрей, показывая на приборы.– Они свистнут или подмигнут, если змея вздумает наброситься на меня.
– Да, это далеко не соловьиный свист! – поежилась она. – Когда эта сирена завыла, я решила, что едет пожарная команда. И кто это додумался назвать такие ревущие инструменты именем сладкогласной певицы, завлекавшей древнегреческих моряков в пучину? Не знаешь? Но, надеюсь, твои сирены не завлекут тебя в опасность? Нет, быть кандидатам или доктором гуманитарных наук куда лучше! – Нина сказала это так, будто окончательно решила давно тревожащий ее вопрос.
Он засмеялся.
– Не спеши с выводами! В экономических науках тоже достаточно Сцилл и Харибд.
– Ты, конечно, прав, – признала она, – но все-таки твои опыты опаснее. Если я напутаю в экономике, меня поправят и только, а вот если напутаешь ты…
Он не хотел, чтобы Нина возвращалась к этой теме, и постарался поскорее отправить ее домой. При ней продолжать работу было трудно. Испугается сама, а бояться станет за него.
Зато когда вскоре, в тот же день, его навестила Марина Чередниченко, Андрею пришлось чуть не силой удерживать ее пытливые руки. Марина произнесла с порога:
– А вы недурно устроились! – и сразу ринулась к приборам.
Орленов сурово сказал:
– Знаете, Марина Николаевна, молния иногда убивает людей.
– А вы железный! Она через вас проскочит, не повредив, – насмешливо ответила Марина.
– Ну, и железо плавится при высокой температуре.
– Меня железо мало занимает, меня интересует брильянт, которым вы собирались украсить мое кольцо. Но, кажется, из ваших обещаний проку не выйдет. Не знаю, как это Нина Сергеевна поверила вам, когда вы сватались к ней.
– Это было давно, тогда я еще и сам был уверен, что могу выполнить все, что обещаю.
– А теперь, значит, отказываетесь?
– Боюсь, что не смогу.
– Почему это? – она выпрямилась и подняла голову.
– Вы убьете меня током раньше, чем я приступлю к делу, – сказал он.
Углы ее губ дрогнули, но она сдержала улыбку.
– Не бойтесь, я не буду трогать ваши приборы. Я предпочитаю практическое применение электричества…
Орленов, возившийся с переключателем, из которого выбивало масло, искоса взглянул на нее.
– Что же, по-своему вы правы. Можно не знать, что земля кругла, и превосходно пользоваться законом притяжения. Точно так же и с электричеством: еще не зная, что оно собой представляет, человек создал электрическую лампу и мотор. Только боюсь, что это имеет к науке касательное отношение…
Он знал, что Чередниченко не выносит возражений, и ждал, что она обрушится на него. Однако на этот раз Марина с непонятной покорностью выслушала его в сущности несправедливые упреки. В конце концов он тоже отдалился от теоретической физики. Но зачем нужна одна теория, если ее не прилагать к практике?
– А как вы будете улавливать высокочастотные импульсы? При таком напряжении в кабеле они будут подвергаться постоянным изменениям! – спросила она, чтобы прервать томительную паузу.
– Длина волн не совпадает, поэтому слабые токи можно «процедить» и отделить.
– А где же ваше сито?
Он показал ей прибор, теория которого была содержанием его диссертации. Тогда и ему самому и его оппонентам он казался совершенным. Совершенным прибор казался Андрею и здесь, когда он смонтировал его и подключил кабель. Это был небольшой щиток с кнопками и циферблатом осциллографа, выполненный изящно и чисто. Орленов никогда не пренебрегал внешним видом приборов.
Но, странное дело, теперь, когда на прибор смотрела своими синими, останавливающими человека глазами Марина, он подумал, что не очень в нем уверен.
Чередниченко сдержанно похвалила прибор. Он обратил внимание на то, как изменился ее голос. Он и раньше замечал, что у нее был особый голос, который словно наперед подсказывал слушателю, что перед ним девушка с твердым и сильным характером. А сейчас она говорила робко. Неужели его выговор так на нее подействовал?
Андрей снова склонился над переключателем и вдруг услышал за спиной легкий вздох, а потом слова:
– Я пошла. Если вам удастся поймать ваших золотых рыбок, попросите у них немножко доброты для себя и удачи для меня.
Надо было проводить ее. О черт! Он схватился за переключатель жестом утопающего и выпрямился только после того, как затихли ее шаги. Выпрямившись, он вытер лицо. Что у него в лаборатории? Кунсткамера? Музей восковых фигур? Какой дьявол их сюда носит, этих зрителей? Надо завтра же повесить такую таблицу, какая висит на ветростанции у самой Чередниченко: «Вход посторонним запрещается!»И без всяких глупых «Добро пожаловать!»на обороте. Он должен работать, а не объяснять, что и как у него здесь устроено!
В эту минуту он забыл, что часть гнева распространяется и на Нину, хотя она и не приставала с вопросами.
2
В последние дни иллюстративный материал для будущей выставки стал поступать возами. Начальники лабораторий, ранее не желавшие пустить нового сотрудника на порог, прослышав, что Орленов будет делать обзорный доклад о выставке, спешили посвятить его в свои дела, чтобы он, упаси боже, не забыл о них.
– О тщеславие! – вздыхал Орленов, копаясь по вечерам в горах отчетов и чертежей.
Не забыл о нем и Улыбышев. В пятницу, как и было обещано, он сам заехал за Андреем и повез его в свою лабораторию.
На этот раз там все было открыто настежь.
В павильоне собрались сотрудники лаборатории. К непосредственным помощникам Улыбышева присоединились и практиканты и сотрудники смежных лабораторий. Рядом с павильоном в мастерских погромыхивал металл о металл, через раскрытые ворота виднелись шумящий кузнечный горн, пламя вагранки, слышался шум токарных станков, похожий на отдаленный рокот моря. Улыбышев создал для своей лаборатории настоящий заводик.
Пройдясь с Орленовым по павильону, попутно кого-то расхвалив и кого-то пожурив, Улыбышев повел его в мастерские. У раскрытых ворот он любезно сказал:
– Если вам, Андрей Игнатьевич, понадобится что-нибудь сделать для вашей лаборатории, обращайтесь ко мне. Райчилин собрал здесь настоящих докторов металлических дел. Старики, пенсионеры, но дадут сто очков вперед любому новатору.
Улыбышев держался, как всегда, весело и непринужденно, однако Андрей не мог не заметить в нем того внутреннего трепета, который охватывает каждого конструктора, собирающегося показать свое детище постороннему. И он порадовался за Улыбышева. Человек с такой взволнованной душой не мог работать плохо!
У Бориса Михайловича изменилось не только выражение лица, но и походка. Он подходил к своей машине легкими, как бы крадущимися шагами, словно боялся, что спугнет то ощущение, какое она всегда вызывала у него, и конструкция окажется иной, незнакомой, и не затронет воображения постороннего человека, идущего рядом с ним. Андрей понял: конструктор боится равнодушного взгляда, боится, что чужой взгляд увидит в конструкции какие-нибудь недостатки и – еще, чего доброго! – заставит и самого конструктора увидеть их, ему хочется, чтобы Орленов смотрел на машину так же, как смотрит он сам, – влюбленно и радостно.
Улыбышев напрасно не доверял гостю.
Эта радостная влюбленность, эта приподнятость чувств конструктора давно уже передались и Андрею, и он с почтительным изумлением рассматривал необычный трактор, одну из машин будущего, которая должна была начать новую эру в земледелии, эру электрической обработки земли…
По замыслу ли конструктора или по щедрости Райчилина, который добывал все необходимые материалы, машина была окрашена в огненно-красный цвет. Она была в полтора раза выше обычного трактора, и от этого казалось, что конструкция смело стремится ввысь. Кабина тракториста была приподнята над землей, как капитанский мостик. Еще выше находился барабан, на котором был намотан кабель. Барабан лежал в особой коробке, которая могла поворачиваться на сто восемьдесят градусов, что позволяло трактору двигаться почти под любым углом к трансформаторной станции, дающей ток. Так остроумно решался сложный вопрос о маневренности. Сама трансформаторная станция стояла рядом на отдельной платформе: ее можно было передвигать и включать в электросеть в любом месте.
