Текст книги "Электрический остров"

Автор книги: Николай Асанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

– Приготовились к бою? Я слышал, вы уже подложили мину замедленного действия под наш филиал? Когда же она сработает?

Горностаев поморщился, но ничего не сказал. Зато Подшивалов, задав свои саркастические вопросы, так и расплылся в улыбке, судя по которой можно было предположить, что он знает кое-что и о контрминах, подводимых Улыбышевым.

– А меня лишили права голоса до того, как выслушали,– пожал плечами Орленов…

Горностаев искоса взглянул на него и позвонил в приемную Улыбышева. Секретарша так долго объясняла, почему не позвонили Орленову, что даже Подшивалову стало неловко. Он более миролюбиво спросил:

– А что, собственно, вам наговорил этот заводской клетчатый попугай?

Андрей усмехнулся. Выходит, Пустошка стал легендарной личностью в филиале. О нем знали все. Конечно, он и в самом деле был очень нелеп. Однако его побаивались.

– Я обратил внимание не столько на внешность Пустошки, сколько на его мысли, – сдержанно сказал Андрей.– Ведь у нас есть опытные механики, умные конструкторы, почему бы еще раз не обсудить конструкцию трактора?

– Правильно, – опять начиная сердиться, сказал Подшивалов. – Обсудить и начать конструировать заново. Привлечь в качестве соавтора этого инженера. А то, что трактор создал ученый, не важно, и что пахоту в настоящем году не удастся провести, тоже не важно…

– Подожди, Иван Спиридонович, – отмахнулся от него Горностаев. – Всем известно, что ты дальше филиала ничего не видишь! – он пристально взглянул на Орленова, словно собирался проникнуть в самую глубь его мыслей. – А нельзя ли, Андрей Игнатьевич, перенести обсуждение вопроса в недалекое будущее, когда трактор пройдет полевые испытания?

– Да ведь речь идет о качестве нашей машины! Нельзя выдавать брак! – не выдержал и вспылил Орленов.

– Ну, об этом, я думаю, надо сначала поговорить на партбюро. И Улыбышев настаивает на таком разговоре. Он считает, что ваши неожиданные нападки на трактор приведут лишь к тому, что задержат испытания и сорвут весь план работ филиала. И он против того, чтобы ставить этот вопрос на Ученом совете. Не следует вносить смятение в умы. На совете присутствует и молодежь, могут разгореться страсти…

Значит, страсти тут тоже существуют? А Орленову казалось, что сотрудники так подавлены авторитетом Улыбышева, что от всех их мыслей осталось разве что слабенькое мерцание. Он сразу вспомнил Маркова. Как же он не навестил молодого испытателя? Интересно послушать и его мнение.

– А где Марков? – спросил он.

– Где же ему быть? – брюзгливо ответил Подшивалов. – Он не покидает лабораторию без разрешения.

Откровенная враждебность старика была бы смешной, если бы за нею не чувствовалась направляющая рука. Как видно, Орленова уже окружили подозрением и недоверием.

– А навестить-то его можно? – невинно улыбаясь, спросил он.

– Боюсь, что Марков не захочет разговаривать с вами! – отрезал Подшивалов.

«Ну, это мы еще посмотрим! – подумал Орленов.– Тебя-то там нет, а Марков, кажется, только тебя и боится!» – и вышел из комнаты. Если и Марков будет против него, значит ничего не сделать. Один в поле не воин! И, подумав так, обругал себя трусом. А почему, собственно, не воин?

В коридоре он встретил Шурочку Муратову. На вопрос, где найти Григория Алексеевича, Шурочка, взглянув на Орленова так, словно увидела демона-искусителя, ответила вопросом:

– А зачем он вам?

– Допустим, что я хочу пригласить его на чашку чая?

– Ни чай пить с вами, ни защищать вас он не будет! – отрезала Шурочка.

Орленов засмеялся, но девушка, гордо вскинув голову, пробежала мимо. И он не решился остановить ее.

Итак – итог. Ему уготована участь не нападающего, а защищающегося. Поскольку известно, что устами младенцев глаголет истина, значит нападение на него предрешено. Интересно, в чем же его обвинят?

К своему облегчению, Андрей увидел Маркова в дверях следующей комнаты, приоткрытых ровно настолько, чтобы Орленов мог заметить его длинный нос и испуганные глаза. Марков, очевидно, слышал разговор Орленова с Шурочкой. Андрею уже не хотелось говорить с ним, – так боязливо оглядывался Марков по сторонам, но тот, убедившись, что за ними никто не следит, схватил Орленова за рукав и потащил на улицу. Там он несколько оживился и даже пошутил:

– Чем вы заслужили эту всеобщую немилость? Все наши женщины словно сговорились поносить вас. Шурочка взяла с меня слово, что я не буду встречаться с вами.

– Что ж, взявшись за гуж, поздно рассуждать относительно дюжа! – довольно сердито сказал Андрей.– Зачем же вы нарушаете свои обещания?

– Интересно же посмотреть на человека, который вызвал такое единодушное неодобрение,– Марков хмуро улыбнулся. – И потом, нас никто не видит.

– «Ночью нас никто не встретит, мы простимся на мосту!» – фальшивя, пропел Орленов, остановился и сухо сказал: – Ну, я пошел. Не буду навлекать на вас гнев Шурочки. Еще скажут, что я разрушаю семейное счастье.

– Бросьте вы!– с досадой сказал Марков.– Я сейчас освобожусь. Мне надо только запломбировать генератор на тракторе. Начинаем новый опыт.

Теперь он совсем не выглядел таким робким, как в коридоре. А когда заговорил о работе, то сразу стал деловито-сухим.

Орленов пошел рядом с ним к рокочущему трактору. Трактор пахал поле черного пара. На задней части трактора, там, где были прицеплены навесные плуги, стоял массивный генератор.

– Что это за механика? – спросил Орленов.

– Старик подкинул мне новую тему: смазка тракторных плугов при помощи электричества. У него в голове всегда целый рой идей. Вот он и наваливает на каждого по две-три разработки. А захотите, так даст и десять. Дело здесь вот в чем. На наших глинистых почвах трактор приходится часто останавливать, чтобы очищать плуги. А пропущенный через лемеха ток притягивает влагу из почвы…

– Ну и что? – с интересом спросил Орленов.

– Посмотрите!

Трактор шел легко. По сигналу Маркова, тракторист выглубил плуги. Лемеха были чисты и сверкали, как косые обломки зеркала. Потом тракторист опустил их в землю. Марков отключил ток и снова дал сигнал трактористу. Трактор сразу заревел натужно, будто досадовал, что не может справиться с возросшей тяжестью. Когда тракторист опять поднял плуги, они были залеплены глиной, как башмаки пешехода после дождя.

– Здорово! – с восхищением сказал Орленов, как-то сразу забыв о своем недовольстве Подшиваловым.

– Вот и я так думаю, – отозвался ІМарков. – Пока все дело в том, что на больших скоростях механика не действует. Металл не успевает увлажняться.

– Все равно, в этом есть здоровое начало! – убежденно сказал Орленов.

– А у старика все мысли здоровые, – с невинным хвастовством заметил Марков. – Жаль только, что мне пришлось из-за новой темы отставить свою работу. – И, помолчав немного, спросил другим тоном: – Так из-за чего же вы не сошлись характером с нашим общим шефом?

– Значит, и до вас дошло?

– Слухом земля полнится!– Марков сказал трактористу, чтобы он заканчивал работу, и отошел к меже. – Садитесь.

– А Шурочка, кажется, на наблюдательном пункте! – невесело усмехнулся Орленов, указывая на окна верхнего этажа, в одном из которых виднелась тоненькая фигурка девушки.

– Ничего, я на ней еще не женился, так что эту измену она как-нибудь переживет, – сухо сказал Марков и, требовательно взглянув на Андрея, добавил: – Ну, слушаю! – Затем он сорвал стебелек пырея и начал машинально протягивать его меж пальцев: «Петушок или курочка?»

– Вы что-нибудь знаете о тракторе Улыбышева? – спросил Андрей, глядя, как меж тонких пальцев Маркова остается коротенький хвостик «курочки».

– Все говорят, что это отличная машина! – сказал Марков.

– Так вот, дело в том, что машина его пока еще далеко не отличная.

– Это ваше личное мнение?

– Если бы только мое! – Орленов вздохнул. – Я не такой уж великий знаток сельскохозяйственных машин. Это мнение начальника цеха, где электротракторы строятся. – И он коротко перечислил недостатки конструкции, отмеченные Пустошкой: громоздкость, неправильный вынос барабана, малосильность мотора.

Марков не перебивал.

Когда Орленов закончил, он спросил:

– Вам очень хочется опозорить филиал?

– Как это – опозорить?

– Но ведь устранение перечисленных конструктивных несовершенств поставит под угрозу осенние полевые испытания трактора? И потом – какое дело нам, коллективу филиала, до того, как потом в промышленности реализуется наша конструкция? Разве вы убеждены, что ваш собственный прибор окажется столь совершенным, что в процессе освоения его в производстве и в эксплуатации он не изменится?

– Так пусть Улыбышев сделает один экземпляр, кстати, он уже есть, и проведет с ним все испытания!

– А массовость опыта?

– Странная точка зрения!

– А она не моя. Это точка зрения Улыбышева, Подшивалова, Шурочки да каждого работника филиала! Наконец-то в филиале создана оригинальная и очень нужная машина. Тут-то и надо бить в литавры! И вдруг приходит некий Орленов, который ничего оригинального пока не предложил, и… Да вы не сердитесь, я же не свое мнение излагаю! – и ставит нам палки в колеса. Как же к нему, Орленову, прикажете относиться?

– Понимаю!– мрачно сказал Орленов, поднимаясь.– Ну, прощайте!

– Куда же вы?

– В логово льва.

– Так вы со мной не согласны?

– Ни с вами, ни с Шурочкой, ни с чертом, ни с дьяволом! – зло выпалил Андрей.

Марков откровенно засмеялся.

– Да, Улыбышев прав, что не пригласил вас на Ученый совет. Вы и в самом деле можете пойти в логово льва. – Он тоже встал, тщательно отряхнул брюки, взглянул в окно. – А Шурочка до сих пор наблюдает. До чего же эти маленькие женщины любят собственность! Ведь я еще не сделал предложения, да и не сделаю, – вдруг рассердился он. – Разве можно делать предложение в такие дни? Меня-то обязательно выгонят!

– Вас? Почему? – Орленов удивленно пожал плечами.

– Потому, что я не кандидат наук, а всего-навсего самоучка! – сердито ответил Марков. – Вас вон и выгнать нельзя, вы, говорят, Улыбышеву так прямо и отрезали, что не он вас на работу принимал, не ему и выгонять. А мне дадут обходный листок, скажут: не сошлись характером – и все. И опять я пойду в мастерскую «чинить, паять, кастрюли починять».

– Зачем же так мрачно? Вас никто не толкает в драку! – смущенно сказал Орленов. Он только теперь вспомнил об особенном положении Маркова среди сотрудников филиала.

– Уже толкнули! – внезапно успокаиваясь, сказал Марков. – Вчера я подал директору докладную о том, что необходимо обсудить последнюю модель электротрактора. А сегодня ставлю этот вопрос на Ученом совете.

– Вы? – Орленов отступил на шаг.

– Андрей Игнатьевич Орленов думает, что только он один принадлежит к категории правдоискателей! – невесело усмехнулся Марков. – Ан нет… Есть, знаете, еще и такие люди, которые всегда болеют за слабую команду. Должно быть, я принадлежу к их числу.

Впрочем, идеи, как видно, носятся в воздухе! Когда я услышал о вашем столкновении с Улыбышевым, я, естественно, осуждал вас. Но когда на вас напали все львы и тигры, пришлось задуматься. А я ведь механик. Посмотрел, разобрал и удивился. Как-то трем слепцам попытались объяснить, что такое слон. Их подвели к слону, они его пощупали и были вполне удовлетворены. Но когда их спросили, каков же слон, то один сказал, что слон похож на змею, другой – что он напоминает одеяло, третий – что это кисточка для бритья. Все дело в том, что один потрогал хобот, второй – ухо, третий – хвост. Со мной случилось наоборот. Я был убежден, что машина Улыбышева – настоящая, а теперь… – он неловко пожал плечами.

– А теперь? – жадно спросил Орленов.

– По-моему, это всего-навсего шило, чтобы проколоть дырку в борту пиджака в чаянии лауреатской медали!– сухо сказал Марков. – Впрочем, оставим этот вопрос для наших биографов, которые будут выяснять, почему в тысяча девятьсот пятидесятом году, в середине века, этих двух молодых, талантливых людей, – он ткнул пальцем в грудь сначала Орленова, потом себя, – отчислили из научного учреждения! Пора идти на Ученый совет, или, как вы оригинально выразились, в логово льва.

Орленов пошел следом за Григорием Алексеевичем по узкой меже, думая о том, сколько же мужества и принципиальности проявил этот человек. А он-то считал Маркова робким, недалеким учеником! Можно представить, как обрушатся на него Улыбышев и Подшивалов! Да еще и Шурочка! Он оглянулся на высокое окно лаборатории, и ему показалось, что там кто-то плачет… И в то же время идти было куда легче, чем утром. Пожалуй и верно, что одному в поле трудно. Лучше уж вдвоем!

2

То, что они появились на заседании именно вдвоем, вызвало странное, почти враждебное замешательство. Орленов, со своей склонностью к анализу, невольно подумал, что так и должно быть. С какой стати Улыбышев будет нежен с ним, если Орленов, явившись сюда без приглашения, собирается уничтожить тот ореол непогрешимости, что создал для себя конструктор. Коснись дело самого Орленова, разве не стал бы он отбиваться от критиков? И вдруг понял: нет, не стал бы! Он постарался бы понять критикующих.

Эта мысль прибавила ему спокойствия, и он, уже не смущаясь, уселся с края длинного стола. Горностаев вскинул мохнатые брови и покачал головой. Улыбышев склонился к Подшивалову и что-то шепнул.

– Пушки выдвигают! – промолвил Марков, усаживаясь рядом.

Улыбышев поднялся над столом и, важно оглядев собравшихся, сказал:

– На повестке дня Ученого совета один вопрос: отчет о работе лаборатории частных проблем. Слово имеет Иван Спиридонович.

Подшивалов говорил без вдохновенья, без страсти. Казалось, он выполняет скучную обязанность, некую подготовительную работу и сам с нетерпением ждет, когда начнется главное, сберегая силы для этого момента. Рассказывал он о работах коротко, ничего не выделяя, ни на чем не задерживаясь. Орленов невольно обратил внимание на то, что Иван Спиридонович словно нарочно сваливает в одну кучу и важное и незначительное, как будто оставляет побольше возможностей для желающих критиковать. Все лилось в едином потоке названий: светоловушки для насекомых; консервация продуктов при помощи токов высокой частоты; исследование магнитного поля растения, позволяющее определить жизнестойкость его после стихийных бедствий и жизнеспособность семян; азотирование семян; электросмазка плугов; борьба с сорняками импульсными высоковольтными разрядами через ножи культиватора… Так он перечислял темы работ лаборатории десять минут, пятнадцать, сухо, монотонно, и Орленов никак не мог понять, для чего нужен такой отчет?

– Они решили выплеснуть ребенка вместе с мыльной пеной! – шепнул Марков.

– Как?

– Тактика простая. Вы не выдержите, броситесь в бой по вопросу о важности и первостепенности той или иной нашей работы, а улыбышевская ошибка останется на последнем плане, где ее и не увидишь.

Директор постучал карандашом, и Марков умолк.

Между тем заседание шло своим привычным, по-видимому, давно установленным порядком. Когда Подшивалов умолк, Андрей сразу начисто забыл о предупреждении Маркова и попросил слова. А когда он заговорил, пытаясь разобрать темы лаборатории по их важности, Подшивалов гневно воскликнул:

– Критиковать других легче всего!

– Это не честно, Иван Спиридонович, – взволнованно ответил Андрей. – Мы все гордимся нашим филиалом и стремимся к тому, чтобы он работал лучше.

– Но вы-то еще ничего не сделали!

Андрей так и не понял, каким образом он вполз в странный спор. Ему пришлось только отвечать на реплики, сыпавшиеся со всех сторон. Даже Орич выкрикнул что-то о кабеле, который мокнет в поле и мешает проезду машин, и назидательно закончил:

– Надо беречь ценные материалы!

– А когда вы сдадите ваш аппарат к электрическому трактору? – с явной насмешкой спросила Шурочка Муратова. Уж ей-то было совсем не по чину выступать с такими вопросами на совете.

Орленов посмотрел на председателя, но Улыбышев был, кажется, вполне доволен тем, что критикану задали такую баню. Марина бросала на Андрея жалостливые взгляды. Нина упорно прятала лицо за чью-то спину.

В конце концов он сел, так и не поборов эту общую враждебность. Андрей чувствовал только одно: обструкция организована опытной рукой и должна показать ему, как опасно выступать одному против всех. Неизвестно, что будет написано в протоколе, который ведёт Муратова. А сцену на совете можно повернуть и так, что он окажется демагогом, болтуном. И уж во всяком случае теперь стало ясно, что о тракторе ему говорить не дадут.

Он взглянул на Маркова. Тот сидел спокойный, равнодушный, как будто ничего не произошло.

– Больше нет желающих выступать? – спросил Улыбышев. В голосе его звучало торжество. – Итак, есть предложение признать работу лаборатории частных проблем удовлетворительной…

– Позвольте мне, – вдруг сказал Марков. Улыбышев поморщился, но предоставил слово.

– Должен сказать, что мне тоже не понравилось выступление товарища Орленова, – сказал Марков. Орленов ниже склонил лицо. Он не ожидал нападения и с этой стороны. Кто-то крикнул:

– А кому оно понравилось?

Тем же холодным, методическим тоном, как будто читая лекцию, Марков продолжал:

– Не было никакого смысла нападать на частности, если нехороша вся система работы. Орленов хотел говорить о несовершенстве электротрактора, создаваемого в филиале, а успел сказать только о том, что нельзя ставить на один уровень создание поилки для кур, светоловушки для мух или комаров и, скажем, разработку нового метода ионизации семян. Однако и об этом ему не дали договорить…

– Прошу по существу! – жестко сказал Улыбышев.

– Я сейчас закончу, Борис Михайлович, – вежливо кивнул ему Марков. – Я хотел сказать, что если товарищ Орленов и в самом деле хочет избавить филиал от позора, которым может кончиться дело с электротрактором, то он должен был опереться на партийную организацию филиала, пригласить сюда инженера Пустошку, поднять и партийную организацию завода, тогда, может быть, мы здесь, ослепленные кажущимися успехами, поняли бы, что пока хвалиться нам нечем. Конечно же трактор требует коренной реконструкции! И конечно же ловушки для насекомых можно пока отложить. Важнейшие проблемы надо выдвинуть в первый ряд.

Подшивалов с неожиданной резвостью вскочил на ноги и крикнул:

– А вы-то о чем печетесь, молодой человек?

Марков усмехнулся и, покрывая шум, раздельно сказал:

– А я согласен с Орленовым, что нам пора перестроить всю работу филиала, и хотел, чтобы это поняли другие… – и сел, став опять равнодушным, как будто отрешился от всего, что может произойти.

Выступление помощника Подшивалова прозвучало так неожиданно, что Улыбышев на время выронил из рук нити управления собранием. На Орленова нападали, не желая даже вдуматься в его слова, поскольку каждый уже был наслышан, что он склочник и демагог. Но Марков! Его знали как тихого, добросовестного и молчаливого человека и теперь смотрели на него с изумлением и даже с тревогой, особенно молодые научные работники, к которым он был так близок. А Горностаев, взиравший на перепалку с Орленовым досадливо-сердито, даже изменился в лице, когда заговорил Марков.

Впрочем, Улыбышев сделал вид, что ничего не произошло, и снова поставил свою резолюцию на голосование. Проголосовав, члены совета начали расходиться. Однако какая-то тревога осталась у всех на душе. Не слышалось запоздалых похвал, шуток и веселого оживления, как бывает обычно после заседания.

– Ну вот, я и принес жертву вечернюю, – грустно сказал Марков, протягивая руку Андрею. – А все вы виноваты! Кто же входит в пещеру львиную безоружным? Я думал, вы – настоящий охотник, а на поверку оказалось, что тоже дилетант-любитель.

– Но кто мог представить, что все так случится?

– Умный человек мог бы, – невесело усмехнулся Марков. – Я уже сожалею, что ввязался в это безнадежное дело. Оно было проиграно еще до того, как вы пошли в поход. Прощайте!

– До свидания!– поправил его Орленов. – Я еще зайду к вам, чтобы разработать методику боя на будущее.

– Боюсь, что не найдете меня. Насколько я знаю нашего общего шефа, завтра мне придется искать другую работу.

– С ума вы сошли!

– Да. В тот час, когда решил помочь вам. – И, холодно кивнув, Марков вышел в коридор, откуда ему уже сигналила Шурочка.

Проходя мимо них, Андрей услышал возбужденный голос девушки:

–Ну зачем ты это сделал! Ведь я же предупреждала тебя, чтобы ты не связывался с этим зазнайкой! А что теперь будет с нами, со мной? Немедленно иди к Улыбышеву, извинись, скажи, что ошибся…

Орленов прошел, опустив голову. Вот когда у Маркова начинается главное. А что скажет Нина?

Нина ждала его внизу, у подъезда. Она стояла возле клумбы, рассеянно обрывая лепестки махровой гвоздики, словно гадала: любит, не любит. Увидав Андрея, она бросила растерзанный цветок на землю и пошла рядом.

– Чего же ты добился?

Он не ответил. Тогда она заговорила все злее и злее, будто хотела выговориться, чтобы не заплакать.

– Ты всех восстановил против себя! С твоим характером тебе в монастыре жить, а не в научном учреждении! Надо же считаться с самолюбием других!

– Оставь, Нина, – вяло сказал Андрей. У него больше не было сил ни для сопротивления, ни на домашние сцены.– Впрочем, и в монастыре я бы, наверное, занялся вскрытием мощей!

– Вот-вот! Все насмешки! Это в твоем характере. А что я скажу, если меня спросят: не сумасшедший ли ты?

– Скажешь – да, – серьезно ответил он .– Тем более что я постараюсь оправдать такое предположение.

– Что? Ты хочешь продолжать?

– Да. Марков указал мне наиболее правильный путь.

– Ты… ты… – Нина не находила слов.

К счастью, их догнала Велигина. Она взяла Нину под руку…

– Не придумывай бранных слов, – насмешливо сказала она.– Ты же видишь, на нём лица нет. В таком состоянии он не поймет изысканных выражений. Андрей, иди в лабораторию, а я постараюсь успокоить твою разгневанную жену. Вот что значит бросаться в воду, не заручившись согласием своей второй половины!

Андрей был благодарен Вере за ее насмешливое участие. Кто знает, до каких вершин глупости могли бы договориться в раздражении он и Нина. И, круто повернувшись, пошел назад. Может быть, там, в лаборатории, он скорее оправится от поражения!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

Райчилин не был на заседании Ученого совета.

Но когда он зашел утром к директору, Борис Михайлович понял, что его заместитель уже все знает из каких-то своих источников. Лицо у него было скорбно-соболезнующее, словно он подходил к постели больного друга. Улыбышев не хотел доставлять ему удовольствие своими признаниями и молчал. Тогда, после обычного доклада о делах, Сергей Сергеевич спросил сам:

– А что произошло вчера?

– Ничего особенного, – проворчал Улыбышев. Но так как заместитель продолжал глядеть в его лицо преданным взором, готовый и посочувствовать и помочь, он не выдержал, зло выругался.

– Орленов пошел в атаку!

О подробностях Сергей Сергеевич расспрашивать не стал.

– Придется поторопиться, – посоветовал он. – И помните, что без Нины Сергеевны теперь не обойтись! Пусть она остановит мужа!

Райчилин сказал это так, будто от Улыбышева и в самом деле зависело, как будет вести себя жена Орленова. Улыбышев отвел глаза.

Было десять часов, день выдался на редкость и казался сотканным из цветных оттенков. Улыбышев никогда не понимал красоты природы и привык как бы «переводить» ее в более привычный план. Он очень любил старые вещи, и сегодняшний день напоминал ему редкую ткань с рисунком, которую он недавно приобрел. Ему захотелось вдруг оказаться дома и посмотреть на эту ткань, на ее сложный рисунок из золота, серебра и лазури. И как это Райчилину нравится отравлять удовольствие себе и другим напоминанием о неприятных делах.

Для Райчилина день был темен. Вчера Пустошка сказал, что он опротестует заказ в министерстве и пожалуется в ЦК, если Улыбышев не изменит конструкцию трактора. «И вообще, – сказал Пустошка, – с какой стати опытный образец трактора выпускается во многих экземплярах? Неужели конструктору мало одной машины, чтобы определить ее слабые узлы?» Вот подлец! Он как будто уверен, что слабых узлов в машине больше, чем крепких! А ведь этот Пустошка всего-навсего начальник цеха! Кто же мог предположить, что заказ, так удачно проведенный через все инстанции, вдруг вызовет сопротивление у какого-то начальника цеха!

Райчилин не очень точно понимал, о каких слабых узлах говорит Пустошка. Он вообще мало что понимал в электрическом тракторе. Ясно было одно, что это, конечно, машина более сложная, чем, скажем, электроловушка для насекомых. Но за создание электроловушки правительственных премий не дают, а за электротрактор – в этом Райчилин был уверен – дадут. Следовательно, всякое препятствие на пути Улыбышева было прежде всего покушением на Райчилина! Кому какое дело, что Райчилин никогда не интересовался электричеством больше того, сколько надо, чтобы самому починить звонок или испортившуюся плитку. Слава богу, при вручении премий экзаменов не производят. Он хозяйственник, он обеспечивает, так сказать, материальное воплощение конструкций. Он обязан их воплощать, и только! А на Пустошку надо напустить директора завода, и пусть Улыбышев позаботится об этом. Он знает, на какой крючок можно поймать Возницына.

Улыбышев упрямо глядел в окно, как будто видел там что-то очень интересное. Райчилин не любил чересчур интеллигентных людей, они умеют ловко уклоняться от прямого вопроса. А для него выпуск трактора был вопросом жизни. Слишком долго он прозябал где-то на периферии успеха. В то время как его бывшие школьные товарищи становились один за другим видными людьми, сам Сергей Сергеевич кочевал с места на место, с должности на должность и никак не мог выбиться так высоко, чтобы оказаться на виду и не опасаться за будущее. Не его же в конце концов вина, что он избрал для себя поприще хозяйственной деятельности. Причиной тому были и домашние обстоятельства – недоучился, и семейные: жена и дети требовали больших расходов, а без специальных знаний деньги можно было зарабатывать только в торговле да в снабжении, не утруждая свою совесть, конечно. И Сергей Сергеевич, начав с должности агента, перешагнув в сороковых годах от скрипучего стула завхоза к мягкому креслу начальника орса, к пятидесятому добрался наконец до таких высот, где поневоле кружится голова и приходят всяческие мечтания. А самое главное – мечтания вполне выполнимы, надо только не робеть и уметь подчинять людей своей воле. Вот почему, когда перед ним блеснула золотая медаль, он понял, что правильно выбрал свой путь. Ведь если Улыбышев не изменит…

Райчилин боялся думать о такой возможности даже про себя. Слишком уж необычны были его мечтания. Скажи он о них какому-нибудь своему приятелю из огромной плеяды людей, специально занимающихся тем, что не требует особых знаний и профессионального уменья, они засмеяли бы его. В их обиходе были совсем другие понятия: тот-то сел, того-то выгнали, этот проворовался, но вышел сухим из воды – вот как говорили его приятели, а он возмечтал о невозможном итак приблизился к исполнению своих желаний, словно после его рождения гадалка выбросила из карточной колоды одним движением пальцев четыре туза…

– Боюсь, что и Нина с ним не справится! – сказал Улыбышев, и ему снова доставило удовольствие то, что он назвал ее по имени. Она как бы уже принадлежала ему, во всяком случае была так близко, что от одного имени у него сладко заныло сердце. Борис Михайлович не желал вдаваться в подробности, но понимал, что предупредить Райчилина следует. Может быть, он что-то придумает. И сухо добавил:

– Вчера Орленов недвусмысленно заявил, что будет продолжать нападение.

– Продолжать? – удивился Райчилин, и директора кольнуло притворство своего помощника. Впрочем, Сергей Сергеевич сразу понял, что притворяться не к чему, и немедленно поправился: – Выгнать его, и все тут. Конечно, он спокойной жизни не даст. А для начала надо осрамить как следует! И не так, как вчера, такие уколы только раздражают, а так, чтобы он навек дорогу к нам забыл! И действовать надо только через жену.

– Если она согласится, – неопределенно буркнул Улыбышев. Сейчас, когда Райчилин снова ставил вопрос в лоб, он опять смутился. И так он с большим трудом выдерживал откровенную грубость помощника, а тут…

– Какого же рожна ей надо? – рассердился Райчилин.– Да вы говорили с ней напрямую о том, что ее ожидает?

– Кто же говорит напрямую? – поморщился Борис Михайлович. – Немцы учат: «Чтите женщин, они вплетают розы небесные в земное бытие!»

– Ну да, – недоверчиво сказал Райчилин. – Я предпочитаю верить русской пословице: «Пока баба с печки летит, семьдесят семь дум передумает!» Вчера отказала, а сегодня уже жалеет! Поверьте мне!

– А что, может быть, ты и прав!– Улыбышев несколько оживился. Ему до сих пор было неприятно вспоминать о своем поражении…

– Чего проще проверить? – усмехнулся Райчилин.– Я сейчас видел Нину Сергеевну, она занимается какими-то подсчетами. Зайдите к вычислителям, поговорите с ней. Нам же не обязательно доводить ее до падения, важно, чтобы другие решили, будто она поскользнулась.

– Полегче, полегче! – недовольно проворчал Улыбышев.

Вот этого чистоплюйства Сергей Сергеевич никогда не понимал. Он видел, что Орленова нравится Улыбышеву. По этой причине, желая быть полезным не только ему, но и замеченным ею, он потратил довольно много времени и изобретательности, чтобы помочь ей устроиться на новом месте. Он уже тогда предполагал, что вскоре птичка будет жить в своем гнездышке одна. А навещать ее будет другой орел. И вот, на тебе, Борис Михайлович, который думает точно так же, – в этом-то Райчилин мог поручиться головой, – вдруг делает голубые глаза и боится назвать вещи своими именами. И, уже сердясь на своего незадачливого шефа, Сергей Сергеевич довольно грубо сказал:

– Никакая женщина сама на шею не бросится, ее заставить надо!

– Хорошо, хорошо, иди, – пробормотал Улыбышев. Некоторое время он оставался один, радуясь тому, что ему никто не мешает думать надо всем, что произошло и еще может произойти. Он уже не видел той картины, что сияла за окном, хотя по-прежнему смотрел в окно. Другие картины и видения заслонили для него мир. Были среди них и приятные, от которых сладко щемило сердце, были и такие, от которых он недовольно морщился. Они проносились, как кадры фильма, в котором он сам был одновременно режиссером, автором и главным исполнителем.

Многое не нравилось Улыбышеву в этом беззвучном и стремительном фильме. Многое надо было еще переделать. Но главные герои и события были уже созданы, и теперь автор и режиссер волей-неволей должен был следовать по тому пути, по какому он их толкнул силой своего характера. Очень может быть, что ему встретятся еще и не такие болота и чащобы, какие представлялись сейчас, но сойти с выбранного пути было, в сущности, уже невозможно, ибо это принесло бы полное поражение и крушение всех надежд. Если он и раньше не верил, будто есть умные люди, которые занимаются наукой и ее проблемами из честного интереса к ней, из благородных побуждений, о которых они столь часто говорят, то теперь, когда он убедил себя, что Орленов сопротивляется только из ревности, он больше вообще никому не хотел верить. Беда лишь в том, что если и другие думают точно так же, как сам Борис Михайлович, то их труднее околпачить. Тут поневоле вспомнишь Наполеона: «Ошибка хуже преступления!»