Текст книги "Электрический остров"
Автор книги: Николай Асанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
В самом деле, как это можно? Человеку под пятьдесят, а он все еще тешит себя всякими розовыми иллюзиями, которые под стать разве что неискушенному юноше! Как он мог подумать, что этот Орленов, сотрудник и подчиненный Улыбышева, отнесется с интересом к критическим замечаниям в адрес своего шефа? «Все они одним маслом мазаны! Им что, лишь бы сбыть с рук свое «изобретение», а уж производственники, а потом эксплуатационники пусть расхлебывают! А они еще и премию получат…»
Злые мысли не были «главной специальностью» Федора Силыча, скорее наоборот, человек по природе добрый, он редко предавался сарказму. То есть не то чтобы Федор Силыч не умел злиться, это с ним случалось, но он не умел убеждать людей в том, что злится он по делу. Поэтому Федор Силыч постоянно уступал поле боя и был известен как самый сговорчивый человек… Может быть, именно это качество и помешало его движению вперед, его успеху в жизни. Иначе чем же объяснить, что он добился немногого? Долгое время ему пришлось работать мастером, лишь через много лет стал он начальником маленького цеха тракторных деталей. Добро бы работал на большом заводе. Там, конечно, и требования больше и масштабы иные. А здесь и заводик-то чуть ли не ремонтный, выпускает детали к тракторам для двух-трех областей… В возрасте Федора Силыча люди становятся и директорами и начальниками главков. Некоторые однокашники его давно уже состоят членами коллегий министерств, а один бывший приятель стал даже заместителем министра. Только сам Федор Силыч, как видно, всю жизнь проходит в рядовых…
Такие горестные мысли одолевали Пустошку обычно после резких поступков, подобных тому, который он совершил сегодня. И это тошнотворное состояние не проходило бесследно. Может быть, боязнь ощущения своей никчемности, бездарности, неудачливости и была причиной того, что Федор Силыч не любил ввязываться в бой? Слабосильный редко бывает задирой. Не так-то просто лезть с кулаками, заранее представляя, как у тебя потечет кровь из носу.
Федор Силыч все уменьшал и без того мелкие шажки. Со стороны могло показаться, что он топчется на месте. Была немаловажная причина и для этой нарочитой медлительности. Дома Федора Силыча ждала супруга, Любовь Евграфовна, ждала, можно сказать, с душевным трепетом. Перед тем как Федор Силыч отправился на выставку, между супругами произошел весьма значительный разговор, а потому Любовь Евграфовна, тщательно смахивая невидимые пылинки с костюма мужа, напомнила ему:
– Так ты обязательно поговоришь с этим Орленовым?
…Федор Силыч женился поздно. Произошло это, надо думать, от той же душевной нерешительности, которая так некстати задерживала его рост как мыслящей личности и чуть ли даже, как он иногда подумывал, не отразилась на физическом развитии. Но, женившись, Федор Силыч испытал наконец самое настоящее счастье. Супруга его, женщина молодая и лирическая, вдохновленная очарованием семьи и трепетной любовью мужа, народила Федору Силычу полдюжины детей. Мало того, она постепенно и самого-то Федора Силыча стала считать чуть ли не старшим своим сыном, с такой бережной внимательностью относилась к нему, так мягко и вдумчиво вникала в его дела.
Нерешительному и боязливому Федору Силычу женская опека пришлась по сердцу, и он ничего не имел бы против того, чтобы руководство жены распространилось на все области его деятельности, кроме разве что управления цехом. Да и в цехе иной раз происходили такие события, что Федор Силыч с удовольствием переложил бы ответственность за их исход на плечи Любови Евграфовны.
Такие именно события произошли в связи с трактором Улыбышева.
Когда цех некоторое время назад получил задание построить пять экземпляров новой машины, Федор Силыч буквально восхитился тем, что ему придется участвовать в решении такой важной задачи, как пахота при помощи электричества. Тогда же он рассказал Любови Евграфовне об этом счастливом случае. Иначе как счастливым случаем свое участие в создании новой машины Федор Силыч считать не мог: ведь заказ выполнил бы любой завод, и в таком случае Федор Силыч увидел бы разве что фотографию новой машины в каком-нибудь журнале. Любовь Евграфовна, всегда желавшая мужу душевного спокойствия и радости, приняла самое горячее участие в обсуждении этого события. Она даже побаивалась, не отменит ли директор завода Семен Егорович Возницын свой приказ. Вдруг кто-нибудь убедит директора, что лучше передать заказ в другой цех, а цеху тракторных деталей поручить лишь изготовление отдельных узлов новой машины? Любовь Евграфовна довольно долго работала на заводе в отделе контроля и разбиралась в секретах производства и в размещении заказов не хуже Федора Силыча. Муж возразил ей, что почетный заказ передан ему не «просто так». Для нового трактора потребуется много новых деталей, заказ не серийный, естественно, что выполнять такой заказ лучше в его цехе. Любовь Евграфовна поздравила мужа с удачей, и с этого дня они часто разговаривали о машине Улыбышева.
Неприятности начались в тот день, когда из филиала института поступили наконец чертежи электротрактора.
Сначала Пустошка обратил внимание только на то, что машина была совсем не похожа на тепловые тракторы, значит надо было создать новую технологию для изготовления всех деталей. Затем, разбираясь в конструкции, инженер обратил внимание на мощность мотора. Ему показалось, что мотор, пожалуй, слаб. Подсчитав примерно возможное сопротивление, Федор Силыч пришел к убеждению, что на тяжелых почвах трактор просто не потянет. В подобных условиях мотор превратится в улитку, которая может разве что тащить на себе свой дом… Недостатки конструкции огорчили Федора Силыча, но, по здравом размышлении, он пришел к мысли, что инженеры-производственники на то и существуют, чтобы в нужном случае прийти на помощь конструктору-изобретателю. Узнав, что Улыбышев, вернувшийся из района будущих испытаний электротрактора, должен посетить завод, Федор Силыч подготовил ряд предложений для улучшения трактора. Мало того, зная, что рабочие и мастера цеха не меньше его самого заинтересовались новой машиной, Пустошка создал чуть ли не целое движение в цехе в помощь Улыбышеву.
Руководитель филиала института принял Пустошку и его помощников в кабинете директора завода. Возницын с энтузиазмом представил ученого собравшимся. В лестных словах охарактеризовав электротрактор Улыбышева, Семен Егорович сообщил, что в скорейшем создании машины заинтересован не только филиал института, но и областные организации. Возницын даже намекнул, что конструктора и его ближайших сотрудников ожидают высокие награды, а тот факт, что трактор будет создан на их заводе и впервые его испытают на полях области, явится великолепным подарком в день шестисотлетия родного города…
Естественно, что после такого выступления присутствующие прониклись самой горячей симпатией к конструктору. Федор Силыч, помнится, испытал даже нечто вроде умиления. Это было понятно, сам Улыбышев, благодушный, восхищенный приемом, был так мил и благодарен, что нельзя было не ответить ему тем же… И все же, выждав момент, когда конструктор оторвался от беседы с Возницыным, Федор Силыч подошел к нему. На лице Федора Силыча сразу появилась искательная улыбочка, – он ненавидит эту свою манеру искательно улыбаться при встрече с преуспевающими людьми, но никак не может от нее избавиться! Конструктор тоже широко улыбнулся, но едва инженер заговорил о недостатках конструкции, как улыбка эта исчезла. И, не слушая подробностей, Улыбышев перебил Пустошку вопросом:
– А сколько времени понадобится на исправление конструкции?
Федор Силыч прикинул, что получится, если привлечь к работе конструкторское бюро завода, и честно ответил, что переделка займет, видимо, от двух до трех месяцев. Улыбышев иронически поглядел в робкие глаза инженера и задал новый странный вопрос:
– А не много ли соавторов окажется тогда у меня?
Федор Силыч сначала не понял вопроса. Когда же до него дошел простой и ясный смысл сказанного, Улыбышев уже отвернулся к Возницыну и заговорил с ним тоном самого холодного негодования о том, как много находится любителей разделить авторскую славу и как мало бывает у конструктора бескорыстных, искренних помощников…
– Областные организации, несомненно, представят,– говорил Улыбышев, – авторов новой машины к государственной премии… – при этих словах Возницын как-то сладко зажмурился и наклонил свою лысую голову, – но нельзя же рассчитывать, что имя им будет легион! К тому же опытные машины должны быть выпущены как можно скорее, потому что испытания в поле надо провести осенью, на взмете зяби. Иначе никакой премии не будет!
Тут директор вскинул голову и обвел своих помощников строгим взглядом.
Федор Силыч с побагровевшей физиономией стоял рядом с директором. Он не знал, как поступить – уйти ли или попытаться все-таки объяснить строптивому конструктору, что он не гонится за чужой славой, а просто хочет помочь ему. Он даже пробормотал было: «Борис Михайлович, я надеялся.. .», но Улыбышев безжалостно перебил его, снова обращаясь к Возницыну:
– Вот уж не ожидал, что у тебя на заводе возникнут препятствия к созданию моей машины! А ведь Далматов предупреждал, что лучше передать заказ на другой завод! Какой же я недальновидный человек!
– Что ты, что ты, Борис Михайлович! – растерянно и в то же время гневливо закричал Возницын.– Кто же допустит, чтобы такая замечательная машина была задержана! А Федор Силыч, – тут он метнул на Пустошку такой взгляд, что Федор Силыч отступил на два шага, – просто поторопился с предложениями! Он все сделает как надо, а если не сделает… Ну, да мы ему поможем! Поможем, поможем, Борис Михайлович!– и это звучало как: «выгоним, выгоним!»
Когда Федор Силыч рассказал об этой сцене жене, Любовь Евграфовна всплеснула своими мягкими руками, закачала головой, и в глазах ее мелькнул испуг. Но едва Федор Силыч заговорил о том, что напрасно высунулся в этой большой игре, она холодно спросила:
– Значит, опять в кусты?
Слова ее прозвучали так грубо, что Федор Силыч не нашелся с ответом. А она продолжала в том же тоне:
– Так и будем отсиживаться, когда на наших глазах лиса в курятник лезет?
– Как ты можешь? – воскликнул наконец Федор Силыч, но супруга отрезала:
– А ты не видишь, что Улыбышеву и Возницыну нужна только премия? Уж Возницын-то наверняка будет в списке представленных…
– Но что я могу? – с отчаянием спросил Федор Силыч.
– Все!– неумолимо ответила Любовь Евграфовна.– Ты можешь пойти в обком партии к Далматову, ты можешь написать в министерство, ты можешь поднять на ноги весь завод! И добиться улучшения конструкции трактора. Да вот, – она взяла со стола какой-то билет и протянула мужу: – В воскресенье они устраивают выставку своих конструкций, а потом будет доклад какого-то Орленова. Поговори с ним!
Ну что же… вот он и поговорил. Он поговорил и бредет теперь к дому, нарочно уменьшая и без того мелкие свои шажки, так не хочется ему предстать еще раз побежденным перед женой. Он примерно представляет, что скажет Люба. Она скажет: «Опять в кусты?» – или еще что-нибудь не менее резкое и злое. Даже непонятно, когда и где она научилась грубить.
Федор Силыч прошел мимо завода, искоса взглянув на запертые по случаю воскресенья ворота, миновал особняк директора, за которым начинался инженерский поселок… И чем ближе подходил он к дому, тем хуже становилось у него на душе.
Впрочем, не один Пустошка чувствовал себя неуютно в этот вечер. Однако, если бы Пустошке сказали, что и Орленов чувствует себя плохо, он, вероятно, удивился бы и, может быть, пожалел ученого, но никогда не поверил бы, что сам виноват в его плохом настроении.
А с Орленовым происходило что-то неладное… Ужинал он лениво, жене отвечал невпопад, так что Нина наконец рассердилась. Обычно муж приноравливался к ее настроению. А тут она заметила, что Андрей, медленно попивая чай, нет-нет и бросал какой-то вопросительный взгляд на письменный стол, где грудой лежали материалы доклада и подзорными трубами торчали свитки чертежей. Он посматривал на все это так, словно не узнавал эти бумаги или побаивался их. В конце концов Нина рассердилась и прикрикнула на мужа:
– Изволь посмотреть и на меня!
Орленов встрепенулся, сделал виноватое лицо и взглянул на жену. Тогда она милостиво улыбнулась.
– Вот так лучше! Давай наконец обсудим вечер. Как я выглядела на выставке?
– Чудесно!
– И ты говорил чудесно! Я так радовалась…
Наконец Нина ушла в спальню, а Орленов остался сидеть за столом и слушал, как она ходила по комнате ленивой поступью немного уставшего, но довольного собой и проведенным днем человека, предвкушающего заслуженный отдых. Потом он подошел к письменному столу и на время забыл о ней, но она сама напомнила о себе, появившись в дверях с полотенцем на плече.
—Ты уже готовишься к следующему докладу? – весело спросила она. – Вспомни – уже двенадцатый час! – и запела:
Спи, моя радость, усни!
В доме погасли огни!
Птички уснули в саду,
Рыбки уснули в пруду.
– Ты ложись, Ниночка, а мне придется еще немного поработать, – виновато сказал Андрей.
– Но седьмой день недели сотворен для отдыха, и законы государства подтверждают это!
– Право же, я скоро!
– Как хочешь! Но не удивляйся, если увидишь утром, что у твоей жены красные глаза. Никогда не ревновала к женщине, так привел господь ревновать к работе, – Нина пожала плечами, надула губы и, резко повернувшись, ушла…
– Не сердись! – воскликнул Андрей. – Я только просмотрю чертежи. Кстати, ты не помнишь, где у нас книги по механизации сельского хозяйства?
– Ищи сам! – бросила она через плечо.
Он услышал, как щелкнул выключатель, дрогнули пружины кровати, и все сразу затихло. Конечно, Нина заснула сразу, как ребенок. Ее не терзают сомнения, перед ней не торчит этот проклятый Пустошка с его медно-красной плешью и лицом наивного ребенка. Даст же природа такую способность к мимикрии… Одно теперь совершенно ясно Орленову: «Если Пустошку не остановить, не обезвредить, он может принести много неприятностей. Остановить его надо даже и не потому, что мы с Улыбышевым занимаемся одним делом, в конце концов Улыбышев не очень-то мне приятен. Дело в том, что Пустошка посягает на мероприятие государственной важности! Тут я обязан защищать и это мероприятие и его автора. Улыбышев, к сожалению, беспечен в защите своих интересов, он может пренебречь опасностью, и такой вот Пустошка натворит черт знает что! Ну что же, возьмемся! Пусть директор спит спокойно, сотрудники не спят!»
Усмехнувшись этой парафразе, Андрей подошел к шкафу, отыскал несколько книг по механизации сельского хозяйства и принялся перелистывать их. Затем расстелил чертежи улыбышевского трактора, и они покрыли стол, как рисунчатые скатерти.
«Так что же говорил Пустошка? И что мы видим на чертежах? Габариты, «габаритики», как он выражался, не совпадают с дизельными тракторами. Дизельные тракторы, очевидно, устойчивее. Но, может быть, это лишь кажется по привычке к знакомому виду, машины? Зато электрический трактор должен быть более сильным, ведь эти тракторы создаются главным образом для работы на залежных и целинных землях, где так называемые «исторически сложившиеся условия» не могут быть помехой к установке силовых электрических линий, где могучая, техника получит полный простор…» Орленов внимательно изучал чертежи электротрактора, сверяя их с пояснительной запиской.
«Так, так, мотор располагается в передней части трактора. Только почему, черт его возьми, он такой маленький. Конечно, и маленький мотор может быть очень сильным, но тут что-то не то… Ага, конструктору помешал барабан для кабеля! Этот барабан стеснил моторную часть… Какого дьявола! Ведь барабан можно было перенести в заднюю часть машины, а мотор усилить!»
Орленов копался в чертежах и чертыхался, так как видел, что Пустошка мог придраться к конструкции с полным основанием! Тут Борис Михайлович ошибся!
Как ни хотел Андрей скрыть от Улыбышева возможные неприятности, которыми грозил Пустошка, придется все-таки пойти и рассказать о беседе с инженером. Конструктору, очевидно, следует кое-что видоизменить в машине. Тогда Пустошка отстанет, и самое главное – трактор будет намного лучше.
Прикрыв двери поплотнее, чтобы не разбудить Нину, Андрей позвонил Улыбышеву. Как он и предполагал, Борис Михайлович только что вернулся. Его веселый голос вызвал раздражение у Андрея – он тут сидит и волнуется, а шеф гуляет с друзьями! И Орленов довольно грубо спросил:
– Нельзя ли повидать вас сейчас?
– А что, завтра будет поздно? – любезно осведомился Улыбышев. Однако тон, каким говорил Орленов, по-видимому обеспокоил его, и он, хотя и с некоторой досадой, согласился на встречу. – Ну что же, заходите, только долго разговаривать я не смогу. Директорам не обязательно походить на влюбленных и не спать по ночам…
Орленов захватил чертежи и шагнул в темный сад.
Он и сам не понимал, почему торопится поговорить с Улыбышевым. Ох, уж этот Пустошка! Неужели нелепый инженер так-таки и заварит кашу? Пусть уж лучше Улыбышев знает о претензиях его заранее, а то еще, чего доброго, потом обвинит Андрея в промедлении или даже в измене. Андрею известно, как ревнивы изобретатели, и пусть Улыбышев сам решит, что делать дальше. Орленову ведь тоже не обязательно походить на влюбленного и не спать по ночам из-за чужих дел…
Все окна большой квартиры Улыбышева были освещены. Должно быть, директору грустно одному в его четырех или пяти комнатах и потому он не жалеет электричества. Орленов не смог бы жить один в такой обширной квартире. Ночью в пустых комнатах начинают скрипеть полы, пощелкивают двери, и тогда кажется, что это воспоминания ожили и заходили в темноте. Не потому ли появлялись привидения в старинных замках? Что-то в наших перенаселенных квартирах никаких привидений нет!
Андрей поднялся на второй этаж и позвонил. Улыбышев открыл немедленно.
– Ну, что у вас? – не очень-то дружелюбно спросил он. Впрочем, тут же смягчился и добавил: – Петр Иванович считает, что доклад прошел блестяще, и просил передать вам, что надеется на продолжение ваших выступлений.
«А, он имеет в виду Далматова! – вспомнил Андрей. Ему самому и в голову не пришло бы называть секретаря обкома по имени и отчеству. Но Улыбышев, как видно, имел на это право. – Ах да, это, кажется, та самая скала, на которую опирается директор! Интересно, стал ли бы Пустошка наседать на Улыбышева, если бы знал, кто его поддерживает?»
Эта мысль тут же и исчезла. Нападение уже произошло, и важно было отбить его. Андрей подошел к столу и развернул чертежи. Поискав глазами, чем бы прижать сворачивающийся в трубку ватман, он поставил на один край листа чернильницу, на другие – пресс-папье, стаканчик для карандашей. Но затем, мельком взглянув на Улыбышева, вдруг понял, что этого делать не следовало. Улыбышев принадлежал к тем людям, которые не выносят нарушения симметрии на своем столе. Пусть горит весь мир, но перо надо обязательно воткнуть в стаканчик со щетиной! Однако было уже поздно отступать, не переставлять же все обратно. И Орленов с некоторым принуждением сказал:
– Вы знаете, Борис Михайлович, на вашу машину готовится покушение!
– Вот как! – улыбнулся Борис Михайлович.– Собираются украсть авторство? Или передать чертежи некой иностранной державе?
– Нет, без шуток, Борис Михайлович. Это внутренняя вылазка, но, как бы вам сказать…
– А вы не говорите своими словами, вы просто передайте то, что сказал Пустошка! – вдруг зло произнес Улыбышев. – Только стоило ли ради этого приходить среди ночи?
– Так вы с ним говорили? – разочарованно протянул Орленов и невольно потянулся за портсигаром.
– Как же, как же! – подтвердил Улыбышев. Теперь он смотрел на позднего гостя с нескрываемой насмешкой. Так смотрят взрослые на ребенка, вмешавшегося в их дела.
Орленову стало неприятно. Ты бросаешься в воду, чтобы спасти тонущего, а оказывается, что это чемпион по нырянию! Да еще и тебя вытаскивает за волосы из воды, к которой ты не очень привычен!
– Но ведь со своей, как бы это выразиться, производственной, что ли, точки зрения Пустошка кое в чем прав, – сказал Орленов. – Если он станет настаивать, то…
– Видите ли, Андрей Игнатьевич, – спокойно возразил Улыбышев, – его точка зрения меня мало интересует. Заказ заводом принят, так пусть они потрудятся выполнить его.
По мере того как росло недоумение Орленова, Улыбышев становился все мягче и любезней.
– Но, может быть, лучше было бы пойти на некоторые уступки? – осторожно спросил Орленов.– Я рассмотрел чертежи с этой точки зрения и должен предупредить вас, что если Пустошка полезет в драку, так у него довольно много аргументов. Если же вы прислушаетесь сейчас и кое-что исправите, то…
– А кто позволит ему начинать драку? – пожал плечами Улыбышев. – Наш трактор давно перестал быть детищем только филиала. В его судьбе заинтересована вся область, я бы сказал даже – страна! Кончится тем, что Пустошку прижмут к ногтю, и он пикнуть не посмеет! – он равнодушно отвернулся от гостя и разложенного на столе чертежа.
Орленов растерянно поставил составные части письменного прибора на место, и чертеж немедленно свернулся в трубку. Теперь он был не нужен. Вот только если бы эта трубка превратилась в микроскоп, под которым можно было бы рассмотреть тайные мысли Улыбышева. Но директор и не хотел скрывать своих побуждений.
– Я ведь говорил вам, Андрей Игнатьевич, что осенью мы проводим первый опыт массовой электропахоты. Опыт приурочен к празднику, который отмечает наша область. Опаздывать мы не имеем права. Вы меня понимаете?
Улыбышев говорил с такими интонациями, словно перед ним стоял непонятливый ученик, которого он обязался «натаскать» к экзаменам.
– Но машина еще не доведена до промышленного образца! – все более удивляясь, воскликнул Орленов. – Ведь возможны еще конструктивные изменения! Если прислушаться к словам Пустошки…
– О возможности конструктивных изменений больше знаю я, автор, а не вы, мой хотя и милый, но чрезвычайно нелюбезный помощник, и не какой-то там Пустошка, которому не терпится влезть в соавторы машины. – Сказав это, директор потянулся и, взглянув на огромные стоячие часы, добавил: —
Батюшки! Уже второй час!
– Нет! Я все же против такой поспешности,– растерянно сказал Орленов, даже не замечая, как неуместно звучит это несогласие после слов Улыбышева о его роли в создании трактора и сближения его с Пустошкой, которое Борис Михайлович сознательно или бессознательно только что сделал…
– А вас никто и не просит голосовать! – чрезвычайно вежливо поправил его Улыбышев. – Мы не на собрании, Кроме того, свою конструкцию на обсуждение я вообще не ставлю…
Неожиданный отпор до такой степени поразил Орленова, что он не нашел что возразить. Ему всегда казалось, что наука – дело коллективное, что в ней каждое возражение товарища должно взвешиваться. В конце концов и Пустошка имел право на сомнения, ведь он же строит эту машину! Может быть, он не должен был выражать их в слишком резком тоне, но кто знает, как он говорил с самим Улыбышевым? Так или иначе, Улыбышев начисто отвергал всякое вмешательство и все возражения. Андрей медленно крутил в руках чертеж, понимая, что никакая его помощь, с которой он стремился сюда, директору не нужна. Чудак – он боялся напугать Бориса Михайловича, а испугали его самого!
– Как понравился доклад Нине Сергеевне? – по-прежнему любезно осведомился Улыбышев. – Я, к сожалению, не успел спросить ее, пришлось поехать к Далматову, – значительно пояснил он. – Я провожу вас! – торопливо добавил он, видя, что Орленов все еще стоит в замешательстве.
Надо было уходить. Орленов сунул под мышку трубку ватмана и медленно пошел к двери. Что там ни говори, а его просто выгоняли. Улыбышев шел следом, все такой же благодушный и неуязвимый. Уже открывая дверь, Орленов вдруг подумал, что не имеет права уходить, не сделав еще одной попытки образумить директора. Он повернулся к Улыбышеву и мрачно, сказал:
– Как хотите, Борис Михайлович, а Пустошку надо выслушать. Может быть, кое-что из его замечаний еще можно учесть. Я понимаю, вам сейчас некогда, и, если вы позволите, могу взять разговор с ним на себя, так же как и подготовку нужных вариантов. Пусть даже выпуск машин немного задержится, но вам и самому будет приятнее, если в электротракторе не окажется конструктивных недоделок.
– А если я не разрешу?
– Тогда… – Орленов удивленно взглянул на шефа и сухо закончил: – Тогда я сам обращусь к Пустошке, уже от своего имени.
– Да ну?– удивился Улыбышев. Однако за маской полного спокойствия на его лице Орленов угадал волнение. – А как же быть с тем, что обком настаивает на сжатых сроках?
– Ну, если Пустошка дойдет до обкома и докажет, что машина еще не готова, вас поддерживать не станут. Это похоже на обман!
– Вы в этом уверены? – спросил Улыбышев. – Ай-яй-яй, а мне-то казалось, что наш трактор выдающееся изобретение! Вот ведь как ошибочно бывает авторское мнение!
Внезапно тон директора изменился, и он грубо спросил:
– А вы не находите, что при таком отношении к делу вам будет трудно работать со мной?
Теперь Орленов не мог бы прекратить разговора, как бы его ни просили. Если сначала ему казалось, что Улыбышев иронизирует только над его неопытностью и молодостью, то теперь он убедился, что шеф имеет какие-то тайные причины для выпуска несовершенной машины. А что машина несовершенна и что Улыбышев сам знает это, было уже ясно. Невольно Орленову вспомнилось, что над конструкцией электротрактора работают еще несколько ученых и инженеров, вспомнилось, что Улыбышев связал со своим трактором дальнейшую карьеру.
«Докторская степень и, возможно, правительственная премия…» – так, кажется, сказал Улыбышев Нине при их первом знакомстве? И то, что Улыбышев не отрицал своих честолюбивых замыслов, то, как упорно он отстаивал свой «приоритет», идя напролом,– ведь конструкцию-то все равно придется потом переделывать, – не только удивило Орленова, но и как бы охладило его, сделало спокойнее, взрослее, а в его возрасте эти качества придают мужество. Он еще не понимал, что вступает в серьезную борьбу, пока он думал только о том, чтобы не сдаться Улыбышеву в словесной схватке; однако, чем откровеннее становился Улыбышев, по-видимому сразу зачисливший его во вражеский лагерь, тем упрямее делался Орленов.
Я ведь назначен Башкировым, Борис Михайлович, а он приказа о переводе не отдавал.
– Ну что ж, ну что ж, – с добродушным сожалением сказал Улыбышев. – Не думал я, что мы столкнемся с вами по такому странному поводу. Однако, если вы настаиваете, пожалуйста, обращайтесь хоть к Далматову. Только боюсь, что он не станет вас слушать…– Сказав это, он поклонился, и Орленову ничего более не оставалось, как толкнуть дверь и выйти.
«Вот чертов Пустошка! – выругался Андрей, оказавшись на улице. – Сам небось спит ангельским сном, а меня втравил в такую историю, что неизвестно, как я из нее выкарабкаюсь! Одно утешение, что Улыбышев тоже не заснет!» – и, хмуро усмехнувшись, пошел домой.
Улыбышеву действительно плохо спалось в эту ночь. Он начинал бранить то Орленова, то себя, причем на себя обрушивался гораздо беспощаднее. В самом деле, если бы не идиотское желание услышать лишний раз из чужих уст похвалу своей машине, он мог бы не знакомить Орленова с трактором. Пустошку он, казалось, обезвредил. И незачем было дразнить гусей, заставив Орленова рассказывать о тракторе. Пусть бы Орленов говорил о чем угодно: о светоловушках, о ветроэнергетическом кольце, о ионизации семян, тогда у Пустошки не возникло бы ни повода, ни желания навязываться докладчику со своими «разоблачениями». И все шло бы тихо-мирно до того дня, когда полевые испытания закончатся. А победителей, как известно, не судят.
Что же будет теперь? И как он мог ошибиться в Орленове?
Эти два вопроса оказались связанными вместе. Судя по всему, Орленов уже подпал под влияние инженера. Значит, завтра надо ждать продолжения атаки. Вот уж не думал Борис Михайлович, что новый сотрудник окажется таким настойчивым! Правду говорят, что с человеком надо куль соли съесть, чтобы разгадать его. А ведь при первом знакомстве казалось, что звезд с неба Орленов не хватает.
Почти всю ночь ворочался Улыбышев в своей постели без сна. Он рассматривал события и так и этак и все больше убеждался, что без посторонней помощи или хотя бы совета выхода не найдет. И утром, едва оказавшись в административном корпусе, поспешил вызвать Райчилина. Надо было найти родственную душу, а кроме Райчилина вряд ли кто мог понять, чего может стоить история, затеянная нелепым инженером Пустошкой.
3
В голубом небе, где-то далеко, в самой его глубине, тянулась белая, похожая на разворсившуюся шерстяную нитку полоска за реактивным самолетом. Самого самолета не было видно, только все прялась и прялась нитка, будто невидимый челнок наматывал ее вокруг земного шара. Андрей стоял, запрокинув голову, и глядел до боли в глазах на небо, словно надеялся все-таки рассмотреть, кто же творит это чудо.
Самолет все еще поражает воображение, хотя прошло уже более полсотни лет, как человек впервые оторвался от земли и полетел на управляемом аппарате тяжелее воздуха. Так бывает в технике всегда: новое кажется и простым и вместе с тем чудесным. Хорошо бы создать такую машину, которая работала сама, без человека, чтобы она двигалась, пахала землю и чтобы изумленный зритель долго щипал себя за нос, за ухо: не снится ли ему, – машина идет и работает, а человека – водителя нет! Что ж, придет время, такие машины будут созданы, и их конструкторы вспомнят его имя, потому что где-то кем-то будет записано, что в создании приборов для управления механизмами на расстоянии участвовал и некий Орленов…
Так чего же Орленов тратит тут дорогое время, почему не торопится в лабораторию? И что это за просительство, что за постыдное ожидание в проходной в течение целого часа под подозрительным взглядом сторожа?
Секретарша директора, которой он изложил по телефону просьбу о пропуске на завод в цех тракторных деталей, расспрашивала Орленова с такой придирчивостью, будто заподозрила в нем злоумышленника. Затем сказав: «Подождите в проходной!», положила трубку, и вот он ждет, ждет, а пропуска все нет. Может быть, она забыла об Орленове? Или решила, что долгое ожидание надоест ему и он уйдет? «Нет, милая! Не уйду!»
Андрей не мог бы сказать, откуда и как появилось у него упрямое желание дойти до конца. Но пока он стоял у ворот завода, его все время занимали странные воспоминания, постепенно связавшиеся одно с другим в крепкую цепь.
Первого изобретателя Андрей увидел еще школьником.
