Текст книги "Неизвестная блокада"

Автор книги: Никита Ломагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 76 страниц)

Рост самоубийств во второй половине 1940 г. также был весьма симптоматичен. Закон вызвал волну политического протеста, включая открытые политические заявления, распространение слухов и листовок, призывы к забастовкам. Тема революции и восстания как никогда прежде обсуждалась среди рабочих. Листовки и надписи гласили: «Скоро мы начнем бастовать», «Долой правительство насилия, нищеты и тюрем». Распространялись слухи о забастовках на других заводах. Рабочие говорили о «второй революции», о бунте против правительства. «Чувствовалось, что терпению народа пришел конец, и надо еще чуть-чуть, чтобы 1940 или 1941 гг. стали свидетелями конца Советской власти»¹⁰⁰. Многие критиковали закон 1940 г. из-за того, что в нем содержалось ущемление конституционных прав и свобод, происходило «закрепощение рабочих». К концу 1940 г. недовольство рабочих было официально воспринято сторонниками режима. Рабочие считали, что этот закон оказал на них большее влияние, чем террор 1937 г. Распространялись слухи об издевательствах над заключенными в тюрьму рабочими. Один из рабочих отказался подписываться на заем 1941 г., заявив: «Я не дам денег на строительство тюрем для рабочего класса»¹⁰¹.

Т. Ригби в своем исследовании «теневой культуры» в СССР утверждает, что политическое лицемерие власти было бомбой замедленного действия с самовоспламеняющимся механизмом. Крах советского режима был облегчен существованием официальной риторики относительно демократии, прав и т. д., что могло быть использовано теми, кто действительно стремился к реальной демократии¹⁰². Материалы горкома ВКП(б), а также Управления НКВД по Ленинграду и Ленинградской области отчасти подтверждают это утверждение – накануне и после войны в ходе кампаний по выборам депутатов в Советы разных уровней неоднократно звучали ссылки на нарушение конституционных прав и свобод граждан. В то же самое время, следуя в предвыборных кампаниях все более утверждавшейся в обществе практике возвеличивания кандидатов, ряд партийных организаций доводили ее до абсурда, что вызывало недовольство ГК ВКП(б). Например, на собрании Ленинградского института инженеров транспорта кандидата в депутаты Панфилова выступающие называли вождем, «за которым идут массы, и он их приведет к коммунизму». О кандидатуре директора Пушкинского театра Пущанского говорилось, что «в лице Григория Михайловича мы видим боевого руководителя. чрезвычайно ценного качества. тов. Пущанский нетороплив, мудр, у него огромная скромность, пользуется большим авторитетом – чувствуем его мудрое руководство... Это настоящий руководитель сталинской эпохи». На заводе «Союз» восхваление кандидата в районный Совет домохозяйки Молевой дошло до того, что в завершение собравшиеся кричали «ура». На собрании Фармацевтического института свои выступления некоторые заканчивали приветствием: «Да здравствует тов. Сталин и наш кандидат тов. Кашкин!»¹⁰³.

К сказанному следует добавить, что изучение настроений в предвоенный период нельзя ограничивать событиями нескольких предвоенных лет. Практически весь период советской истории, а также первая мировая война уместились в жизнь одного (старшего) поколения. Таким образом, сравнение с прошлым, в том числе выходом России из войны путем заключения с Германией «похабного» Брестского мира, было вполне предсказуемым при определенных обстоятельствах. Память об этом «компромиссе» также стала частью habitus советских людей.

Западная литература о блокаде Ленинграда

В тех работах, где каким-либо образом затрагивалась проблема настроений, превалировал весьма односторонний подход к сложным процессам, происходившим в общественном сознании в разные периоды битвы за Ленинград. В частности, по вполне понятным причинам, вне поля зрения советских историков оказались оппозиционные и пораженческие настроения, что не позволяет воссоздать целостную картину морально-политического климата в городе и действующей армии в ходе самой продолжительной битвы всей второй мировой войны. Исследования западных авторов, за исключением книги Л. Гуре и статей Р. Бидлака, опираются главным образом на воспоминания участников событий и страдают узостью источниковой базы. Как уже отмечалось, даже те историки, которые использовали немецкие трофейные документы (Л. Гуре), не имели доступа к советским архивным материалам.

В книге Х. Солсбери есть интересные наблюдения о настроениях населения Ленинграда в разные периоды битвы за город, а также весьма любопытные предположения относительно реальности выступления рабочих против местного руководства в военные месяцы 1941 – 1942 гг. Солсбери был уверен, что сознание опасности городу, исходившей изнутри, было достаточно глубоким у ленинградского руководства с самого начала войны. По мнению американского журналиста, это обстоятельство всегда было существенным для Сталина и Берии и играло важную роль в политическом маневрировании вокруг вопросов обороны Ленинграда особенно в августе и сентябре 1941 г.¹⁰⁴

Автор наиболее основательной с точки зрения использованных источников зарубежной книги о блокаде Л. Гуре отмечал, что лояльность ленинградцев режиму была предопределена их страхом перед полицейским аппаратом советского государства, деятельность которого в годы войны носила превентивный характер¹⁰⁵. Опираясь на обширный материал, почерпнутый из донесений немецких спецслужб, а также армейского командования, Л. Гуре поставил много вопросов относительно изменения настроений населения города в период блокады и на многие из них смог дать ответы. Кроме того, в заключени своей книги Л. Гуре наметил основные направления отношений власти и народа, сложившиеся в период блокады. В частности, он указал, что дисциплина и сознание долга горожан, имевших все основания для ухудшения настроения и проявлений оппозиционности, превзошли все ожидания властей. Хотя представители прогермански ориентированных элементов никогда не были в большинстве, количество недовольных властью было значительным. Кроме того, руководители города, по мнению Гуре, все же полагали, что многие ленинградцы не верили в их способность отстоять Ленинград или же в сохранение режима в целом осенью 1941 г., когда немцы наступали на Москву. Часть населения задавалась вопросом о смысле жертв, если судьбы Ленинграда и страны были предопределены.

Наконец, власти не знали того, сколь долго население и особенно оппозиционно настроенная его часть будут оставаться пассивными и подчиняться приказам Смольного в условиях, когда их близкие умирают от голода и бомбежек. С другой стороны, присутствие каких-либо открытых форм протеста Гуре выявить не удалось, и он связал это с тем, что в силу географического положения города властям было легко контролировать население, которое к тому же полностью зависело от власти (продовольствие и другие ресурсы) и привыкло подчиняться ей. Отсутствие предшествующего опыта политической свободы, политических групп, лозунгов действия, а также каких-либо групповых интересов, отличных от интересов власти, 24-летнее уничтожение всяких ростков оппозиционности, атмосфера недоверия в обществе и поведение немцев, не давших населению Ленинграда идеологической альтернативы советскому режиму – все это минимизировало возможность возникновения реальной оппозиции режиму. К тому же ленинградцы полагали, что армия настроена решительно и будет сражаться до конца, и потому сопротивление властям не только бесполезно, но и самоубийственно. Прежде чем ленинградцы поняли, что представляют собой немцы, они ожидали, что те сами решат «проблему Ленинграда», и оставались пассивными. Затем они полагали, что либо «женщины», либо «армия» возьмут инициативу в свои руки и принудят местное руководство сдать город. Поскольку одиночные выступления против власти были бессмысленными, ленинградцы должны были делать выбор между подчинением или стремлением каким-либо образом покинуть город. Позднее власти использовали продовольственные карточки в качестве надежного инструмента контроля и добились практически полного политического конформизма. Голод, холод и физическая слабость, в конце концов, привели к тому, что господствующим фактором стала апатия. Все силы были брошены на то, чтобы выжить. Усилия власти, направленные на продолжение борьбы, также имели большое значение. Коллективный труд на предприятиях и общественных работах, пропаганда, растущее сопротивление немцам на других фронтах – все это оказывало позитивное влияние на настроение людей. Кроме того, горожане проявили умение адаптироваться к сложнейшим условиям и многие проблемы решили самостоятельно¹⁰⁶.

А. Верт в своей книге о войне также попытался дать ответ на вопрос об изменениях настроений в Ленинграде. Во-первых, он не согласился с мнением, что ленинградцы были «вынуждены быть героями», что при возможности (как это было, например, в Москве 16 октября 1941 г.) они бы просто покинули город. Не соглашаясь с Л. Гуре, который указывал на то, что количество недовольных в дни блокады если и не составляло большинство, то, по крайней мере, было значительным¹⁰⁷, А. Верт ссылается на интервью с ленинградцами, которые весьма редко упоминали о наличии немецкой «пятой колонны» в Ленинграде в годы войны. А. Верт вслед за Гуре указывал на то, что патриотизм, гордость за свой город, ненависть по отношению к немцам, растущая по мере продолжения войны, а также нежелание предавать солдат, защищающих город, были определяющими в поведении ленинградцев.

А. Верт отмечал, что в городе «не было никого, за исключением нескольких антикоммунистов, кто рассматривал возможность капитуляции немцам. В самый разгар голода лишь единицы – не обязательно коллаборанты или немецкие агенты... а просто те, кто обезумел от голода – писали властям, прося объявить Ленинград «открытым городом»; но никто из них, находясь в здравом уме, не смог бы этого сделать. В период немецкого наступления на город народ быстро понял, что из себя представляет противник; сколько подростков погибло в результате вражеских бомбежек и обстрелов во время рытья окопов? А когда город оказался в блокаде, начались бомбардировки и распространение садистских листовок, наподобие тех, что были сброшены 6 ноября с целью «отметить» праздник революции: «Сегодня мы будем бомбить, завтра вы будете хоронить»¹⁰⁸.

А. Верт считал, что «вопрос об объявлении Ленинграда «открытым городом» никогда не мог быть поставлен так же, как, например, в Париже в 1940 г.; это была война на уничтожение, и немцы никогда из этого не делали секрета; во-вторых, гордость за свой город была важна сама по себе – она состояла из большой любви к городу, его историческому прошлому, его исключительным литературным ассоциациям (это особенно справедливо в отношении интеллигенции), а также огромной пролетарской и революционной традиции в рядах рабочего класса; ничто не могло так объединить эти две большие любви к Ленинграду в одно целое, как угроза уничтожения города. Может быть, даже вполне сознательно, здесь присутствовало старое соперничество с Москвой: если бы Москва пала в октябре 1941 г., Ленинград продержался бы дольше; и если Москва выстояла, для Ленинграда было делом чести тоже выстоять»¹⁰⁹.

А. Верт полагал вполне уместными те формы контроля и дисциплины, которые были установлены в Ленинграде. «Вполне естественно, – писал он, – что осажденному городу были необходимы суровая дисциплина и организация. Но это не имеет ничего общего с «укоренившейся привычкой покорности по отношению к властям» или, еще в меньшей степени, со «сталинским террором». Очевидно, что продукты питания должны были распределяться очень строго. Но сказать, что население Ленинграда работало и «не восстало» (с какой целью?) с тем, чтобы получить продовольственные карточки ... – значит полностью не понимать духа Ленинграда. Не приходится сомневаться, что партийная организация после многих грубых ошибок начала войны играла очень важную роль в жизни Ленинграда: во-первых, она установила, насколько это было возможно, справедливое нормирование выдачи продуктов; во-вторых, организовала в широких масштабах гражданскую оборону; в-третьих, мобилизовала население на лесозаготовки и добычу торфа; в-четвертых, организовала разнообразные «дороги жизни». Не вызывает сомнения и то, что в самый тяжелый период зимы 1941—1942 гг. организации типа комсомола проявили величайшую готовность к самопожертвованию и выносливость. Не может быть никакого сравнения и с Лондоном.... Бомбардировки Лондона были, действительно, хуже, нежели бомбардировки и обстрелы Ленинграда, по крайней мере, в отношении потерь. Но только если представить себе, что каждый житель Лондона голодал бы на протяжении всей зимы и каждый день в городе от голода умирало 10—12 тысяч, можно было бы поставить знак равенства между ними (Лондоном и Ленинградом). В Ленинграде выбор состоял в том, чтобы умереть в позорном немецком плену или погибнуть геройски (или, если повезет, выжить) в своем непокоренном городе. Любая попытка дифференцировать русский патриотизм, революционный заряд или советскую организацию или задавать вопрос о том, какой из трех факторов был наиболее важен в сохранении Ленинграда, также является бесплодной – все три переплелись в исключительном «ленинградском» пути¹¹⁰. Однако справедливо ли говорить о сложившейся «ленинградской идентичности» применительно к тем, кто лишь в середине тридцатых годов приехал в Ленинград из деревни и так с нею до начала войны не порвал, уезжая на все лето в привычные и близкие сердцу места? А этих «новых» ленинградцев были многие тысячи.

C локальным «ленинградским» патриотизмом было связано, по мнению А. Верта, возникновение «ленинградского дела». «Будучи в Ленинграде в 1943 г., – писал Верт, – я имел возможность наблюдать это на каждом шагу. Для ленинградцев их город со всем тем, что он сделал и перенес, был чем-то уникальным. С каким-то презрением они говорили о «московском бегстве» 1941 г. и многие, в том числе очень замечательный человек П.С. Попков, руководитель Ленсовета, чувствовали, что после всего того, что сделал Ленинград, он заслуживает какого-то особого отличия. Одна из идей того времени состояла в том, что Ленинград должен стать столицей РСФСР или России, в то время как Москва останется столицей СССР. Эта ленинградская исключительность совсем не нравилась Сталину»¹¹¹.

За пределами книги

Естественно, далеко не на все вопросы истории блокады можно ответить с определенностью. В ряде случаев по-прежнему не хватает источников и необходима кропотливая работа в архивах. Очевидной представляется потребность в использовании сравнительно новых для отечественной историографии методов исследования – методов устной истории, интервью с блокадниками, которые могут рассказать о фактах, которые не отложились в архивах. Пример Д. Гранина и А. Адамовича дает основания для оптимизма. Однако время неумолимо, и интервьюирование блокадников должно начаться безотлагательно.

Один из многих вопросов, ответ на который еще предстоит найти, касается того, как нескольким сотням тысяч ленинградцев удалось выжить в условиях, когда физиологические потребности получавших продовольствие по карточкам удовлетворялись в лучшем случае наполовину? Какие «стратегии выживания» (термин Ричарда Бидлака) выбирали разные категории населения и почему?

Одной из гипотез может быть то, что часть населения (недавние выходцы из деревень) сумели сделать сравнительно большие запасы продовольствия (крупа, мука, сахар) накануне войны. Материалы партийных архивов свидетельствуют о том, что одной из проблем ленинградских заводов в летний период был значительный отток рабочих в июле-августе, которые брали отпуска с целью поездки в деревню. В торговой сети также отмечался повышенный спрос на бакалейные товары именно весной и в июне. В расчете на два месяца жизни в деревне с детьми бывшие крестьяне, ставшие рабочими в период ускоренной индустриализации, и делали запасы. В пользу этой гипотезы говорит то, что одной из причин относительной неудачи в проведении займа третьей пятилетки было отсутствие в городе значительного числа рабочих, находившихся в отпуске (на «Русском дизеле», например, в отпуске были более 500 человек, на фабрике «Октябрьская» – более 600). Некоторые предприятия были даже в коллективном отпуске¹¹².

Интервью с теми, кто приехал в Ленинград в 30-е гг., подтверждают эту точку зрения – 50—60 кг муки и крупы были тем минимумом, который имелся у многих «новых» ленинградцев. Это обстоятельство, наряду с умением рационально расходовать продовольствие, приобретенное в годы тяжелой жизни в деревне, имело, по-видимому, критически важное значение в условиях начавшейся войны и блокады. Коренные ленинградцы, напротив, такой привычки не имели, и посему голод и лишения стали испытывать значительно раньше, чем выходцы из деревни. Однако, эту гипотезу необходимо тщательно проверить.

Публикуемые документы объединены в приложения. Гриф секретности воспроизведен в тех случаях, где он имелся в подлиннике. При подготовке документов к печати исправлялись опечатки и сохранялись нормы правописания, существовавшие на момент их появления. Письма, адресованные руководству Ленинграда, даны без исправлений.

Неоценимую помощь в работе над книгой оказали руководители и сотрудники Управления Федеральной службы безопасности РФ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, особенно С.В. Чернов и [О.Н.Степанов,] а также директор Центрального государственного архива историко-политических документов Санкт-Петербурга И.П. Бабурин и заведующая читальным залом И.В. Лисовская.

На протяжении работы над рукописью мне посчастливилось общаться со многими российскими и американскими историками. Их вопросы, комментарии и замечания были чрезвычайно полезны. Я глубоко признателен моим университетским учителям [М.О.Малышеву,] И.В. Ткаченко, [М.С.Кузьмину], А.Н. Мячину и А.Ф. Жукову, поддерживавшим меня на всех этапах изучения истории блокады. Особая благодарность американским коллегам Ричарду Бидлаку и Джеффу Хассу, с которыми меня связывают многие годы дружбы и сотрудничества.

Профессор Ричард Бидлак оказал неоценимую помощь в работе над этой книгой как многочисленными идеями и комментариями, так и отдельными материалами, обнаруженными им в библиотеках США (например, воспоминания В. Ершова и сына Л. Берии Серго). Он первым начал глубокое исследование «стратегий выживания» в   блокадном   Ленинграде,   провел   изучение   настроений ленинградских рабочих, а также отношений Смольного и Кремля, особенно в связи с эвакуацией предприятий из Ленинграда.

Идеи Ричарда Бидлака, высказанные им в ходе подготовке к изданию в США нашей совместной монографии о блокаде, имели важное значение и с точки зрения уточнения структуры предлагаемой вниманию читателей книги. За все это я безмерно ему благодарен.

Естественно,что всю ответственность за суждения и выводы, содержащиеся в книге, несу только я.

Значительная часть документов из партийных архивов была собрана благодаря поддержке со стороны Фонда Сороса в рамках программы RSS (грант № 751/2000). Завершающий этап работы над книгой был проведен при поддержке Центра по изучению России Гарвардского университета в 2002 г., за что руководству Центра и всем его сотрудникам моя глубокая признательность.

Кэмбридж –  Санкт-Петербург, июнь 2002 г.

¹См: Гриднев В.П. Историография обороны Ленинграда (1941-1944). СПб., 1995.

²Развивавшиеся в период блокады негативные настроения, подчас перераставшие в оппозиционность советскому режиму, рост интереса к союзным демократическим государствам, развенчание авторитета власти в 1941—1942 гг., резкая критика довоенной внутренней политики СССР (особенно коллективизации), а также ожидание радикальных перемен после войны – все это, будучи известным Сталину через органы НКВД, создавало основы формирования послевоенной политики – внутренней и внешней. Желание перемен, которое очень четко проявилось у населения в ходе войны, не могло не вызывать опасений у Сталина. Это практически исключало поддержку СССР проектов, в еще большей степени могущих подорвать основы личной власти через расширение прав и свобод, которые бы находились под контролем мирового сообщества. Поэтому, например, с первых же шагов участия в работе над Всеобщей Декларацией прав человека в 1946—1948 гг. советская делегация заняла во многом неконструктивную позицию и, в конце концов,  отказалась ее поддержать.

³The Molotov Notes on German Atrocities. Notes sent by V.M.Molotov, People's Comissar For Foreign Affairs to All Governments with which the U.S.S.R. Has Diplomatic Relations. London, 1942. Посольством СССР в Лондоне были распространены ноты от 6 января, 27 ноября 1941 г. и 27 апреля 1942 г.

⁴Там же. Р.16—20.

⁵Там же. Р.22—26.

⁶Trial of the Major War Criminals before the International Military Tribunal. Nuremberg 14 November 1945 – 1 October 1946. Volume VIII. Official Text in the English Language. Proceedings 20 February 1946 – 7 March 1946. Nuremberg, 1947. Р.114—115.

⁷Номер документа С-124, СССР-113, см.: Trial of the Major War Criminals before the International Military Tribunal. Nuremberg 14 November 1945 – 1 October 1946. Volume VIII. Official Text in the English Language. Proceedings 20 February 1946 – 7 March 1946. Nuremberg, 1947.Р.113.

⁸Номер документа СССР-114. – Там же. Р.113.

⁹Trial of the Major War Criminals before the International Military Tribunal. Nuremberg 14 November 1945 – 1 October 1946. V. XXXVII. Р.624.

¹⁰Ibid. P.627—629.

¹¹Архив внешней политики России. Фонд Секретариата А.Я. Вышинского. Опись 21-в. Папка 48. Д. 37. Л.206.

¹²Изданные на страницах «Известий ЦК КПСС» в период либерализации отдельные материалы ГКО и сборник «Ленинград в осаде» являются, пожалуй, наиболее существенным вкладом в расширение источниковой базы исследований о блокаде.

¹³Ленинград в осаде. Сборник документов о героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны 1941-1944.//Отв. ред. А.Р. Дзенискевич. Санкт-Петербург: Лики России, 1995. С. 4.

¹⁴Наиболее точный и глубокий анализ историографии блокады представлен в кн.: Дзенискевич А.Р.. Блокада и политика. Оборона Ленинграда в политической конъюнктуре. СПб: Нестор, 1998; см также: Гриднев В.П. Историография обороны Ленинграда (1941—1944). СПб., 1995; Правда и вымыслы о войне. Проблемы историографии Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. СПб., Пушкин, 1997.

¹⁵Мерцалов А.Н., Мерцалова Л.А. Освещение в СССР– России второй мировой войны: итоги и проблемы.// В кн.: Россия в XX веке. Судьбы исторической науки. Под общей ред. А.Н. Сахарова. М.: Наука, 1996.С. 627.

¹⁶Цит. по: Политологический словарь. М., 1994. С. 169-170.

¹⁷Там же. С.193.

¹⁸Kenez, Peter. The Birth of the Propaganda State. Soviet Methods of Mass Mobilization, 1917-1929. Cambridge University Press, 1985. Р. IX.

¹⁹5 сентября 1941 г. Черчилль информировал Рузвельта о послании Сталина от 3 сентября, которое дало ему основание задуматься о возможном намерении советского руководства заключить сепаратный мир с Германией.  – Churchill Archive (CHAR), 20/42A/ P.73.

²⁰Б. Кац в исследовании об истории американской разведки в годы войны указывал, что в начале сентября 1941 г., когда достоверная информация о возможности СССР продолжать сопротивление была необходима как никогда, выяснилось, что в кадровом, оперативном и других отношениях дипломатическая и разведывательная службы США были оснащены явно недостаточно. Требовалось время, чтобы созданный внутри Управления стратегических исследований русский отдел смог воссоздать общую более или менее реальную картину политического и экономического положения в СССР. Даже летом 1943 г. указывалось на острый дефицит информации об СССР, необходимой для анализа. – Barry M. Katz. Foreign Intelligence. Research and Analysis in the Office of Strategic Services 1942—1945. Cambridge (Mass.). Harvard University Press, 1989. P.138—149.

²¹Например, 12 ноября 1941 г. начальник ГлавПУРККА требовал от политорганов фронтов предоставить материалы, обличавшие фашизм. Он подчеркивал при этом, что «недооценка такого рода работы сужает возможности в области контрпропаганды и воспитания смертельной ненависти к врагу у личного состава Красной Армии и у населения СССР, недостаток материала затрудняет выпуск иллюстрированных журналов и листовок, а также специального сборника документов о зверствах оккупантов». – ЦАМО. Ф. 217. Оп. 1217. Д.3. Л.138.

²²ЦГАИПД СПб. Ф.24. Оп.2в. Д.3721. Л.160.

²³Там же. Л.161.

²⁴Там же. Ф.24. Оп.2в. Д.3721. Л.163.

²⁵ЦГАИПД СПб. Ф.4. Оп.3. Д.354. Л.57 .

²⁶См.: Ломагин Н.А. Борьба Коммунистической партии с  фашистской пропагандой в период битвы за Ленинград (1941– январь 1944 гг.). (На материалах Ленинградской партийной организации, политорганов Ленфронта и Краснознаменного Балтийского флота). Диссертация на соискание ученой степени канд. исторических наук (для  служебного пользования). Ленинград, 1989; Lomagin, Nikita. Soldiers at War: German Propaganda and Soviet Army Morale During the Battle of Leningrad, 1941-44. The Carl Beck Papers in Russian & East European Studies. Number 1306. Pittsburgh, University of Pittsburgh, 1998.

²⁷См., например, материалы Нюрнбергского процесса, а также ряд публикаций научного характера: Война Германии против Советского  Союза. 1941-1945. Документальная экспозиция./Под ред. Р. Рюрупа. Берлин, 1992; Соболев Г.Л. Блокадный мартиролог: будет ли он закончен? // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2. Выпуск 3 (№16). 1994. С.3—8.

²⁸Дзенискевич А.Р. Блокада и политика. Оборона Ленинграда в политической конъюнктуре. Санкт-Петербург: Нестор. 1998. С.65.

²⁹Сводки Айнзатцгруппы А СД использовались в качестве  вещественного доказательства в ходе работы Нюрнбергского трибунала. – См.: Trial of the Major War Criminals Before the International Military Tribunal. Volume XXXVII. Official Text. English Edition. Documents and Other Material In Evidence. Numbers 257-F to 180-L. Nuremberg. 14 November 1945 – 1 October 1946. Nuremberg, Germany, 1949. P.671—717.

³⁰Есть достаточные свидетельства того, что антисемитизм, к  сожалению, имел место еще до начала блокады. Например, 29 августа 1941 г. на бюро Кировского РК ВКП(б) Ленинграда обсуждался вопрос «Об антисоветских слухах, антисемитизме и мерах борьбы с ними». – ЦГАИПД Спб. Ф. 417. Оп. 3. Д. 34. Л.2-3.

³¹См.:Митчел, Сэмюэл. Фельдмаршалы Гитлера и их битвы.  Смоленск: Издательство Русич, 1998. С.13—14, 181—182.

³²Российская национальная библиотека. Отдел рукописей. Фонд 163 (Второвы И.А. и Н.И и Синакевич О.В.). Д.311 (Синакевич Ольга Викторовна. Дневник. Зима 1941 – 1942 гг. Ленинград, Казахстан). Л.5.

³³Болдырев А.Н. Осадная Запись (Блокадный дневник). СПб., 1998.

³⁴Там же. С.25, 41.

³⁵РНБ. Отдел рукописей. Фонд 1015. Д.57, Лл.171, 175об.

³⁶Например, 26 сентября 1941 г. (1580/1128-33) командованию группы армий «Север» были переданы результаты допроса генерал-майора Кирпичникова, давшего исчерпывающие показания о расположении  служб Ленинградского военного округа, партийного и советского руководства, наличии в городе бомбоубежищ, структуре и характеристике оборонительных укреплений, а также их вооружении.

³⁷Цит. по: Леденева А.В., Давыдова И.В. Современная социальная теория. Новосибирск, 1994. С.9.

³⁸Проблема революционизирования масс применительно к военному периоду истории советского общества была впервые детально проанализирована в книге Дж. Фишера – Fisher, George. Soviet Opposition to Stalin. A Case Study in World War II. Harvard U. Press. Cambridge, Mass., 1952.

³⁹George Enteen. Robert V. Daniels's Interpretation of Soviet History // The Russian Review. An American Quarterly Devoted to Russia Past and Present (далее-The Russian Review), vol.54, July 1995. P.315-29.

⁴⁰О том, что разделяет социальных историков и так называемую тоталитарную школу, см: Vladimir Andrle, Demon's and Devil's Advocates: Problems in Historical Writing on the Stalin Era //Stalinism: Its Nature and Aftermath: Essays in Honor of Moshe Lewined. Nick Lampert and Gabor T.Rittersporn. Armonk, NY: M.E. Sharpe, 1992.

⁴¹Hannah Arendt,  The Origins of Totalitarianism, 2d ed. New York, 1958.

⁴²Carl Fridrich, Zbignev Brzezinski, Totalitarian Dictatorship and Autocracy. Cambridge, MA, 1956.

⁴³Martin Malia, From under the Rubble, What? // Problems of Communism (January-April 1992): 89—106.

⁴⁴Robert V.Daniels, Thought and Action under Soviet Totalitarianism: A Reply to Gelrge Enteen and Lewis Siegelbaum //The Russian Review, vol.,54, July 1995. P.341—50.

⁴⁵Merle Fainsod, Smolensk under Soviet Rule, Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1958.

⁴⁶Kotkin Stephen, Magnetic Mountain. Stalinism as a Civilization. Berkeley, University of California Press, 1995.  P.2.

⁴⁷Raymond A. Bauer, Alex Inkeles & Clyde Kluckhohn, How the Soviet System Works. Cultural, Psychological, & Social Themes. New York, Vintage books, 1960.

⁴⁸Sheila Fitzpatrick, The Cultural Front: Power and Culture in Revolutionary Russia, Ithaca, Cornell University Press, 1992. Р. 118, 218—219, 233.

⁴⁹Moshe Lewin, The Making of the Soviet System: Essays in the Social History of Interwar Russia, New York, Pantheon, 1985; Russian Peasants and Soviet Power. A Study of Collectivization, New York, W. W. Norton & Company, 1968.

⁵⁰Kotkin Stephen, Magnetic Mountain. Stalinism as a Civilization. Berkeley, University of California Press, 1995. Р.5.

⁵¹Оценку дискуссии по этому вопросу см : I.Kershaw. The Nazi Dictatorship. Problems and Perspectives of Interpretation. 3rd edn. London, 1993.

⁵²Kotkin S. Magnetic Mountain. Р. 283.

⁵³T.H Rigby, «Stalinism and the Mono-Organizational Society», in Robert Tucker, ed. Stalinism: Essays in Historical Interpretation, New York: Norton, 1977. Р.53—76.

⁵⁴Kotkin S.. Magnetic Mountain P.287.

⁵⁵Conquest Robert, The Great Terror: A Reassessment, 3d ed., New York, Oxford, 1990.

⁵⁶A. Getty. The Origins of the Great Purges: The Soviet Communist Party Reconsidered, 1933—1937, Cambridge: Cambridge University Press, 1985. P.12, 156, 171, 198, 203, 206.

⁵⁷G. Ritteresporn, Stalinist Simplifications and Soviet Complications: Social Tensions and Political Conflicts in the USSR, 1933—1953. Chur, Switzerland,: Harwood Academic, 1991. P.18—19, 211.

⁵⁸Kotkin S. P.21.

⁵⁹Michel Foucault: Beyond Structuralism and Hermeneutics, 2^nd ed. Chicago: University of Chicago Press, 1982, 1983; Power-Knowledge: Selected Interviews and other Writings, 1972—1977, ed. Colin Gordon, New York, Pantheon, 1980; The Foulcault Reader, ed. Paul Rabinow, New York: Pantheon, 1984.