Текст книги "Неизвестная блокада"

Автор книги: Никита Ломагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 76 страниц)

Немецкая разведка оценивала настроения населения Ленинграда как «очень противоречивое». С одной стороны, улучшение снабжения, снижение смертности, усиленная пропаганда и сообщения о победах оказывали воздействие на горожан, но, с другой стороны, с приходом весны связывались самые мрачные ожидания – народ говорил об ухудшении снабжения и голоде. В целом же, СД полагала, что население Ленинграда «по-прежнему готово защищать город»³⁰⁸.

Во второй декаде апреля среди лиц, получавших продукты по категории служащих и иждивенцев, выражались сомнения относительно возможности прорыва блокады и выживания³⁰⁹. Значительное распространение получили слухи о ведении секретных переговоров с Германией о заключении мира³¹⁰, а также придании Ленинграду нового «международного» статуса под контролем союзников³¹¹. Таким образом, место слабой советской и неоправдавшей надежд некоторой части населения немецкой власти постепенно стали занимать «буржуазные демократии», хотя говорить о полном доверии к ним населения, конечно же, нельзя. Более того, появление подобных слухов означало лишь начало формирования новой тенденции, которая, как обнаружилось вскоре, доминирующей отнюдь не стала.

Накануне праздника 1-го мая УНКВД зафиксировало подъем настроения среди ленинградцев. Основной причиной этого было то, что в конце апреля все категории населения дополнительно получили «праздничный набор», состоявший из мяса, рыбы, сыра, табака, сухофруктов, чая и даже водки. В спецсообщении своему наркому Л.Берии УНКВД ЛО рапортовало, что «трудящиеся Ленинграда, отмечая бесперебойную выдачу продуктов и полное отоваривание карточек в апреле месяце, выражают благодарность партии и правительству»³¹².

В мае отрицательные настроения на почве продовольственного снабжения были зафиксированы главным образом среди домохозяек, получавших продукты по иждивенческим карточкам. Они говорили о несправедливости при распределении продовольствия, поскольку не по своей вине попали под сокращение и не работали. Некоторые выражали недовольство тем, что существовавшая система распределения обрекала иждивенцев на голодную смерть – кроме того, что продуктов выдавали недостаточно, в городе практически не было столовых, где бы иждивенец мог свободно получить еду. По-прежнему в городе сохранялись пораженческие настроения и сомнения в возможности снятия блокады:

«Дальше так жить невозможно. Народ голодает и терпит лишения. В Ленинграде тысячи людей погибли от голода только потому, что не хотят признавать своего бессилия в войне с немцами и не ставят вопрос о заключении мира»³¹³.

По данным УНКВД, в связи с улучшением продовольственного положения в июне по сравнению с маем на треть сократилась смертность. Кроме того, резко сократилось число случаев употребления в пищу человеческого мяса. Если в мае за эти преступления было арестовано 226 чел., то в июне – 56³¹⁴.

«Иерархия потребления» оставалось наиболее значимой в блокадном Ленинграде в формировании межличностных, межгрупповых и иных отношений. Весной горожанам стало очевидно, что далеко не все страдали от жесточайшего голода в зимние месяцы 1941—1942 гг. В городе было достаточно много «упитанных, рубенсовского характера молодых женщин с цветущими телами, с румяными физиономиями». В дополнение к «аппаратам», которые, по мнению некоторых представителей интеллигенции, потребляли всю помощь, поступавшую в Ленинград от колхозников и из других регионов, добавились работники торговой сферы, общепита и «детских очагов», которые набивали себе карманы посредством воровства и спекуляции³¹⁵.

Более того, в существовавшей в городе «иерархии потребления», часть населения видело политику, направленную на принуждение горожан к эвакуации. Отнесенные к 3-й категории лица «не нужны [власти] и представляют лишние рты в Ленинграде, и чтобы избавиться от них, паек 3-й категории очень уместен». Населению фактически не оставалось выбора, кроме как стремиться быстрее уезжать из города. Забегая вперед отметим, что, по мнению горожан, в конце августа 1942 г.власти вновь использовали нормирование продовольствия как инструмент поощрения эвакуации некоторой части населения:

«И это сделано очень деликатно, без шума и всяких сообщений. Третья категория ничего почти не получает. А кто под третьей категорией находится? – Пенсионеры, иждивенцы, вообще старый нерабочий народ, большей частью немощный и осажденному городу ненужный.Их надо заставить выехать из осажденного города, а как? А заставить их поголодать. Последствия такие: кто сможет, тот выедет, а кто не сможет или не захочет уехать, тот смиренно и тихо умрет, т. е. эвакуируется на тот свет»³¹⁶.

Пассивность немцев на ленинградском фронте и продолжение страданий населения привели к появлению неприязненных настроений как к «старой» власти (советской), так и потенциальной новой– немецкой. Тезис о том, что «во всем виноваты Сталин и Гитлер», стал весьма распространенным в начале лета 1942 г.³¹⁷, что означало выход за пределы традиционного поведения личности авторитарного типа, характерной чертой которой был патернализм и желание подчиниться сильному. Поведение союзников также не давало оснований рассчитывать на них как на гарантов благополучия, стабильности и порядка. По-прежнему одним из наиболее общих был тезис о ненадежности Англии и США как союзников СССР³¹⁸. Даже заключение договоров о союзе с Англией и США значительной частью населения воспринимались как «новая кабала» с целью «втравить» СССР в войну с Японией или, в лучшем случае, не более чем очередной пропагандистский ход. Высказывались предположения о наличии «неопубликованных условий» договора, содержащих изменение советской конституции, а также сожаление о невозможности теперь заключить сепаратный мир с Германией³¹⁹.

В этих условиях вполне естественным было развенчание культа вождей, рост религиозности населения, веры в судьбу и т. д. Среди наиболее опасных настроений зимы 1941—1942 гг. наряду с написанием листовок антисоветского содержания, проявлений антисемитизма, «колоссальное распространение получили различные религиозные слухи.³²⁰. Весьма характерным в этом смысле было противопоставление, сделанное одной из домохозяек в диалоге с информатором РК ВКП(б) Шуваловой в октябре 1941 г.: »Почему т. Сталин знает, что в 1942 г. мы победим? Разве он Бог, что все знает?»³²¹.

В целом на настроения населения огромное влияние оказывали события на фронте. Вынужденные сообщения Совинформбюро о неудачах на юге неизменно приводили к росту «упаднических» настроений, а иногда и их «возобладанию». Всеобщее огорчение вызвало сообщение о падении Севастополя. В связи со сдачей Новороссийска имели место разговоры о том, что «скоро придется заключить позорный мир», что «летом отдали больше, чем отвоевали зимой» и т. д. Кроме того, рабочие выражали недовольство чрезмерно кратким освещением военных событий на фронте³²².

Важной мерой, направленной на стабилизацию продовольственного положения в городе в условиях блокады, было решение Военного Совета Ленинградского фронта от 5 июля 1942 г. об эвакуации из города несамодеятельного населения – инвалидов, женщин, имевших двух и более и детей, а также рабочих, инженерно-технических работников и служащих, которые не могли быть использованы в промышленности и городском хозяйстве. Партийные информаторы сообщали, что «у абсолютного большинства граждан, прибывших на эвакопункты, видна большая тяга к выезду из Ленинграда³²³. К началу августа из города были эвакуированы 303 718 человек и численность оставшегося населения составляла 807 288 человек, в том числе взрослых – 662 361 чел., детей – 144 927 чел. Завоз продовольствия позволил создать в городе запасы муки и крупы на 2,5—3 месяца³²⁴.

Отношения с союзниками в условиях отсутствия второго фронта после подписания договоров с Англией и Америкой вызывали у населения скорее раздражение, нежели заряжали оптимизмом. Далеко неоднозначную реакцию вызвал, например, визит в Москву британского премьера Черчилля в августе 1942 г.³²⁵ В августе—начале сентября главным объектом недовольства населения Ленинграда стала работа столовых и магазинов. Военная цензура только за 10 дней зафиксировала 10 820 случаев, когда ленинградцы указывали в письмах на то, что работники торговых и снабженческих организаций расхищали продукты питания и занимались спекуляцией. В среднем на 70 человек, проживавших тогда в городе, приходилось 1 сообщение. В приведенных УНКВД примерах вновь появились проявления антисемитизма³²⁶ .

Материалы УНКВД дают возможность воссоздать картину медленного выхода из глубокого кризиса, обусловленного голодом. К сентябрю 1942 г., уровень смертности в городе приблизился к довоенному, практически прекратились случаи людоедства, существенно сократилось количество нападений на граждан с целью завладения продовольственными карточками и продуктами. Это вовсе не означало того, что жизнь в городе нормализовалась. 16 октября 1942 г. Остроумова записала в своем дневнике, что «ужасная кругом идет борьба за жизнь, за существование. Голод, холод и темнота. Пока голода нет, так как еще не съедены все овощи. Но цены очень высокие... Страшный холод. Откуда взять дров?»³²⁷

Еще одним несчастьем для горожан был произвол управдомов, которые в связи с улучшением контроля в сфере распределения продуктов уже не имели возможности пользоваться карточками умерших и «обратили свое благосклонное внимание на жителей своих домов и обращаются с ними как в своей крепостной вотчине», осуществляя поборы мануфактурой, продуктами и т. п. «Кого я не вижу – все стонут и жалуются как на величайшее зло – на управдома». Справедливости ради надо отметить, что Остроумова указывала на «счастливые исключения» среди управдомов. Она писала, что «есть просто герои, особенно женщины, по энергии, настойчивости и самопожертвованию. Но таких мало»³²⁸. Объективно для городской и тем более центральной власти смещение объекта недовольства населения было фактом положительным, поскольку речь шла о бытовых вещах, по преимуществу личного характера.

УНКВД продолжало твердо держать руку на пульсе жизни города – критические высказывания, замечания, печатные материалы антисоветского характера фиксировались самым тщательным образом. На основании сообщений агентуры и перлюстрации писем составлялись донесения о реакции ленинградцев на важнейшие политические события. В частности, краткие ответы Сталина московско-мукорреспонденту Ассошиэйтед Пресс в 3 октября 1942 г. воспринимались значительной частью населения как поиск предлога для заключения сепаратного мира с Германией, выражение неверия в искренность союзников и их намерение открыть второй фронт, а также «очередной» провал сталинской внешней политики³²⁹. Публикация в «Правде» статьи о бегстве Гесса в Англию и призыв СССР предать его суду международного трибунала также вызывала волну откликов горожан, часть из которых выражала сомнение в желании союзников (прежде всего Англии) воевать против Германии³³⁰.

Введение единоначалия в армии поддержала большая часть населения, хотя, по мнению некоторых, это являлось проявлением метаний власти и банкротства одного из важнейших институтов партии³³¹ .

Наступление второй зимы в условиях блокады не сулило ленинградцам перемен к лучшему – Красная Армия терпела неудачи на Волге, а на помощь извне особенно рассчитывать не приходилось. Начавшиеся боевые действия союзников в Северной Африке лишь оптимисты считали открытием второго фронта³³² . Не внес никаких изменений в настроения горожан и доклад Сталина, посвященный очередной годовщине революции. Население отмечало, что практически ни одно из обещаний власти, сделанных в первомайском приказе Сталина, не было выполнено³³³ .

Немецкая разведка, так же как и УНКВД, изменила формат спецсообщений, отправляемых в Берлин айнзатцгруппами. С 1 мая 1942 г. ннформация о Ленинграде стала намного скупее. Она помещалась в раздел «Meldungen aus den unbesitzten Gebieten der UdSSR» (сообщения из незанятых территорий СССР). Начиная с 10 апреля и до конца июля 1942 г. в документах СД нет упоминаний о Ленинграде, интерес к которому, по всей видимости, заметно упал.

24 июля немецкая служба безопасности информировала о последних событиях в блокированном Ленинграде, обращая особое внимание на значительное снижение смертности весной и летом, усилия властей по очистке города, широкое привлечение женщин и девушек-подростков к различного рода работам (строительство защитных сооружений, зачисление в подразделения гражданской обороны, госпитали, учреждения связи и т. д.). Отмечая эффективность советской власти, немецкая разведка сообщала, что ей «удалось крепко держать население в своих руках»:

«В настоящее время население представляет собой массу, преданную большевизму. Наличие скрытой усталости от войны не может, поколебать уверенности в Советской власти»³³⁴.

18 сентября 1942 г. немецкая разведка сообщала о проведении эвакуации в соответствии с приказом Военного Совета Ленфронта. Особое внимание в сентябрьском донесении в Берлин было уделено характеристике настроений в Ленинграде. В частности, подчеркивалось, что провал попыток прорвать блокаду силами 2-й ударной армии и 10 месяцев осады способствовали распространению среди населения общей депрессии. Однако умелое использование советской пропагандой идеи открытия второго фронта позволило удерживать настроение населения на приемлемом для советского режима уровне. В заключении донесения указывалось, что успехи вермахта на юге окажут «соответствующее воздействие» на население, и наступит новое разочарование в несбывшихся надеждах, созданных советской пропагандой³³⁵.

16 октября 1942 г. СД предоставила наиболее развернутое сообщение о положении в Ленинграде за весь период блокады, выделив несколько периодов в изменении настроений населения. Вновь было отмечено, что наиболее благоприятный момент для взятия Ленинграда (осень—начало зимы 1941 г.) был упущен. Настроения населения в начале осени 1942 г. характеризовались тем, что после относительно длительного периода улучшения морально-политического состояния ленинградцев, основанного на нормализации продовольственного снабжения, а также националистической пропаганде, кривая настроений снова пошла вниз. Главной причиной этого был страх перед перспективой пережить еще одну зиму в условиях блокады³³⁶. Даже сообщения об успехах под Сталинградом не внесли перелома в настроения ленинградцев. Наметившийся их подъем в условиях продолжающейся блокады и начавшегося переосвидетельствования мужчин в возрасте 18—55 лет вновь сменился унынием и ростом числа «нездоровых» разговоров³³⁷.

10. 1943 г.: новый «патриотический» курс Сталина и настроения населения

По прошествии полутора лет войны население с нетерпением ждало любых признаков ее окончания и надеялось на перемены, в том числе и в политической сфере. Два фактора – положение на фронте и продовольственное обеспечение – оказывали решающее влияние на развитие политических настроений в этот период. Несмотря на то, что перебоев со снабжением продуктами питания с 1943 г. в Ленинграде уже не было, УНКВД по-прежнему фиксировало случаи совершения преступлений с целью завладения продовольственными карточками, спекуляции, хищений³³⁸. Смертность в апреле 1943 г. была в 4 раза выше довоенного уровня.

Часть населения (главным образом интеллигенция) с огромным вниманием следила также за сообщениями радио о появлении и деятельности комитета «Свободная Германия» (который, кстати, по мнению советского руководства, был не более чем пропагандистским ходом)³³⁹, о внутриполитических событиях в Италии и отставке Муссолини, о предложении союзников итальянскому народу сложить оружие и т. п. Столь желанный выход Италии из войны воспринимался как «начало конца войны». Слухи о капитуляции Италии вызвали радость, которая, впрочем, всего через несколько дней сменилась разочарованием, «что вышло не так, как поступить, казалось, разумнее всего. Италия хочет продолжать войну. Может, Италия бессильна предпринимать что-либо помимо Гитлера.»³⁴⁰.

На общем фоне усталости от войны и желания скорейшего мира³⁴¹, разговоры о которых неизменно фиксировали органы НКВД в Ленинграде, заметное влияние на настроения ленинградцев оказали прорыв блокады и успехи Красной Армии под Сталинградом³⁴², а также инициативы Кремля, которые были направлены на укрепление русского национализма, расширение социально-политической базы режима и дальнейшее улучшение отношений с союзниками. В связи с прорывом блокады многие полагали, что сразу же улучшится жизнь и, главным образом, питание. Когда же этого не случилось, произошло некоторое ухудшение настроений, а также рост беспокойства в связи с проводившейся весной мобилизацией мужчин и женщин³⁴³.

Введение новых знаков различия в армии, сближение с русской православной церковью, роспуск Коминтерна и изменение гимна еще больше укрепило у населения уверенность в том, что режим эволюционизирует в сторону от коммунизма и после войны «будет все по-другому». Предугадывая дальнейшие шаги власти, население в январе 1943 г. отмечало, что с введением новых знаков различия «опять все возвращается к старому», что, «вероятно, скоро в церковь будем ходить, так как она помогает Красной Армии»³⁴⁴.

Личный опыт ленинградцев и усиленная пропаганда ненависти к противнику привели к глубоким изменениям настроений даже у старых представителей петербургской интеллигенции. Отношение не только к немцам, но и многим общечеловеческим («буржуазным») ценностям претерпело существенную трансформацию. Отстояв Ленинград в жестокой борьбе с врагом, ленинградцы, тем не менее, восприняли его лексикон, употребляя понятия «кровь», «раса» в том же значении, что и немцы:

«Какая всемирная трагедия! Какой грандиозный пожар зажег по всему миру немецкий дьявол – сатана Гитлер со своими приспешниками... Нам, ленинградцам, пришлось многому научиться, многое переоценить и многие понятия выбросить из головы как хлам, как ненужный балласт.

Милосердие, всепрощение, гуманность – вон! Это все сентиментальность. Злоба, месть, уничтожение врага – вот наши главные импульсы. О человечности надо забыть. Надо помнить все чудовищные страдания нашего народа, гибель миллионов людей нам близких по духу, по крови, по расе»³⁴⁵.

При сохранившемся недоверии к советской пропаганде, все же наметились некоторые изменения и в отношении населения Ленинграда к политике немцев на оккупированной территории. 12 апреля 1943 г. сообщалось о реакции населения на сообщения ЧГК о расследовании злодеяний фашистов на советской территории. В связи с этим рабочий Кировского завода Р. сказал:

«Трудно было поверить всему тому, что писалось о зверствах немцев. Иногда я думал, что эти сообщения преувеличены. Но вот недавно я получил письмо от сестры из Калининской области, которая описывает, как фашисты издевались над мирным населением... Мы должны жестоко отплатить им за все...»³⁴⁶.

Рассуждая о последствиях голода, Остроумова отмечала, что, по мнению врачей, оставшиеся в живых женщины «чрезвычайно жестоко пострадали в самом своем сокровенном – женщины потеряли способность к деторождению. И это очень тяжко отразится на народе, на расе.»³⁴⁷.

Индивидуализм, столь распространенный как факт и тенденция развития отношений в обществе в условиях голода и лишений, интеллектуально стал преодолеваться, хотя, естественно, продолжал господствовать в обыденной жизни:

«Все серьезны, озабочены своим делом»; «воруют чудовищно, без меры. Ужасающая гнусность и моральное разложение кругом. Крадут и вывозят казенное добро из Ленинграда на «большую землю», чтобы обеспечить там своих «заек». Такие не погибнут, а будут как грязная пена в котле кипеть на поверхности»³⁴⁸.

Объединяющей людей идеей стало мессианство русского народа, который должен спасти мир от фашизма. Локальный патриотизм ленинградцев, о котором впоследствии писал А. Верт, стал постепенно отходить на второй план в сознании людей. Вскоре после прорыва блокады Остроумова записала в своем дневнике:

«... Если Ленинград погибнет как город, как погиб Сталинград... все равно – Россия не погибнет... Это уже видно!...Если ленинградцы погибнут при обстреле и бомбежке города. то у нас есть глубокое сознание, что русский народ жив и будет жить!. Он жив, он будет жить, процветать и развиваться. Да здравствует русский народ!»³⁴⁹

Ровно через год, в первые январские дни 1944 г. в связи со сброшенными немцами листовками, в которых Ленинграду предрекалась судьба разрушенного Сталинграда, Остроумова вновь подчеркнула:

«Да что мы?! Что наш родной город! Это только деталь в грандиозном ходе событий, развернувшихся в чудовищной войне. В наши кошмарно-незабываемые дни решается судьба всего человечества, судьба мировой культуры и цивилизации! И я верю, что наш народ и наша партия дадут народам всего мира те твердые законы взаимоотношений между людьми, которые принесут всем-всем счастье и радость жизни, равноправие и свободу!»^350.

Сколь созвучны были эти мысли тому, что сказал впоследствии Сталин в своем знаменитом тосте, поднятом «за русский народ»! А в то время «у всех» отмечалось «удивительное равнодушие к смерти, к гибели.».

Основной причиной «нового курса», по мнению населения, было давление союзников. Отношения СССР с Америкой и Англией на протяжении последующих лет войны были одним из решающих факторов колебаний настроений. Достаточно тонко разыгрывая эту «карту», власть старалась не провоцировать рост симпатий в адрес союзников. Роль союзников во внутренней пропаганде в СССР была достаточно четко определена еще в первые месяцы войны – быть козлами отпущения в случае неудач Красной Армии («не открывают второй фронт»») и одновременно, служить средством мобилизации («подождите немного, нам помогут»).

Разрыв отношений с правительством Сикорского весной 1943 г. вызвал у «значительной части рабочих, служащих и интеллигенции» Ленинграда беспокойство в связи с возможным кризисом с союзниками, особенно Англией, и даже их объединением с Германией против Советского Союза.30 апреля 1943 г. после политинформации на фабрике им. Урицкого по поводу разрыва дипломатических отношений с правительством Польши были заданы вопросы о том, почему Англия («если там находится Сикорский») не возражает против разрыва дипломатических отношений с Польшей, а также, не вызван ли разрыв дипломатических отношений требованием Сикорского вернуть Польше Западную Украину и Западную Белоруссию³⁵¹.

24 мая 1943 г. партийные информаторы сообщали, что роспуск Коминтерна явился большой неожиданностью для трудящихся. Многие говорили, что если бы их накануне спросили о возможности роспуска Коминтерна, то они ответили бы отрицательно.

«Некоторые считают, [что] это решение способствует открытию второго фронта, консолидации сил союзников... Имелись рассуждения о том, что роспуск КИ есть исключительно результат давления союзников взамен на их помощь»³⁵².

Отмечались факты того, что «некоторые неверно разъясняли, а порой извращали исторический смысл происходящих политических событий... в частности Постановление Президиума ИККИ о роспуске Коминтерна»³⁵³.

28 мая 1943 г. на партийных собраниях задавались вопросы в связи с роспуском КИ и перспективами мировой революции. УНКВД также отмечало, что «в значительном большинстве» роспуск Коминтерна население связывало с отношениями с союзниками, а именно с »нажимом Америки и Англии». Население полагало, что будущее будет связано с восстановлением демократии, формированием правительства из представителей различных партий («диктатура пролетарита порядочно надоела нам»). Отказ от идеи мировой революции означал неизбежность возврата к капитализму, поскольку «в одной стране социализм построить невозможно»³⁵⁴.

Летом партинформаторы сообщали, что «по сравнению с прошлым годом общее настроение значительно изменилось в лучшую сторону. Народ бодрый, жизнерадостный»³⁵⁵. Однако говорить об улучшении настроений можно было лишь в смысле едва наметившейся тенденции – и в это более спокойное время происходили колебания настроений значительных слоев населения. Причины этих колебаний были те же, что и ранее: обстрелы города, нехватка питания, проводимые властью мероприятия (например, займы), которые традиционно вызывали всплеск недовольства, невнимание к нуждам населения, особенно семьям фронтовиков, а также изменение продовольственных норм.

УНКВД ЛО отмечало, что только 31 мая 1943 г. в процессе обработки исходящей из Ленинграда гражданской корреспонденции было зарегистировано 43 документа, авторы которых, бухгалтерско-счетные работники, выразили недовольство и упаднические настроения. Эти «документы с резко-упадническими настроениями конфискованы»³⁵⁶. Перевод служащих на 2-ю категорию «равносилен медленной смерти», «вот вам и прорвана блокада».

«Я больше не могу жить... я с ума схожу, сижу и плачу, нет сил. От этой жизни рождаются такие мысли, что готова на себя руки наложить...Это медленная смерть, лучше сразу покончить с жизнью. Как все надоело. Кругом должна, зарплата маленькая, вычеты большие. Нет сил больше бороться за свое существование».

Проведение второго военного займа 1943 г. вызвало понимание у большей части ленинградцев, которые отмечали, что деньги необходимы для скорейшего окончания войны. Однако оппоненты этой точки зрения достаточно аргументированно обосновывали свою позицию:

«Полученные займом деньги не будут стоить того скрытого недовольства, которое имеется среди населения, а безденежье создает предпосылки для вздорожания цен и еще большего порицания действия власти» (зав.издательства Академкниги в Ленинграде З.);

«энтузиазм – искусственый. Попробуй не подпишись. За два года войны в методах работы ничего не изменилось. Как было «добровольно-принудительно», так и осталось»;

«...ужас нашего положения заключается в том, что после войны поборы будут еще больше»;

«Для меня непонятна вся это политика с займами. Наши деньги мотают без толку. Сейчас чехословацкой армии отпускают большие средства, раньше польскую кормили, вооружали, а она взяла да и уехала. Все это потому, что деньги не берегут и дают без разбору несуществующим правительствам»³⁵⁷.

Население высказывало недовольство рабочим законодательством («скоро будем работать по 24 часа»), «неправильным» устройством всего хозяйства («народ работал всегда усиленно, а вопросы одежды и питания за время советской власти не были разрешены, в стране дороговизна. Деревня разута и раздета»), призывом в армию «необученной» молодежи, а также односторонним освещением хода войны. Все это по-прежнему фиксировалось районными органами НКВД. Присутствовали и сравнения со «старым режимом». Например, среди населения весьма популярной была частушка:

«Был Николашка дурачок – ели калач за пятачок, а теперь большевики – нет ни соли, ни муки»³⁵⁸.

В июле 1943 г. материалы военной цензуры показали, что за последнее время участились случаи, когда родственники военнослужащих в своих письмах жаловались последним на нечуткое и бюрократическое обращение некоторых учреждений г.Ленинграда (проживание в сырой, негодной для жилья комнате; не дают дров инвалиду; волокита с выдачей ордеров для получения приемлемого жилья и т. д.). В связи с этим начальник УНКГБ. Кубаткин в письме А.Кузнецову и П. Попкову предложил дать указания районным советам депутатов трудящихся о необходимости усиления контроля за работой по оказанию помощи семьям военнослужащих со стороны районных учреждений и организаций³⁵⁹.

В справке от 13 сентября 1943 г. на имя А.А.Кузнецова приводились подробные данные о задержанной корреспонденции из Ленинграда и частей фронта. В 1 1036 документах (или 43,8% общего числа отрицательных проявлений) отмечались сообщения об артиллерийских обстрелах Ленинграда, имевших место в августе 1943 г. Авторы этих писем указывали характер разрушений в городе, а также сообщали о жертвах среди населения. Данные сообщения по сравнению с июлем 1943 г. увеличились на 20,2%.

В 6199 сообщениях содержались указания на нехватку питания в августе 1943 г. Это составило 30,2% всех отрицательных проявлений, что на 13% было меньше, чем в июле 1943 г. Граждане в основном выражали недовольство недостаточностью норм питания, жаловались на замену отдельных видов продуктов другими, менее питательными, (например, замена мяса рыбой и растительной колбасой, замена масла сыром и яичным порошком и т. д.).

На достаточно высоком уровне оставались упаднические и пессимистические настроения (224 письма или 1,3%). Ленинградцы писали о безнадежности в улучшении положения города-фронта. По сравнению с июлем эти настроения увеличились на 0,45%.

Около 9% всех отрицательных сообщений касались тяжелых бытовых и материальных условий горожан (всего 1744 письма). В них шла речь о неподготовленности жилищ к зиме и о низком уровне жизни авторов писем³⁶⁰.

Несмотря на то, что в связи с успехами Красной Армии под Курском из сводок УНКВД и партийных органов почти полностью исчезли упоминания о наличии прогерманских настроений, это не означало того, что автоматически выросло доверие к советскому режиму и проводимым им мероприятиям. Органы госбезопасности фиксировали время от времени не только «отдельные» антисоветские проявления, но и случаи массового протеста, являвшиеся чрезвычайным происшествием.

Однако УНКГБ не всегда оценивало такие события как антисоветскую деятельность. 20 сентября 1943 г. оно направило А. Жданову и А. Кузнецову спецсообщение, в котором излагались обстоятельства организованного отказа от работы 18 сентября 1943 г. 24 работниц шинного цеха Ленинградского шиноремонтного завода. Этот конфликт был представлен не как конфликт власти и народа, а как конфликт между нерадивым директором предприятия, который не использовал потенциал власти, и «отдельными» политически неустойчивыми работницами.

В отличие от практики 1941 – 1942 гг., когда любое выражение протеста немедленно и жестоко каралось, Управление НКГБ ограничилось профилактическими беседами и информированием партийных органов о происшествии – не судить же всех 24 работниц, да и ситуация на фронте допускала «либерализм» в тылу. Наконец, ответственность за происшествие должны были нести и руководители завода, а это неизбежно подняло бы уровень происшествия и его, в конце концов, «спустили на тормозах»³⁶¹.

Резкое сближение режима с Русской православной церковью значительная часть населения объясняла давлением, которое оказывали на СССР союзники. Интеллигенция точно оценила политический смысл маневра Сталина как шаг, направленный на консолидацию общества в ходе войны, а также выбивающий один из козырей немецкой пропаганды. Что же касается молодежи, то она оказалась дезориентированной, поскольку выросла в богоборческом государстве.