Текст книги "Бьющееся стекло"

Автор книги: Нэнси-Гэй Ротстейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Теперь она отчетливо понимала, что Джордж никогда ее не любил. Любовь вообще представляла собой слишком сложное чувство для этого человека, рассматривавшего всех лишь с точки зрения того, какую пользу можно из них извлечь. Скорее всего, он и женился-то на ней лишь затем, чтобы заручиться необходимой для успешной политической карьеры финансовой поддержкой ее родителей. И жить с ней продолжал из сугубо практических соображений: видному политику следовало иметь репутацию примерного семьянина, а развод, как бы искусно ни удалось преподнести это событие общественности, мог отрицательно сказаться на его имидже. Воспитавший Джорджа Джо Брэдли внушил ему, что даже прочно утвердившийся политик всегда остается уязвимым. Однако Джордж не ограничился равнодушием к ней, а добавил к этому еще и измену. Неужто он и вправду возомнил, будто способен заставить ее поверить в любую нелепость? Например, в то, что он способен пропустить заседание важной международной конференции лишь для того, чтобы помочь бывшей своей сотруднице добрым советом насчет ее новой работы. Едва ли такое согласуется с характером человека, не желавшего выйти на минуточку с рутинного совещания, даже когда ему сообщили о важном звонке жены, касающемся судьбы сына. Она делала все, чтобы отвлечь его от других женщин, но не далее как две недели назад он снова нашел предлог, чтобы остаться на выходные в Оттаве. Наверняка для того, чтобы переспать с какой-нибудь секретаршей. Джордж был самонадеянным лжецом, умевшим лгать правдоподобно и с легкостью очаровывать людей.

Правда, она давно уже все знала, но пока это затрагивало только ее, предпочитала закрывать глаза. Но дети – совсем другое дело: нельзя допустить, чтобы он сделал несчастными их. Адам заслуживает лучшего. Так же, как и Майкл. Она не позволит Джорджу обращаться с ними таким образом.

Как он мог бесцеремонно пренебречь чувствами собственного сына? Уделять ему внимание лишь от случая к случаю, воодушевить пустыми обещаниями и наплевательски отнестись даже к известию о том, что мальчик в опасности! Джордж ко всему подходил рационально, но такое не укладывалось даже в рамки его сухого прагматизма. Ей страшно было подумать о том, что могло бы случиться, вернись она чуть попозже. Но Диди не знала, как поступить. Она ничего не могла поделать с равнодушием Джорджа, но теперь, после того как сегодня едва не случилось самое страшное, не могла и мириться с тем горем, которое приносит это равнодушие близким. И не была уверена, что у нее надолго хватит терпения, чтобы делать вид, будто принимает на веру ложь мужа и не догадывается о его бесконечных интрижках. Чувствуя себя ответственной за судьбу мальчиков, она плохо представляла, как обеспечить им нормальную семейную жизнь при всех тех проблемах, которые существовали между нею и Джорджем. Но размышления о будущем следовало отложить на потом. Единственное, что можно было сделать сейчас, это поехать во Флориду, провести там как можно больше времени с ребятами. Смотришь, все и уладится.

Когда Джордж позвонил в девять-пятнадцать и Диди разговаривала с ним из своей комнаты, ей и в голову не пришло поделиться всеми этими мыслями. Он ограничилась сухим и сжатым изложением событий прошедшего дня и в ответ услышала:

– Ну вот видишь, я же говорил, что тебе не стоит беспокоиться. – Через пять минут Диди закончила разговор, сообщив напоследок мужу о своем намерении несмотря ни на что подарить детям обещанную поездку на Палм Бич.

– Счастливого полета, – сказал Джордж. – Жаль, что не могу отправиться с вами. Я еще позвоню, перед отлетом в Эфиопию. Тогда и с Адамом поговорю, так ему и передай.

Повесив трубку, Диди почувствовала себя настолько истощенной эмоционально, что не имела сил даже встать с софы. Подняв голову, она выглянула в стеклянный квадрат окна и подивилась царящему снаружи спокойствию. Все вернулось в обычную колею. Буря миновала, и напоминанием о ней остался лишь припорошивший землю снежок.

В Торонто Диди вернулась во вторник утром, спустя двадцать четыре дня после отлета. Чувствуя, что ей необходимо побыть с мальчиками как можно дольше, она продлила их весенние каникулы на полторы недели. На следующий же день по прибытии Диди приступила к осуществлению плана, намеченного еще во Флориде. Отвозя Майкла и Адама в школу, она еще раз объяснила им, что сегодня уедет, потому что ей надо заняться кое-какими личными делами, поцеловала их на прощание и пообещала, что отлучка будет недолгой. По дороге домой она захватила Гертруду, приходящую няню-немку, нанятую через самое престижное агентство города в помощь Марии. Услуги этой прекрасно знающей свое дело женщины пользовались среди имеющих детей обитателей Роуздэйл таким спросом, что ее приглашали в очередь. Подробно втолковав каждому из сыновей, каковы будут в отсутствие мамы его обязанности, Диди завела Марию в гостиную, снабдила подробнейшими инструкциями на все случаи жизни и вручила глянцевый проспект отеля, где собиралась остановиться, содержавший всю информацию, какая, возникни нужда, могла бы потребоваться экономке. Потом она попросила ее принести с чердака еще одну дорожную сумку. Помимо легких платьев для отдыха, которые она носила на Палм Бич, Диди уложила несколько вечерних нарядов и лучшие повседневные костюмы. Потом она сняла с плечиков и надела красное креповое платье, купленное девять месяцев назад в Каннах, надела его, не удосужившись даже посмотреться в зеркало, и добавила к нему последний подарок родителей – золотую цепочку изящного плетения. Подходящий к ней браслет и нитку жемчуга Диди положила в сумочку.

Джордж должен был вернуться из Африки через неделю. Она прислонила к его настольной лампе розовый конверт обычного формата, и цветом, и размером выделявшийся среди уже скопившихся на столике больших коричневых конвертов правительственной почты.

В четыре часа она попросила водителя вызванного такси отнести багаж в машину, а в шесть прошла регистрацию и села на самолет, отлетавший в Милан.

БАРБАРА

Глава 17

Сидевшая на балконе своего номера в «Итаро» Диди встрепенулась – непрерывный гул колоколов прервал поток воспоминаний. Глаза ее уже приноровились к свечению вечернего солнца. На том берегу по-прежнему виднелись выглядывающие из густой зелени пряничные домики, по озеру так же неспешно, как и ее предшественница, плыла лодка, во всем подобная топ, которую она уже видела раньше. Легкий одномоторный самолет лавировал между холмами. Но от скользивших по небосклону дельтапланеристов не осталось и следа. Все они – в том числе и тот, который так напомнил ей Тонн, – исчезли как сон, оставив после себя лишь нахлынувшие воспоминания и смятение чувств.

Она взглянула на свой «ролекс». Часы показывали одиннадцать тридцать – североамериканское время. Быстро произведя подсчет, Диди перевела стрелки на шесть часов вперед, поставив часы на половину шестого. В Европе это слишком раннее время для ужина и слишком позднее для чего-либо другого. Зато, пожалуй, самая пора для аперитива. Но не пить же в номере. Ей нужно отвлечься от несвоевременных воспоминаний, для чего, пожалуй, подойдет тот очаровательный бар, который она приметила у воды, при входе в гостиницу. Там наверняка предложат какой-нибудь оригинальный напиток, настой на травах или что-то в этом роде. Вещи можно будет распаковать и попозже. Хочется верить, что они не слишком помялись, ведь она проложила все бумагой… Диди чувствовала себя более усталой, чем ожидала, и винила в этом все те же воспоминания.

Буквально заставив себя встать с кресла, она вернулась в номер и, уже стоя на пороге выходящих в коридор двойных дверей, неожиданно повернула назад и, подойдя к одежному шкафу, оглядела себя со всех сторон в большом, в полный рост, зеркале. Оказалось, что на ее красном платье отпечатались полоски плетеного балконного кресла, добавившиеся к складкам, образовавшимся вследствие долгого трансатлантического перелета и последовавшей за ним часовой поездки из Мальпенцы на высланном за ней принадлежащем курорту «мерседесе». Решив, что в таком виде неловко появляться на людях, Диди задумалась о том, во что переодеться, и остановила выбор на не нуждавшемся в утюге платье из черного крепа. Открыв самый большой чемодан, она нашла его между прокладками и, убедившись в том, что оно действительно не смялось, сказала себе: «Вот так-то лучше», сунула в сумочку большие солнцезащитные очки, взяла со столика оставленный там коридорным ключ и, позвякивая им о золотую цепочку, направилась к лифту. Консьерж в фойе приветствовал ее учтиво и даже сердечно, без малейшего намека на недовольство их утренней встречей.

– Prego[6], signora, – сказал он, приняв у нее ключ.

Диди прошла через фойе, открыла вращающуюся дверь и по усыпанной галькой тропке двинулась к расположенному на террасе бару. Ей приглянулся белый садовый павильон, решетчатые стены и округлую крышу которого оплетали зеленые ветви с восхитительными, похожими на лилии, цветами: место изысканное и уединенное. Она вошла внутрь и расположилась на одном из низких раскладных кресел.

«Пожалуй, рановато и для коктейля», – подумалось ей при виде обслуживающего персонала, еще только готовившего это место к приему посетителей. С профессиональной легкостью, сопровождая работу непринужденной болтовней, официанты расстилали на столиках белоснежные скатерти и расставляли серебряные блюда с закусками. Диди они не мешали, она попросту не обращала на их хлопоты внимания. Павильон находился на возвышении, откуда открывался неплохой вид на служивший пляжем плавучий док с внутренним бассейном. Солнце било в глаза: она сощурилась, а потом достала из своей сумочки от Шанель темные очки и надела их. Служители отеля уже начали прибираться на пляже – они собирали разбросанные бирюзовые полотенца и пляжные топчаны, обходя шезлонги, еще занятые отдыхающими.

Две расположившихся неподалеку одна от другой женщины наслаждались поздним солнышком, загорая «топлес», что в Европе теперь не подвергалось осуждению, причем обе не выглядели завсегдатаями этого курорта. Юная девушка, читавшая, лежа на животе и болтая в воздухе ногами, книгу в бумажной обложке, показалась Диди слишком уж худощавой, даже костлявой. Другая женщина, устроившаяся на самом краю дока, обратила на себя внимание тем, что разлеглась на огромном оранжевом пляжном полотенце, явно не из тех, какие собирали служители. По всей видимости, принесенном с собой, что не в обычае у гостей таких дорогих отелей. Интересно, откуда она… В этот момент Диди заметила терпеливо стоявшего рядом с ней официанта.

– Signora? – промолвил он и протянул ей карту коктейлей.

– Наконец-то я могу расслабиться, – думала Барбара, зарывшись лицом в расстеленное ею поверх лежака оранжевое полотенце и чувствуя, как мягко покачивается под ней плавучий док. Она привыкла измерять время в достижениях, и сейчас пользовалась заслуженным отдыхом, каким всегда вознаграждала себя за выполнение нелегкой задачи. Правда, место для отдыха на сей раз было выбрано элитарное, более соответствующее ее новой жизненной ситуации.

До ее слуха снова донесся чарующий, обволакивающий колокольный звон. «Должно быть, колокольня где-то возле утесов, позади меня», – подумала она и, приподнявшись, обернулась. В предполагаемом месте колокольни не оказалось, но звон не прекращался, что позволило обнаружить источник звука – прелестную церквушку, расположенную ближе к озеру.

Когда Барбара присела, ей на глаза попалась долговязая девушка-подросток с каштановыми волосами, устроившаяся по другую сторону дока. Она лежала в одиночестве, места по обе стороны от нее оставались незанятыми. «Дженни!» – кольнуло Барбару, и она даже непроизвольно привстала, прежде чем осознала свою нелепую ошибку. Откуда здесь взяться ее дочери? Эта девчушка просто похожа на Дженни: тех же лет, того же сложения… Обман зрения, только и всего. «Я ведь впервые отдыхаю одна, – сказала она себе, – вот всякое и мерещится. Но, должно быть, я уже несколько развеялась, мне даже не любопытно, что за книжку она читает. Это добрый знак».

Барбара снова растянулась на полотенце и продолжила осматриваться, буквально впитывая детали пейзажа. На озере не было и признаков волнения, его поверхность покрывала едва заметная рябь. Ни единый листок сикамора не шевелился: будто растение сделано из пластика. Мотор, торчавший над кормой уткнувшегося носом в берег скоростного катера, казалось, нарушал своим видом гармонию плавных обводов корпуса.

Она заглянула в спокойную воду. Отражения существенно отличались от подлинных образов: и катер, и дерево словно расслоились, распались на подвижные, зыбкие фрагменты и цветовые пятна. «Импрессионистический пейзаж, – подумала Барбара, – обилие знаков, каждый из которых раскрывается сам по себе, тогда как общая картина создается воображением».

Вот и она здесь подобна висящей на стене картине неизвестного автора. Картине, на которую никто не смотрит. Такой я и намерена остаться, только не помешало бы очистить сознание от этой надоевшей метафоры. Мне нужно расслабиться. Привыкшая прислушиваться к своим мыслям и контролировать их, Барбара попыталась добиться этого и сейчас, но на сей раз не преуспела. Она продолжала чувствовать себя изображением на холсте, но кто изображен там вместе с ней?

Попробуйте представить себя картиной. Какая это будет картина? – этим вопросом настырный журналист начал четырехчасовое интервью. Было время ланча, но вместо закусок на столе стоял диктофон.

– Может быть, портрет… – отозвалась она.

– Хорошо, но вы изображены на этом портрете одна, или с кем-то еще? – наседал журналист, не давая ей и секундной передышки.

Барбара нервничала, понимая, что это не просто: придать своеобразие традиционному интервью с писателем. Вопросы задавались с учетом знания психологии и были рассчитаны на то, чтобы заставить ее раскрыться, поделиться своими самыми потаенными мыслями. И противостоять этому было непросто, даже пройдя лучшую в Нью-Йорке школу общения со средствами массовой информации.

– Выходит, вы представляете собой одинокую фигуру на холсте, так? – переиначил газетчик вопрос, так и оставшийся без ответа. Дотошный и проницательный, он кажется нащупал ее уязвимое место, чем и намеревался воспользоваться.

– Ладно, попробуем подойти иначе, – промолвил он через некоторое время, столкнувшись с ее упорным молчанием. – Кажется, вам не слишком нравятся такого рода вопросы, так что начнем с обычных сведений. Какого вы, например, роста?

– Пять футов, один и три четверти дюйма. – Эти несчастные три четверти значили очень много для той, у кого и бабушка была коротышкой.

– А какого цвета волосы?

– Это зависит от сезона, – хотела ответить она, но передумала и вместо того сказала: – Я шатенка.

Напрашивавшийся в данном контексте вопрос о возрасте он задавать не стал, хотя как раз по этому поводу у нее комплексов не имелось. Писатели подобны винам: чем старше, – тем лучше.

– Что самое лучшее в вашей внешности?

– Глаза.

– Почему вы так считаете?

– Многие говорили мне, что они проникают в самую душу, – промолвила Барбара, не пожелав дать более объективный ответ: «под моим взглядом люди чувствуют себя неуютно».

– Когда вам сказали это впервые?

– Давно.

– А кто?

– Друг.

Уточнять журналист не стал.

– Ну вот, правда, ведь не так уж страшно? – продолжил он подбадривающим тоном: – А теперь ответьте на совсем легкий вопрос – как вы выглядите?

Ее спросили об этом две недели назад, но она до сих пор не смогла дать настоящего ответа даже себе самой. А журналисту тогда сказала, что никогда не смотрится в зеркало. Появись у нее желание проявить большую откровенность, можно было бы пояснить, что, по ее мнению, внешние признаки – лицо, фигура, одежда и тому подобное – лишь скрывают самое важное в человеке, пульсацию его мыслей. Но кто поверил бы такому ответу? Может быть, тот, чьи выплаты за новый «ауди» всегда совпадали с истощением ее банковского счета, особенно перед ее появлением на телеэкране или выступлением в прессе, таким, как это? «Впрочем, – подумала она, – все это не более чем беззащитность, замаскированная под тщеславие. Маска, позволяющая проникать в мысли, а это единственное, о чем стоит говорить».

Мне бы хотелось вернуться к первоначальной форме вопросов, – возобновил свой натиск газетчик. – Итак, вы на холсте в одиночестве или в окружении других людей. Их изображения такого же размера, как ваше, больше или, наоборот, меньше? Возвышены они либо же унижены? Как расположены фигуры на холсте? Есть ли среди них доминирующая? Как выражено их отношение к вам?

Если бы только ей удалось выбросить это интервью из головы! Но ощущая мягкое покачивание плавучего дока и прислушиваясь к мелодичным звукам чужого языка, на котором говорили в этом незнакомом краю, она почувствовала, что все глубже погружается в воспоминания. Прокручивая перед мысленным взором прошлое, как на экране компьютера, она возвращалась назад во времени в поисках ответов на те вопросы.

Глава 18

Палящая июльская жара, хмарь автострады, в которой растворяется лишенный растительности пустынный пейзаж, и черный, плавящийся асфальт, к которому прилипают шины взятого напрокат «пинто», – таковы были образы, запечатлевшиеся в ее сознании в связи с той дорогой, уводившей их все дальше в глубь Калифорнии. Движение на ней никак нельзя было назвать интенсивным: похоже, другие водители предпочитали в такой зной сидеть не за рулем, а дома.

Пол женился совсем недавно, и пока еще пребывал на стадии готовности соглашаться почти на все ее просьбы. Согласился он и проделать этот окольный путь с единственной целью навестить Шэрон. С каждой дальнейшей милей, по мере того как Барбара рассказывала мужу об их дружбе, путешествие становилось все больше похожим на паломничество.

Я три года подряд ездила в Национальный музыкальный лагерь в Интерлокен, штат Мичиган. Там изучают искусства. Конечно, лагерь название упрощенное, это гораздо больше чем обычное место летнего отдыха на свежем воздухе, где-нибудь в лесу. Там все основывалось на воззрениях доктора Мадди, учившего, что искусство преодолевает языковые и государственные границы. Что оно способно сломать разделяющие людей искусственные барьеры.

– Ты и вправду в это верила? – спросил Пол.

– Вообще-то да. Все мы, посещавшие лагерь в те годы, были преданы искусству и считали его лучшим способом достижения взаимопонимания. Искусство, преданность, понимание… – мы видели в Интерлокен идеальный образец того, что может быть достигнуто, если чья-то творческая энергия находит выражение в искусстве.

– Можешь ты себе представить, насколько это было увлекательно оказаться среди люден, говорящих на разных языках, исповедующих разные религии, принадлежащих к разным национальностям и расам, но объединенным одним: искусством? – Вопрос прозвучал риторически, ибо она была слишком захвачена этой идеей для того, чтобы дожидаться ответа. – Это Вавилонское столпотворение было устроено намеренно, чтобы создать некий микрокосм мирового сообщества. И куда бы ты ни пошел, всюду звучала музыка. Днем и ночью. Помню, в сумерках звучало нежнейшее сопрано, какое мне доводилось слышать, голос блуждал между хижинами и пел колыбельную из «Порги и Бесс».

– А как ты там оказалась?

Отвечая на этот вопрос, она попыталась обратить его в менее личный, говоря будто бы не о себе, а о лагере: защитный механизм, выработанный у нее с детства. Туда нельзя просто записаться: нужно пройти собеседование и представить рекомендации. Но мне посчастливилось познакомиться с людьми выдающегося таланта.

При этом Барбара не сочла нужным объяснить ему, что искать такую среду ее заставили любовь к книгам, насмешливое негодование матери, постоянно застававшей дочку в постели с фонариком, в то время как давно уже было пора спать, заявление библиотекарши, что ей больше нечего порекомендовать девочке этого возраста. А потом – рождение первого рассказа. То, как без усилий, сами собой, слова появлялись в сознании, всплывая из неведомой глубины, из источника, который она не могла определить. Ей никогда не забыть испытанного тогда буйного восторга. Когда приходили слова, она ощущала себя частью чего-то большего, нежели собственное «Я», проводником некой высшей творческой силы.

Ей помнилось страшное смущение, испытанное в тот день – было это в седьмом классе, во время лабораторной по химии, – когда неожиданно вошедший директор поздравил ее с опубликованием рассказа в журнале для домохозяек. Что было для нее полнейшим сюрпризом: бабушка передала этот опус в редакцию, не сказав ей ни слова. Одноклассники, все до единого, уставились на нее с недоверием, быстро сменившимся насмешкой. Оказавшись выставленной напоказ, она отнюдь не обрадовалась, ведь репутация «писаки» никак не вязалась с усердно культивировавшимся ею образом компанейской девчонки. В тот момент ей больше всего хотелось испариться из химической лаборатории, но, к сожалению, этой реакции не произошло.

С того дня, не желая прослыть «белой вороной», она никому не рассказывала о своей склонности к сочинительству и не предлагала журналам своих рассказов. Но писать не перестала: только это позволяло ей ощущать полноту жизни. Неопубликованные рассказы прятались, но сохранялись, как сохраняются воспоминания. Учитывая все это, не стоило удивляться тому, что в семнадцать лет она нашла место, где могла встретить людей, приверженных тем же ценностям.

– Знаешь, тогда мы все страшно боялись ухудшения политической обстановки… Хрущев, Карибский кризис, и все такое. Нам всем не давала покоя ядерная бомба. Ты носил значок «Долой Бомбу»? Я носила. – По правде сказать, она и не думала, что у Пола когда-то был подобный значок, а сейчас сомневалась в том, что ее следующая мысль будет воспринята с одобрением, однако не удержалась от того, чтобы поделиться ею с мужем. – Мне представлялось, что даже если политиканы ухитрятся взорвать весь мир, Интерлокен останется островком жизни. Ну, как в «Потерянном горизонте»… – она любила этот роман Джеймса Хилтона и упоминала не впервые… – Что он станет зародышем новой цивилизации, основанной на ценностях, которые позволят построить идеальное общество.

– Так вот, – спохватившись, Барбара вернулась к сути своего рассказа, – там мы с Шэрон и повстречались. У нее был самый яркий музыкальный талант, с каким я когда-либо сталкивалась. А играть она могла часами. Бывало, я просто начинала грезить… Ну понимаешь, это такое чувство, будто ты куда-то плывешь? – Последняя фраза прозвучала как вопрос, потому что они еще только начинали жить вместе, и ей часто хотелось удостовериться в том, что муж ее понимает. – Я засыпала, но перед тем как заснуть, слышала прекрасную музыку. Она встречала ночь звуками фортепиано.

– Откуда у нее такая привычка?

– Это не привычка, а… Барбара замялась, подыскивая подходящее слово, – а настоящая страсть. Ты бы видел ее за игрой, видел бы выражение ее лица. Она воспаряла, переносилась в иные сферы. Надеюсь, она сыграет для нас, – заключила Барбара и тут же поправилась: – Уверена, что сыграет.

«Милый Пол, – размышляла она, – он ведь совершенно меня не знает, просто не представляет себе, во что ввязался. Впрочем, может, оно и лучше». От нее не укрылось, что в обществе ее друзей Пол частенько чувствовал себя неуютно. Сам он говорил, что находит их непохожими ни на нее, ни даже друг на друга, хотя это лишь подогревало его желание познакомиться с ними всеми, в первую очередь с самыми близкими. Надо полагать, ему хотелось уразуметь, на какой же женщине он женился. «Женился совершенно необдуманно», – промелькнула у нее мысль, стоило только вспомнить об их знакомстве.

Про Пола говорили, что он прямодушный, умный, честный, настойчивый, целеустремленный – не человек, а просто ходячий набор добродетелей. «Отличная партия», – как неизменно отзывалась о соседском сыне ее тетушка, заводя речь о том, что Барбара уже в том возрасте, когда пора обзаводиться семьей. Друзья по колледжу называли таких, как он, «правильными» и, считая это слово синонимом занудства, предпочитали с ними не общаться, однако Барбара обожала новые знакомства, заводить которые теперь, через пять лет после окончания учебы да еще и занимаясь канцелярской работой, удавалось не слишком часто. Так и вышло, что любопытство пересилило предубеждение, и она согласилась на свидание с незнакомым молодым человеком, который сразу же произвел на нее впечатление своей целенаправленной энергией и спокойной решительностью. К тому же Барбара уловила, что при всем различии интересов Пола притягивает ее увлеченность, чем-то схожая с его собственной.

– Все-таки мне хотелось бы знать, что же так сблизило тебя с Шэрон. Уж во всяком случае не привычка музицировать, – промолвил Пол, добродушно подтрунивая над женой, за время их долгого путешествия ни разу не сумевшей напеть даже простенький хит, не исковеркав мелодию.

– Ты прав, определенно не это, – так же шутливо отозвалась она и, уже серьезным тоном, продолжила: – У нашей дружбы более солидный фундамент, чем музыка… – Барбара замешкалась, не зная, стоит ли утомлять мужа философией, которую он может и не одобрить, но все же довела свою мысль до конца. – Мы сошлись на приверженности той идее, что высочайшие достижения человечества – это произведения искусства, а, стало быть, культивировать искусство – высшая цель общества.

Пол предпочел оставить это высказывание без комментариев.

– Знаешь, – сказала Барбара, – она лет на шесть старше меня, но ее уму и жизненной энергии позавидует кто угодно из молодых. Вот увидишь, она тебе понравится.

– А как давно, ты сказала, Шэрон и Джо женаты?

– Около трех лет. В последний раз мы виделись с ней на ее свадьбе. Раньше Шэрон писала мне два раза в неделю, присылала подробнейшие письма с описанием всех уроков: и которые брала и которые давала. Но после замужества у нее, наверное, стало меньше свободного времени, во всяком случае теперь письма приходят реже, и, – она снова помедлила, подыскивая верное слово, – сделались какими-то механическими.

– Должно быть, она обрадовалась, узнав о твоем приезде.

– Хочется в это верить, особенно после того, как я заставила тебя сделать такой крюк, – отшутилась Барбара, хотя на самом деле замечание мужа снова пробудило в ней усиливавшиеся с каждой милей недобрые предчувствия. Когда она позвонила Шэрон из аэропорта Сан-Франциско, чтобы сообщить о своем предполагаемом визите, реакция подруги показалась ей более чем сдержанной, хотя тогда пребывавшая в радостном возбуждении Барбара приписала это неподготовленности и удивлению. Но теперь к воспоминаниям об этом звонке добавлялось удручающее впечатление от безжизненной окружающей местности, что в совокупности усугубляло тревогу. Казалось непостижимым, как Шэрон, с ее утонченной чувствительностью, может жить в подобном краю. Барбара считала, что для творческой натуры требуется соответствующее жизненное пространство, и подобное место никак для этого не подходило.

Как раз к тому времени, когда ей сделалось совсем тоскливо, показался крохотный городок, мимо которого, следуя на высокой скорости, они едва не проскочили. Барбара поразилась его безликости, отсутствию даже намека на индивидуальность: каждый дом и по архитектуре, и по размеру казался повторением соседнего. Создавалось впечатление, будто вдоль автострады хаотично разбросаны элементы огромного конструктора. Им пришлось довольно долго ездить от здания к зданию в поисках номера 39, поскольку ничем, кроме номера, эти скучные сооружения одно от другого не отличались и не несли отпечатка личности живших в них людей.

Барбара ожидала от Шэрон бурного выражения радости, однако та, похоже, была не в настроении. Встретив гостей в дверях, она провела прибывших в гостиную, где их уже дожидались напитки. Там же находился телевизор, висели указывавшие на восток и на запад кроличьи уши, а среди всевозможных безделушек выделялась украшавшая стены коллекция ружей. В убранстве не было ничего романтического, даже цветов.

Словно робот, не выражая никаких чувств, Шэрон показала гостям оба этажа своего жилища, причем Барбара чувствовала неловкость оттого, что своим появлением нарушила устоявшийся здесь порядок. Находящаяся в комнатах мебель была такой же стандартной, как и сам дом: аккуратность и ухоженность не создавали уюта, и все вокруг казалось слишком функциональным, чтобы принадлежать такой женщине, как Шэрон.

Вернувшись на цокольный этаж, подруга провела их к гаражу, где ее муж возился с машиной.

– Вот наше главное достояние, – сказала она.

Барбара поняла, что от нее явно ждут восторженного отзыва, но прежде чем успела придумать подходящую фразу, Джо, с неподдельным восхищением, воскликнул: – Великий «порше»! Правда ведь, красотища? Я на нем гоняю! – Повсюду во множестве лежали запчасти, а стены гаража украшали дорогие инструменты. – Хорошо прокатились, да? Здесь отличная трасса, – промолвил Джо, даже не поинтересовавшись тем, легко ли им далось путешествие в такую даль. – А вы когда-нибудь видели такую коллекцию ружей, как у меня? Я не знаю в округе никого, кто имел бы что-либо подобное.

– Я тоже не видел ничего похожего, – отозвался Пол. Совершенно правдиво, поскольку, как знала Барбара, ее муж вовсе не разбирался в оружии.

– И как она вам понравилась?

– Просто великолепна.

Разговор выдохся, чтобы возобновить его, требовалась новая тема.

– Нас просто очаровал Сан-Франциско, – начала Барбара. – За день мы отшагали по городу, наверное, миль десять, не хотели ничего пропустить. Такое разнообразие впечатлений! Истинно творческая атмосфера. А где в городе ты любишь бывать больше всего?

– Я там вообще не была, – отозвалась Шэрон, – отсюда далеко ехать.

– На «порше», по такой автостраде… – начал было Пол, но осекся, поймав взгляд Барбары.

– Нам с Джо и здесь нравится, – сказала Шэрон. – Нет смысла куда-то ездить.

Барбара решила, что подругу необходимо разговорить, а требуется для этого лишь одно: задать подходящий вопрос. И тогда все станет, как раньше. Просто нужно спросить Шэрон о чем-либо, связанном с музыкой, – решила Барбара, вспомнив полученное два года назад письмо, в котором Шэрон рассказывала о концерте, устроенном ею для своих учеников.

– Шэрон, а скольких детишек ты сейчас учишь игре на фортепиано?

– Я больше не даю уроков, – лишь услышав этот ответ, Барбара поняла, что, обойдя весь дом подруги, нигде не видела рояля.

– А где твой «непревзойденный» инструмент? – Барбара вспомнила, как обычно называла свой рояль Шэрон.

– Мы его продали, чтобы купить «порше», – спокойно ответила Шэрон. – Теперь у меня пианино.