Текст книги "Бьющееся стекло"

Автор книги: Нэнси-Гэй Ротстейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

Назад, в Бостон. Назад, к Тони.

Нет, если уж быть точной, то в Европе она проводила не каждое лето. Исключением явилось то лето, когда ей исполнился двадцать один год. Ей было не так-то просто убедить родителей отпустить ее в Гарвард, на летние курсы. Они так и не поняли, с чего это вдруг ее потянуло учиться. «Никто из твоих друзей туда не едет», – недоуменно твердили они. Им было отчего недоумевать – учение никогда не относилось к числу ее любимых занятий, и мать с отцом помнили, скольких трудов стоило убедить Диди посещать Брэнксом Холл, а потом Риерстон в Торонто.

Что ты там забыла? – спрашивали они. Их тревожило, как бы дочурка не оказалась в неподходящей компании. Конечно, ее отец имел деловые контакты в Бостоне, так же как в Филадельфии, Атланте, Далласе или Майами. Как в любом городе, где его дочерние компании строили торговые центры. Но настоящих друзей, людей, на которых он мог бы положиться и которых мог бы попросить ввести Диди в свой круг, в тех краях у него не было.

Но как раз это и побуждало ее стоять на своем. Ей очень хотелось оказаться там, где никто не знает ее родителей и, услышав ее фамилию, не подумает первым делом о деньгах. Она намеревалась пожить самостоятельно, выяснить, кто же она – Диди – такая на самом деле.

Как говорили, Бостон не самое плохое место, где можно провести лето. Всего в двух часах езды оттуда лежит Кейп Код – длинный песчаный полуостров в Массачусетсе, славящийся романтичными пляжами с белым песком.

Она постаралась успокоить родителей, заверив, что жить будет в университетском кампусе, а стало быть, не останется совсем уж без присмотра, и польстила их тщеславию, напоминая о высоком престиже избранного университета. Последнее действовало: она сама слышала, как отец с гордостью говорил деловым партнерам о намерении своей дочери поучиться в Гарварде. Столь незначительную деталь, как то, что речь шла всего-навсего о летней программе, он, разумеется, опускал.

Правда, родители настояли на том, чтобы проводить ее в Гарвард, что и сделали за два дня до ее официального заселения. В четверг, на последней неделе июня, они прилетели из аэропорта Мэлтон в Бостон. Время ее прибытия явилось результатом двух не связанных между собой факторов: желания ее родителей не откладывать собственный отъезд в Европу, а отплыть, как всегда, на июньском рейсе «Микеланджело», и отцовского присловья, отточенного за годы успешного ведения строительного бизнеса: «кто явится первый, тот застолбит лучшую площадку».

Диди хотела прибыть в кампус незаметно, но, невзирая на все ее протесты, отец не захотел отказываться от укоренившихся привычек и настоял на том, чтобы в аэропорту Логан их, как и во время всех прочих поездок, встретил «линкольн», который, доехав до кампуса, остановился перед самым Тэйер Холл, общежитием, где предстояло жить Диди.

По требованию ее отца пожилой водитель отнес на площадку третьего этажа три чемодана, два больших кейса и корзину для пикников. Стереосистему, заботясь о ее сохранности, Диди попросила привезти отдельно. Она знала, что со стороны шофера возражений не последует: отец никогда не скупился на чаевые. Распахнув дверь комнаты № 301, она с первого взгляда отметила более чем спартанскую обстановку. В квадратной гостиной с казенно-белыми, перепачканными и заляпанными чернилами стенами из мебели имелось лишь два гарвардских вращающихся стула, черных и весьма потертых. Ложный камин под цементной каминной полкой никак не служил украшением. Из гостиной можно было попасть в два помещения поменьше. Их разделяла перегородка, а наличие панцирных кроватей с брошенными поверх сеток тонкими матрацами позволяло идентифицировать эти места как спальни. Два деревянных письменных стола по возрасту и состоянию вполне гармонировали со стульями из гостиной – такие вещи ее мать называла «подлинниками с „Мэй-флауэр“, только без родословной». Здесь же имелся выщербленный холодильник, высотой с гостиничную стойку.

Родители воззрились на этот интерьер в угрюмом молчании. Первой нарушила его мать.

– Диди, дорогая, я решительно не понимаю, что может побудить тебя поселиться в подобном месте.

– Твоя мама не осталась бы здесь и на минуту, это уж точно, – подхватил отец, как обычно, обнаруживая полное единодушие с женой.

– Я не мама! – бросила Диди, но тут почувствовала, что допустила излишнюю резкость, и постаралась смягчить свое высказывание. – Может, здесь и не слишком уютно, мама, но ты должна признать, что во всех других отношениях Гарвард – место с серьезной репутацией.

– Дорогая, ты еще можешь передумать… – Мать, похоже, не обратила внимания ни на ту, ни на другую ее реплики. – Поедем лучше с нами в Европу. Сейчас попросим шофера отнести твои вещи обратно в машину, а когда прибудем на корабль, папа устроит для тебя билет. И мы отправимся в Париж, втроем, как обычно. Разве это не славно? Ты ведь так любишь «Бристоль».

– Диди не едет, мама. Диди остается здесь.

Она уже и сама не помнила, когда начала называть себя по имени и не в первом лице, но это стало для нее привычным, особенно когда приходилось спорить. Да и почему не говорить таким образом? «Я» звучало в их семье так часто, что не так уж плохо было обозначить того, кто высказывается, поточнее. Ее родители не привыкли к такой решительности.

– Будь по-твоему. Раз ты так хочешь… Бог свидетель… – Судя по всему, мать беспокоилась и готова была продолжить уговоры. Однако отец подвел черту под дискуссией:

– У меня уже нанята машина, чтобы отвезти нас к пристани в Нью-Йорке, – заявил он. Я вношу за нее почасовую оплату и не собираюсь зря терять деньги. Кроме того, мне хотелось бы попасть на борт пораньше, чтобы зарезервировать для твоей матери ее любимый столик, так что, Диди, если ты твердо решила остаться, – давай устраиваться.

Знаком велев шоферу занести внутрь всё еще остававшиеся на лестничной площадке чемоданы, он, словно находился на строительной площадке, принялся мерить шагами разделенные перегородкой спаленки. К его разочарованию, по площади они оказались совершенно одинаковыми – единственная разница заключалась в том, что одна была угловой, с окном, выходившим на Гарвард Ярд, тогда как другая вовсе не имела окошка. Для нее отец выбрал первую.

После этого он проверил каждую койку на прочность пружин, осмотрел матрацы и без малейшего стеснения перетащил в комнатку Диди те предметы обстановки, которые счел лучшими. Изо всех полезных вещей избежать этой участи удалось лишь холодильнику. Правда, поначалу отец вознамерился затолкать в спальню дочери и его, но справиться с увесистой, устаревшего образца машиной оказалось не так-то просто. Впрочем, когда он неожиданно оставил холодильник в покое, Диди подумала, что отец просто не хочет, чтобы у нее под рукой всегда была еда: его не очень-то радовал тот факт, что дочери приходилось носить просторные балахоны и юбки четырнадцатого размера, стараясь скрыть явно избыточную полноту. Однако спустя миг выяснилось, что на уме у него совсем другое.

– Этот ящик не стоит того, чтобы заработать грыжу, – заявил отец. – Допотопный и к тому же, – отец распахнул дверцу и заглянул внутрь, – к тому же вонючий. Слишком грязный, чтобы ты могла им пользоваться. – Он демонстративно отряхнул с ладоней воображаемую пыль. – Ладно, малышка, что могли, мы сделали. Пожалуй, нам с твоей мамой пора идти…

Диди с облегчением проследила из окна за отъездом лимузина от Тэйер Холл, радуясь тому, что общежитие еще не заселено. Ей вовсе не хотелось, чтобы будущие соседи стали свидетелями подобного зрелища, которое могло поставить под угрозу все ее планы на лето. Не то, чтобы Диди радовала перспектива провести два дня в пустом здании, но она находила это не слишком высокой платой за возможность скрыть от прочих студентов привычки и замашки своих родителей. Она прекрасно понимала, что девушке, приехавшей в кампус на «линкольне», нечего и думать о том, чтобы ее считали такой же, как все. А ей хотелось именно этого, и, возможно, то был ее единственный шанс побыть самой собой, а не дочерью денежного мешка. И вот, наконец, ее чаяния были близки к осуществлению. Родители укатили, и теперь ее заботила разве что будущая соседка по комнате. Хотелось верить, что та не станет слишком уж присматриваться к разнице в убранстве их спален.

Диди принялась распаковывать вещи: правда, на первое время она решила достать лишь то, что, по ее мнению, пригодится уже этой ночью. Не собираясь пользоваться университетскими, слишком грубыми, на ее взгляд, постельными принадлежностями, Диди привезла свои, такие же белые, но из тончайшего египетского полотна. Поверх постели она расстелила легкое пуховое одеяло персикового цвета, а свою портативную стереосистему повесила на стену. Диски – сорокапятки и альбомы – она оставила запертыми в кейсе: родители приучили ее к тому, что предосторожность никогда не бывает лишней. И доверять никогда никому нельзя.

Затем Диди поискала в спальне телефон. Такового не обнаружилось, но рядом с каминной полкой имелась телефонная розетка, и она решила, что завтра же закажет установку телефона, чтобы чувствовать себя как дома. Нельзя же обходиться вовсе безо всяких удобств – достаточно и того, что она решила не брать в Бостон свой красный «корвет» с откидным верхом, никак не соответствовавший избранному ей для себя образу обычной студентки.

Как раз когда удалось разобраться с делами, казавшимися ей первоочередными, подошло время обеда. Не желая в первый вечер обременять себя заботой о том, где поесть, Диди попросила приготовить для нее что-нибудь экономку. Вера служила в их семье, сколько Диди себя помнила, прекрасно знала все ее предпочтения и не нуждалась ни в каких особых указаниях.

Диди отнесла корзинку в спальню, расстелила розовую скатерть поверх поцарапанной, пыльной деревянной столешницы, положила рядом парную к скатерти салфетку и приступила к трапезе. Свинтив тугую крышку термоса, она наполнила фарфоровую чашку охлажденным газпачо. Затем последовали печеночный паштет и холодная грудка цыпленка амандин. Похоже, единственными звуками, раздававшимися в тот вечер в Тэйер Холле, были стук и поскребывание ее серебряного столового прибора о серебряную тарелку.

Ночью Диди то и дело просыпалась. Пустая спальня казалась похожей на пещеру. Было страшновато, но дело того стоило. Похоже, разоблачение ей не грозило.

В полдень следующего дня – дня официального заселения – дверь комнаты № 301 открылась, и на пороге появилась долговязая девушка с длинными, падавшими на глаза русыми волосами. Чемоданы в руках и рюкзачок за спиной не оставляли сомнений в том, что с ней-то по соседству Диди и предстоит провести все лето.

– Привет! Я – Сьюзен Мак Гувин из Индианополиса. Буду твоей соседкой по комнате.

– А я – Диди Айн из Торонто.

Вопросов, которых так страшилась Диди, – «О, ты случайно не из тех самых Айнов? Ну, которые всюду понатыкали торговых центров?» – отнюдь не последовало. Похоже, этой девушке фамилия ее родителей ничего не говорила. По всей видимости, Диди могла чувствовать себя спокойно. Сьюзен направилась во вторую спальню, поставила свои чемоданы на кровать и, вернувшись в общую комнату, плюхнулась на жесткий деревянный стул.

– Как тебе эта комната? – осмелилась спросить Диди.

– Чистый кошмар… А что?

– Мы могли бы привести ее в божеский вид. Давай сходим на Чарльз Стрит и подберем что-нибудь интересное.

– Шутишь? Или ты вовсе ничего не знаешь о Бостоне? На Чарльз Стрит не больно-то разгуляешься… услышав это, Диди лишний раз уверилась в правильности принятого решения. Нет, сюда она приехала явно не зря… – А ты что, кумекаешь в интерьерах? – продолжала между тем Сьюзен.

– Ну, – неопределенно отозвалась Диди. – Просто хотела подобрать то, что мне по вкусу.

– О’кей, но что именно? – спросила Сьюзен. – Что, по-твоему, сюда подойдет? Предлагай.

– Этому месту нужен цвет. Атмосфера… тема. Скажем, русский колорит с легким налетом испанского. Что-то в таком роде.

– Если ты и вправду настроилась привести эту нору в жилой вид, то я, кажется, знаю, где можно кое-что поискать. Моя подружка провела здесь прошлое лето, она и просветила. Давай-ка проверим лавчонки на Даунинг Кроссинг. Там у старьевщиков можно найти стильные и недорогие вещички – на тонкий вкус и такой же кошелек… Ты когда настроена прогуляться?

– Сегодня.

– Сегодня не могу. Слишком много дел. Нужно подготовиться, завтра ведь регистрация. Кстати, и у тебя тоже.

Сьюзен вошла в спальню, выбранную отцом для Диди, и взглянула из окна на Гарвард Ярд. Диди несколько испугалась, однако соседка, бросив взгляд на ее аккуратно сложенную одежду, застланную постель и по-хозяйски упрятанные под кровать чемоданы, только и сказала:

– Э, да ты, должно быть, явилась на порог старого Тэйера спозаранку, часов в девять утра. Не удивительно, что тебя тянет прошвырнуться… Впрочем, почему бы и нет? Распаковать вещички я успею и попозже.

Оставив дорогую спортивную сумку в ящике стола и подхватив холщовую торбу, с которой мать просила ее ни в коем случае не выходить на улицу, Диди перекинула ее через плечо и вместе со Сьюзен выпорхнула из комнаты.

К третьему магазину Сьюзен тоже увлеклась задуманным преобразованием и разъяснила:

– Чего бы мне хотелось, – сказала она, указывая на короб с лоскутом, – …так это создать нечто созвучное «революции и обществу в сравнительной перспективе» – я собираюсь прослушать такой курс. Чтобы входя в комнату, чувствовать себя в той эпохе, ну… – как будто я действительно живу в то время. По-идиотски звучит, правда?

– А по мне, так вполне разумно, – откликнулась Диди.

В результате было решено оформить комнату в русском стиле начала XX века, разумеется, с различными приемлемыми модификациями. По правде сказать, они не слишком держались за узкую специфику, и приобретаемые ими аксессуары можно было с тем же успехом связать и с любой другой восточной страной. Однако Сьюзен любовно именовала эти вещи относящимися к «царскому декадансу» и утверждала, что они создадут ей идеальную атмосферу для занятий.

Два часа спустя они поднялись по лестнице Тэйера, тяжело нагруженные покупками. Диди тащила три огромных бесформенных коричневых сумки. Из одной высовывался абажур с кисточками. Из другой – темно-красные подушки, а из третьей – толстые свечи с необычным ароматом. Из пакета Сьюзен торчали на разной высоте свернутые постеры.

Переступив порог, Диди уронила сумки на пол и, не откладывая, принялась за дело. Она передвинула стол в центр гостиной, залезла на него, не сняв кроссовок и добавив царапин на его видавшую виды столешницу, и надела рубиновый, с бахромой абажур на сиротливо свисавшую с потолка на голом шнуре лампочку.

Сьюзен наблюдала за процессом преображения, усевшись на пол.

– Какой тонкий цвет, – промолвила она, – если, конечно… – тут Диди углядела намек на улыбку, – …если считать красный цвет тонким.

Соскочив со стола, Диди раскатала красный хлопковый половичок, выуженный ею из-под кучи всякого старья, и разбросала по нему пять здоровенных подушек различных оттенков, близких к фиолетовому: цвета фуксии, клюквы, апельсина и жарко-розового. Она предложила включить в «русский» интерьер акцент другой страны, каковой и был обеспечен изображением матадора в полном облачении, дразнящего мулетой свирепого «эль торро». Место для этого постера, подобные которому красовались в каждом магазинчике, куда они заходили, Диди отвела над каминной доской. Яркий костюм тореадора гармонировал с пестротой подушек. Немаловажным аргументом в пользу именно этого плаката явилась и его цена, самая низкая на улице. Хозяйка была так рада избавиться от зависевшегося у нее щеголеватого тореро, что в придачу к нему подарила литографированное объявление об открытии галереи. – «Для таких хороших покупательниц», – сказала она с сильным акцентом. Литографию девушки поместили позади двери, а ароматические свечи, приобретенные в Ист-индском торговом ряду, спорадически рассредоточили по всей гостиной.

Диди помогла Сьюзен распаковать и разложить вещи, в результате чего спаленка той стала такой же ухоженной и аккуратной, как ее собственная. В десять вечера, покончив с делами, соседки расположились на тонком коврике. Вокруг подрагивали язычки испускавших пикантные ароматы свечей.

Диди погрузилась в свои мысли.

– О чем задумалась? – лениво окликнула ее Сьюзен.

– Да так, ни о чем. Совершенно ни о чем, – отозвалась Диди, и вправду ни о чем особо не думавшая. И думавшая обо всем сразу. Например, о том, что Сьюзен слыхом не слыхивала про ее родителей и знать не знает про их деньги. Они с ней сразу приглянулись друг дружке, и это никак не связано с престижем фамилии. Возможно, ее родители ошибались, и чтобы наладить отношения, деньги вовсе не обязательны. Диди испытывала совершенно новое для нее ощущение – неожиданный прилив уверенности в себе.

Спустя двое суток начиналась летняя программа. В воскресенье Диди и Сьюзен зарегистрировались в Мемориал Холл, получили в академическом Центре свои удостоверения и с понедельника – во всяком случае теоретически – должны были приступить с занятиям. Изучив расписание Гарварда с интересом, какого не выказывала к учебе никогда прежде, она выбрала для себя в качестве основного курса «введение в психологию» – один из тех предметов, изучение которых не требовало предварительной подготовки и которые поднаторевшие студенты в шутку именовали «болтологическими». Единственным его недостатком являлось время: он читался пять раз в неделю с 10 до 11 утра – час, который Диди при любых обстоятельствах не сочла бы удачным. Но и это не обещало стать серьезной проблемой: благодаря огромному числу записавшихся «введение в психологию» предстояло читать в большой лекционной аудитории, где не было никакой возможности заметить отсутствующих. Прогулять, если захочется, можно будет безнаказанно. Сьюзен должна была посещать лекции после обеда, с 1 до 1.30, причем всего два раза в неделю, и Диди хотелось проводить побольше времени с новой подругой. В конце концов сейчас лето. А лето предназначено для развлечений. А для развлечений компания Сьюзен очень даже подходит.

Однако как бы ни тянуло ее развлечься, Диди решила, что коль скоро уж она добралась до Гарварда, то ей не помешает прослушать заодно курсы искусства и археологии эпохи Возрождения. Страсть, воплощенная Микеланджело в образе Давида, гений Леонардо да Винчи и других живописцев Ренессанса, представленных в галерее Уфицци – все это увлекло Диди еще при первом посещении Флоренции. Отсутствие у нее формального искусствоведческого образования не смущало: какой может быть спрос с вольнослушательницы? Этот курс читался по вторникам и четвергам с 6 до 8 вечера, то есть все равно почти совпадал по времени с ужином. Студенты собирались потусоваться перед библиотекой Виденер не раньше 8.30.

Прежде она никогда не отличалась особым пристрастием к учебе и в Брэнксом Холле занималась с прохладцей. Зато ее отцу школа выразила благодарность за приобретение нового лабораторного оборудования.

Не то чтобы изучавшиеся в старших классах предметы давались ей с трудом, просто они были скучными. Такими же скучными, как и девочки, с которыми Диди пришлось жить, когда родители определили ее в пансион.

В тот вечер, словно в день рождения, они сводили ее в любимый ресторан. А потом сообщили, что собираются уехать на всю зиму. Отец и мать старели и считали, что для здоровья им необходимо сменить климат.

– Это будет совсем неплохо, – уверяла ее мать, прерывая увещевания отца. – Мы ведь расстанемся ненадолго, а летом снова будем все вместе. Отправимся в Европу, как всегда. А в пансионе тебе понравится.

Единственной альтернативой пансиону, которую родители уже рассмотрели и отвергли, было оставить Диди в Форест Хилле на попечении Веры. Но они чувствовали, что пожилой экономке не справиться с такой заботой, у нее просто не хватит сил присматривать за подросшей девочкой так, как бы им того хотелось.

– Нельзя, чтобы молоденькая девушка вроде тебя оставалась в Торонто предоставленной самой себе, – рассуждал отец, – город уже не тот, что прежде. С каждым годом он все больше походит на Нью-Йорк грабят и насилуют на каждом шагу, не говоря уж о всяких сомнительных заведениях…

Все его доводы сводились к тому, что пусть ей это и не по нраву, другого выбора, кроме поступления в пансион, у нее нет. Ведь если она любит своих родителей (мама уверяет: очень любит), то сама должна хотеть, чтобы они держались подальше от здешней суровой, холодной зимы. Она всегда была хорошей дочерью.

– Итак, детка, что ты на это скажешь?

– Тебе виднее, что лучше для Диди, – стоически отозвалась она. – Как ты скажешь, так я и сделаю.

Ничего другого ей попросту не оставалось. Просить их не уезжать, не оставлять ее, не имело смысла: если бы они и вправду ее любили, то не обошлись бы с ней таким образом. Нашли бы какое-нибудь другое решение, как находят родители всех ее друзей. Те тоже немолоды и богаты, однако же не сплавляют детей в пансионы, а если и уезжают, то каждые несколько недель прилетают домой, чтобы побыть с ними. И у ее родителей нет никакой необходимости пропадать на целых пять месяцев. Просто им так хочется.

На самом деле мало что могло быть непривлекательней тех историй, какие ей доводилось слышать о жизни в пансионах. И, уж конечно, она предпочла бы остаться с заботливой, любившей ее Верой, а не жить невесть где с такими же брошенными девочками, как и сама. Но Диди не стала выплескивать свою боль. Они так и не узнали, как тяжело было у нее на душе. Не могла же она сказать родителям: «мне больно оттого, что я вижу: вы меня не любите». Разве родители не единственные люди на свете, на любовь которых – истинную, неэгоистичную – можно положиться? Ничего подобного Диди говорить не стала. Не желая показать им, как глубоко уязвило ее их решение, и согласившись с ним как с таковым, она проявила редкостную несговорчивость, когда речь зашла о его воплощении в жизнь, то есть о выборе конкретного пансиона.

– Чтобы я поехала в Академию Пайнхерст?! Ни за что, все знают, что там учатся одни неудачники… Нет, только не Торонто Френч. Там девочки, которые изучают французский уже девять лет, как я буду среди них выглядеть? В Трафальгар это все равно, что в никуда. Я не смогу видеться ни с кем из своих знакомых!

Когда наконец удалось достигнуть компромисса, сойдясь на расположенной в живописной местности Роуз-дэйл закрытой школе для девочек Брэнксом Холл, отец вздохнул с облегчением и сказал:

– Ну теперь, когда ты приняла решение, забудем обо всем этом. Давайте радоваться жизни.

Он подозвал Нормана – бывая в этом ресторане, отец всегда требовал, чтобы его обслуживал исключительно Норман, ибо, по его словам, ни один другой официант не умел обслужить как следует, – и заказал чау мейн – блюдо из грибов, мяса и креветок с гарниром из жареной лапши, – и цыплят с ананасами, присовокупив требование, чтобы «все было с пылу с жару, как любит моя дочурка». К этому он добавил и еще несколько блюд – например, утку по-пекински и цыплят феникс в корзинке, которые заказывал лишь по особым случаям. Таким образом, вечер был гастрономически обозначен как праздничный.

Насколько Диди могла припомнить, то был первый случай, когда ей удалось съесть все, что отец накладывал в ее тарелку. И даже больше. Аппетит ее был просто неутолимым…

Но все это осталось в прошлом. Сейчас, впервые в жизни, она распоряжалась собой сама. У нее была отличная подруга, а впереди ждало многообещающее лето.

Глава 11

На второй неделе занятий, во вторник, в 8.45 вечера, прослушав лекцию по искусству и археологии эпохи Возрождения, Диди возвращалась к себе в Тэйер. Путь ее пролегал мимо библиотеки. Июльский вечер выдался особенно душным, из числа тех, с помощью которых лето возвещает о своем приходе в город, и на ступеньках Виденер собралось даже больше студентов, чем обычно. Взглянув на эту толпу, Диди решила, что спальные корпуса, должно быть, совершенно обезлюдели.

Среди собравшихся во дворе преобладали вовсе не энтузиасты учения. Сидевших на ступеньках или траве больше интересовало общение и приятное времяпрепровождение. Здесь завязывались знакомства, и, проходя мимо, Диди беспрерывно слышала обрывки фраз:

– Тебя как зовут? – Ты откуда? – Что изучаешь?

Сегодняшняя лекция ее основательно утомила. Прошла она как обычно – два с половиной часа доктор Гролин демонстрировал в тесном полуосвещенном помещении слайды и монотонно бубнил, комментируя показанное. Дабы привлечь внимание студентов к местам, казавшимся ему особо важными, он пользовался деревянной указкой длиной в три фута – в последний раз Диди видела нечто подобное в первом классе, когда только-только начала изучать алфавит. Неприятной неожиданностью стала жара. Кондиционеры в этом учебном корпусе не работали, дверь была закрыта, чтобы свет из коридора не мешал просмотру слайдов, и в результате маленькая, с низким потолком, аудитория превратилась в настоящую душегубку. От жары Диди так разомлела, что не чувствовала даже тяги к общению.

Она вяло размышляла: пойти ей поискать в толпе Сьюзен или отправиться прямиком к спальному корпусу, когда над ее ухом прозвучал незнакомый мужской голос:

– Будь добра, подскажи, в книжную лавку мне нужно идти по этой дорожке? – длинная рука указала налево. – Или туда?

– Ну, чтобы не тянуть резину, – откликнулась Диди, уже успевшая подхватить в Гарварде это выражение, – скажу прямо, я и сама плохо знаю, что здесь к чему. Еще только начинаю ориентироваться. Но у меня есть план, так что можно свериться.

Она достала из кармашка позади регистрационного календаря план университетской территории, развернула его поверх тетради и сощурилась, всматриваясь в пометки на бумаге. Но они были слишком мелкими, во всяком случае – для ее глаз, утомленных двумя с лишним часами разглядывания слайдов. Да и на дворе уже начинало смеркаться. Диди чуть ли не уткнулась в карту носом, а потом махнула рукой:

– Нет, мне ничего не разобрать… Слушай, попробуй сам, может у тебя лучше получится. – С этими словами она вложила план в его большие, сильные руки.

Незнакомец занялся картой, предоставив Диди разглядывать его в угасавшем вечернем свете. Она сразу отметила, что у него прекрасно вылепленный нос, волевая челюсть и оливковая, обветренная кожа, обычная для человека, проводящего много времени на открытом воздухе. Вьющиеся, коротко подстриженные черные волосы. Широкие плечи, атлетическая фигура… – тело как у футболиста. На такого невольно обратишь внимание. «Интересный мужчина, определенно, очень интересный», – пришла к заключению Диди.

Неизвестно, сколько еще времени она могла бы присматриваться и оценивать, но он прервал ее размышления, сказав: – Нет, мне тут тоже ничего не разглядеть. Спасибо за то, что пыталась мне помочь, но, видно, сегодня не судьба. Ладно, найду, что надо, когда окажусь здесь в другой раз.

– Ты живешь в кампусе?

Он широко улыбнулся.

– Нет. Хотя, мне бы хотелось. Может быть, когда-нибудь… – неожиданно Диди поняла, что отличало ее собеседника от большинства других студентов. Он был постарше их, в возрасте около тридцати. – А ты?

– Конечно. Вон там, в Тэйере, – она указала на корпус общежития.

– Везучая девчонка… А что изучаешь?

– Да так, все больше хохмизм, – шутливо отозвалась Диди, как ответила бы любому молодому человеку.

– Сдается мне, это не единственный предмет, – с улыбкой заметил он, понимая ее игру.

– Вообще-то да. Я записалась на психологию. Это когда приехала, а потом еще на искусство и археологию Возрождения, правда, вольнослушательницей. Мне этот предмет нравится, по на сегодняшней лекции стояла жуткая жарища. Думаю, не меньше ста пяти градусов по Фаренгейту.

– Замечательный предмет.

– Ты тоже его слушаешь?

– Нет, – отвечал молодой человек, похоже, даже удивившись ее вопросу. – Я здесь на курсах грамотного письма и речи. На вечерних курсах.

– А по-моему, ты и так говоришь правильно, – заметила она.

– Спасибо, но я знаю, что мой английский нуждается в совершенствовании. Я родился в Португалии. Моя семья переехала в Бостон, когда мне было четырнадцать. Конечно, таких курсов полно и в других местах, но мне хотелось в Гарвард. Здесь особенная атмосфера. Эти великолепные здания… – он сделал паузу, словно предоставив строениям возможность говорить за себя… – Не такие, какие я когда-нибудь буду строить, но все равно великолепные. Вот почему я записался на эти курсы. А на будущий год собираюсь продолжить учебу. Но, – его голос зазвучал выше, указывая на скрытую в полумраке улыбку, – думаю, перед этим мне все же стоит выяснить, где находится книжная лавка. Спасибо за помощь, – с этими словами он ушел в темноту.

То, что эта встреча не была знакомством, поскольку он так и не узнал ее имени, а она – его, Диди сообразила, лишь когда рассказывала о случившемся Сьюзен. Эта оплошность огорчила ее, но, как скоро выяснилось, совершенно напрасно.

В следующий четверг они случайно встретились в районе студенческого кооператива: Диди держала в руках футболки с эмблемой Гарварда, а он – стопку учебников.

– Привет. Кажется, ты все-таки добрался до книжного магазина, – улыбнулась она.

– Это точно, добрался. И как раз вовремя: они вроде бы собирались закрываться. А как поживают искусство с археологией?

…В помещении было светло, и Диди заметила, что глаза у него карие.

– Прекрасно, очень интересный предмет.

– Должно быть, так… может, сходим, попьем кофе.

– С удовольствием, – ответила она, как наверняка ответила бы на ее месте любая другая девушка. Он был самым симпатичным парнем, когда либо приглашавшим ее в кафе.

Они направились в ресторанчик, находившийся за пределами университетского кампуса. Объяснив, что приехал в Гарвард сразу после работы, не заходя домой и не перекусив, он заказал себе обед и спросил, чего хочется ей.

Когда Диди приглашали «на кофе», она обычно расширяла это понятие до чизбургера, картофеля фри, какого-нибудь сладкого десерта и вишневой коки, а сейчас, питаясь главным образом в университетской столовой, и подавно считала подобное баловство необходимостью. Однако отметив его простецкие слаксы, рубаху с открытым воротом, грубые рабочие башмаки и дешевые часы на синтетическом ремешке, она ограничилась кофе с двойными сливками и двойным сахаром.

Он ни словом не упоминал о своей работе, предпочитая говорить об архитектуре и о прочитанных им книгах. Диди спросила, каковы его самые ранние воспоминания о Португалии. Профессор, читавший курс психологии, как раз перешел к разделу, касающемуся памяти.

– Море, – однозначно ответил он.