Текст книги "Бьющееся стекло"

Автор книги: Нэнси-Гэй Ротстейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

– Море?

– Море всегда занимало главное место в моей жизни. Мы жили на Азорских островах, на острове Сан-Мигель. В детстве, куда бы я ни направился, непременно выходил к морю. У меня не было возможности убежать от него. Море кормило нас, но и… – тут его голос зазвучал с пафосом… – являлось барьером, отделявшим нас от всего остального мира. Сан-Мигель далеко от материка, чуть ли не в центре Атлантики. – Он окунул палец в стакан с водой и с помощью капель изобразил на столике некое подобие карты… – Смотри: вот Испания и континентальная Португалия, а там, посреди океана, моя родина.

Словно стремясь сохранить как личный секрет физическое и психологическое расстояние, пролегавшее между местом его рождения и Бостоном, влага высохла, и его остров исчез с глянцевой поверхности. Прошлое ее собеседника снова укрылось от взора.

– Вот почему мои самые прочные воспоминания связаны с морем, – продолжил он. – И, наверное, поэтому же я очень люблю ходить под парусом. У меня и свое суденышко есть.

Последние слова заставили Диди задуматься, не ошиблась ли она, оценивая его по одежке. Пожалуй, ей все-таки стоило заказать чизбургер. И прочее, по полной программе. Может быть, еще не поздно?

– Я назвал свою скорлупку «Sereja do Mar», – он улыбнулся, – это значит «Русалка». Она совсем крохотная, и я ее пятый владелец. Пришлось основательно повозиться с ремонтом. Радарная установка меня и сейчас не устраивает, но под парусом «Русалка» теперь ходит великолепно.

Диди привыкла к такого рода разговорам. Все ее знакомые называли свои яхты «суденышками» и «скорлупками», все упоминали прежних владельцев и все сетовали на необходимость ремонта – так было принято в их кругу.

– Ты любишь ходить под парусом? – спросил он.

– Да, очень люблю, – ответила Диди, вспомнив прогулки на яхтах в Каннах.

– С тобой так легко общаться, – сказал он, – обычно я столько о себе не рассказываю. Мне бы хотелось встретиться с тобой снова… Знаешь, обычно я выхожу в море около пяти. До половины девятого света на воде достаточно. Что скажешь, если в следующий погожий вечер я приеду и возьму тебя с собой? Если, конечно… – тут он смутился, – ты не будешь занята своим искусством и археологией.

Диди прекрасно поняла, что этот вопрос относится не к ее расписанию, а к ее согласию встретиться с ним снова. Ему не пришлось долго дожидаться ответа.

– Буду рада, – откликнулась Диди и торопливо добавила: – В любой вечер.

Проводив ее до общежития, он неожиданно спросил:

– Можно тебя поцеловать?

Диди повернулась к нему и кокетливо ответила:

– Нет. Нет, раз тебе приходится об этом спрашивать.

С этими словами она скрылась за дверью спального корпуса.

Уже на следующий день, подходя к общежитию, Диди услышала:

– Ну как, есть настроение поплавать под парусом?

Тони поджидал ее возле Тэйера под исполинским дубом. Он был в безрукавке, джинсах, кроссовках и солнцезащитных очках.

Отказавшись от попыток судить о нем по одежде, Диди взлетела к себе на третий этаж и облачилась в костюм для морских прогулок: белые слаксы, просторную блузу, позволяющую скрыть отсутствие талии и безупречные спортивные туфли.

– Ты точно знаешь, что тебе будет удобно? – с сомнением спросил Тони, увидев ее в этом наряде.

– Точнее некуда, – весело ответила она. – Для прогулок под парусом я всегда одеваюсь так.

Ее несколько удивила его машина – ободранный «понтиак», приобретенный, как пояснил Тони, на распродаже, устроенной департаментом полиции Бостона, а еще большее удивление вызвала пресловутая «Sereja do Mar». Оказалось, что это и вправду не модная яхта, а самая настоящая скорлупка – пожалуй, самое маленькое парусное суденышко, какое Диди приходилось видеть. Гораздо меньше любой из яхт, на каких ей случалось кататься в Каннах. Но зато ни одна из этих яхт не была отделана с такой любовью и не содержалась в таком безупречном состоянии. На сверкавшем от носа до кормы свежей краской судне невозможно было углядеть ни единого пятнышка. В крошечной каюте царил идеальный порядок, нарушавшийся разве что несколькими лежавшими то здесь, то там книжками в бумажных переплетах.

В считанные минуты Тони поставил парус и запустил двигатель, чтобы отвести «Русалку» от пристани. Выйдя на середину залива, он заглушил мотор и объяснил, что под парусом предпочитает ходить именно здесь, где не так опасно, как в открытом океане, но при этом всегда можно поймать подходящий ветер. С этими словами Тони вручил румпель Диди и принялся терпеливо учить различным маневрам, включая движение против ветра.

– Знаешь, – сказал он ей, управляясь с главным парусом, – что мне здесь по-настоящему нравится, так это свежесть океанского воздуха. После работы я иду домой, быстренько переодеваюсь, и, если только у меня нет в тот вечер занятий, отправляюсь прямиком сюда. Конечно, прихватив что-нибудь перекусить. О, кстати, вспомнил… – он нырнул в люк и тут же появился снова… – я приготовил это для тебя, на тот случай, если ты проголодаешься. Сэндвичи с курицей, – он бросил ей сверток в целлофане. Как ни странно, аппетита у Диди не было (с непривычки это ощущение казалось довольно приятным), но Тони старался для нее, и ей не хотелось его огорчать. Она съела сэндвич и, к немалому своему удивлению, нашла его очень вкусным – гораздо вкуснее всего того, что Вера приносила ей из французского ресторана Поля.

Тони снова исчез внизу и появился с изрядно потрепанной и основательно пострадавшей от воды книгой.

– Я люблю читать. Особенно здесь, в море. Эта книжка, – он любовно погладил истрепанную обложку, – моя любимая. Называется «Источник». Она про одного парня, Говарда Роарка, который хотел стать архитектором. Он ни за что, как бы плохо ни шли его дела, не брался за работу, которая была ему не по сердцу. Не соглашался потакать чужим вкусам. Он никогда не шел на компромиссы ни с мужчинами, ни с женщинами. Жил в соответствии со своими принципами. Вот так и должен жить настоящий мужчина.

Он раскрыл томик на странице с загнутым уголком и выразительно, вкладывая в это душу, прочитал вслух абзац. Звучал монолог героя книги, но Диди слышала голос Тони и восхищалась его, Тони, принципиальностью, его целеустремленностью, его решимостью самостоятельно распоряжаться своим будущим.

В тот вечер она услышала от него очень много, и услышанное, так или иначе, примеряла к себе. Почему она не может отвечать за себя сама, сама распоряжаться своей жизнью, как Тони? Ей было неловко из-за своего претенциозного поведения, хотелось освободиться от прошлого, от привычной манеры держаться и разговаривать, казавшейся теперь нестерпимо жеманной. Пусть все это сгинет, уплывет прочь, смытое солеными морскими волнами.

Стремительно пролетала неделя за неделей. Диди посещала лекции, вечерами, по большей части, выходила с Тони в море, а потом до утра пересказывала Сьюзен содержание их разговоров. Она даже стала регулярно ходить на утренние занятия по психологии, в надежде, что это поможет ей лучше понять Тони, хотя в глубине души понимала, что ни Сьюзен, ни психология в таком деле не помощники. И никто не помощник, кроме самого Тони. В конце концов она убедила себя в том, что не пропускает лекций ни по истории искусства, ни по психологии потому, что ей нравится учиться. Раз учеба столько значит для Тони, значит, это дело стоящее.

Как раз в это время у нее отчетливо наметилась линия талии, причем невозможно было определить, в какой степени это было вызвано желанием поддерживать форму, а в какой – невозможностью проглотить хоть что-то из хранившегося в холодильнике. Последнее обнаружилось в середине июля. Достав, как обычно, свой полуночный йогурт, Диди установила, что он определенно несъедобен – запах такой, что с души воротит. Взятый взамен йогурта творог оказался ничуть не лучше. Быстро проведенная проверка показала, что то же самое относится и к цыплятам, и к персикам… – короче, ко всему содержимому холодильника. Вытащив из него все продукты, она обнаружила в глубине маленькую стеклянную бутылочку с какой-то жидкостью, на вид явно не предназначенной для питья.

– Сьюзен, – сказала она, – в нашем холодильнике что-то… даже не знаю что. У всех продуктов какой-то странный запах.

– Ой, – откликнулась Сьюзен, глядя куда-то в сторону, – должно быть, это мои «Шалимар». Я поставила духи в холодильник, чтобы не выдохлись. Использую-то по капельке. Так мне их надолго хватит… Ты ведь не против, правда?

Диди просто не могла сказать, что она против. Холодильник был единственным полезным предметом, который ее отец не убрал из спальни Сьюзен. Подруга между тем продолжала убеждать ее с горячностью человека, уверенного в своей правоте.

– А насчет продуктов не беспокойся, это только поначалу. Вот увидишь, скоро запах выветрится.

Но он и не подумал выветриваться. Напротив, стойкий аромат «Шалимар» проникал решительно во все, что Диди ставила в холодильник. Он перебивал все другие запахи, да так, что у Диди появилось ощущение, будто духами благоухает ее собственный желудок. Ей пришлось отказаться от пончиков, фруктов, творога, йогурта и полуфабрикатов, заменив все это не слишком аппетитными консервами. Еда утратила для нее привлекательность, и она сама не заметила, как отвыкла наедаться на ночь. «Да и стоит ли попусту тратить время на обжорство, – рассуждала Диди, – когда можно заняться куда более интересными вещами». Она выбросила холодильник из головы и думала теперь главным образом о Тони, благодаря чему ей удалось стабилизировать вес на ста восемнадцати фунтах и даже похудеть до восьмого размера, которого она не носила с семнадцати лет.

– Чудный сегодня денек, в самый раз для парусной прогулки, – сказала Диди Сьюзен в субботу, ближе к концу июля.

К вечеру духота в Гарвард Ярд стала нестерпимой: по радио без конца повторяли, что влажность достигла рекордной отметки. Плотный, тяжелый воздух затруднял дыхание. Кожа покрывалась потом, и вытирать его было совершенно бесполезным занятием.

Диди надеялась, что в заливе, где всегда дул ветерок, будет посвежее. Сегодня она надела футболку и шорты цвета хаки.

Тони завел мотор, чтобы вывести «Русалку» в залив. Воздух в гавани казался почти неподвижным: ветерок, правда, имелся, но слишком слабый, чтобы принести с собой прохладу. Когда они добрались до горловины, представлявшей собой выход из залива в открытое море, Диди сказала:

– Душно, прямо дышать нечем. По-моему, здесь жарче, чем на суше.

– Ну, ты преувеличиваешь.

– А мне кажется – ни чуточки. Давай выйдем подальше в море, там наверняка прохладнее. Чего бояться, ветер сегодня слабый, – она знала, что Тони остерегается выходить в океан, и будет возражать против этой идеи, но не оставляла попыток настоять на своем. – Ну пусть там ветерок чуточку посильнее, чем здесь, но не настолько же он силен, чтобы мы не справились с управлением.

Тони не поддавался, но Диди умела добиваться задуманного.

– Я хочу уплыть подальше от всех, – заявила она капризным тоном. – Чтобы поблизости не было никаких лодок, никаких людей, никого… Только я и ты.

Наконец Тони сдался. Он вывел парусник из залива и минут пятнадцать шел вдоль береговой линии. Диди сидела рядом с ним на палубной скамье.

– Видишь то темное здание? – Тони показал на берег. – Недостроенное, там башенный кран стоит. Это я его строю. Я прораб на этой площадке.

– Большущий домина, даже отсюда видно, какой высоченный.

– Там будет торговый центр…

Его лицо приобрело решительное выражение, и он развернул парусник в сторону океана. Диди увидела, как удаляется Бостонское побережье. Ей показалось, что она слышит голос Тони, но, возможно, то была всего лишь уловка ветра. Во всяком случае слова ускользали, но напряжение на его лице выдавало внутреннюю борьбу. Как будто он хотел что-то сказать, но колебался.

– В чем дело, Тони? – спросила Диди.

Он заговорил, хотя, как ей показалось, откровенный рассказ о себе давался ему с трудом.

– Я уже говорил тебе: когда мы приехали в эту страну, мне было четырнадцать. Дома, на Азорах, мой отец слыл искусным ремесленником. Он умел делать превосходные вещи ручной работы: миниатюрные кукольные домики, изысканные изголовья для кроватей, резные стулья. Все восхищались им, все говорили, что второго такого мастера, как сеньор Пиканко, нигде не сыщешь. Но когда мы перебрались сюда, оказалось, что здесь его навыки никому не нужны. Здесь господствовало массовое производство, и ему с трудом удалось найти место на фабрике. Переучиваться в его возрасте было поздно, он и английский-то толком не сумел выучить. Работать пришлось в деревообделочном цехе с никуда не годной вентиляцией, так что он занемог и умер, когда я перешел в выпускной класс школы. Тогда-то я и пошел работать на стройку. Правда, мать ни в какую не хотела, чтобы я бросал школу. «Твой отец бы этого не допустил, – твердила она. – Он приехал в Америку ради тебя…» Моя мама – она просто удивительный человек. Но разве я мог допустить, чтобы она, умевшая шить великолепные наряды, просиживала ночами в подвальной мастерской универмага, занимаясь подгонкой готового платья?

Он сглотнул и с усилием заставил себя продолжить:

– Школу пришлось бросить. Еще мальчонкой, помогая отцу, я получил кое-какие строительные навыки, а выучиться остальному было нетрудно. Так и вышло, что я девять лет проработал в строительной фирме «Мурр Констракшнз». Босс даже послал меня в вечернюю профессиональную школу. «Тони, – сказал он, – ты единственный из моих рабочих, кто умеет управляться с людьми…» У меня не было особой тяги к технике, но я освоил механику и научился читать чертежи. Один из моих наставников давал мне книги по теории стальных конструкций и усиленного бетона, и вот тогда-то, благодаря ему, я понял, кем хочу стать. Понял, что именно к этому готовил меня отец, когда много лет назад усаживал рядом с собой в мастерской и разрешал помогать ему в работе…

Она слушала молча, считая, что если он выговорится перед ней, это сделает их ближе.

– Диди… – порыв ветра подхватил и усилил его голос, – я хочу стать архитектором. Декан архитектурного отделения Массачусетского Технологического Института сказал, что я смогу поступить к ним, как только закончу курсы английского.

И я непременно поступлю, в будущем году или, в крайнем случае, через год. Рано или поздно я буду не просто строить здания, а проектировать их. Красивые дома, гармонирующие с окружающей средой, а не заслоняющие небо бетонные кубы, вроде того, что я тебе показывал. Я не хочу, чтобы мне указывали, что и как строить. Я надеваю каску и иду работать. Но после работы я изучаю английский и читаю книги.

Диди была благодарна ему за откровенность и отчасти радовалась тому, что ему непросто далось решение рассказать о своем прошлом, поделиться своими надеждами и мечтами. Понятно, что, раскрывая душу перед девушкой, чей жизненный опыт так сильно отличался от его собственного, он рисковал остаться непонятым, но раз боялся этого, стало быть, отношения с ней значили для него немало. Закончив свою исповедь, Тони, не дав ей вымолвить и слова, предложил снова взяться за управление.

– Надеюсь ты не будешь возражать, если я почитаю еще про Говарда Руарка? – сказал он.

Тони прочел еще один отрывок, звучно и снова с немалым воодушевлением. Закончив читать, он убрал томик.

Диди положила ладонь не на румпель, а на его руку и задержала ее там достаточно долго для того, чтобы дать Тони понять – это и есть ответ на вопрос, который он хотел, но не решался задать.

Волнение было так слабо, что океан казался бесконечной и неподвижной плоской поверхностью. «Sereja do Mar» дрейфовала так медленно, что можно было подумать, будто она стоит на якоре. Вокруг царило спокойствие, и нигде не было видно ни единой лодки. Даже чайки, и те, словно стараясь не нарушать их уединения, сидели на воде в отдалении, на расстоянии больше мили. Однако Тонн снова запустил мотор.

– Мы отошли слишком далеко, – сказал он, указывая на стоявшие на берегу здания, выглядевшие отсюда совсем маленькими. – В открытом море может случиться что угодно.

И тут, словно откликаясь на эти слова, налетел легкий бриз, в считанные мгновения превратившийся в шквальный ветер. Вода вспучилась, как будто внизу забили невидимые ключи. Небо почернело.

– Ну вот, начинается… – сказал Тони в тот самый момент, когда волна накренила «Русалку» на сорок пять градусов и Диди, не удержавшись, стукнулась о планшир. – Ты сумеешь сделать быстрый поворот? – спросил он.

– Конечно, – ответила Диди.

– Хорошо. Тогда поворачивай, но только плавно. Никаких резких движений.

Она выполнила, что было указано, не испытывая особого беспокойства: ведь Тони был здесь, и уж он-то знал, что делать.

– Это главный парус. Сумеешь с ним управиться?

– Сумею, – ответила Диди, и в этот миг издалека донесся громовой раскат и в небе полыхнул огненный зигзаг. Надвигалась буря, и она грозила застать их в открытом море. Из-за ее дурацких капризов.

– Не бойся, Диди, – промолвил Тони, должно быть, уловив ее беспокойство. – До начала шторма еще есть время. Меня учили плавать при такой погоде: на Сан-Мигель подобные шторма не редкость. После бури ты сможешь считать себя настоящей морячкой.

Звучало все успокаивающе, однако при этом Тони надел на Диди спасательный жилет и велел ей сесть на палубу. Сам он сел на борт, уперся ногами в палубу и крепко сжал румпель обеими руками.

Ветер рвал парус так, что Диди боялась, как бы веревка не вырвалась из ее рук. Это могло привести не только к потере скорости, необходимой, чтобы уйти от шторма, но и к полной потере управления. Хуже того, если парус внезапно окажется предоставленным самому себе, суденышко запросто может опрокинуться. Прямо здесь, в открытом море! Где никто не придет им на помощь!

Еще недавно она радовалась тому, что поблизости нет ни суденышка, а теперь была бы счастлива увидеть хоть одну лодчонку. И зачем только ей понадобилось уговаривать Тони выйти в океан?! Диди изо всех сил вцепилась в канат, но налетевший порыв ветра рванул полотнище с такой силой, что линь в ее руках перекрутился и на ладонях выступила кровь.

Увидев, как она сморщилась от боли, Тони забрал у нее канат. Снова ударил гром, на сей раз гораздо ближе, а потом хлынул ливень. Видимо, тучи примчались откуда-то издалека, где было отнюдь не так жарко: пролившийся из них дождь казался ледяным. Но, помимо дождя, палубу захлестывали и усилившиеся волны. Соленая морская вода щипала глаза и ободранные ладони.

– Спускайся вниз, Диди, – крикнул ей Тони.

– Нет…

Дождь и соленые брызги бурунов хлестали ему в лицо, но он не терял спокойствия и продолжал управлять парусником.

– Диди, прошу тебя, спустись… Не бойся, все будет хорошо. Погода в точности, как у нас на Азорах в ненастный день.

– Я останусь с тобой, – крикнула она в ответ.

Впереди обозначился створ гавани. Диди обернулась, чтобы сказать Тони, что они прорвались, и остолбенела: сзади их нагонял вал. Вал двадцати футов в высоту и стольких же в ширину. Поглощая на бегу волны поменьше, он словно вбирал в себя их силу. Она завороженно взирала на смертоносное порождение стихии, выраставшее над кормой, словно выбирая момент, чтобы нанести яростный, сокрушительный для крошечной скорлупки удар. Им грозила гибель.

Диди испустила пронзительный вопль. Тони оглянулся, и, мгновенно оценив опасность, стремительно развернул парусник навстречу волне, приняв ее удар на нос. Судно встряхнуло, палубу и всех на ней находившихся основательно окатило водой, но опасность миновала. Сделав плавный поворот. Тони снова взял курс на залив.

Сразу за горловиной вода была совершенно гладкой, словно поблизости и не бушевал шторм. Залив и открытый океан как будто представляли собой два особых мира, существующих порознь и не подозревающих о существовании друг друга. Здесь судну ничто не угрожало, и Тони направил «Русалку» к месту стоянки.

Однако ветер усилился и в заливе, к тому же время уже было позднее, и по сравнению с моментом отплытия температура понизилась градусов на двадцать. А поскольку вся одежда промокла до нитки, Диди вскоре совершенно продрогла.

– Мне холодно, – пожаловалась она Тони. – Я замерзаю.

– У меня внизу три больших полотенца, – откликнулся он. – Завернись в них, глядишь, и согреешься.

Сам он был занят тем, что ставил судно на якорь.

На сей раз Диди послушалась. Она спустилась в каюту, сняла и бросила в раковину мокрые, прилипавшие к телу шорты и футболку, после чего завернулась в ветхое линялое полотенце. Раньше она заглядывала в каюту разве что на несколько минут, а сейчас огляделась и нашла, что здесь довольно уютно. Диди выглянула в иллюминатор, увидела стекавшую по стеклу воду и тут же вспомнила о Тони, который на ветру, под дождем, крепил снасти.

– Ты все нашла? – донесся с палубы его голос. Затем дверь открылась, Тони соскользнул вниз по трапу, а вместе с ним в каюту ворвался поток холодного воздуха. Дрожь пробрала Диди еще пуще прежнего, но причиной тому был не только холод. Только сейчас, когда самое страшное осталось позади, она по-настоящему осознала, что была на волосок от гибели.

Тони достал второе полотенце, бережно обернул ее им, и дрожь утихла.

– Со мной все в порядке, – сказала Диди. – Ты бы лучше сам высушился.

Он отряхнул воду с рук и лица, озабоченно взглянул на нее и переспросил:

– И правда все в порядке? На самом деле?

– Да, все нормально. Совершенно нормально.

Тони извлек третье полотенце и стал вытирать голову.

– Дай-ка сюда, – заявила Диди, – я сама этим займусь. У меня лучше получится. Садись.

Повинуясь ее дурашливо-повелительному тону, Тони сел на койку, а поскольку росту в нем было никак не меньше шести футов, то теперь его голова оказалась как раз на подходящем уровне. Она принялась вытирать густые черные волосы: брызги разлетелись по крошечной каюте, попадая и на нее. И тут Тони стал методично, одну за другой, слизывать капельки с ее тела. Его руки обвились вокруг ее талии, привлекая ее все ближе и ближе. Диди не знала, что делать, ведь до сего момента она не более чем кокетничала с ним. Медленно, как разворачивают самый дорогой в жизни подарок, он одно за другим развернул полотенца. Они упали к ногам Диди, и она даже не подумала о том, чтобы их поднять.

Ей нравилось чувствовать на своем теле тепло его рук, скользивших то от талии к плечам, то вдоль спины вниз. Она не чувствовала ни малейшего страха, только желание быть с ним, как можно ближе к нему, желание почувствовать его кожу так же, как чувствовала она его мысли.

Тони прижал ее к себе. Его мокрая одежда не разделяла их, представляя собой как бы вторую кожу. Он вошел в нее, и неясность любящего смешалась с неистовством давно не находившей утоления страсти. Диди слышала, как молотил по палубе дождь, почувствовала, как качнулось суденышко, а потом ей показалось, что накатила волна, которой невозможно противостоять. Теперь она принадлежала ему, и никогда в жизни ни с кем другим ей не дано было испытать ничего подобного.

Вспоминая позднее тот день, она не могла сказать, когда именно увлечение превратилось в любовь. Но это случилось с ней именно тогда, в то лето, и не случалось никогда больше.

С той поры все время, если Тони не был занят на работе, они проводили вместе. Лодка стала их кровом, их прибежищем, где ничто, кроме них самих, не имело значения.

– Твои объятия – самое лучшее место в мире, – говорила она, лежа с ним рядом. – Для меня они и есть весь мир, единственный мир, который мне нужен.

Сьюзен не расспрашивала Диди ни о той ночи, когда она впервые не вернулась в Тэйер, ни о других подобных, не раз повторявшихся в будущем.

Тони редко заводил речь о ее семье, а когда такое случалось, ей без труда удавалось уклониться от прямых ответов.

– Интересно, как ты росла, как проходило твое детство? – сказал он как-то, ведя «Русалку» по покрытому рябью от легкого ветерка заливу.

– Ничего интересного, – отмахнулась Диди. – В моем детстве, можно сказать, не было никаких событий. Не то что в твоем.

– Почему ты никогда не говоришь о свои родителях? – полюбопытствовал он в другой раз.

– Да нечего о них говорить. Люди как люди, ничего особенного…

Он никогда не настаивал, не пытался преодолеть ее сдержанность, дожидаясь, как думалось ей, того момента, когда она сама захочет рассказать о себе побольше. Хотя, возможно, причина заключалось в ином: он чувствовал, что ее мир – это место, куда ему хода нет.

Тони познакомил ее со своей матерью. Та встретила Диди, как встречают долгожданных родственников. Стол был покрыт вышитой кружевной скатертью, которую, как пояснила мать Тони, она получила от своей матушки в качестве свадебного подарка. Угощение составляли блюда, считавшиеся праздничными на Сан-Мигеле, – сальдо верде[1], крокеты из креветок и сласти были поданы на фарфоровых тарелках, расписанных вручную. Как объяснила хозяйка, блюда выбирал сам Тони.

– Ты делаешь счастливым моего Антонио, значит, делаешь счастливой и меня. Теперь тебе надо поесть. Голодать нехорошо для здоровья.

Диди получала огромное удовольствие от таких вечеров: особенно ей нравились истории, которые эта леди горделиво рассказывала о своем сыне. О первой поездке с ним в Лиссабон, о том, как Тони спроектировал игровую площадку для начальной школы на Сан-Мигеле, о том, как сам мистер Мурр пришел к ним домой и сказал, что в строительном деле Тони ждет блестящее будущее.

Диди чувствовала, что сына и мать связывают взаимное уважение и неподдельная, искренняя любовь. И в этом наполненном любовью доме ее приняли как свою, как члена семьи, не выдвигая никаких условий и не задавая никаких вопросов.

Она не могла устоять перед притяжением радушия и тепла, а потому охотно и часто посещала всегда аккуратно прибранную двухкомнатную квартирку, расположенную над рестораном, на третьем этаже дома без лифта. Бывая здесь, она ощущала, как пробуждается в ней не слишком хорошо знакомое ей прежде чувство семьи.

В августе, после обеда в доме матери Тони, они объявили о помолвке. Должно быть, мать заранее знала о намерении сына, ибо на столе в тот вечер красовалась лучшая кружевная скатерть, серебряные кубки, которые муж привез ей из Лиссабона в подарок на годовщину свадьбы, и призматический графин, принадлежавший еще ее бабушке. Ради этого события она извлекла на свет сокровища, напоминавшие об ушедших из жизни членах семьи, близких, которые, таким образом, как будто, становились свидетелями счастья Тони. Прошлое семьи Пиканко словно встречалось со своим будущим.

Тони подарил ей филигранное кольцо, полученное им от бабушки, – ее последний подарок перед его отъездом из Сан-Мигеля в Америку.

– Мой Антонио хороший мальчик, – сказала его мать, сжимая нежные ладошки Диди в своих натруженных руках. – Он будет тебе хорошим мужем. Каким был мне его отец, мой Эдуардо. – Потом она взяла в ладони лицо Диди и заглянула ей в глаза, словно ища там ответ на свою просьбу. – И ты будешь добра с Антонио, правда? Сделай его счастливым, пожалуйста. Он хороший мальчик.

Подаренное кольцо Диди носила не на пальце, а на цепочке – как объяснила она Тони, «чтобы было поближе к сердцу». С ним она ходила на занятия, но под одеждой оно оставалось невидимым. Никто о нем не знал, хотя Диди намеревалась со временем рассказать все своим родителям.

Во вторник после занятий, провожая ее в Тэйер, Тони рассказывал о застройке центральной части города и о том, как на него давят, с тем чтобы заставить любой ценой сдать объект к 15 сентября. Мистер Мурр, его босс, уже успел сдать помещения в недостроенном здании в аренду и теперь настаивал на том, чтобы к началу месяца оно было готово к вселению арендаторов. Лишь после этого подряд считался выполненным, и он мог получить в банке остаток причитающейся на финансирование строительства суммы.

Мистер Мурр велел ему завершить работы к указанному сроку, чего бы то ни стоило. Проверки качества предписывалось свести к минимуму. Рабочих надлежало всячески поощрять к перевыполнению дневных заданий. Заставлять работать сверхурочно. Жертвовать даже безопасностью – чем угодно, только не временем. По словам Тони, Мурр, похоже, был близок к отчаянию.

– Но при всем моем добром отношении к мистеру Мурру, – пояснил он, – выполнять подобные распоряжения я не могу. Послушаться его – значит поставить под угрозу надежность здания… Но если я не послушаюсь, и он не сможет получить свои деньги, меня уволят.

– Тебе не стоит об этом беспокоиться, Тони, – заявила она.

– Это еще почему?

– Ты больше не должен выполнять приказа Мурра. В этом нет необходимости.

– Хотел бы я, чтобы было так, но…

– Послушай, Тони, – Диди остановилась и знаком предложила ему сесть на траву. – Твоя работа не нравилась тебе и до того, как началась эта история. Помнишь, мы ходили под парусом, и ты показал мне дом, который строил. Мне уже тогда стало ясно, что ты от него не в восторге. Но все можно изменить. Теперь тебе незачем этим заниматься.

– Не понимаю. Ты говоришь загадками… – в его тоне Диди почувствовала намек на раздражение.

– Тони, мой отец строит торговые центры. В Канаде и США. Повсюду. Насколько я знаю, он делает что-то в Хартфорде и здесь, в Бостоне. Не помню, в каком районе, но он точно упоминал о Бостоне еще до того, как я сюда поехала. Стройплощадка, должно быть, где-то неподалеку, может быть, ты ее и знаешь. Это будет самый современный торговый центр в городе. Так вот, ты будешь работать у отца. Будешь руководить осуществлением его американских проектов.

– Что за чушь!

– Нет, Тони, вовсе не чушь. Он вечно жалуется, что здесь у него нет человека, на которого можно положиться. Ему нужен свой представитель в США, такой, чтобы не обманул, ну и, конечно, знал толк в строительстве. Верный человек… Тебе ведь нужна свобода действий, так? Ну вот, а отец всегда говорил, что в строительстве решения нужно принимать на месте и без промедления. Как он может управлять делами в Америке, когда постоянно находится в другой стране? Никак не может, – ответила Диди на свой же вопрос, не дав Тони даже обдумать услышанное: она уже решила все за них обоих. – Ты будешь принимать решения сам, и у тебя никогда не возникнет таких проблем, как с Мурром. Никто не станет вмешиваться в твою работу, ты будешь отвечать за проект с самого первого дня. Я уверена, отец доверит тебе это еще до того, как ты получишь диплом архитектора. Это ведь естественно, разве нет? – заключила Диди.

Реакция Тони удивила ее.

– Я не могу работать на твоего отца, Диди, – сказал он. – Просто не могу, потому что это неправильно. Я должен обеспечивать материально тебя и всю мою семью, но иначе. Сам, а не с помощью твоих родителей.