Текст книги "Море Троллей"

Автор книги: Нэнси Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Но, зная это, скандинавы все равно сражались. Была в этом неоспоримая доблесть, было и безумие, и непроходимая глупость. Но и свое благородство – тоже было.

Словно в ответ на воодушевляющую песнь, ветер надул парус. Пираты одобрительно загомонили. Эгир и его жена Ран услыхали их песню и ответили им. Викинги громко возблагодарили богов – и перестали грести.

«Слава бессмертна!» Джек вдруг осознал, что глубоко тронут. И разозлился не на шутку. Как можно сочувствовать этим кровожадным мерзавцам? Ему же полагается их ненавидеть! Но – как-то не получалось…

«Твоя защита развеяна в пыль, объяснял ему Бард когда-то давным-давно. – Теперь все, от судьбы выпавшего из гнезда птенца до грозной красы ястреба, что камнем падает на него с небес, будет проникать тебе в самую душу. Жаль. К такому количеству реальности ты еще не готов – но что есть, то есть».

Если это и есть реальность, то невысоко же я ее ставлю, – сообщил Джек ворону.

Отважное Сердце задумчиво склонил голову набок.

– Вот теперь можешь слетать обсушить крылья, – разрешил мальчик. – Эх, кабы и все остальное высушить с той же легкостью!

При виде отсыревших мешков с зерном у нею упало сердце. Сверху их худо-бедно защитила промасленная ткань, но затекшая снизу вода погубила запасы. Хлебы размокли. Сушеная рыба размякла и насквозь пропиталась водой. Бобы уже набухали. Джек подумал о поселянах, которые трудились от зари до темна, чтобы вырастить и собрать урожай, и которых в результате перебили и ограбили викинги, – и ему отчаянно захотелось сломать весло о голову Олафа Однобрового.

Вся еда пропала. Столько жестокости – а к чему?!

Джек отыскал ломтик заплесневевшего сыра для Люси: вдруг не откажется. Викинги глодали размякшую рыбу, явно пытаясь доесть ее раньше, чем она начнет гнить. Ближе к вечеру Эрик Красавчик, что нес вахту на носу, взревел:

– Земля!

Джек, сощурившись, поглядел на восток. Над морем бугрилось белое облако. Чем ближе подплывал корабль, тем заметнее оно растекалось вверх, точно неспешная молочная река. Джек наблюдал как завороженный. Да это же туман расползается по одетой лесом горе, понял он. Мальчик услышал, как вдали рокочет прибой.

– Ну и где мы? – осведомился Олаф.

– Ну, судя по очертаниям вон той горы, мы на земле Магнуса Мучителя, – предположил один из воинов.

– Нет-нет. В его фьорде течения изгибаются как змеи, – возразил другой. – Мы в земле Гицура Пальцедробителя.

– Ах, этого клятвопреступника! – прорычал Олаф.

«Интересно, а этих людей хоть когда-нибудь зовут „Гицур Добрый“ или „Магнус Веселый“?» – подумал про себя Джек.

Давайте пошлем знатока, – предложил Свен Мстительный.

С дальнего конца лодки выступил человек, которого Джек прежде почитай что и не замечал; разве что гадал про себя, что тот делает на корабле. Он был так: стар, что вряд ли мог грести, не говоря уж о том, чтобы махать мечом в битве. Волосы его свисали из-под кожаного шлема седыми неопрятными лохмами. Руки испещряли старческие пятна, а в теле жира осталось не больше, чем в сухой ветке. Он с трудом доковылял до носа со своего места на корме, к которому словно бы примерз.

– Руна, ты нам не подсобишь? – учтиво, к вящему удивлению Джека, осведомился Олаф.

Великан в жизни никого не просил о помощи. Обычно он просто отдавал приказы – нередко сопровождая их угрозами.

– А что ж, подсоблю, – ответил Руна странно шелестящим голосом: только напрягая слух, Джек уловил смысл сказанного.

И тут мальчик заметил, что шею старика с правой стороны рассекает жуткий шрам. Удивительно, как Руна еще дышать может, не то что говорить!

Воины помогли старику раздеться. Если в платье он выглядел жалко, то нагишом и того хуже. Все его тело испещрили застарелые рубцы и шрамы. Он был весь в морщинах, словно сушеное яблоко, а колени и локти распухли от старческого костного недуга.

Воины обвязали старика веревкой под мышками и опустили его за борт. Раздался тихий всплеск: Руна погрузился в воду.

– Потише, вы там! – рявкнул Олаф. – Мы же не на китов охотимся.

Джек слышал, как Руна мерно двигает руками и ногами. Как отплевывается, глотнув соленой воды. Все застыли в ожидании. Над кораблем пролетело несколько любопытных чаек. Дело шло к ночи, так что птицы описали круг-другой и понеслись обратно к земле.

– Ты закончил, дружище? – окликнул Руну Олаф.

Видимо, Руна ответил «нет», потому что скандинавы остались на своих местах. Наконец старика, насквозь мокрого и дрожащего, втянули обратно на палубу. Олаф тут же закутал его в теплые меха и протянул ему мех с вином.

– Что, ныне море уж не такое теплое, как в дни нашей юности? – усмехнулся он.

– Да в море всегда холодно, как у тролля в заднице, – прошелестел Руна.

Олаф расхохотался.

– Ну, что скажешь?

В морской воде – привкус сосны и ели. Ее питает быстрая речка с горных вершин. Течение извивается, что твоя гадюка, ползущая по песку. Оно черное, при том что само море – зеленое, и опускается ко дну, ибо родилось от талого снега. В воздухе пахнет жареной олениной и свеженарезанным торфом. Из долины, что чуть севернее от нас, налетает ветер – и поднимает волну на реке…

Руна все говорил и говорил, пересказывая самые удивительные подробности.

– Мы в земле Гицура Пальцедробителя, – заключил Руна. – Его усадьба – в каком-нибудь часе пути к северу.

Воины обступили старика. Солнце село, над морем стлался серый вечер – и утекал в туман, все еще клубящийся над одетой темным лесом горой. Тут и там замерцали первые звезды.

– Ну, кто не прочь поберсеркствовать? – вполголоса спросил Олаф.

Глава 16
ГИЦУР ПАЛЬЦЕДРОБИТЕЛЬ

– Я хочу, я! Я имею право! – твердила Торгиль.

Корабль уже вытащили на берег. Воины достали оружие и теперь осматривали его в свете наскоро разложенного костерка.

– Ты имеешь только одно право – исполнять мои приказы, – отрезал Олаф. – Ты останешься сторожить корабль.

– Но почему я?

– А кто еще присмотрит за твоей рабыней?

– Да она мне на хрен не нужна! – бушевала Торгиль. – Заморыш никчемный, что с нее толку-то? Я вообще хотела сменять ее на меч, да только ты мне не позволил!

– Ты слишком полагаешься на мою дружбу с твоим отцом, – проговорил Олаф.

Голос его звучал негромко и ровно. Именно так (Джек это уже давно понял) Олаф Однобровый разговаривал перед тем, как прийти в ярость.

Торгиль, видимо, тоже это понимала: она тотчас же пошла на попятный.

– Я просто хотела, чтобы ты мной гордился.

– Я тобой и так горжусь, – отозвался великан. – Но ты должна приучиться к порядку. С тобой останутся Эрик Широкоплечий и Эрик Безрассудный. Они боятся темноты, так что толку от них все равно мало. А еще останется Руна – приглядит, чтобы ты не задирала Люси.

– Уж этот мне Руна… – буркнула Торгиль себе под нос.

– Если тебе нужен лишний воин, так за сестрой могу присмотреть и я, – с надеждой предложил Джек.

Если очень повезет, воительница погибнет в битве.

– Э, нет! Ты пойдешь с нами, – отрезал Олаф.

– Я?! – воскликнул Джек.

– Он?! – завизжала Торгиль одновременно с мальчиком.

Олаф ухватил Торгиль за ноги, перевернул вниз головой и хорошенько потряс – у той аж дух перехватило, и поток ругательств разом иссяк.

– Приучайся к порядку, говорю, – буркнул он и разжал пальцы.

Торгиль шлепнулась на мокрый песок.

А Олаф подтолкнул Джека к костру и сам выбрал для него нож.

– Это тебе для защиты, на всякий случай. А в битву чтоб не лез, – велел скандинав.

– На мой счет можешь не беспокоиться, – отозвался Джек.

– Да я ж все понимаю, грабеж – дело увлекательное, – мечтательно проговорил Олаф, ероша мальчику волосы. Ощущение было как от удара. – Но даже если очень в драку потянет, просто скажи себе: «Нет».

– Просто скажи «нет». Понял, не маленький…

Олаф опустился на корточки – и заглянул мальчику в лицо. В свете костра глаза викинга ярко блестели.

– Я хочу, чтобы ты сложил обо мне песню. Ты – совсем еще молодой скальд, но другого-то у нас нет, с тех пор как Руне по горлу полоснули.

– А он… – Джек сглотнул. – Тоже просто наблюдал за битвой?

– Ну да. Ему вообще-то полагалось стихи слагать, но Руна напрочь позабыл обо всем и очертя голову ринулся в бой. И я его не виню. Некогда он был одним из лучших воинов, пока его костный недуг не скрутил. В один прекрасный день я возьму его в набег – и дам умереть с мечом в руке.

– Как это великодушно с твоей стороны, – пробормотал Джек.

– Да уж я такой! – просиял Олаф. – Смотри, не забудь и это тоже в песню вставить…

Воины между тем вооружались; Джек наблюдал. Большинство были при мечах, но несколько человек вынуждены были довольствоваться короткими копьями. У всех были секиры. Один прихватил с собою связку факелов и горшок с пылающими угольями. У каждого скандинава было по два щита: один – спереди, на груди, другой переброшен за спину. Деревянные щиты особого доверия не внушали.

Олаф Однобровый великолепием затмевал всех прочих. В то время как у его воинов шлемы были кожаные, сам он щеголял в металлическом. Сверху шлем венчал гребень на манер петушиного, а две пластинки по бокам прикрывали щеки. Особенно же пугающе выглядела ястребиная маска, закрепленная спереди. Клюв закрывал Олафу нос, а глаза смотрели сквозь узкие прорези. Это придавало викингу нездешний, какой-то призрачный вид.

В отличие от своих соратников Олаф был в кольчуге. С пояса его свисали два метательных топорика и гигантский меч. В общем и целом впечатление он производил донельзя жуткое.

«Да любой, повстречав гигантского берсерка глухой ночью, тут же в обморок шлепнется», – подумал про себя Джек.

А ночь как раз была самая что ни на есть глухая. На западе вставал молодой месяц. Часовые Гицура, конечно же, дрыхнут без задних ног, объяснял Олаф. Если отвлечь сторожевых псов, – а на этот случай Свен Мстительный прихватил мешок полусгнившей рыбы, – усадьба окажется на милости воинов.

– То есть вы сможете забрать все, что хотите, даже не сражаясь? – предположил Джек.

– Ударом могучего кулака Олаф опрокинул мальчика на землю.

– Что я, по-твоему, – подлец бесчестный? Да за кого ты меня принимаешь?! Если я заберу добро Гицура, не сражаясь, я буду ничем не лучше простого вора. Как бы не так: я выкажу ему должное уважение – клятвопреступнику подлому!

Джек с трудом сел и помотал головой, чтоб в мыслях прояснилось. Нет, этих чудовищ он никогда не поймет, сколько ни старайся.

– И вот что еще тебе надлежит знать, – словно сквозь туман донесся до него голос Олафа. – Сейчас мы выпьем волчье варево…

Мальчик поднял глаза: кто-то из воинов снимал с огня бронзовый котелок. Заклубился густой пар; ветер донес до Джека горьковато-приторный аромат. Волосы у мальчика встали дыбом. Он узнал этот запах! Точно так же пахло из ларчика, выловленного в море.

«А берсерк – он человек или волк?» – спросил тогда Джек у Барда.

«В обычной жизни это люди, – ответил старик, – но, хлебнув настоя этого растения, они становятся одержимыми, вроде бешеных псов. Они прогрызают дыры в щитах. Они бегают босиком по острым камням, не чувствуя боли. Ни огонь, ни сталь для них не преграда».

– Когда мы это пьем, – пояснил Олаф, – то становимся… ну, другими… не такими, как обычно.

– То есть берсерками, – уточнил Джек.

– Мы всегда берсерки, – возразил Олаф. – Мы такими рождаемся. Это передается от отца к сыну; но мы сами можем выбирать, когда безумие накатит… ну, то есть большинство из нас может. – Великан поморщился, словно от боли. – Отец Торгиль был великим героем, но безумие овладевало им помимо его воли. Еще до рождения Торгиль ее брат Торир играл на дворе перед домом. Ему только три зимы исполнилось. Его отец впал в боевую ярость – и убил мальчика.

Джек потрясенно молчал.

– Нет, конечно же, Торгрим ни в чем не виноват. На него накатило, а ребенок просто подвернулся ему под руку. Как бы то ни было, урок из всего этого вот какой: держись от нас подальше, не вставай у нас на пути. – Олаф покачал головой. – Когда мы выпьем волчьего варева, ты с головы до ног натрись листьями. И запахнешь как мы. Когда мы превращаемся в волков, нюх у нас обостряется. И тот, кто не похож на нас, – наш враг.

Воины расселись на корточках вокруг костра. Бронзовый котелок пошел по кругу: каждый делал по большому глотку. Когда котелок оказался в руках у Джека, Олаф зачерпнул со дна листьев и натер ими руки, ноги и лицо мальчика. А осадок выплеснул ему на тунику. Теплая жидкость быстро остывала на морском ветру. От острого запаха у Джека закружилась голова. Сердце забилось гулко и тяжко. С дюжину ощущений одновременно нахлынули на него: он чуял, как заяц с шорохом пробирается сквозь кусты и как волны плещут о берег, и еще – запах, запах дохлой рыбы, и лесных листьев, и хвои, и огня. Но главное – дохлой рыбы.

Джека ужас до чего тянуло вываляться в этой гнили.

Послышался странный звук: воины задышали тяжело и часто. В свете костра глаза их полыхнули желтым пламенем, языки вывалились изо ртов. Олаф глухо застонал – от этого звука у Джека кровь стыла в жилах, и одновременно все тело покалывало от возбуждения. Мальчику хотелось бежать – бежать сломя голову, не разбирая дороги. Руки и ноги прямо-таки подрагивали от нетерпения.

Олаф сорвался с места; остальные бросились следом. Догнать их Джек даже не надеялся, но он слышал, как берсерки, тяжело топая по песку, мчатся вперед. Вот они резко свернули от берега, перевалили через поросший травою холм, разбрызгивая воду, вброд переправились через ручей и с хрустом продрались через поле, заросшее папоротником и осокой. От земли поднимался тягучий аромат прелой зелени. Вот пираты добежали до края обрыва – и остановились как вкопанные.

Подоспел и Джек, жадно хватая ртом воздух. Ну и пробежка! Берсерки тяжело дышали и нервно подталкивали друг друга, точно псы в ожидании сигнала кинуться на оленя.

Прямо под ними, смутно различимые в призрачном лунном свете, маячили дома, окруженные многочисленными пристройками. Долину переполнял запах скотины, лошадей, собак и людей: густое, сытное варево, особенно оглушительное после прозрачных, чистых ароматов леса и моря. Джеку этот запах показался восхитительным – хотя сам он вряд ли смог бы объяснить почему. Обычно вонь скотного двора внушала ему отвращение.

Свен Мстительный, подхватив мешок с вяленой рыбой, бесшумно соскользнул с края обрыва. Спустя несколько мгновений Джек увидел, как его темная фигура беззвучно движется вдоль задней стены погруженного в сон дома. Вот перед ним затанцевали тени поменьше, поскуливая и выпрашивая подачку.

Олаф зажег факелы и раздал их своим людям. Алые отсветы пламени зловеще заиграли на его шлеме. Прорези для глаз казались пустыми и черными.

– Вперед! – прорычал он.

Берсерки завизжали и кинулись вниз с обрыва, спотыкаясь и оскальзываясь. С воплями и криками они подбежали к домам и пошвыряли факелы на крыши. Кровля занялась мгновенно. Распахнулась дверь, и наружу выбежал дородный мужчина, на ходу вытаскивая меч. Его свалили с ног градом камней: еще на обрыве берсерки в изобилии запаслись дармовым оружием. Следом за главой семьи во двор высыпали домочадцы. Их забивали дубинами, протыкали копьями и пронзали мечами, разрубали им головы секирами. Все произошло так быстро, что Джек даже с мыслями не успел собраться.

Обитатели усадьбы тоже. Нежданное нападение застало их врасплох. Спотыкаясь и пошатываясь, они метались по темному двору и звали на помощь. Берсерки опрокидывали их на землю и рубили на куски. Потоками лилась кровь – в пляшущем свете факелов она казалась почти черной.

Дома полыхали вовсю. Изнутри доносились жалобные крики женщин и детей. Кто-то попытался бежать, но с ними обошлись столь же безжалостно. Джек стоял на обрыве, не в силах пошевелиться – и не в силах отвести взгляд. Он видел, как Олаф Однобровый походя отсек голову молодой женщине и швырнул ее ребенка обратно в пламя. Он видел, как, взметнув фонтаны искр, обрушивалась крыша. Он видел, как берсерки выгнали из хлевов скотину и, во власти неутоленной ярости, набросились на животных и перебили их тоже.

Джек сам не знал, как долго простоял на обрыве. Когда он наконец пришел в себя, то увидел, что небеса уже порозовели. Занимался рассвет. Многочисленные постройки усадьбы превратились в дотлевающие груды углей. Берсерки деловито рылись среди пепла, выкапывая захороненное серебро. Из амбаров – тех, что пощадило пламя, – они повытаскивали мешки с зерном и сушеную рыбу. Три коровы стояли привязанными к дереву. А еще в живых остался великолепный конь – белый, с широкой черной полосой вдоль хребта.

И это было все.

Джек слышал рассказ монаха со Святого острова. Слышал ужасную повесть о гибели монастыря – но в душу она ему не запала. Ну, история, ну, страшная – вроде тех жутковатых легенд о святых и чудовищах, что так любил вспоминать отец. Или вроде битвы Беовульфа с Гренделем. Это же было настоящее.

Мальчик спустился с обрыва, кое-как добрался до берега и вошел в воду. Можно поплыть туда, где небо сходится с морем, все дальше и дальше, пока не иссякнут силы и он не пойдет ко дну. А тогда тропами, что ведомы лишь душам усопших, он, пожалуй, доберется до Островов блаженных. Там, верно, его уже ждет Бард со своей неразлучной арфой. «Ну здравствуй, сынок, – скажет он. – То-то славный денек выдался». Ох нет, Бард, скорее всего, скажет кое-что совсем другое: «И что это на тебя нашло, парень, сам сбежал, а сестру бросил?»

– Да с ней все в порядке будет, – заверил Джек старика, чувствуя, как у самых ног его вскипают и пенятся холодные бурунчики. – Люси такая милая, что даже викинги в ней души не чают. Торгиль подарит ее самой королеве.

«Правильно ли я расслышал? – уточнил Бард. – Королеве – это, стало быть, тетушке Гренделя Фрит, верно?»

Джек зашел еще глубже. Накатившая волна сбила его с ног, горько-соленая вода залилась в нос. Охранная руна всколыхнулась – и сильно ударила его по губам. Жар ее взбадривал ничуть не меньше холода. Кашляя и отплевываясь, Джек вынырнул на поверхность и побрел к берегу. По телу его растекалось отрадное тепло.

Над головой мальчика в предрассветных облаках кружили ласточки. Одна из них стрелой прянула вниз и пролетела так близко, что успела, повернув головку, заглянуть Джеку в глаза. А затем, быстро-быстро замахав своими остренькими крылышками, снова взмыла ввысь, к подругам.

«Лучшее оружие против смерти – жизнь, а это означает храбрость, а это означает радость», – объяснял некогда Бард.

– Но никто и никогда не говорил мне, что жить окажется труднее, нежели умереть, – буркнул Джек, выбираясь из моря.

И сел на песок – чувствуя, как ласковое солнце понемногу высушивает его одежду.

– Ты, поди, придумываешь, чего бы такого хорошего обо мне сказать? – предположил Олаф Однобровый, плюхаясь рядом, и, зачерпнув горсть песка, принялся счищать кровь с меча.

Глава 17
РУНА

Джек наблюдал за празднеством викингов с безопасного расстояния – с палубы. Первым делом скандинавы вывалили на песок награбленную добычу – полюбоваться как следует. Серебра выкопали и впрямь немало. Мешки с сушеными бобами и ячменем аккуратно разложили на берегу. Свен Мстительный перекладывал их и так, и этак и, отступая на шаг, оценивал произведенный эффект. Наконец он распределил мешки широкой аркой вокруг серебряного клада, а на переднем плане эффектно расставил мехи с вином. Эрик Широкоплечий темноты, может, и боялся, зато трех оставшихся в живых коров забил без тени сомнения. Эрик Безрассудный выкопал огромную яму – жарить туши.

Самая любопытная находка обнаружилась в тайнике под крышей амбара – множество грязных белых кругляшков. Сперва Джек принял их за незнакомую разновидность хлеба, но воины так возликовали, что сразу же стало ясно: это нечто совсем иное.

– Соль! – заорал Олаф Однобровый, пускаясь в пляс с соляной глыбой в каждой руке.

– Соль! Соль! Соль! – вопили остальные.

Берсерки перебрасывали соляные глыбы друг другу, задерживаясь лишь для того, чтобы лизнуть лакомство.

– Соль! – верещала Торгиль, балансируя с глыбой на голове.

– А чего тут такого особенного? – шепнула Люси, прижимаясь к Джеку.

Мальчик обнял сестренку за плечи.

– Да они же просто сумасшедшие, – отозвался он.

Скандинавы обгрызали и покусывали соляные глыбы, пока усы их не поседели от белой пыли. Обычного человека от такого количества соли давно затошнило бы; вот и Джек втайне надеялся, что викингов вывернет наизнанку, – но не тут-то было. Спустя какое-то время соляное безумие их оставило, и скандинавы благоговейно упрятали свое сокровище в мешки.

Гнилую пищу с корабля повыбрасывали. В мгновение ока на нее слетелась туча чаек – и вороны. Отважное Сердце тотчас же ринулся в драку. Джек сам изумлялся своей способности отыскивать ворона в куче-мале толкущихся птиц, – но Отважное Сердце был проворнее, умнее и… отважнее остальных.

– Небось, теперь улетит восвояси, – вздохнул Джек.

– А вот и не улетит, – возразила Люси. – Его ведь к нам послали с Островов блаженных…

Джек подумал, что птица опустилась на корабль просто-напросто от усталости, – но вслух этого, естественно, не сказал.

Воины пировали весь день. Они жадно уминали жареную говядину и пили сладкое красное вино из таинственной страны под названием Иберия. Они орали песни про богов, которые, похоже, были столь же склонны к обжорству и пьянству, как и их почитатели. В одной пространной поэме рассказывалось о пиршестве вроде того, что разворачивалось перед глазами Джека и Люси. Морской бог Эгир сварил котел пива. И все не только упились в стельку, но и затеяли перебранку с Локи, богом подлых плутней. Локи обозвал Одина лжецом; Один обозвал Локи извращенцем. Тогда Локи сказал, что Фрейя, богиня любви, со страху пускает газы и что Ньерд, бог кораблей, угодил в плен к троллям и те мочились ему в рот, словно в ночной горшок. Каждый новый куплет встречался оглушительными взрывами хохота. От избытка чувств викинги смачно хлопали друг друга по спинам.

– Это какому же народу надобен бог подлых плутней? – подивился Джек.

Вокруг становилось все темнее.

– Да вот этому самому, – зевнула Люси.

Впервые за несколько недель девочка поела досыта и теперь отчаянно клевала носом. Отважное Сердце тоже наелся от пуза; ворон сидел на поручне, закрыв глаза.

– Может, сбежим? – предложила малышка.

– И куда же мы пойдем? – горько отозвался Джек.

– Не знаю… – Люси снова зевнула. – Может, в ту деревню, что они разграбили?

– Все ее жители разбежались.

Джек не стал говорить сестренке, что произошло с людьми Гицура Пальцедробителя на самом деле.

– Они помогут нам, если мы их отыщем.

– Но мы их ни за что не отыщем. Так что лучше засыпай, солнышко.

И Люси послушно свернулась калачиком на груде шкур.

Сгущалась ночь, но разгульному веселью конца-края не предвиделось. Настал черед стихов самых что ни на есть омерзительных; Джек даже порадовался, что его маленькая сестренка заснула. Хуже всех вела себя Торгиль – она изображала Фрейю и вопила: «Ой-ой-ой, как страшно! Как страшно!» – то и дело шумно пуская газы.

– Скоро Олаф потребует свою песню, – прошелестел голос у Джека за спиной.

Мальчик стремительно обернулся: у мачты стоял Руна. Старик был так тощ, что в сгустившихся сумерках практически сливался с мачтой. Отважное Сердце открыл глаза и угрожающе щелкнул клювом.

– Отчего ты не пируешь вместе со всеми? – удивился Джек.

– Кости ноют, – просто пояснил Руна. – Да и грабеж мне больше не в радость. – Он умолк и хрипло отдышался: слова явно давались ему с большим трудом. – Пожалуй, это Драконий Язык во всем виноват. Он был из тех, что умеют любить жизнь. Видимо, он-то и сбил меня с толку…

Джек снова глянул в сторону берега, на пирующих берсерков. Олаф Однобровый изображал из себя влюбленную троллью деву. Отважное Сердце, подобравшись поближе к Джеку, потянул мальчика за рукав.

– Экий у тебя, однако, любимец, – прошелестел престарелый воин. – Драконий Язык, помнится, тоже все разговаривал с воронами.

– Он-то и научил меня этому искусству, – признался Джек.

Какой смысл упускать шанс поднять себе немножечко цену?

– Хороший он был человек, – внезапно сказал Руна. – Совсем не похож на нас, но настоящий воин.

Джек промолчал. На глаза его навернулись слезы.

– Я знаю, что ты не сможешь написать песню в честь Олафа, – едва слышно прошептал Руна. Джек обернулся к нему: фигура старика едва угадывалась в затопляющем судно полумраке. – Драконий Язык так и не научился восхвалять тех, кого ненавидел. Уж слишком честный он был.

– И что Олаф со мной сделает?

С утверждением Руны Джек спорить не собирался. Всякий раз, вспоминая о резне в усадьбе Гицура, Джек чувствовал, как к горлу его подкатывает тошнота.

– Скормит тебя рыбам, – отозвался Руна. – Кроме того, ты нашего языка толком не знаешь. Говоришь ты вроде бы неплохо, но с ошибками.

– То есть ты советуешь мне сбежать?

Джек сам не знал, с какой стати он вздумал довериться старому воину – инстинктивно, должно быть. В Руне ощущалась некая глубина, некая неодолимая, властная сила – почти как в Барде.

– Ты не выживешь. К югу лежат земли Магнуса Мучителя. А к северу – владения Эйнара Собирателя Ушей. Эйнар собрал целую коллекцию сушеных ушей, которую, к слову сказать, никогда не прочь пополнить.

– Ясно, – кивнул Джек.

– Я дам тебе песни, – прошелестел Руна. – Когда-то и я был скальдом. Нет, конечно, не таким великим, как Драконий Язык, но все равно неплохим. Изо дня в день стихи бьют во мне ключом, – а голоса для них нету. Ты станешь моим голосом.

Вопли пирующих воинов теперь доносились откуда-то издали. Весь мир словно сузился: теперь он вмещал в себя лишь троих – Джека, его сладко посапывающую сестренку и этого нежданного нового союзника.

– Думается, Олаф особо возражать не станет, – предположил Джек.

– Только не вздумай ему сказать!

Внезапная вспышка вызвала у старика затяжной приступ кашля. Джек переминался с ноги на ногу, не вполне понимая, что делать. Наконец Руна пришел в себя и несколько раз судорожно втянул в себя воздух.

– Олафу нужен свой собственный скальд. Он хочет, чтобы ты принадлежал ему всецело и полностью, как вот этот конь Гицура. Это умножит его славу. Если он решит, что петь ты не умеешь, он тебя просто убьет.

Гордый скакун, о котором шла речь, стоял стреноженным рядом с поблескивающей грудой серебра. Великолепный конь, что и говорить: белый, словно соляная глыба, со странной черной полоской вдоль хребта. Он косил темным глазом на разгулявшихся скандинавов – взгляд был умный, понимающий…

– Ну тогда… я благодарю тебя.

Джек был признателен старику, но мысль о том, чтобы стать чьей-либо собственностью, возмущала его до глубины души.

– Начнем же, – прошелестел Руна.

Урок продолжался не один час. Отважное Сердце вновь задремал, и Джек пожалел, что не может последовать его примеру. Прошлой ночью мальчик вовсе глаз не сомкнул, а день выдался тяжелый. Наконец костер на берегу прогорел до углей. Скандинавы устроились на ночлег: расстелили покрывала и улеглись ровными рядами. По спине у Джека пробежал холодок. Выходит, даже упившись вдрызг (на сторонний взгляд), берсерки все равно ведут себя по-воински.

Наконец Руна объявил, что на первый раз успехами Джека вполне доволен. Мальчик рухнул на груду одежды и заснул, можно сказать, еще в падении.

Теперь корабль плыл вдоль берега на север. Благополучно миновав земли Эйнара Собирателя Ушей, викинги взяли в привычку вставать лагерем на берегу. Отсюда и далее они не встретят никого, кто дерзнул бы на них напасть.

Олаф и его люди никуда не торопились. В конце концов, кто-кто, а они отдых заслужили. Благородный скакун – Олаф назвал его Облачногривым – стоял, переминаясь с ноги на ногу, в самом центре палубы. Каждый день его сводили на берег попастись на свежей травке.

Воины охотились в темных лесах, окаймлявших берег, и возвращались назад с олениной и кабанятиной. Ловили сетью речную форель. Эрик Безрассудный помолол одну из соляных глыб на приправу к еде. Джек вновь отметил про себя, насколько скандинавы жадны до соли. Жадны еще больше, чем до вина, – а это вам не пустые слова.

– У нас дома соли нет, – объяснил Руна.

– А мы выпариваем соль из морской воды, – отозвался Джек. – Почему вы не можете делать так же?

Солнца мало, – коротко отозвался старый воин, отворачиваясь.

Он отказывался тратить дыхание на такого рода пустую болтовню и сберегал голос для поэзии. Каждую ночь он натаскивал мальчика – но так, чтобы Олаф не прознал. Джек просто поражался тому, насколько сложны его стихи. Поэт ничего не называл истинным именем: чем больше вариаций умещалось в одной строке, тем лучше. В одном и том же куплете корабль именовался то «быком штевня», то «конем мачты», а то и «лебедем Ньерда». Руна никогда не говорил «битва», Руна говорил «сход кольчуг и лезвий». Все это ужасно сбивало с толку – и, на взгляд Джека, ни малейшего смысла не имело.

– Нет! – хрипел Руна, когда Джек пел: «Король поплыл за море на битву» вместо «Кольцедаритель направил лебедя Ньерда по дороге китов на сход кольчуг и лезвий». – Нет! Нет! Нет!

Он сгибался в приступе кашля, а Джек готов был со стыда сгореть: и зачем он дразнит старика?!

– Нет! – повторил Руна, отдышавшись. – Ты же не просто поешь. Ты творишь магию.

– Магию?! – разом встрепенулся Джек.

– Неужто Драконий Язык тебе не объяснил? Каждая песня берет свое могущество от Иггдрасиля, великого древа, что прорастает сквозь девять миров.

– В жизни не слышал ни про какой Иггдрасиль.

– Драконий Язык назвал бы его жизненной силой. Она дает тебе способность творить. А теперь ты меня утомил и даром потратил мое время.

Руна умолк и принялся восстанавливать дыхание. Джек непроизвольно поежился: что за ужасный звук – резкий, хриплый и болезненный. И всякий раз старый воин чуть медлил, словно каждый новый вдох давался ему с немалым трудом.

– Прости меня, господин, – промолвил Джек.

Руна жестом отпустил мальчика.

Джек вернулся в лагерь; в голове его теснилась сотня вопросов. Стало быть, скандинавы живут не только резней и грабежом. Они верят в такую штуку, как Иггдрасиль, – а это всего лишь иное название для жизненной силы. Интересно, это древо существует на самом деле? Если да, здорово было бы на него посмотреть – ну хоть одним глазком! Кого бы спросить?

Джек понаблюдал немного за тем, как Свен Мстительный и Эрик Красавчик демонстрируют Торгиль, как сподручнее раскроить череп. Девчонка, вдохновленная уроком, разложила в ряд оленьи головы – и теперь яростно крушила их дубинкой. Этих про жизненную силу спрашивать бесполезно. Вздохнув, Джек пошел к сестре. Та играла в крохотные деревянные фигурки: Олаф Однобровый выточил ей на забаву коровку, лошадку, мужчину и женщину.

Люси построила из палочек ограду и нарисовала на песке домик. Отважное Сердце зорко наблюдал за девочкой. Вот он сцапал корову – и тут же выронил ее обратно на песок. Люси заверещала, ворон ликующе запрыгал вверх-вниз. И утащил лошадку.