Текст книги "Море Троллей"

Автор книги: Нэнси Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

– Славный песинька, – просияла Люси.

– Не думаю, – опасливо пробормотал Джек. Сердце его неистово колотилось в груди.

– А ну, прочь от них! – заорала Торгиль, выбираясь из свары. – Это мои друзья! Мои, понятно?! Они не для грязных рабов.

И девочка бросилась бегом вверх по улице.

– Друзья, за мной! А ну, ко мне! – закричала она.

Псы сорвались с места и стрелой помчались за ней.

Джек глядел ей вслед, радуясь, что гигантские чудища убрались восвояси.

– Славные песиньки, – повторила Люси.

– Пойдем отыщем Олафа, – предложил Джек.

Он вдруг осознал, что Торгиль, крича: «Друзья, за мной! А ну, ко мне!» – перешла на саксонский.

Глава 20
ВЕДУНЬЯ

Олаф увел детей к себе в усадьбу, расположенную выше по склону, над пристанью. Рабы в ошейниках потащили в дом сундуки с добычей.

«Интересно, а на меня тоже наденут ошейник?» – подумал про себя Джек.

Какое ужасное, непреходящее унижение! Каждый встречный, лишь скользнув по нему взглядом, тут же распознáет, кто он таков.

Если Джек и питал какие-либо иллюзии насчет дружбы между хозяином и его рабами, все они развеялись, едва он услышал имена слуг: Свиное Рыло, Грязные Штаны, Толстоног, и тут же – муж с женой, Болван и Болванка. Болванка повела Облачногривого в стойло. Даже у коня имя – и то покрасивее.

Стены Олафова жилья выгибались внутрь. А скат крыши образовывал арку, вроде как киль перевернутого корабля. С обоих концов скат венчали резные драконьи головы. Повсюду вокруг теснились всевозможные хозяйственные пристройки: конюшни, амбары, кухни и гостевые спальни.

Внутри, как и в отцовском доме, пол был ниже уровня земли. Вдоль стен шли скамьи, столы и – у самой дальней стены – отменный ткацкий станок. Повсюду красовались образчики резной работы Олафа. Кони, птицы, рыбы и драконы украшали потолочные балки и столбы.

В длинной, обложенной камнями яме ближе к середине зала ярко пылал огонь. В воздухе разливалось приятное тепло – но дым ел глаза. Джек и Люси раскашлялись, едва переступив порог.

– Для легких самое оно! – заверил их Олаф, смачно ударяя себя в грудь. – По доброму кашлю сразу поймешь: я дома. А ну-ка, идите сюда, мои красавицы! Идите сюда, полюбуйтесь на подарочки!

Три жены Олафа столпились вокруг, и тут же – целый выводок соломенноволосых ребятишек, с дюжину, никак не меньше. Они наседали на отца, шумно требуя показать, что он им привез.

– Шлепка по заднице! – проревел великан.

Но дети ни капельки не испугались. Они карабкались по отцовским ногам и повисали у него на руках.

Наконец жены отцепили детей от главы семейства, и началась торжественная раздача подарков. Тут были покрывала и туники, рулоны тканей и домашняя утварь. При виде целой груды соляных глыб жены – как выяснилось, звали их Дотти, Лотти и Хейди – одобрительно загомонили. Мальчиков Олаф оделил вышитыми головными повязками, девочкам достались накидки. Все до одного получили по новому ножу. Олаф щедрой рукой кидал женам ожерелья, браслеты и броши – и хохотал, глядя, как те вырывают добычу друг у друга.

– А рабы кому? – полюбопытствовала Дотти.

Женщины выжидательно воззрились на Джека с сестрой.

– Это мой скальд, – гордо сообщил Олаф.

– Ооо! Твой собственный скальд! – воскликнула Дотти.

– Уж кто-кто, а ты его заслужил! – возликовала Лотти.

Они с Дотти были похожи, как два яблока с одного деревца: белокурые, синеглазые, с пухлыми розовыми щечками и округлыми, пышными руками.

А вот третья жена разительно от них отличалась. Лицо у нее было широкое и плоское, а уголки глаз едва заметно приподнимались кверху. Бронзовый оттенок кожи еще больше подчеркивал прозрачную голубизну глаз. Но разница заключалась не только во внешности. Хейди поглядела на Джека, и мальчик почувствовал, как воздух внезапно дрогнул и завибрировал. Дремотное, ленивое тепло накрыло его с головой, и голос Олафа словно затих вдали. Весь мир будто исчез: остались лишь эта странная, смуглая женщина и ее неотрывный взгляд. Затем она рассмеялась – и дремы как не бывало.

– Мне нрааавится этот мальшшик, – проговорила она с сильным акцентом.

– Нет, Хейди, его ты не получишь, – отрезал Олаф.

– Подааарить этого мааальшика не в твоей влаасти, – напевно промолвила Хейди.

– Равно как не в твоей – получить его, женщина. Смотри, я привез тебе горшочки с травами и лекарственными снадобьями, все, что ты просила…

Хейди кивнула, принимая подношение.

– А как насчет дееевошки?

Голос ее звучал низко, с хрипотцой. Люси повисла на руке брата, засунув в рот большой палец. Она неотрывно глядела на пылающий в середине зала огонь, – а сама словно находилась за много миль отсюда, в мире своих фантазии.

– Она принадлежит Торгиль.

– Торгиль?! – хором воскликнули Дотти и Лотти.

– Это ее первая военная добыча, – объяснил Олаф. – Торгиль ужас как ей радовалась.

– Торгиль никогда и ничему не радуется, – возразила Хейди своим тягучим голосом.

– Да, но, как бы то ни было, я не намерен нарушать свои же правила и отнимать у нее добытый в боевом походе трофей.

Джек с интересом наблюдал за тем, как Олаф осторожничает с Хейди. Он не скупился на тумаки для своих воинов, да и на шлепки для Дотти с Лотти, надо полагать, тоже, но эта женщина явно занимала особое положение. Похоже, Олаф ее даже побаивался!

– А что Тоооргилль, – проговорила Хейди, – собирается делать с дееевошкой?

– Отдать ее Фрит.

– Нет! – хором воскликнули прочие жены, и Олаф, словно оправдываясь, развел руками.

– Торгиль хочет вступить в отряд берсерков королевы, – объяснил он. – Она только об этом и мечтает. Я, конечно, могу брать ее с собой в набеги, но зачисляю-то в отряд не я. Подарив королеве Люси, – так, кстати, малявку зовут, – Торгиль добьется своего.

– Дууурно это, – протянула Хейди. – И не то слово как глуупо, о бестолковый скандинав мой. Добром оно не закооончится.

Джек ждал, что Олаф ударит жену, но тот только поморщился.

– Вот только твоей ведьмовщины мне сейчас не хватало, Хейди. Я устал, я грязен как свинья, и все, чего я хочу, – так это всласть попариться в баньке, да вот еще славная бадейка меду пришлась бы куда как кстати.

Слово «бадейка» следовало понимать буквально и никак иначе. Дотти доверху наполнила одну такую из бочонка в кладовых, и Олаф, жадно припав к бадье, пил до тех пор, пока с бороды не закапало.

– Клянусь могучими плечами Эгира, отменный напиток! – воскликнул он. – Медовое вино с собственных полей, что может быть лучше?

Лотти поспешно подала ему хлеба с сыром.

– А знаешь, что полагается к меду? – усмехнулся Олаф. – Граффиск. А ну, подать сюда граффиск!

Лотти сломя голову кинулась к дверям.

– Что за вкусная штука тебя ждет, парень, – пальчики оближешь! – сообщил великан Джеку. – Сколько раз в море мечтал я об этом блюде! Ешь и чувствуешь, что ты на самом деле дома! Ты мне по душе, так что я и тебя угощу.

– Спасибо, – неуверенно проговорил Джек.

Вообще-то он не отказался бы и от хлеба с сыром, да только никто ему не предложил. Внезапно от дверей потянуло непередаваемо отвратительной вонью. Так пахнут неделями не мытые ноги, так несет изо рта, если зубы прогнили, так разит от застоявшейся воды на дне корабля. Джек даже описать эту вонь не взялся бы. Он с трудом удержался, чтобы не выбежать из комнаты куда глаза глядят.

– В дверь танцующей походкой вплыла Лотти с глубокой миской в руках.

– Я свежий бочонок открыла, – прощебетала она.

«Свежий?!» – подивился про себя Джек.

В мерзкой серой жиже плавали какие-то синюшно-лиловатые ломтики: выглядело это блюдо ничуть не менее гнусно, чем пахло.

– Граффиск! – с наслаждением проговорил Олаф.

Он щедро зачерпнул этой жуткой снеди, плюхнул ее на ломоть хлеба и, чавкая, заглотил все до последней крошки. И расплылся в довольной улыбке – аж борода встопорщилась.

– Попробуй.

Он протянул миску мальчику.

– Я… я не голоден, – пролепетал Джек.

– ПОПРОБУЙ!

Джек взял кусок хлеба и самым кончиком окунул его в жижу. И откусил. И проглотил побыстрее – но, увы, недостаточно быстро. Вкус растекся по рту, как растекалась по ногам жидкая грязь, когда Джек в бытность свою в родной деревне чистил по утрам хлев. Мальчуган стремглав кинулся к двери, сложился напополам, и его вывернуло наизнанку.

– Ха! Ха! Ха! Ха! Brjóstabarn! – оглушительно захохотал Олаф.

Вторя ему, звонко засмеялись жены и дети. Спустя какое-то время Хейди сжалилась над мальчиком и принесла ему чашу воды.

– Это его любимая шуутка с чужакааами, – проговорила она.

Джек, спотыкаясь, побрел обратно в залу. Наконец-то он понял, что означает слово «граффиск»: «могильная рыба», то есть мертвая, гнилая…

– Когда у нас нет соли, мы делаем граффиск, – пояснял Олаф, аккуратно подбирая тошнотворное месиво куском хлеба. «А ведь оно ему и в самом деле нравится», – с изумлением подумал Джек. – Бывает, натолкнешься на косяк сельди – тысячи и тысячи сельдей! – такое множество, что аж море бурлит. Бросишь секиру в воду, а она и не тонет. Тáк вот! Везем, как водится, сельдь домой. А дальше-то что? Съесть можно ровно столько, сколько влезет, не больше. Если идут дожди, остальное не засушишь. Вот мы и кладем рыбу в бочки и зарываем бочки под землю. И ждем много месяцев. Рыба выдерживается, как хороший сыр. Лиловеет. Пахнет все аппетитнее. Чем дольше ждем, тем вкуснее она становится.

– А почему вы ею не отравитесь? – полюбопытствовал Джек, думая про себя: «Чтоб вам и впрямь всем передóхнуть».

Олаф, усмехнувшись, похлопал себя по животу.

– Мы, скандинавы, народ крепкий. Не то что саксы…

В этот момент в дверях показался Болван: дескать, баня готова. Великан встал, стряхнул с бороды крошки и пошел за угрюмым рабом.

А Джек присел рядом с Люси. Девочка завороженно глядела на пылающий в центре зала огонь.

– Люси?

Нет ответа.

– Люси?!

Он завладел рукой сестренки. Девочка казалась до странности отрешенной – словно находилась где-то далеко-далеко отсюда.

– До чего же красиво, – прошептала она, не отрываясь глядя на огонь.

Подошла одна из дочерей Олафа и спихнула Люси со скамьи.

– Эй ты, полегче! – закричал Джек.

– Жабья Морда, – фыркнула дочка Олафа, – вот как я тебя назову. Жабья Морда! Сейчас моя очередь давать имя рабу.

– Отстань от него, – велела Хейди, что неслышно, как волк, подошла сзади.

Девчонка послушно отступила. Джек усадил сестренку обратно на скамью. Люси по-прежнему неотрывно глядела на пламя, словно ничего и не случилось.

– Что с ней такое? Она больна?! – взмолился Джек, думая про себя: «Она безумна?»

– Ее дух отлетееел, – объяснила Хейди. – Отлетееел и блуждает где-то в иных мееестах – приятных, я полагаю.

– Отец ей все, бывало, рассказывал, будто она – похищенная принцесса, – признался Джек, отчасти приободрившись. – Говорил, что в один прекрасный день ее отыщут верные рыцари и увезут обратно в родной замок. Боюсь, Люси ему поверила.

– Я такое виидела, и не раааз, – подтвердила Хейди. – В моей земле зимы длиинные, теемные. Так что люди отпускают дуууши на волю, чтобы с ума не сойти. Души блуждааают по свету, а с приходом веесны возврааащаются.

– Надеюсь, весна вернется и для Люси…

– Может быть, с твоей помощью. Ты мальчик осоообенный. Я-то знаю. Я заглянула тебе внууутрь.

– Так ты ведунья? – спросил Джек.

Хейди рассмеялась – смехом столь же тягучим, как и ее голос. Все, кто был в зале, чем бы ни были заняты, мгновенно замерли. Похоже, Хейди здесь побаивались.

– Спасибо, что ведьмой не назвал, – проговорила она сквозь смех. – А то вот они все так и думают. – Хейди обвела рукою зал. – Но дааа, я творю seiðer.

– А разве это… не колдовство? – спросил Джек.

– Это жеенская магия. То, что делают скальды, – магия мужская. Колдовство, это когда смешиваешь одно с другим.

Джек не был уверен, что понял все правильно, но отчасти успокоился. Он – скальд, мужчина, так что с его магией все в порядке. Торгиль ни в чем не сможет его обвинить.

– А откуда ты? – полюбопытствовал он.

– Олаф добыл меня в Финнмарке. Мой отец был главой дерееевни, а Олаф торговал там меха.

«Стало быть, великан-скандинав не всегда убивает и грабит», – подумал про себя Джек.

– Многие хооотели взять меня в жены. Ох, многие. Женщине-ведунье цены нет. Но мой дух выбрал Олафа. Мне следовало выйти замуж за одного из нааших, но… Хейди пожала плечами. – Он такой громааадный, такой красиивый. Я этим не чета. – Она презрительно зыркнула на Дотти с Лотти, что искали у детей вшей. – Я останусь до тех пор, пока этот дюжий бестолковщина обращается со мной как доолжно. Если он меня обидит, я уйду.

И Хейди вернулась к своим горшочкам со снадобьями и травами. Джек же остался с Люси. Девочка по-прежнему глядела на огонь – и вроде была всем довольна. Джек принес ей деревянные игрушки – те самые, вырезанные Олафом, – и она принялась играть. Потом Джек попросил у Лотти хлеба с сыром. Он не вполне понимал свое положение – чего доброго, рабам просить еду не полагается под страхом порки, – но Лотти безропотно дала ему и того и другого, да еще чашу пахтанья [3]3
  Пахтанье – обезжиренные сливки, получаемые как побочный продукт при сбивании сливочного масла.


[Закрыть]в придачу. Джек скормил пахтанье Люси.

То, что Хейди заинтересовалась детьми, сыграло им только на руку: Джека и Люси оставили в покое. Никто больше не пытался спихнуть девочку со скамьи, и никто больше не угрожал назвать Джека Жабьей Мордой.

Ближе к вечеру появилась Торгиль, и Джек с ужасом узнал, что девчонка живет в семье Олафа. Она влетела в дом, раскрасневшаяся и вспотевшая после возни с собаками. Хейди тут же отправила ее в баню. К ужину появился Руна; выяснилось, что и он входит в число домочадцев.

– Моя жена умерла много лет назад, а дети скончались во младенчестве, – прошелестел он. – В пиршественном зале Олафа всегда царит отрадное тепло, точно в летний полдень. Дом его – что гигантский маяк посреди глухой пустоши.

Джек неуютно поежился. Эти слова он уже слышал.

– То есть усадьба Олафа похожа на чертог Хродгара до того, как туда пришел Грендель?

– Так это я песнь ненароком процитировал? Да, похоже на то… Лучшее из творений Драконьего Языка, между прочим! – Руна вытянул ноги к огню. – Я живу уже достаточно долго, чтобы понять: ничто не длится вечно. Радость и свет в доме Олафа рано или поздно навлекут на него погибель. Но я знаю и другое: гнать от себя радость, пока она длится, и скорбеть о своей судьбе – великий грех.

Хейди поднесла Руне дымящуюся чашу с целебным отваром – смягчить изувеченное горло. Они улыбнулись друг другу, и Джек почувствовал, как завибрировал воздух между старым воином и смуглолицей ведуньей.

Вечерний пир удался на славу. Жены и слуги Олафа весь день трудились не покладая рук, чтобы трапеза запомнилась надолго. Кресло великана оттащили на почетное место перед очагом. На столах разложили деревянные тарелки, ложки и чаши. Предполагалось, что нож у каждого свой, но Джеку нож выдали – свой-то он давным-давно потерял.

Пшеничный хлеб тонкого помола, головки сыра, запеченная с укропом лососина, гуси, так и сочащиеся аппетитным жиром, тушеное мясо, над которым курился соблазнительный аромат тмина и чеснока – все это и многое другое слуги развозили на маленьких тележках. Пахтанье, сидр, пиво и мед лились рекой. На каждом столе красовались глиняные вазы с яблоками. Джек в жизни не видывал столько еды зараз. Это отчасти примирило его с давешним знакомством с кошмарным граффиском.

Олаф восседал в громадном кресле во главе стола, перед очагом. По одну руку от него сидели Руна и Джек, по другую руку вполголоса переругивались из-за лучших кусков мяса многочисленные сыновья. Жены и дочери, ежели не носили угощение из внешних кухонь, трапезничали в другом конце зала – к слову сказать, куда более чинно. Хейди приглядывала за Люси. Даже рабам отвели место у дверей. И насколько Джек мог судить, ели они то же, что и прочие.

Радость и ликование царили в зале; пирующие то и дело затягивали песню. Одна только Торгиль мрачно держалась особняком и в общем веселье участия не принимала. Усадили ее между женской и мужской половиной: Олаф, смягчившись, не стал отправлять ее к рабам, как грозил ранее. Однако место ей досталось отнюдь не самое почетное – в отличие от Джека. Торгиль сидела в одиночестве: этакий островок уныния посреди шумного празднества.

«Интересно, где же ее родные?» – гадал Джек.

– Помоги убрать со стола, – предложила Хейди строптивице.

Вместо ответа Торгиль швырнула деревянное блюдо на пол.

– Это женская работа! – завопила она.

– Ничего зазооорного в ней нет. Хочешь не хочешь, а ты – одна из нас.

Все голоса разом смолкли. В зале воцарилось молчание; лишь потрескивание огня в очаге нарушало тягостную тишину.

– Подбери тарелку! – внезапно рявкнул Олаф, да так, что собравшиеся подскочили как ужаленные.

– Я не такая, как они! Я – воительница! – бушевала Торгиль.

– Ты – сирота, живущая моими милостями. Если бы кто-нибудь из моих воинов повел себя так, как ты, я бы ткнул его носом в тот кавардак, что ты только что сотворила. А теперь пошевеливайся!

Торгиль, опрокинув стул, бросилась к двери. Никто даже не попытался остановить ее. Хейди лишь покачала головой и нагнулась подобрать с пола разлившееся варево.

Джек же откинулся назад; сердце его бешено колотилось в груди. К горлу подкатила тошнота. Мальчик сидел ближе всех к Олафу, так что от великаньего рева у него до сих пор звенело в ушах. Но что еще хуже, ярость и боль Торгиль обрушились на него тяжким ударом. Он сам не мог понять почему.

Его учили служить жизненной силе. Когда в мыслях его царил покой, Джек ощущал ее токи в воздухе и в земле. И между Руной и Хейди тоже, что, впрочем, было неудивительно. Ведь Хейди – ведунья, а Руна – скальд. Кроме того, оба пришлись Джеку по душе.

А вот Торгиль он ненавидел лютой ненавистью. Она – злобная и мстительная грубиянка. Она наслаждается смертью. В характере ее нет ровным счетом ничего привлекательного, и все же… Джек никак не мог забыть, как девочка шла по улице одна-одинешенька, и никто даже не сказал ей: «Здравствуй». Олаф назвал ее сиротой… значит, семьи у нее нет. Джек искоса глянул на Руну: тот как ни в чем не бывало макал хлеб в подливку.

– И куда она теперь пойдет? – спросил Джек.

– Торгиль-то? Да в бане заночует… Похоже, старый воин на этот счет нисколечко не волновался. – А ежели луна выйдет, так она на холм поднимется, прибьется к королевским псам..

– К своим братьям и сестрам, – добавил один из сыновей Олафа, коренастый парнишка, у которого только-только начали пробиваться усы. Уголки его глаз самую малость загибались кверху; Джек понял, что мать его – Хейди. – Только псы ее и терпят.

– Довольно, Скакки, – одернул сына Олаф. – Она же не виновата, что то и дело впадает в буйство. Это у нее от отца, а, Одину ведомо, лучшего берсерка на свет еще не рождалось.

Все загомонили в знак согласия.

– А королевские псы – это такие здоровые, серые? – спросил Джек.

– Вижу, ты с ними уже познакомился… – усмехнулся Олаф.

Оставалось лишь удивляться тому, с какой легкостью великан перешел от бешенства к добродушной приветливости. Однако кто-кто, а Джек-то отлично знал, что и в ярость он впадает с той же легкостью.

– Да, было дело: они набежали на нас с Люси – но тронуть не тронули.

– Детей они не обижают, – объяснил Скакки. – Вон, положи Хильду к ним в миску, – он ткнул пальцем в сторону довольно-таки раскормленного младенца, что шумно сосал Лоттину грудь, – так они и не рыкнут.

– Но вот стоит им увидеть волка… – задумчиво протянул Олаф. – Тут уж их сам Тор не удержит.

– Рассказал бы ты ему всю историю как есть, – промолвила Лотти, отрывая Хильду от груди. Девочка недовольно заверещала.

Олаф откинулся назад; кресло его угрожающе скрипнуло.

– Отец Торгиль был величайшим из берсерков, – начал он. – Звали его Торгрим. Он всегда первым рвался в битву, – а покидал поле боя последним. К шестнадцати годам он уже обзавелся ожерельем из тролльих зубов. Однако главной его бедой была его же боевая ярость. Когда он впадал в буйство, то не видел и не слышал ничего вокруг.

– И тогда уж ему удержу не было, – подхватил Скакки. – Даже я это помню.

– Настоящей женой он так и не обзавелся – ни одна девушка за него бы не пошла, – рассказывал Олаф. – Но у него была рабыня. Из саксов. Не помню, как ее звали.

– Ее звали Аллисон, бестолковщина ты мой, – подсказала Хейди. – Конечно, куда тебе запомнить имя женщины!

– Как бы то ни было, эта Аллисон родила ему сына по имени Торир. Что с ним сталось, я тебе уже рассказывал.

– Да, – кивнул Джек, вспоминая повесть о кошмарном убийстве.

– После этого Аллисон сделалась сама не своя. Ничего вокруг словно не замечала. Когда у нее родилась девочка, она произнесла одно-единственное слово: «Джилл». Так она назвала ребенка.

– Вот только называть ребенка она не имела права, она же рабыней была, – уточнил Скакки.

– Повитуха отнесла младенца к Торгриму, но Торгрим от него отказался.

– Отказался?! – воскликнул Джек.

Неслыханное дело! Любой ребенок, даже самый уродливый, послан Господом. Как же его не любить?!

– Отец был в своем праве, – сурово возразил Олаф, обводя взглядом своих многочисленных отпрысков.

Ясно было, что уж он-то в жизни от ребенка не откажется. Смышленые детишки ну ни капельки не беспокоились на этот счет.

– Торгрим хотел мальчика, – прошелестел Руна. Все разом смолкли, предоставляя ему слово. – Он хотел мальчика взамен погибшего Торира, а когда младенец оказался девочкой, он приказал отнести дитя в лес.

Джек потрясенно молчал, не в силах вымолвить ни слова.

– Так что повитуха унесла младенца подальше от дома и положила его под дерево, – продолжал Олаф. – А королю Ивару как раз подарили пару ирландских волкодавов, и псица не так давно ощенилась. Она убежала в лес – и набрела на ребенка. Небось, оно пищало да плакало…

– Прям как моя Хильдочка, – нежно проговорила Лотти, вновь прикладывая отчаянно вопящего младенца к груди.

– Псица легла на землю и накормила дитя, словно щенка. Псарь пошел искать собаку, глядь, – а она свернулась калачиком вокруг младенца и греет его. А оно спит себе, посапывает…

– А почему ты все время говоришь «оно»? – удивился Джек. – Это же была девочка.

– Никем оно еще не было, – возразил Руна. – Ведь ребенка еще не приняли в род.

В хорошенький переплет угодил Торгрим, нечего сказать! – подхватил Олаф. – Наш закон гласит, что, как только ребенка покормят грудью, отказаться от него уже нельзя. Как ни верти, а королевская псица младенца покормила. Так что Торгриму пришлось принять ее – теперь уже и впрямь ее – назад. Он назвал девочку Торгиль и отдал ее Аллисон.

– А мать на нее и глядеть не хотела, – докончила Хейди. – Кормила ее грудью, вот и все. Да и отец Торгиль не замечал. Любила девочку одна только псица, а потом – ее щенки.

Вот это история! Ничуть не менее удивительная, чем все те легенды и песни, которым Бард обучал Джека. Что за прекрасная поэма из нее получилась бы – вот только слишком грустная. Надо бы придумать ей счастливый конец. Джек пообещал себе, что непременно этим займется.

Затем разговор перешел на другие темы. Спустя какое-то время от тепла и сытной пищи Джек начал клевать носом. Хейди проводила его во внешнюю пристройку, где мальчику отвели груду соломы и заскорузлое одеяло. Несколько рабов помоложе уже храпели вовсю. Люси уложили в уголке главного зала.

Одеяло кишмя кишело блохами – Джек чувствовал, как те прыгают туда-сюда, – но в полусне он даже внимания на них не обратил. И едва расслышал сквозь сон, как несколько позже, благоухая кислым пивом и потом, пришли Свиное Рыло, Грязные Штаны и Толстоног и зарылись в солому.