Текст книги "Море Троллей"

Автор книги: Нэнси Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Глава 33
ФОНН И ФОРАТ

Джек лежал на неправдоподобно мягкой постели. В комнате настолько красивой, что мальчик подумал: он, верно, уже умер и угодил на небеса. Стены покрывала роспись, вроде как на римской вилле, где жил Бард, вот только картины эти были совсем свежими. Деревья в цвету, домик, мужчина и женщина на крыльце, дети играют с собакой…

Пол был выложен разными сортами дерева так, что получался узор в виде осенних листьев. На металлической подставке изящной работы стояла металлическая же чаша, наполненная тлеющими угольками. От нее приятно тянуло жаром; теплый воздух овевал Джеку лицо: только эта его часть из-под одеяла и выглядывала.

Одеяло же восхищало и рисунком, и цветом, и в придачу было набито перьями. Джек устроился под ним так же уютно, как желудь под шляпкой.

Память между тем возвращалась – понемногу, урывками. Джек осторожно ощупал плечо. Оно было перевязано и болело куда меньше, чем он ожидал.

– Просыпается, – сказал кто-то.

Нет, не сказал, а что-то еще. Слова просто-напросто возникли в Джековой голове.

– А для двуногой дичи он вполне себе милашка.

– Ты дай ему позавтракать, а я пока пойду матери скажу.

Послышалась тяжкая поступь, дверь открылась и снова захлопнулась.

«Значит, я все же не на небесах, – горестно подумал мальчик, – а в плену у ётунов. Может, если закрыть глаза, они решат, что я опять заснул».

– Ничего у тебя не получится, – раздался хриплый голос. – А то мы не знаем, когда смертные лгут!

Джек открыл глаза – и тут же крепко-прекрепко зажмурился.

– Да знаю, знаю. К троллям надо привыкнуть. Лично я считаю, что смертные похожи на вареных лягушек, но я давно научилась смотреть на это сквозь пальцы.

Джек снова открыл глаза. Тролль – или, вернее, тролльша, судя по двум здоровенным выпуклостям под рубахой, – была еще крупнее того чудища, с которым мальчик столкнулся у ледяного моста. Волосы у нее на голове были не менее рыжие и топорщились не менее отчаянно. А вот плечи были прикрыты, так что косматые они или нет, с уверенностью сказать было трудно. Оттопыренные уши торчали точно ручки кувшина; тяжелые золотые серьги оттягивали мочки вниз: болтались они где-то на уровне подбородка. Из-под оттопыренной верхней губы выглядывали аккуратненькие клычки – ну, то есть аккуратненькие по сравнению с клычищами тролля-мужчины.

При всем при этом вид у тролльши был куда более ухоженный. Ногти – чистые, до блеска отполированные; зубы хоть и пугающего размера, зато в полном порядке… Да и выражение лица было довольно-таки приветливое.

«На расстоянии она, пожалуй, выглядит не так уж и кошмарно», – подумал Джек.

Ётунка издала резкий лающий звук – со страху Джек забился поглубже под одеяло.

– Ах, не так уж и кошмарно! Как вам это понравится?! Ну, вообще-то ты тоже не особо кошмарен, хотя манеры у тебя оставляют желать лучшего…

– Извини, – пробормотал Джек.

– Да ладно, чего уж там. Меня зовут Фонн. Мы с сестрицей Форат за тобой приглядываем.

– Спасибо, – поблагодарил Джек, не вполне будучи уверен, что подразумевается под «приглядыванием». Может, просто стерегут, чтобы добыча не сбежала, прежде чем ее слопают…

Фонн издала все тот же лающий звук. Видимо, она так смеялась.

– Да не едим мы больше двуногую дичь – разве что добудем ее в честном бою. И уж тем более никто не станет есть смертного, который явился с недостающей шахматной фигуркой из королевиного набора.

– Хорошо, что не потерял ее! Я уж боялся, что выронил ее на мосту…

– Тебе ее Фрит дала, верно?

Джек кивнул.

– И Фрит чего-нибудь взамен от тебя потребовала, это уж как пить дать. Она ведь никогда и ничего не делает просто так. Мама, помнится, ужасно переживала, что не может больше приглашать норн на шахматные партии. Она заказала новую фигурку, но конечно же никакой магии в ней уже не было, так что норны от нее отказались.

В голове у Джека роились десятки вопросов. Что еще за магия такая? И где норны сейчас? И откуда Фонн знает Фрит? И кто такая «мама»?

– Эй, полегче! – Фонн снова рассмеялась своим лающим смехом. – Тебе вообще-то покой нужен! Скажу тебе откровенно, эта твоя рана на плече оказалась тот еще подарочек. Я уж думала, рукой тебе больше не пользоваться, но мама песней вытянула-таки яд.

– Кто такая «мама»? – не отступался Джек.

– Горная королева. Мы с Форат – ее дочери. Равно как и Фрит, к великому нашему сожалению.

– Ты совсем непохожа на Фрит.

– Спасибо за комплимент. У нее был другой отец. Бедняжка… Он протомился в этой самой комнате много лет и все мечтал вернуться в Срединный мир, к семье. На стене – это они.

Изображения мужчины, женщины и детишек, играющих с собакой, разом исполнились нового смысла.

– А почему королева не отпустила его домой?

– Да погибла его семья. Они все остались погребены под снежной лавиной, а его мама спасла, но он ей так и не поверил. Он был ужасно несчастен; думаю, отчасти поэтому Фрит такая и уродилась. Но, разумеется… – Фонн вздохнула; вздох этот напоминал средней силы ураган. – Разумеется, главная ее беда в том, что ей нет места ни в одном из миров. Люди женятся между собой, неважно, из каких они мест. Но браки между троллями и смертными, равно как между смертными и альвами, почти всегда обречены на неудачу, а дети от таких браков вечно разрываются между тем миром и этим.

В комнату ворвалась Форат, и Джек непроизвольно нырнул под одеяло. Две девятифутовые тролльши с торчащими оранжевыми волосами и клыками – это уж слишком.

– А ну-ка, вылезай, трусишка! – приказала Торгиль.

Джек опасливо высунулся из-под одеяла. В жизни он так не радовался ни одному человеку! Торгиль щеголяла в новехонькой одежде, с новым сверкающим ножом у пояса и еще одним – пристегнутым к ноге.

– Да ты, я вижу, неплохо устроилась, – усмехнулся Джек.

– А почему бы и нет? Здесь по-настоящему здорово! Обожаю троллей!

Джек сел. Голова у него тут же закружилась, и мальчик вынужден был вновь откинуться на подушку.

– Отважное Сердце! А я про него и забыл! С ним все в порядке?

– Он в главном зале вместе с Золотой Щетиной. Представляешь, королева ему крыло вылечила! Пением срастила, и теперь оно лучше прежнего! Негодник по всему чертогу летает. А я тут, между прочим, – почетная гостья, как дочь Олафа Однобрового. Королева Гламдис, оказывается, была влюблена в него по уши и хотела заполучить его в свой гарем, да только дала ему слово, что отпустит беспрепятственно.

– К счастью для Хейди, Дотти и Лотти, – хмыкнул Джек. Он живо представил себе Олафа, запертого в этой комнате.

– Да пережили бы как-нибудь, чего там, – небрежно отмахнулась Торгиль. – Увальни – это так троллей-мужчин называют – знатно дерутся. Они и меня научат всяким подлым уловкам…

– Потрясающе, – отозвался Джек, пытаясь устроиться поудобнее.

Боль в плече усилилась, во всем теле не осталось ни капли силы. Мальчик пошарил рукой на груди, ища руну. Руна была на месте, но чего-то явно недоставало.

– Ошейник… пробормотал он.

– А, эта ерундовина! Как дочь Олафа, я тебя унаследовала, – гордо сообщила Торгиль. – Олаф говорил, что намерен освободить тебя по возвращении, так что я решила сделать это прямо здесь и сейчас. Только не надейся, от приключения ты все равно не отвертишься. Ты обязан мне вечной признательностью, так что изволь охотно и радостно принять смерть, буде возникнет такая необходимость.

– А можно, я лучше охотно и радостно выживу? – пробормотал Джек.

Форат выпроводила Торгиль из комнаты, за что мальчик был ей бесконечно признателен. Столько всего произошло! Ему хотелось побыть одному и обдумать все в тишине и покое. Ётуны, которых его сызмальства приучили бояться и ненавидеть, на поверку оказались не так уж и плохи. Вот и Олаф всегда говорил, что не возражал бы поселиться с ними по соседству, ежели заранее обговорить условия. А ведь похоже, Олаф знал о троллях куда больше, нежели считал нужным сообщить! А Торгиль – эта несносная Торгиль, которая при каждом удобном случае обзывала его рабом и выказывала ему одно лишь презрение, – Торгиль дала ему свободу!

До чего же все в этой жизни запутанно!

Труднее всего для Джека оказалось привыкнуть к непрестанному шороху мыслей вокруг. Все эти мысли смешивались в беспорядочную кучу, потому что все думали одновременно, но ежели кто-то стоял совсем рядом, то Джек разбирал и слова.

Фонн накормила раненого супом с ложечки. Потом разломала мягкий белый хлеб и щедро намазала ломти маслом и медом. И еще поставила рядом с кроватью вазу с фруктами – так, чтобы мальчик мог дотянуться.

– А это что такое? – полюбопытствовал Джек, указывая на гроздь крупных пурпурных ягод.

– Виноград, – гордо объяснила Фонн. – Я выращиваю его в теплице. В один из своих приездов Олаф привез нам саженцы из далекой Италии.

«В один из своих приездов?» – подивился про себя Джек. А вслух спросил:

– Как давно я болен?

– С неделю. Ты был так плох, когда тебя принесли, что мама решила, лучше усыпить тебя на время.

С неделю! Джек совершенно потерял счет времени. Он понятия не имел, как долго пробыл в потаенной долине, а теперь вот еще одна неделя потрачена впустую! Сколько времени осталось у него на то, чтобы спасти Люси?

– Не тревожься, – проговорила Фонн своим хриплым и при этом до странности мягким голосом. – Когда беспокоишься, выздоравливаешь медленнее. Все решают норны, и никто из нас не в силах ничего изменить.

Фонн задернула плотный занавес.

Джек уже давно заметил окно, но внимательно к нему не приглядывался. Интересно, что там, снаружи? Мальчик уснул, представляя себе, как Олаф, запертый в этой комнате, словно в ловушке, вырезает игрушки для детей, которых больше никогда не увидит.

На ноги Джек встал лишь неделю спустя. Орлиные когти занесли яд ему в кровь. Спасла Джека только магия Горной королевы. Мальчик немного попривык к Фонн и Форат, хотя Форат говорила с заметным трудом. Ётуны общались через мысли – напрямую. В речи они потребности не испытывали, хотя отдельные тролли выучивали язык людей в военных целях. Случалось, что смертные вторгались в Ётунхейм, а тролли – особенно подростки – хаживали с набегами в Срединный мир.

Окна выходили на ледяной утес, обрывающийся в бездонную пропасть. То было зрелище изумительной красоты – и изумительной жестокости. Ни один смертный этим путем не сбежал бы. Возможно, где-то там внизу и таилась земля, но из своей комнаты Джек различал лишь круговерть ледяных кристаллов – и ничего больше.

Ётуны обожали холод. Если жестокий мороз самую малость смягчался, они тут же принимались жаловаться на жару. Им удавалось сохранить в своем мире область вечной зимы, но Фонн жаловалась, что всякий год лето подбирается к ним все ближе и ближе. Некогда, рассказывала она, вся земля была покрыта толстым слоем льда. И море – тоже. Можно было дойти пешком от Утгарда до Ётунхейма.

– От Утгарда? – переспросил Джек.

– Земли-за-морем. Это наш древний дом.

– Олаф как-то раз упоминал о нем, – вспомнил Джек. – Рассказывал, будто его уничтожил вулкан…

– Верно, – удрученно подтвердила Фонн. – Моя прапрапрабабушка дошла оттуда по ломающемуся льду. Так мы и оказались отрезаны от сердца нашего мира. Вернуться мы не можем, и с каждым новым веком силы лета все глубже вторгаются в наши владения. Когда-нибудь наше царство сгинет безвозвратно.

– Мне… мне ужасно жаль, – искренне сказал Джек. – А что, от Утгарда совсем ничего не осталось?

– Форат иногда разговаривает с китами. Это ее особый дар. Киты рассказывают, будто остался совсем крохотный островок. В самой середке его – вулкан, а повсюду вокруг – пустынные, опустошаемые ветром ледяные торосы. Звучит чудесно…

Фонн тяжело вздохнула.

– А разве вы не можете построить корабль и поплыть обратно?

– Мы для кораблей не созданы. Мы слишком тяжелые и панически боимся глубокой воды. Немногие из нас, вот как Форат, катаются верхом на китах, но и то лишь вдоль берега.

Отважное Сердце навещал больного каждый день, а порою забегала и Торгиль с леденящими кровь рассказами о том, как сподручнее убивать тех и этих. Ётуны расправлялись с врагами без излишней жестокости, но дело свое, как говорится, знали. Похоже, все они от души привязались к восторженному маленькому берсерку. Как-то раз заглянул Золотая Щетина: зверь говорил, Фонн переводила Кабан поблагодарил Джека за то, что мальчик освободил его и спас от повозки Фрейи, а Джек, изнывая от тошнотворного чувства вины, думал, что вскоре там, чего доброго, окажется Люси.

Сколько же дней прошло с тех пор, как он оказался в Ётунхейме? Джек не знал. Судя по положению луны, недели три, не больше, но это значило, что в долинке у драконьего логова он вообще нисколько не пробыл. Но как такое может быть?! Понимал Джек только то, что время идет, пусть медленно – но идет. И час, когда Люси принесут в жертву, неуклонно приближается.

Глава 34
ЧЕРТОГ ГОРНОЙ КОРОЛЕВЫ

Чертог Горной королевы совсем не походил на комнатку, что отвели раненому Джеку, но и он был прекрасен – на грандиозный ётунский манер. Стены были изо льда, высокие окна пропускали яркий синий свет, одевающий вершину горы. В морозном воздухе колыхались громадные белые занавеси.

Большинство ётунов рядились в шкуры, хотя некоторые увальни красовались лишь в набедренных повязках, гордо выставляя напоказ волосатые торсы. Джек подумал про себя, что длинные меховые плащи – прекрасная мода. Этим обрюзглым, поросшим оранжевыми космами плечам, этим морщинистым отвислым животам и многим ярдам чешуйчатой плоти прикрытие бы пошло куда как на пользу. Но никакие одежды не смогли бы скрыть мощных надбровных дуг троллей-мужчин. Их гордо выставляли напоказ: чем крупнее, тем лучше; а те тролли, на счету у которых были убитые смертные, украшали надбровные дуги татуировками.

Королева Гламдис восседала на золотом, инкрустированном бриллиантами троне.

– Гномья работа, – шепнула Фонн Джеку: тот, в ожидании, пока его призовут, ждал поодаль.

Оранжевые волосы королевы венчала сверкающая корона, а еще на ней было длинное синее платье, расшитое золотом. А поверх платья – роскошный плащ из медвежьих шкур. Королева казалась куда старше Фонн, черты лица были резкие, ястребиные.

«Какой благородный облик», – подумал Джек.

Да, к троллям он явно начал привыкать…

По одну сторону от трона стоял Золотая Щетина с Отважным Сердцем на спине. Торгиль гордо устроилась в ногах у Горной королевы. По другую сторону выстроился гарем.

Шестнадцать разновозрастных увальней были разодеты в пух и прах. Самый старый восседал на троне разве что самую малость менее внушительном, нежели королевский. Он был так стар, что надбровные дуги нависали над его глазами, почти полностью их закрывая, так что ему приходилось поддерживать их вилкообразной палочкой.

– Это мой отец, Болторн, – шепнула Фонн.

Сам Джек ради такого случая напялил на себя три слоя шерстяных одежд, одни поверх других, а сверху еще и плащ из куньего меха. И все равно мальчик ужасно мерз. Обут он был в башмаки из воловьей кожи, причем шерстью наружу, чтобы ноги не разъезжались по полу. Пол был из отполированного серебра: блестящий и на диво красивый, но скользкий как лед.

– Подойдите, – приказала королева Гламдис голосом резким, как у Фонн.

Джек знал, что ётунам вообще непросто говорить вслух, а уж сделать так, чтобы голос звучал нежно и мелодично, они и вовсе не в состоянии. Мальчик покорно вышел вперед и низко поклонился.

– Так это ты растопил мой ледяной мост, – промолвила королева.

«Ой-ей-ей», – испуганно подумал Джек.

– Ты – маг огня, – объявила королева.

– Я – бард, о великая королева. Я служу жизненной силе.

– Знавала я одного такого. Его звали Драконий Язык; он проделал дыру вот в этой самой стене. – Королева указала на полоску более темного льда под окном. – Я, конечно же, велела заделать брешь, но след все равно остался.

– Джек – ученик Драконьего Языка, – тоненьким голосом пропищала Торгиль.

«Молчи!» – мысленно взмолился Джек.

– Кому здесь говорить, а кому молчать, решаю я! – одернула его королева, и Джек выругал себя за бестолковость. Он напрочь позабыл, что ётуны умеют читать мысли. – Однако же я не чую в тебе зла, – продолжила Гламдис. – Торгиль дочь Олафа, рассказала мне о вашем походе, и я согласна помочь вам. Но должна предостеречь: норны не повинуются никому, даже богам. Я могу лишь попросить, чтобы, когда они явятся, вам дозволили присутствовать. И это все.

– Спасибо тебе, о великая королева.

– И чтоб ни про какую «великую королеву» я больше не слышала, – рявкнула Гламдис. – Это ты для Фрит прибереги: она это обожает. Я и впрямь великая королева, и все это знают. Ты еще детеныш, так что можешь звать меня просто матерью.

– Х-хорошо, мать, – пролепетал Джек. До чего же странно было называть так кого-то, кто на самом деле матерью ему не был. – Я глубоко признателен тебе за то, что ты вылечила мне плечо и исцелила Отважное Сердце.

– А, Отважное Сердце, как же, как же, – проговорила Гламдис. Темные глаза ее лукаво блеснули. – Нахальный негодник, одно слово. – Пояснять, что имелось в виду, она не стала. – А теперь я приглашаю вас всех на празднество в честь Олафа Однобрового. Все будет так, как он сам пожелал бы: пир с музыкой, танцами и добрым угощением. Я скорблю о том, что Олаф ушел в Вальхаллу, но знаю: Один ему обрадуется. Лучшей двуногой дичи я в жизни не встречала.

Глаза Джека наполнились слезами, и даже королева – мать, напомнил себе мальчик – утерла глаза краем плаща. Торгиль же зарыдала в голос.

Наконец все покинули тронный зал и долго шагали по длинным коридорам, пока не вышли во внутренний двор: просторный, идеально круглый и вообще более всего смахивающий на застывшее озеро. Двор находился под открытым небом, а по краям его выстроились палатки. Джек принюхался: пахло жареным тетеревом. Мальчика усадили за невысокий стол вместе с Торгиль: ётунские столы были для них слишком велики. Фонн и Форат устроились рядом – за компанию.

Впервые в жизни Джек увидел тролльих малышей – так называемых «детенышей». Они носились взапуски между столами и украдкой таскали всякие вкусности. Они поскальзывались на льду, сталкивались, громогласно подзуживали друг дружку и то и дело затевали потешную возню. Впрочем, детей было немного. Фонн объяснила, что взрослеют они медленно, – тем, что казались ровесниками Джека, уже перевалило за пятьдесят. Сама Фонн считалась еще слишком юной, чтобы завести себе гарем.

Детеныши на каждом шагу учиняли беспорядок – но никто особо не возражал. Взрослые снисходительно улыбались, глядя на то, как малыши карабкаются вверх по занавесям, переворачивают стулья и кидаются снежками. Дома Джека выдрали бы за куда меньшие безобразия.

Джека с Торгиль потчевали тетеревятиной с брусничным вареньем, кроликом с луком, медвежьими лапами (от лап Джек отказался) и толстыми ломтями лосятины. Горная королева одна уплела целую лосиную ногу, а Фонн с Форат рвали на куски гигантскую форель. На тролльем пиру за столом вели себя ничуть не лучше, чем на празднестве короля Ивара.

– Чур, одну ногу на пол! – заорал молодой увалень, что влюбленно поглядывал на Фонн. – Правило у нас одно: пока ешь, держи ногу на полу!

– Это он передо мной выпендривается, дескать, человеческую речь освоил! – фыркнула Фонн.

Еще Джека с Торгиль угощали хлебом со свежим маслом и медом, яблочным пудингом с пряностями, виноградом из теплиц Фонн и сыром – Торгиль объяснила, что сыр этот из молока таинственной зверюги под названием «як». По кругу ходили целые бадьи с сидром, пивом и медом. Увальни попытались было вовлечь Торгиль в состязание «кто кого перепьет», но девочка твердо ответила: «Нет».

– Тролли все равно выиграют. И они это знают. Не хочу позориться, – объяснила она.

Когда угощение закончилось, а со стола убрали, начались песни и танцы. Увальни перешли на другой конец озера, тролльи девы выстроились напротив. Увальни охорашивались и гордо выставляли напоказ надбровные дуги – ведь это тролльшам предстояло выбирать себе партнеров. Форат с подругами обеспечивали музыку. Странное то было пение. Джек не понимал ни слова; мелодия эхом отражалась от стен и словно вибрировала в его груди. И звучала в ней такая неизбывная скорбь, что у Джека на глаза навернулись слезы.

– Это что, плач? – спросил он у Фонн.

– Нет, конечно! Это песнь китов. Очень даже веселая, на самом-то деле. Они поют об Утгарде, нашем возлюбленном доме, что навек для нас утрачен и остался далеко за морем.

«Если это веселая песня, то печальных ему лучше и вовсе не слышать», – подумал про себя мальчик.

Лишь невероятным усилием воли он сдерживался, чтобы не разрыдаться.

– Вы ведь не будете возражать, если я потанцую немножко? – застенчиво спросила Фонн.

– Конечно-конечно! – хором заверили ее Джек и Торгиль.

Так что Фонн засеменила через лед к прочим тролльшам. Сперва все они веером рассыпались по озеру, затем приблизились к увальням: те из кожи вон лезли, стараясь произвести впечатление. Одна за другой девы выбирали себе кавалера, хлопая того по плечу увесистой ручищей. Пары вышли на лед.

Топ! Хлоп! И-и-и – скользим, скользим, скользим! Топ! Хлоп! И-и-и – скользим, скользим, скользим! Тролльи девы вели своих партнеров через озеро, а Форат и прочие выводили жалобный, стонущий аккомпанемент.

– Воистину, Олафу возданы великие почести, – проговорила Торгиль, вздыхая над кружкой сидра.

– Вот уж не думал не гадал, что его тут так любят, – сказал Джек.

– Хейди, Дотти и Лотти – тоже, – отозвалась Торгиль, улыбаясь краешком губ.

Ближе к концу празднества Джек пробрался к столу королевы и, учтиво поклонившись, спросил:

– А норны придут завтра?

– Возможно. Норны придут, когда сами того захотят, – отозвалась королева.

– А не могла бы ты… ну, так сказать… немножко поторопить их?

День, когда Люси должны принести в жертву, неотступно маячил у Джека перед глазами.

– Торопить норн не смеет никто.

– Но если бы они знали, как это важно…

– Послушай, детеныш, – добродушно отозвалась Гламдис, – ежели норны намерены даровать тебе успех, то придут они днем раньше или днем позже – это совершенно неважно. Все произойдет так, как суждено.

– Но не могу же я просто сидеть сложа руки и ждать!

Джек вовсе не собирался грубить – тем более тролльей королеве девяти футов ростом! – но мальчик себя не помнил от тревоги.

– Боюсь, придется. Заодно Фонн покажет тебе дворец.

– И вовсе ей незачем со мной нянькаться, – буркнул Джек.

– Я, например, твердо знаю одно, – как ни в чем не бывало продолжала Горная королева, – гнать от себя радость, пока она длится, и вместо того скорбеть о своей судьбе есть великий грех.

– Вот и Руна мне так говорил, – воскликнул Джек.

Гламдис улыбнулась, сверкнув изящными кличками.

– Это он у меня научился. А теперь беги-ка себе, двуногий олененок. Насладись жизнью сполна – прежде чем начнется шахматная партия.

И королева, отвернувшись, вновь впилась зубами в лосиную ногу – третью по счету, предположил Джек, глядя на груду костей у нее под ногами.

Весь следующий день Джек разгуливал по обширному дворцу королевы Гламдис. Он побывал на кухне, в оружейной, в гареме и в теплице. Теплица – гордость Фонн! – была сооружена из пластин прозрачного льда. Лучи яростного горного солнца пронизывали ее насквозь, и тепло задерживалось, точно в ловушке. Изнутри стены были скользкими и влажными: вода струйками стекала в почву, но с внешней стороны лед не таял. Специальной приставленный к этому делу увалень то и дело окатывал теплицу водой, чтобы стены не истончались.

Джек в жизни не видывал виноградных лоз – разве что нарисованными на стенах римской виллы. А еще он обнаружил здесь множество деревьев, ему и вовсе незнакомых: персики, абрикосы и миндаль. Все это привез Олаф из своих набегов в Италию.

– Олаф говорил, что в его саду таких не вырастить, – объясняла Фонн. – У него-то теплиц нет. Драконий Язык научил меня, как ее построить, – в возмещение за то, что растопил дыру в дворцовой стене.

– А зачем он это сделал? – полюбопытствовал Джек.

– О, там вышло небольшое препирательство из-за Фроти. Фрит тогда еще жила с нами, а Фроти приходилась ей родной сестрой. Вот это была скандалистка так скандалистка, скажу я вам! Из-за нее кровь ручьями лилась в чертоге Хродгара, а Драконий Язык был отчасти повинен в ее смерти. Впрочем, если бы не он, нашелся бы еще кто-нибудь…

Похоже, гибель сводной сестры Фонн особо не огорчала.

– Вижу, Олаф был здесь частым гостем, – тактично предположил Джек.

Ему не хотелось навязываться, но отношения между могучим скандинавом и Горной королевой вызывали в нем жгучее любопытство.

– О, мама в него по уши влюбилась, – ничуть не смущаясь, кивнула Фонн. – Вообще-то она почти никогда на людей не заглядывалась, а поведение Фрит с Фроти еще больше укрепило ее в мысли, что брать человека в мужья неразумно. Но Олаф… – Глаза тролльши затуманились. – Олаф был такой громадный, такой красивый…

Джек вспомнил, что примерно то же самое слышал из уст Хейди.

– Но, конечно, жить ему здесь не хотелось. У него же была семья в Срединном мире. Он приезжал раз в два года, и с подарками. Мне подарил саженцы, а Форат – флейту и вырезанного из дерева кита. Он всегда знал, чем нас порадовать.

– А Фрит он чего-нибудь дарил?

Фонн рассмеялась своим лающим смехом:

– Ни один смертный в здравом рассудке к Фрит и близко не подойдет.

– А ты знаешь, что она облысела?

Нет, этого Фонн не знала. Когда же Джек рассказал ей о прискорбных событиях, вынудивших его отправиться в Ётунхейм, Фонн захохотала так, что у нее по щекам потекли слезы.

– Ох! Ох, сил моих нет! Жаль, я этого не видела! Фрит же на своих волосах просто помешана. Она покоя не давала маме, пока не заполучила эти свои золотые локоны!

– Так это королева подарила ей волосы?

– Ну да – с помощью магии. Фрит, конечно, оборотень, но, когда она приняла человеческий облик, шевелюра у нее осталась в точности как моя. Мама подарила ей волосы, как у людей, – так ей, помимо всего прочего, было проще сохранять новое обличье. Утратив драгоценный дар, Фрит вновь оказалась между мирами – не там и не тут. Она очень разозлилась?

– Не то слово как, – вздохнул Джек. – Скандинавы прям на стены полезли.

– Ой, вот здорово! Фрит и здесь скандалами славилась!

В общем и целом, день выдался ничего себе. Джек искренне привязался к мягкой, приветливой тролльше и к ее молчаливой, грустной сестре. Он побывал и в гареме: Болторн, отец Фонн и Форат, радушно приветствовал гостя. Болторн был первым возлюбленным Гламдис, и королева по сей день обращалась с ним весьма почтительно.

Мысль о том, как можно жить в гареме, у Джека просто в голове не укладывалась, но Болторну его положение явно льстило.

– Прям вот так сцапала меня, приподняла надо льдом – и швырь в пещеру! – рокотал старый ётун, с нежностью вспоминая пору ухаживания. – У меня потом все надбровные дуги были в ссадинах!

Джек смущенно отвернулся – сам не зная почему.

В общем и целом увальни оказались неплохими ребятами, вот только с личной гигиеной слегка не в ладу. Среди них считалось особенно мужественным – или какое уж там слово они использовали – ходить чумазыми и месяцами не чистить ни ногтей, ни зубов. Пожалуй, именно это и подкупало в них Торгиль; а тем, в свою очередь, гостья явно пришлась по душе.

Из угрюмой, вечно всем недовольной упрямицы Торгиль прямо на глазах превратилась в существо вполне себе обаятельное. Может, это потому, что воительница впервые оказалась в центре всеобщего внимания, думал про себя Джек, наблюдая, как та играет в «Увернись от копья» с парой молоденьких увальней. Жены и дети Олафа ее терпели – но любить не любили. Никто ей не радовался, кроме Задиры, Волкобоя, Ведьмы и Кусаки – псов, с которыми девочка выросла. А здесь – впервые в жизни – у Торгиль появились друзья.