Текст книги "Дворянская дочь"

Автор книги: Наташа Боровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

Бабушка расхаживала с тростью в руке, примиряя Анатоля, нашего польского шеф-повара и Агафью, русскую повариху: она пыталась погасить очередную вспышку неугасающей националистической неприязни между ними, грозившей оставить гостей без ужина. Она утешила Зинаиду Михайловну, свою робкую компаньонку, единственный любимый сын которой, похожий на ангела Коленька, был арестован в пьяной драке; уладила с дворецким спорные вопросы протокола; спокойно управилась с обычными для русского дома хозяйственными проблемами, которые давно бы свели с ума любую хозяйку, но не русскую.

Мое приподнятое настроение, в котором я пребывала накануне, конечно, исчезло, и сейчас меня все раздражало. В половине десятого, после того как бабушкин парикмахер-француз уложил мои волосы à la grecque[23], я стояла в своей гардеробной в белом бальном платье, окруженная портнихой и горничными, сонная и злая. Мои обнаженные плечи напудрили, тюлевую юбку взбили, одели белые перчатки по локти и вложили в руки веер.

– Сожми губы, chère enfant, тогда они станут красными, – сказала Вера Кирилловна.

Я так сердито прикусила свою губу, что моя éducatrice даже испугалась. Но в этот момент доложили о приходе отца, и я пришла в себя. Он был одет в мой любимый бело-золотой мундир гвардии гусаров, с красным, обрамленным соболем ментиком. Никогда еще его свежее и румяное лицо, дышавшее искренней добротой и спокойствием, не казалось мне столь красивым.

– Ну как вам ваша дочь, князь? – спросила няня.

Отец в изумлении покачал головой:

– Не могу поверить, наш гадкий утенок становится самым прекрасным лебедем.

Он надел мне на голову диадему из бриллиантов и жемчуга, сделанную по его заказу фирмой Фаберже. Потом он под руку повел меня к нашим местам в вестибюле у парадной лестницы.

На последней ступеньке лестницы, окруженный лакеями в напудренных париках, стоял старший бабушкин лакей-эфиоп с зажженным канделябром, громогласным голосом объявлявший гостей. Барышни входили с сопровождающими их пожилыми дамами, а молодые люди – парами или со старшими провожатыми. Сначала мы с отцом принимали их в вестибюле, где они прихорашивались перед зеркалами. Потом они проходили в зал, где их имена объявляли еще раз, и направлялись к бабушке и ее подруге, великой княгине Марии Павловне, этой блестящей и язвительной великосветской даме, которую так не любила Александра.

Зизи Нарышкина, старшая фрейлина при дворе, сообщила нам, что Ее Величество была намерена лично сопровождать своих дочерей. Однако ко всеобщему облегчению она, как обычно, оказалась нездоровой, и вместо этого они приехали с фрейлинами. Татьяна Николаевна показалась мне прелестной, как никогда, в розовом шифоновом платье и с розовой в тон лентой, обвивающей ее темные волосы. Ее сестра Ольга явно проигрывала рядом с ней. Но если круглому лицу Ольги Николаевны недоставало утонченности, оно выражало практический ум, благодаря чему она производила более приятное впечатление, чем надменное высокомерие ее сестры.

Однако последнее мгновенно исчезло, как только Татьяна Николаевна приняла мой реверанс и сказала с чувством:

– Тата, ты выглядишь просто восхитительно!

– О, нет, это вы, Ваше Императорское Высочество, выглядите восхитительно, – сказала я с еще большим чувством, и отец проводил великих княжен в зал.

После того, как он вернулся, я рассеянно слушала объявления лакея, пока не услышала: „Его светлость князь Стефан Веславский и господин Казимир Пашек“. Я представила, что сюда идет Стиви-ливи-обезьяньи уши вместе со своей тенью Кимом, и чуть на захохотала. Но как только я увидела молодого человека в превосходном строгом черном костюме, который устремился ко мне широким упругим шагом, я испытала новое, неописуемое чувство. Я еще не рассмотрела хорошо своего кузена. Я видела только, что он стал необычайно высоким, сильным и великолепным, и поняла, что его появление просто ошеломило меня. Чувствуя, что я не устою перед таким натиском, я, вместо приветствия, как бы защищаясь, оперлась на левую ногу, а правую руку прижала к своей груди.

Глаза Стиви следили за мной, на мгновенье остановившись на моей груди. Краска залила ему лицо, он стоял передо мной молча и напряженно.

– Ну, дети мои, – сказал отец, так как я также безмолвно стояла. – Вы что, забыли друг друга?

– Здравствуй, Стиви, – произнесла я, протягивая ему свою руку.

– Здравствуй, Таня, – он ответил таким же натянутым тоном.

Как мило он поцеловал мою руку, подумала я и пристально рассмотрела его. Его кожа была свежей и румяной, как у папы, как будто он только что вышел из ванной. Его волосы... они больше уже не кудрявые, а гладкие и так мило уложены, словно шлем. Его глаза, о да, они все такие же янтарно-карие, такого же цвета, как у Бобби, но сейчас они совсем не наполнены злобой, а полны чего-то совершенно необычного. И какой прямой классический нос у него, почти такой же красивый, как у папы. Но вот уши, они все такие же, торчком.

Теперь я больше не чувствовала страха. Но вдруг я заметила в нем что-то новое.

– У тебя усы, – я произнесла удивленно.

Стиви поднес палец к усам характерным жестом своего отца.

– Тебе не нравится?

– Еще как нравится! И у тебя тоже, Ким.

Усы у Казимира были почти такие же, как у Стиви, с острыми завитыми кончиками. Его каштановые волосы были так же гладко причесаны, и он был одет в такой же превосходный черный костюм. Он тоже поднес кончик пальца к своим усам и вопросительно посмотрел на Стиви, как бы спрашивая, что я нашла смешного в этом мужском атрибуте.

Отец слегка улыбнулся, пожимая руки сконфуженным юношам.

– Вы оба великолепно выглядите. Очень рад вас видеть.

Стефан и Казимир вошли в зал, где вскоре присоединились к ним и мы.

Маленькие позолоченные стулья для юных участников бала располагались по кругу вдоль колонн из розового мрамора. Пожилые дамы заняли стулья, обитые атласом в розовую и серебристую полосу. Около бабушки в центре ряда бархатных кресел восседала великая княгиня Мария Павловна. Гирлянды свежих роз свисали с закругленной балюстрады галереи. Украшенный фресками купол зала освещался светом двух огромных люстр, хрустальные призмы которых переливались всеми цветами радуги. Оркестр расположился на мраморной платформе в нише между бархатными розовыми полотнищами, украшенными нашим фамильным гербом.

Как только мы появились, оркестр заиграл неизменный полонез из оперы Глинки „Жизнь за царя“. Первый пошел отец в паре с Марией Павловной, за ними последовала я с великим князем Константином. После полонеза гости постарше расселись на стульях, чтобы наблюдать за танцующими. Юные танцоры заняли свои места на маленьких позолоченных стульях так, что барышни оказались напротив своих кавалеров, и вот уже последовал сигнал, приглашающий на первую кадриль. Так как великие княжны танцевали, их компаньонки продолжали стоять, пока бабушка не произнесла, что нет нужды соблюдать дворцовый этикет, и пригласила садиться.

Стиви был моим визави.

– Avancez![24] – провозгласил распорядитель бала. Как только Стиви пересек зал своей стремительной походкой, меня вновь охватило то же чувство сильного страха.

– Balancez![25] – прозвучал призыв.

Пары стали самозабвенно кружиться.

– Chasscz à droite... à gauche![26]

Мы устремились по скользкому паркету, ноги мои летели. Когда мы поменяли партнеров, я не спускала глаз со Стиви, и все: движение, блеск, лица, свет, звуки и запахи соединились в одно расплывшееся пятно, из которого отчетливо проступал лишь он один.

В первый же перерыв я принялась искать мою тезку. Очевидно, Татьяна Николаевна думала о том же, и мы встретились у колонны, схватившись за руки. Нас объединяла общая радость и возбуждение от нашего первого бала.

– Ну, что ты о нем думаешь – я не смогла удержаться, чтобы не спросить ее.

– Мне кажется, – сказала Татьяна Николаевна, – он очень эффектен.

„Эффектен“ – на мой взгляд этого было недостаточно. А не насмешка ли таится в темных глазах моей подруги?

– Нет, а не находишь ли ты, что он... что он...

– Просто великолепен?

– Нет, – вскипела я, – не находишь ли ты, что он прекрасно танцует?

– II salt danser[27], – признала моя подруга.

– Нет, но ты заметила, как он целует руку? Он высоко поднимает ее и на мгновение задерживает, вот так, – попыталась показать я.

– Son baise-main est remarquable[28], – согласилась Татьяна Николаевна и, прислонив свою темноволосую головку к колонне, как-то вызывающе захохотала.

Ольга Николаевна подошла к нам своим быстрым шагом и спросила:

– Над чем вы обе смеетесь?

– Я не знаю, что так рассмешило вашу сестру, – гневно ответила я. – Прошу у Ваших Императорских Высочеств разрешения удалиться.

Моя тезка взяла меня за руку:

– Мы больше не будем. Я не смеюсь больше. Я абсолютно серьезна, Тата. Мы не спросим Оличку, что она думает о...?

– О ком? – сказала Ольга Николаевна. – Позвольте, я угадаю. Польский князь, кузен Таты. Tout 1е mond en parle. О нем все говорят на балу. – И она добавила многозначительно. – Его репутация идет впереди него.

– Какая... репутация? – Я смутилась.

Со снисходительностью девятнадцатилетней девушки Ольга Николаевна похлопала веером по моей руке. – Не та репутация, о которой молодая девушка обязана знать.

Вместо того чтобы вступиться за меня, Татьяна Николаевна сказала:

– Если князь Веславский так обворожителен, я попрошу у него следующий вальс.

– А я – следующий за твоим, – сказала Ольга Николаевна.

– Мы вдвоем займем его на весь вечер, – сказала моя тезка.

Они обе просто дразнят меня, это уже слишком!

– Сегодня никакого этикета. Вашим Императорским Высочествам придется самим ждать приглашения на танец, как и всем другим. Да ради Бога, танцуйте с ним сколько хотите, он для меня совершенно ничего не значит, – добавила я надрывно.

В этот момент по просьбе Ольги и Татьяны Николаевны оркестр заиграл вальс Штрауса, что было отклонением от традиции bal blanc, и распорядитель бала призвал кавалеров выбирать себе партнерш. Великая княжна и я сразу же оказались в окружении полутора десятков молодых людей. Стиви тоже был среди них. Но вместо того чтобы, как я ожидала, пригласить меня, он поклонился Татьяне Николаевне. Из всех она выбрала Стиви, положив руку ему на плечо и искоса взглянув на меня. Назло им я приняла приглашение князя Игоря, моего предполагаемого жениха.

Игоря Константиновича только что произвели в корнеты лейб-гвардии гусарского полка. Он выглядел весьма изящно в своем мундире с алым ментиком на плече. Я подумала, что он почти так же ослепителен, как и мой кузен. На самом деле он не очень отличался и от Стефана, и от всех остальных молодых и жизнелюбивых князей с их страстью к лошадям и автомобилям, стремящихся к военной славе и любовным победам. Однако что-то в Стефане – я не могла сказать отчетливо что именно, – выделяло его среди других.

Наблюдая, как танцуют Стиви и Татьяна Николаевна, я думала: как прекрасно они выглядят вместе, насколько они превосходят других, как неизбежно то, что они полюбят друг друга. Однако вместо того чтобы усмотреть признаки увлечения Стиви великой княжной, мне казалось, что столь же внимательно он смотрит на меня.

Волнует ли его то, что я танцую с Игорем? – подумала я во время следующей кадрили. Неужели именно я – причина его беспокойства? Я попыталась выяснить это, приняв самое презрительное выражение, когда мы встречались в танце. Он выглядел как-то потерянно, напоминая моего сеттера, когда я его ругаю. Как же человек с таким выражением лица может иметь „репутацию“, да и что это за „репутация“? Я внезапно вспомнила, как он целовался с Вандой, и сразу же высокомерно опустила свои веки. Теперь он был похож на собаку, которую не только отругали, но и побили. В это мгновение мне стало его жалко, и я улыбнулась. Он сразу же повеселел, и я решила: я ему, без сомнения, небезразлична.

Во время следующего перерыва, когда он проводил меня в буфет, мы разговорились.

– Татьяна Николаевна просто восхитительна, не так ли?

– О да, она прекрасна. Она тебя обожает. – Очевидно, это и делало ее прекрасной в его глазах. – Мы говорили о тебе в течение всего вальса.

– А ты бы не хотел жениться на ней?

– Жениться на великой княжне Татьяне?

– Да, и получить корону польского престола от самого русского царя.

А я бы стала фрейлиной Татьяны Николаевны и с болью в сердце смотрела бы на их счастье, подобно русалочке в сказке.

– Если мне суждено стать королем Польши, это будет по воле моего народа, а не по прихоти царя, – вспылил Стиви.

Нет, он ее не любит, подумала я. А как он горд и горяч! Каким величественным он мог бы стать королем, и как была бы счастлива я, опускаясь перед ним в реверансе! Меня настолько захватили мои фантазии, что Стиви пришлось повторить свое приглашение на следующий вальс. И хотя я только что мечтала о глубоком реверансе перед ним, ему я сказала:

– Я уже обещала князю Игорю.

– Скажи ему, что мне ты обещала раньше.

– Я не могу. Да и почему я обязана это делать?

– Действительно, разве ты обязана? Ведь ты только и делаешь весь вечер, что издеваешься надо мной, – сказал он, нахмурившись, затем резко повернулся и удалился прочь.

Я отыскала отца.

– Папа, Стиви не в настроении, боюсь, что сейчас он способен натворить что-то безрассудное.

Мы отыскали моего кузена в вестибюле. Напротив него стоял Игорь Константинович. Оба выглядели высокомерно и были очень возбуждены.

– Вальс начался. Не лучше ли вам, господа, выбрать себе партнерш, иначе вы останетесь без них, – сказал отец.

– Вначале я должен уладить кое-что с Его Высочеством, дядя, – ответил Стиви.

– Как только я получу разрешение Его Величества, я буду в вашем распоряжении, князь, – Игорь был взволнован и говорил очень громко.

Отец спокойно сказал:

– Его Величество категорически не приемлет никаких дуэлей. Каков бы ни был повод, сейчас не время для юнкерских замашек. Может быть, вскоре вы оба направите свои шпаги против общего врага. Пожалуйста, извинитесь и пожмите друг другу руки.

– Романовы перед Веславскими не извиняются.

– Веславские перед Романовыми не извиняются.

– Я прошу вас обоих извиниться передо мной за свое поведение в моем доме, – тон отца не допускал возражений.

Молодые люди высказали свои извинения, но руки друг другу не протянули. Я взяла их правые руки и соединила их.

– Пожмите! – сказала я, и они пожали друг другу руки и потом одновременно сказали:

– Позвольте вас пригласить!

– Я не буду танцевать ни с одним из вас, – сказала я, и, повернувшись к отцу, положила свою руку ему на плечо.

– Désolé, messieurs[29], – сказал отец. – Однако я вижу двух молодых особ, которые до сих пор свободны. – Он показал на двух девушек, сидящих рядом в пустом ряду маленьких позолоченных стульев. Это были баронессы Норден, двойняшки, страшно богатые и некрасивые. Когда Игорь и Стиви покорно направились к ним, по взгляду, которым они обменялись, я поняла, что общая печальная участь примирила их.

– Хорошо бы побыстрее отправить тебя в школу сестер милосердия, пока ты еще чего-нибудь не натворила, – заметил отец, когда мы танцевали. – Дуэль между Веславским и Романовым могла иметь такие же последствия, как и убийство эрц-герцога Фердинанда. Если из-за тебя так ссорятся мужчины сейчас, в твои семнадцать лет, то что же будет дальше?

– Это же Стиви, папа, – сказала я с сестринской нежностью. – Он так нелеп. И совсем не изменился, все такой же мальчишка.

– Гм, да. Совсем мальчишка, да уж, совсем мальчишка.

Это напомнило мне о пресловутой репутации моего кузена.

– Папа, а что ты слышал о Стиви?

– Ничего, кроме того, что я слышал о всех остальных юношах его возраста, моя дорогая, – ответил он и, видя, как я напряглась, добавил: – У тебя не должно быть скверных мыслей, Таничка. Они портят твое милое личико и мешают тебе танцевать. Ну давай, un peu de souplesse[30], выше голову и улыбнись.

Я подчинилась ему. Отец прекрасно танцевал. До этого вечера я бы танцевала только с ним, но сегодня он был для меня только на втором месте.

После еще одной кадрили была объявлена мазурка, которую мужчины должны были танцевать со своими визави. Гвардейские офицеры и юнкера выстроились в ряд напротив сидящих барышень и поклонились. В восхитительном томлении я поднялась и оперлась на большую руку Стиви. Несмотря на свой большой рост, Стиви был быстр и легок, как кошка, подобно тому, как огромная лошадь может быть такой же ловкой, как пони. Всадница я была немного лучше, чем танцовщица, но сегодня вечером я чувствовала в себе такую легкость и гибкость, словно я была маленькой и хрупкой девочкой.

Стиви, который всегда был не прочь порисоваться, подвел меня к оркестру и крикнул:

– Можете ли вы сыграть настоящую польскую мазурку, друзья?

В оркестре не было евреев-скрипачей, так как обычно евреям не разрешалось жить в столице. Однако первая скрипка, музыкант с черными кудрями и белозубой улыбкой цыгана, утвердительно кивнул. Зазвучала музыка. Темп все нарастал, и Стиви кружил меня все быстрее и быстрее. Все другие пары отступили, и вот мы одни кружимся в центре зала. Я видела не мраморные колонны и хрустальные люстры, а высокие липы с японскими фонарями; не светских барышень и гвардейских офицеров, а симпатичных крестьянских девушек в полосатых юбках и парней в широкополых свитках. Под моими ногами был не блестящий паркет, а грубые доски уличного помоста, и в моих ушах стоял неистовый звук скрипки еврейского оркестра на празднике урожая одиннадцать лет назад.

Танец закончился, мы поклонились друг другу и сделали реверанс Марие Павловне.

Моя крестная сияюще улыбнулась нам.

– Charmant, mes enfants, charmant.[31]

В то же время бабушка метнула в нашу сторону проницательный взгляд, в котором едва ли было удовольствие.

В это время Ольга и Татьяна Николаевна подошли к своей тете, чтобы тоже сделать реверанс и поблагодарили бабушку за чудесный вечер.

– Déjà, mes petites, quel dommage![32] – Мария Павловна выразила общее сожаление, что великие княжны вынуждены уйти до котильона.

Однако всегда независимая Ольга Николаевна запротестовала, но ее благоразумная сестра напомнила ей, что мать нездорова и просила не делать глупостей.

– Тата, сегодня было просто чудесно, – сказала моя тезка, когда перед расставанием мы встретились в вестибюле. – Я рада, что ты больше не сердишься. Знаешь, я ведь никогда не думала, что твоя идея медицинской школы осуществится.

Я уже забыла, что была расстроена.

– Да, ты была права, конечно... Таник, я так волнуюсь. Ты думаешь, чувствует ли онто же, что?

– Даже больше... но, Тата, голубушка, он твой кузен и к тому же поляк. Я не думаю, что все это понравится папе. Это будет ужасно сложно. Держи себя в руках. Ты же знаешь, какой несдержанной ты бываешь.

Моя подруга была рассудительной, как обычно, однако я подумала, что Таник чудная, но ведь она еще так молода. Как она может давать мне советы, если сама еще не пережила то, что пережила я сегодня вечером, то самое важное, самое реальное из всего, что когда-нибудь испытывала? Она еще не знает, что такое жизнь.

Татьяна Николаевна увидела, что ее слова меня не трогают.

– Я действительно хочу, чтобы у тебя все было хорошо. А он и в самом деле очень эффектен, – сказала она и присоединилась к своей сестре.

Великие княжны ушли, а бал достиг полного разгара. Щеки у барышень раскраснелись, шлейфы начали рваться, а прически сползать набок. В конце котильона танцующие прошли под сводами фиалок, роз и гвоздик в примыкающие к залу гостиные, где их ждали маленькие столики с закусками.

Стиви присел за мой столик, и я, как завороженная, слушала его словесный фейерверк. Стихи, цитаты, анекдоты и афоризмы на нескольких языках вспыхивали один за другим. Я знала, что все это было только ради меня, точно так же, как еще мальчиком Стиви кувыркался колесом, сковыривал свои болячки и держал руку над пламенем свечи, чтобы доказать свою мужскую доблесть. Я была столь же поражена в семнадцать лет, как и в семь. Полная изящества эрудиция Стиви прекрасно дополняла его физическое совершенство, которое так сильно действовало на меня. И этот самый ослепительный изо всех ослепительных молодых людей изо всех сил старался угодить мне, девушке с довольно посредственной внешностью и с таким же посредственным интеллектом. Я боялась верить этому и все-таки верила.

На рассвете бал наконец подошел к концу. Снова я стояла с отцом в вестибюле, теперь уже прощаясь с гостями. Держа в руках увядшие букетики и потрепанные шлейфы, девушки спускались по лестнице, сонно слушая прощальные нравоучения своих матушек и сопровождающих их пожилых дам. Стиви и Казимир уехали одними из последних. Еще раз я восхитилась тем, как он поцеловал мне руку, и шелковистостью его волос. Он был гладкий и сильный, как хорошая породистая лошадь, и его так же хотелось погладить по голове.

После его ухода я сразу почувствовала себя одинокой. Вестибюль опустел. Остались только музыканты, которых ждал ужин.

– Ну как, повеселили мы сегодня нашу маленькую девочку? – спросил отец.

– Да, конечно... спасибо! – я бросилась ему на шею.

Затем более чинно я поцеловала руку бабушке и, почти засыпая на ходу, отправилась наверх.

Снимая с меня мой пышный наряд, мои горничные расспрашивали о подробностях бала, пока няня их не оборвала:

– Эй, вы, девки, неужели не видите, что она уже валится от усталости, голубушка, а вы надоедаете ей своими глупыми вопросами! Ступайте-ка прочь!

– Няня, – сказала я, нырнув в постель после короткой молитвы, – ты видела его?

– Это кого же? – спросила она в своей лукавой манере.

– Моего брата, моего единственного, моего Стефана, моего милого принца.

– Это где же я должна была его увидеть, уж не на балу ли, со всеми этими великими князьями да великими княжнами? Нет, не видела я князя Стефана. Но знать-то его я знаю, он ведь приезжал сюда со своими родителями в день твоего рождения... и такой озорник он был в два года, даже хуже, чем твой отец, доченька моя.

– Няня, – я была польщена сравнением, – не правда ли, он хорош собой?

– Это он-то хорош, лопоухий?

– Но он ужасно сильный!

– Тут уж твоя правда, голубка моя, настоящий богатырь. И сыновья от него будут что надо, это точно.

Я вспомнила слова тети Софи о самом чудесном переживании в жизни женщины.

– Няня, я хотела бы подарить ему сына.

– Сына – кому, поляку, чтобы он воевал против России, против твоего собственного отца, может быть? Забудь об этом, душа моя. Такого никогда не будет.

– Почему не будет? Если наш государь сделает дядю Стена вице-королем в автономной Польше, то поляки станут нашими друзьями. И, возможно, когда-нибудь, когда его отец будет стар, Стефан станет королем, и наши две страны будут союзниками, и я подарю моему королю наследника.

– Ну что ты еще выдумала? – воскликнула няня, – что ты за странная девочка, всегда такая серьезная, нос вечно в книжках, а сейчас сказки какие-то рассказываешь. Ну, да ладно, – вздохнула она, укрывая меня одеялом, – на одну ночь и сказочку можно рассказать. Мечтай о своем принце, моя милая, пока можешь.

Лежа с открытыми глазами при свете северной ночи, я мечтала. Жизнь, такая, какую открыла мне тетя Софи, предстала передо мной прекрасной, как древняя легенда, проникновенной и таинственной. И в центре моего видения был он– мой принц-богатырь, мой супруг и повелитель.

9

Когда я проснулась, было уже за полдень. Вставать не хотелось, и я продолжала лежать в приятном томлении. Что он сейчас делает? Моя первая мысль была о нем. Что делает? Наверное, бреется? И как это только ему удается уложить так свои кудри, что они похожи на шелковистый шлем?

В комнату вошла няня в голубом фартуке и косынке, с засученными широкими рукавами.

– Ну как спала, голубка моя? Мне было не велено будить тебя, хотя твоя бабушка, ее светлость Анна Владимировна, в восемь утра, как обычно, уже на коленях в церкви. Вставай, вставай, пора.

– Няня, принеси мне шоколад в постель, – заявила я.

– Шоколад в постель? Еще что выдумала? И откуда у тебя только такие привычки? Ты что, испорченная купеческая дочка или балерина какая?

– Ладно, няня, перестань браниться. – Я принялась болтать ногами на краю кровати, но как только встала, то сразу же застонала от боли. – Ой, как ноги болят. Я не могу ходить!

– Ну вот, сейчас начнешь жаловаться, что у тебя все болит. Я это уже слышала! И что только подумают наши барыни? – заявила няня.

Теперь меня совершенно не волновало, кто и что обо мне подумает. Я оставалась в тапочках, даже когда полностью оделась.

Я уже позавтракала, когда вошла Вера Кирилловна:

– Как сегодня поживает наше милое дитя?

– Ее узнать нельзя, ваше превосходительство. То вздыхает, то улыбается, а ленива-то как, никто и не догадается, что она закончила институт с золотой медалью, – ответила няня.

С ласковой снисходительностью моя éducatrice улыбнулась. И усаживаясь рядом со мной, она тихо, но многозначительно сказала:

– Вы пользуетесь успехом, милое дитя. Цветы и конфеты от Елисеева приносят все утро, а несколько господ оставили свои визитные карточки. Например, вот эта...

Я подумала – от него. Но как только Вера Кирилловна протянула мне карточку Игоря Константиновича с гербом дома Романовых – львом, стоящим на задних лапах, – мои пальцы онемели.

– От кого же остальные карточки, Вера Кирилловна?

Ото всех, только не от него.

Но, может быть, он прислал цветы, конфеты, хоть что-нибудь? Нет и нет! Может, с ним что-нибудь случилось, о господи, он заболел, ранен! Нет, Вера Кирилловна сказала, что, когда отец уезжал сегодня на прогулку с дядей Стеном, она ничего не слышала о молодом князе Стефане.

– Но ведь что-то он сейчас делает, Вера Кирилловна, – настаивала я.

– Возможно, летает на своем новом аэроплане, или, может быть, у него... какие-то другие интересы. – Интересы, связанные с его „репутацией“, поняла я и, с ненавистью посмотрев на свою éducatrice, сказала:

– Если князь Веславский будет меня спрашивать, меня нет дома.

Я велела ей отнести цветы и конфеты в госпиталь Святой Марии и, предупредив, что намерена заниматься, попросила меня не беспокоить.

Однако вместо занятий я расхаживала, прихрамывая, по комнате, то садилась, то вскакивала, безуспешно пытаясь читать, подходила к окну и смотрела на оживленное движение на реке и, находя все это бессмысленным, только все больше раздражалась.

– В чем дело? – обратилась я к Бобби, которому, наверное, уже надоело смотреть на мои беспорядочные передвижения по комнате. – Зачем тогда все это, если у него есть своя жизнь, где для меня нет места; если в это же самое время он, может быть, усаживает девушку в свой новый аэроплан, чтобы испугать ее таким образом и принудить... ко всему, что он хотел бы с ней сделать? Нет, я не могу больше об этом думать!

От всех этих мыслей я пришла в ярость. Мне захотелось, чтобы аэроплан разбился вместе с ними обоими, а он был бы ранен, а лучше убит. Мне стало невероятно тоскливо. Нужно позвонить, попытаться найти... Да нет, с ним все в порядке, просто у него нет времени думать обо мне, я просто навообразила слишком много на балу. Удрученно я сползла на пол.

Так я и сидела, обхватив лицо ладонями и с Бобби в ногах, пока не вошла няня, отрывисто сказав:

– Князь Стефан внизу.

– Стиви? Здесь? – Я полетела к дверям, забыв про тапочки. – Мои туфли! Где они? Принесите же их! Какие вы все медлительные! Бобби, стоять! Боже мой, он уйдет, я упущу его! – Я вылетела из комнаты и помчалась по ступенькам вниз.

– У нее же болят ноги, она не может ходить! – закричала няня горничным, которые кинулись к лестнице при моем появлении.

– Это ее суженый, это великий князь, ах, что за день, наша любимая княжна так юна, ах, как прекрасно! – заверещали горничные.

– Суженый! Великий князь! Дуры! – доносились ко мне сверху ворчливые реплики няни.

Я продолжала лететь через музыкальную комнату и портретную галерею, остановившись только перед величественно подходящей Верой Кирилловной, которая сказала:

– Я сказала князю, вашему кузену, что вы измучены после бала и не можете принять его, милое дитя.

– Вера Кирилловна! Нет! Вы не могли! Верните его назад!

Я уже было помчалась за ним, но моя éducatrice приподняла свой гордый подбородок.

– Княжна, контролируйте себя.

Вызвав лакея, она приказала ему задержать князя Веславского, если он еще не ушел, и пригласить его в голубую гостиную.

Мне показалось, что прошла вечность, пока слуга вернулся и доложил, что князь нас ждет.

– Мы увидим князя Стефана через несколько минут, если вы будете вести себя подобающим образом, mademoiselle, – предупредила Вера Кирилловна, и мы проследовали по анфиладе комнат в стиле рококо и императорским гостиным в маленький салон в стиле Людовика XV, обитый голубым шелком.

Стиви выглядел свежим, отдохнувшим и необыкновенно элегантным в своем льняном костюме с жилетом, жемчужная булавка подчеркивала его безупречно завязанный с бело-голубыми крапинками шелковый галстук. Я нашла его даже более восхитительным, чем накануне. Подав ему руку, я сказала:

– Здравствуй, Стиви, – и, почувствовав себя неловко, умолкла.

При всей своей галантности мой кузен тоже выглядел нерешительно.

– Ким и я до утра проговорили... о тебе, мы только что проснулись. Я сразу же пришел. Цветы оставил у швейцара, когда он сказал, что ты не принимаешь.

Он проспал! Как трогательно.

– А я-то думала... ты летаешь на аэроплане.

– Ну что ты!

Что-то более волнующее, чем аэроплан, вошло в его жизнь.

Принесли розы в вазе.

– Как мило с твоей стороны, – волнуясь, произнесла я. Белые и желтые, они очень гармонировали с моим белым шифоновым платьем и желтым поясом из тафты. – Это мои любимые.

В то мгновение я была уверена, что это так и есть. Я взглянула на своего кузена в молчаливом восхищении, а Вера Кирилловна предложила:

– Вы не пригласите вашего кузена сесть?

– О да, конечно. Садись, пожалуйста.

Стиви сел, слегка придерживая брюки, так, чтобы они не потеряли своего безупречного вида. Я присела на краешек кушетки напротив него.

– Их нет, – произнесла я внезапно.

– Чего нет?

– Твоих усов.

Он коснулся кончиком пальца своей верхней губы.

– Я подумал... тебе они не нравятся.

– Это правда. Но так, без них, мне тоже нравится, так даже больше, – быстро добавила я, заметив, что он расстроился.

Вера Кирилловна прикоснулась к своей коричневой атласной розе на груди, всем своим видом показывая неодобрение столь интимных разговоров.

– Вы не предложите князю чая, mademoiselle?

– Нет, не чая, кофе. Поляки предпочитают кофе.

Стиви был тронут.

Моя éducatrice попросила принести кофе.

– Можешь курить, если хочешь, – мне хотелось увидеть, как он это делает.

В ответ он сказал, что не станет портить воздух, которым я дышу.