Текст книги "Дворянская дочь"

– Ну может быть, лучше пусть эти плуты и мошенники покажут людям свое истинное лицо, нежели работают на тайную полицию, – не теряла оптимизма бабушка.

Ее бодрое настроение передалось и остальным, и остаток вечера мы провели в оживленной беседе, не обращая внимания на крики и смех наших охранников за дверью. В десять часов наша семья, а также гости и слуги, были собраны на вечернюю перекличку в музыкальную гостиную.

Начальник наших охранников сначала вызвал по фамилиям всех слуг, а в самом конце переклички спросил:

– Гражданин Силомирский здесь?

– Здесь, – ответил отец громким голосом. – И в дальнейшем, – он сделал шаг к начальнику охраны, – вы и ваши люди, будьте любезны снимать фуражки в присутствии дам и офицеров. – Так как начальник охраны не пошевелился, отец надвинулся на него. – Снять фуражки! – приказал он, срывая фуражку с головы начальника.

Все охранники живо поснимали свои фуражки. Мы с Зинаидой Михайловной проводили бабушку в ее комнаты.

– Mon Dieu, – проговорила Зинаида Михайловна, – я уж подумала, что они нас всех сейчас перестреляют.

– Они могут сделать это в любой момент, когда им заблагорассудится, – ответила бабушка. – Но они это сделают скорее, если не будут уважать нас. Ах, если бы среди правителей России были такие люди, как мой сын, мы бы не дожили до такого позора! Наши львы на деле оказались ягнятами, покорно позволившими вести себя на бойню. Ну все, довольно об этом. Татьяна, уже поздно, пора ложиться спать. Тот револьвер, что дал тебе отец, у тебя при себе?

– Да, бабушка.

– Положи его под подушку на всякий случай. – Она протянула мне руку для поцелуя и погладила по голове, что делала в очень редких случаях.

Я легла спать на своей половине, где теперь решено было разместить няню с Дуней, моей горничной. Федор спал в прихожей, совсем как в те времена, когда я была маленькой девочкой.

Так началась моя жизнь в послереволюционном Петрограде. Вскоре я стала понемногу привыкать к ней. В эти дни я еще не могла осознать всей трагичности происходящего.

21

В то время как отец с генералом Майским содержались под домашним арестом в комнатах второго этажа и им разрешалось гулять только во внутреннем дворе, мы с бабушкой могли беспрепятственно выходить из дому с тем условием, что вечером мы должны были присутствовать при вечерней проверке. Я снова попросила бабушку воспользоваться своим знакомством с господином Керенским, чтобы мне в виде исключения позволили посетить „полковника Романова“ и его семью. Видя, что я от нее не отстану, бабушка поговорила с министром юстиции, и в начале мая я получила такое разрешение. В сопровождении Федора я отправилась на поезде в Царское Село. На Федоре была косоворотка, фуражка и высокие сапоги, а на мне – форма сестры милосердия. Теперь Федору было велено ходить рядом со мной, изображая моего знакомого, и ни в коем случае не обращаться ко мне на людях „ваша светлость“.

Железнодорожная ветка, специально проложенная для семьи государя и двора, по которой я прежде ездила с Верой Кирилловной, теперь служила для многочисленных любопытных, толпами отправлявшихся поглазеть на августейших пленников. На Александровском вокзале в Царском Селе нас не ждал, как обычно бывало, ни императорский автомобиль, ни карета с ливрейным лакеем в красной фуражке, чтобы отвезти меня во дворец. Мы быстрым шагом прошли около километра через зеленый городок, среди зданий которого возвышался Старый дворец Екатерины I. Приблизившись к низким чугунным воротам, я увидела поразительную сцену.

Государь с дочерьми на виду у всей глазеющей за оградой публики работали в огороде. Ольга Николаевна копала землю лопатой рядом с отцом. Татьяна Николаевна, похудевшая с тех пор, как я ее видела последний раз, и Мария прикатывали семена катком, толкая его по свежезасеянной земле. Шестнадцатилетняя Анастасия с комическим усердием толкала тачку. Все четыре великие княжны были одеты в простые черные юбки, и на головах у них были круглые шерстяные шапочки. Алексея нигде не было видно.

Государь, как обычно, был в мундире полковника. Он сильно изменился: лицо его приобрело болезненный оттенок, спокойное и мягкое выражение исчезло.

Александра, в шляпе, украшенной цветами, и с черной лентой вокруг шеи, сидела в кресле на колесиках. Наверное, у нее болит сердце, и сводит ноги, подумала я. Она выглядела несколько постаревшей, более солидной, но в то же время менее чопорной и неприступной. Ее руки, как обычно, были заняты рукоделием. Время от времени она смотрела в сторону своего супруга, который отставлял лопату и ободряюще улыбался ей.

Они оба, казалось, не замечали охранников, следивших за каждым их шагом с опущенными винтовками. Я же не могла смотреть на это спокойно. С замирающим сердцем я подошла к воротам.

– Посмотри на тетю, что там сидит, – говорила женщина маленькой девочке, держа ее за руку. – Говорят, она посылала отравленные сладости детям, отказавшимся от благословления Распутина. А ее дочки, такие приличные на вид, но что они делали с Распутиным... Об этом такое рассказывают...

– Вы, конечно, думаете, что это подходящие сказки для вашей малютки, любезная, – сказала я. – А вы, почтенные граждане, – обратилась я к остальным зевакам, – вам что, больше делать нечего, кроме как рты разевать?

Один мальчишка тут же закрыл свой рот.

– Теперь ступайте, все расходитесь! Федор, проследи, чтобы здесь не толпились, пока я не вернусь.

Дрожащей рукой я протянула пропуск стоявшему в воротах сержанту. Увидев у него на груди Георгиевский крест пятой степени, я сказала:

– Эти штатские все такие бездельники. Удивляюсь, почему вы не покончите с этим безобразием.

– А что я могу поделать? Их ведь не разгонишь, – ответил он, отпирая ворота.

Великие княжны оставили свою работу и окружили меня.

Государь отложил лопату. Быстро преодолев предписанную этикетом дистанцию в три шага, он взял меня за руки, предупреждая мой почтительный реверанс, и поцеловал в обе щеки.

– Тата, дорогая, как я рад тебя видеть, – приветствовал он меня по-английски. – Девочки все время ждали, когда же ты приедешь.

– Я все это время ждала разрешения, государь.

– Ах да, разумеется. – На лице государя отчетливее проступило то новое выражение, которому я не находила точного определения. Он бросил взгляд за ограду, у которой виднелась лишь одна богатырская фигура Федора. – Зачем же ты подняла шум у ворот? – мягко спросил он.

Я покраснела.

– Простите, государь. Но эти люди...

– Они нас не беспокоят, и ты совершенно напрасно волнуешься.

Затем в сопровождении дочерей, о чем-то говоривших мне наперебой, он подвел меня к Александре.

– Вот видишь, Аликс, я говорил тебе, что Тата обязательно приедет, как только сможет.

– Это очень мило с твоей стороны, Тата, – проговорила Александра в своей обычной суховатой манере, в то время как я склонилась перед ней в реверансе. – В последнее время нас почти никто не навещает.

Я передала поклон от бабушки и отца, объяснив, что он не может в настоящий момент лично засвидетельствовать свое почтение.

– Да, мы слышали, что князь Силомирский находится под домашним арестом, – сказала Александра, – я надеюсь, что ему не так тяжело, как нашему милому Фредериксу. С несчастным стариком ужасно обращаются даже в лазарете. – О своей любимице она не упоминала. Значит, подумала я, к Ане Вырубовой Александра и в самом деле охладела, по крайней мере в настоящий момент.

Я сказала государыне, что попрошу бабушку поговорить с князем Львовым о графе Фредериксе, бывшем министре двора, который когда-то был мишенью детских проказ великих княжен.

Александра задала мне еще несколько вопросов о наших общих петербургских знакомых и затем проговорила в своей старой шутливой манере:

– Но ты же приехала не затем, чтобы сидеть возле старой больной дамы, Тата!

Сразу же раздались протестующие возгласы дочерей и государя, а я воскликнула:

– Ах, ну что вы, Ваше Величество!

– Да, я старая больная женщина, – государыня улыбнулась. – И я знаю, что вам с Татьяной не терпится посекретничать друг с другом. Не забудьте поприветствовать маленького, кстати, что-то его нигде не видно... Ну да он теперь далеко уйти не может. A quelque chose malheur est bon – нет худа без добра. По крайней мере, теперь за нашим сыном – следят как полагается. – Она бросила взгляд в сторону охранников, которых до сих пор, казалось, не замечала.

Несмотря на этот кажущийся безмятежным тон, Александре не удавалось скрыть своей горечи. Я чувствовала, что из всей семьи больше всех настоящее положение уязвляет гордую императрицу.

– Погуляйте вдвоем, – сказал государь нам с Татьяной Николаевной. – А мне в помощь нужны сильные руки, чтобы закончить последнюю грядку. – Он посмотрел на двух младших дочерей.

– Папа, я думаю, у меня руки сильнее, – застенчиво улыбнулась Мария.

Ольга Николаевна передала ей лопату и медленно покатила кресло с матерью по аллее. Когда-то самая непокорная из четырех сестер, теперь она, казалось, более всех смирилась с судьбой.

Анастасия, видя, что Мария начала копать, схватила лопату.

– Ты же ничего не умеешь! Смотри, как нужно копать, – воскликнула она и начала энергично отбрасывать в сторону землю лопатой.

В то время, как мы с Таник направились к озеру, а два охранника шли за нами по пятам, я увидела, как государь увещевает свою непокладистую младшую дочь.

– Бедная Мари, – проговорила по-английски Татьяна Николаевна, беря меня за руку, – мы все еще так жестоки к ней, это семейная привычка. Ты знаешь, она такая храбрая. Когда мы с Ольгой лежали с корью, она вышла вместе с мамой поговорить с солдатами во время беспорядков.

– Ты не упоминала в письме о беспорядках, – сказала я с упреком.

– Но ведь ничего страшного не происходило, просто два каких-то дерзких молодчика потребовали, чтобы их пустили посмотреть на нас, якобы опасаясь, что маленький сбежал. Но они сразу же успокоились, когда узнали, что мы болеем. Мне не хотелось волновать тебя из-за такого пустяка.

Да, такой была моя дорогая подруга!

– Меня удивило, Таник, что ты пишешь в таком спокойном тоне. Потом я все поняла.

Я поняла, что у нее не было никаких душевных сил адекватно реагировать на все эти невероятные, ужасные события.

– Таник, от кого вы узнали об отречении государя?

– Великий князь Павел принес нам это известие. Мамочка просто не могла сперва в это поверить. Она пыталась убедить и себя, и нас, что это все ложные слухи. Даже когда нас взяли под домашний арест, она была абсолютно спокойна. Затем, когда папу привезли домой под конвоем, мы все были убиты горем. Но это уже прошло, и не стоит больше об этом вспоминать. Расскажи мне лучше о себе, Тата.

Я рассказала ей о том, что нам пришлось пережить в последнее время. Я постаралась изобразить наше путешествие из Ровно в Петроград в комическом свете, и Татьяна Николаевна смеялась, слушая мой рассказ. Но когда я перешла к сцене на Николаевском вокзале, голос у меня задрожал.

– Как это ужасно! – Татьяна Николаевна сжала мне руку. – Ведь князя Силомирского так любили его солдаты. Ты знаешь, отцу тяжелее всего пережить то, что случилось с армией. Он говорит, что если бы знал, как все обернется, то ни за что бы не отрекся. Он пошел на это, чтобы не допустить раскола в стране во время войны, поскольку понимал, что самое главное – выиграть войну. А теперь он опасается, что Временное правительство согласится на сепаратный мир. Папа совсем не думал о себе, он беспокоился только о судьбе России... а теперь его называют предателем и разными другими ужасными словами.

– Не говори об этом, Таник. Это все так несправедливо и недостойно.

Наконец мы дошли до границы парка, дальше которой августейшим пленникам ходить не разрешалось. Мы присели возле мостика, ведущего на „детский остров“, как мы его называли.

– Ты все никак не успокоишься, Тата? – Великая княжна взяла мою ледяную руку в свои ладони.

– Ничего, это сейчас пройдет. Угадай, о чем я сейчас думаю? – спросила я, вспомнив, как в детстве мы играли в отгадывание мыслей.

У великой княжны сделалось по-детски серьезное, сосредоточенное выражение лица.

– О том, как мы собирали грибы в беловежском лесу, – наконец угадала она. – А ты помнишь, как я называла ручную лань?

– Прелестное создание. – Мы улыбнулись друг другу. – Ах, Таник, как чудесно, что мы снова вместе! – воскликнула я. – Вот если бы мы с папой могли войти в свиту Его Величества, – выпалила я, не думая в эту минуту, что бы сказали на это Александра и отец.

– Я поговорю об этом с мамочкой. Мы могли бы все вместе уехать в Англию. А на твоей свадьбе мы с сестрами были бы подругами невесты!

– Таник! – я пытливо вгляделась в лицо подруги. Оно теперь было не просто хорошеньким, но приобрело утонченную красоту. – Таник, моя дорогая подруга, – проговорила я по-русски.

Татьяна Николаевна задумчиво улыбнулась. Затем, дотронувшись рукой до своей круглой шерстяной шапочки, она спросила:

– Как ты находишь этот элегантный pot de chambre[49]?

– Он неплохо на тебе смотрится, и ты мне больше нравишься без этих локонов на лбу.

– У меня не осталось больше локонов: нас всех пятерых обрили после кори, головы у нас теперь гладкие, как у татар. Когда нас фотографировали, мы все разом сорвали шапочки с голов. Мамочка решила, что это дурной знак. Ей всюду чудятся дурные предзнаменования! Но в конце концов, все не так уж плохо. Правда, Ортипо? – Бульдог, последовавший за нами, положил свою курносую морду ей на колени. – Пока мы вместе, все не так уж плохо, а если с нами будет Тата, то будет просто замечательно! Вот маленький обрадовался бы! Ортипо, а где же маленький? Где Алексей?

Бульдог явно затруднялся что-либо ответить.

– Ну какой же ты смешной! – воскликнула его хозяйка, а я сказала:

– Не нужно смеяться над собаками, Таник. Они все понимают.

Она взглянула на меня с видом шутливого раскаяния.

– Прости, если я обидела тебя, Ортипо. Мне страшно жаль. Позволь-ка я теперь встану.

Я тоже встала.

– С твоего позволения, Таник, я пойду поищу твоего брата.

– Хорошо, Тата, поищи его, а я тем временем поговорю с мамочкой. Но что будет делать Анна Владимировна, если вы с князем присоединитесь к нам?

Я не могла себе представить, чтобы бабушка покинула Россию.

– Я думаю, что она или уедет в Алупку, где сейчас Вера Кирилловна присматривает за имением, или поедет к Марии Павловне в Кисловодск. Ее Императорское Высочество настойчиво звала ее к себе.

– Что ж, тогда нет никаких препятствий. – И великая княжна направилась ко дворцу вместе с мадемуазель Шнайдер, придворной чтицей, которую прислали за ней.

Я пошла по краю парка, где чуть ли не на каждом шагу стояли охранники. Алексея я нашла в слезах: охранники отобрали у мальчика игрушечную винтовку.

Нагорный, его дядька-матрос, пытался утешить мальчика.

– Не огорчайтесь так, Алексей Николаевич. Я сделаю вам настоящий лук со стрелами гораздо лучше игрушечной винтовки.

Увидев меня, Алексей покраснел.

– Привет, Тата, – сказал он, отводя глаза в сторону.

Алексей заметно вырос за последнее время. На нем была все та же подпоясанная ремнем гимнастерка и солдатская фуражка, какие он обычно одевал, находясь с отцом во время войны. Стройный, с нежной кожей, он был красивее своих сестер в том же возрасте. В его темных глазах затаилась глубокая обида: эту выходку охранников было еще труднее перенести, чем физическую боль.

– Нагорный прав: не стоит так переживать из-за игрушки, – сказала я по-английски, в то время как Алексей прижался лбом к валуну. – Разве тебе не говорили, что будущие цари не плачут?

– Я знаю, что никогда не буду царем.

– Если ты родился князем, то ты им остаешься на всю жизнь, несмотря ни на что. И ты должен вести себя подобающим образом, как твой отец.

Алексей перестал шмыгать носом. Он бросил гневный взгляд на охранников, окружавших нас на расстоянии ружейного выстрела. По их лицам было видно, что они силятся понять иностранную речь.

– Папа так вежлив с ними, – сказал он, – а они такие грубые! На Пасху он похристосовался со всеми солдатами из охраны. Каждый вечер во время проверки он здоровается за руку с офицерами. Как-то раз один из них отказался пожать ему руку... Как может папа быть таким смиренным?

Так вот что в действительности терзало душу мальчика – сомнение в отце, которого он привык считать всемогущим.

– И что же сделал Его Величество, когда офицер отказался пожать ему руку?

– Он сказал: „Ах, извините“, и так странно посмотрел на этого офицера.

– Как будто Его Величеству стало за него неловко?

– Наверное... – задумчиво ответил Алексей.

– Это не отец твой был унижен оскорблением, а тот, кто нанес его. Если Его Величество не страдает больным самолюбием, то это отнюдь не означает, что у него нет гордости.

– И у меня есть гордость! Обойдусь без этой винтовки, пусть они сами с ней играют! – и Алексей показал охранникам язык.

Те стали о чем-то переговариваться между собой.

– Ну-ка, Тата, сострой им самую страшную рожу, какую ты умеешь. – Я колебалась. – Я приказываю тебе, – добавил он.

И я выполнила это повеление. Алексей звонко рассмеялся.

– Алексей Николаевич, ради Бога, пойдемте обратно! – умоляющим тоном проговорил Нагорный, с беспокойством наблюдавший эту сцену.

– Пошли, – по-русски сказал Алексей, повеселевший и очевидно очень довольный собой, и подал мне руку. – Тата, – он посмотрел на меня, как прежде, с мальчишеским обожанием, – как было бы здорово, если бы ты была с нами.

– Может быть, это удастся устроить, – ответила я.

Мы присоединились к остальным членам семьи. Ольга и Анастасия ссорились из-за привилегии отвезти мать в кресле во дворец. По выражению лица Таник я поняла, что на ее просьбу ответили отказом.

Александра попросила Анастасию показать Алексею жука, которого та поймала. Когда двое младших детей ушли, она обратилась ко мне:

– Татьяна попросила позволить тебе, ее любимой фрейлине, остаться с нами. Я знаю, что дети были бы счастливы, но не могу просить тебя разделить грозящую нам участь.

Три великие княжны и я молча смотрели на государыню, мы все понимали.

– Но, мамочка, – проговорила Таник, – мы же все скоро уедем в Англию.

– Мне хотелось бы на это надеяться, но боюсь, нас не выпустят.

И опять наступило тягостное молчание.

Татьяна Николаевна первая прервала его.

– Ах, мамочка, ты слишком мрачно на все смотришь! Папа говорит, что дядя Джордж непременно вызволит нас.

– Твой отец не знает людей. – Александра обвела старших дочерей печальным взглядом. – Мои дорогие, я не хотела вас испугать. Вы все уже взрослые девушки, и ты тоже, моя храбрая Мари, я ничего не хочу от вас скрывать. И знаю, вы поможете мне сохранить это в тайне от младших.

– Нам ничего не страшно, пока мы вместе, – сказала Ольга.

– Да, это главное, – согласилась Татьяна Николаевна. – Конечно, было бы замечательно, если бы Тата была с нами, но только в том случае, если бы мы твердо знали, что уедем. Ведь ее ждет что-то очень важное во Франции.

Значит, она рассказала им о Стефане, подумала я. Но что значило мое счастье в такой момент?

– Ваше Величество, – сказала я, – какие бы испытания не ждали вас впереди, и даже если могут сбыться самые худшие опасения Вашего Величества, мы с отцом почли бы за честь разделить судьбу вашей семьи, какова бы она ни была.

Все еще красивые черты лица Александры как будто застыли, и она проговорила своим обычным тоном классной дамы:

– Ты всегда все драматизируешь, Тата. Мне иногда кажется, что твое истинное призвание – это скорее сцена, а не медицина. Пойдемте, девочки, нам пора возвращаться.

Склонив голову и с щемящей болью в душе я посторонилась, пропуская Александру, которую покатили в кресле Ольга с Марией. Обе девушки бросили мне утешающий взгляд. „Не обращай внимания на мамочку, ты же знаешь ее характер. Она любит тебя, как и все мы“, – говорили их глаза.

У входа во дворец командир охраны проверил, все ли арестованные на месте. Мне позволили проводить семью государя в то крыло, которое теперь было отведено для них, и попрощаться с ними наедине. Когда я снова оказалась в будуаре в викторианском стиле, кровь застучала у меня в висках, а руки похолодели.

Александра в своем кресле, положив на колени шляпу, украшенную цветами, и изящным жестом прижимая пальцы к виску, сидела под знакомым портретом Марии-Антуанетты и дофина. По обе стороны от нее стояли ее супруг и сын.

Четыре великие княжны обступили меня. Я приехала приободрить их, но как ни странно, это они теперь старались вселить в меня спокойствие и уверенность. Анастасия крепко сжала мне руки и кивнула с комической серьезностью. Полные слез голубые глаза Марии стали еще прекраснее. Лицо Ольги было полно сочувствия и понимания, а в лице Татьяны Николаевны, обнимавшей меня, появилась новая решительность и твердость под влиянием недавних тяжелых испытаний.

Алексей, держась строго, по-мужски, подошел и пожал мне руку, потом обнял меня за шею.

– Я люблю тебя, Тата, – прошептал он.

– Я тоже люблю тебя. Ты уже совсем взрослый, Алексей, береги маму и сестер.

Только холодное выражение Александры помогло мне удержаться от слез.

– Я провожу тебя, Тата, – сказал государь.

На этот раз он не успел предупредить мой почтительный поклон.

– Теперь это не нужно, Тата. Ты знаешь, мы и раньше не придавали этим вещам никакого значения, а тем более теперь. – Его Величество обнял и поцеловал меня. – Передай отцу большой привет от меня. Скажи, что мы молимся каждый день о его освобождении. Храни тебя Господь, моя крестница, – закончил он по-русски и медленно и торжественно перекрестил меня.

Тут же раздался громкий стук в дверь и вошел дежурный офицер, чтобы проводить „полковника“ Романова в его комнаты. Государю позволялось видеться с семьей только во время еды и прогулок.