Текст книги "Дворянская дочь"

Вера Кирилловна вздохнула, печально и благоговейно одновременно.

– Ее Величество отказывается верить в резню. Она несгибаема. При большевиках, когда она была под домашним арестом, она была примером для всех нас. Стыдно признаться, но после четырех месяцев красного террора мы приветствовали немцев как спасителей! Должна сказать тебе, что вели они себя довольно порядочно.

– У вас есть вести от Марии Павловны? – я хотела знать, осталась ли в живых моя крестная – лучшая представительница династии.

– Ее Императорское Высочество с сыновьями Борисом и Андреем по последним сведениям укрывались на Кавказе. Они вовремя ускользнули от большевиков. В районе Кисловодска зверства были страшные. Их превзошли только красные матросы Черноморского флота в наших крымских портах. Я избавлю вас от подробностей... – размеренный голос Веры Кирилловны прервался.

– Пожалуйста. – Упоминание о красных матросах заставило меня думать об отце в Кронштадте. Овладев собой, я в свою очередь сказала: – Я молюсь, чтобы Мария Павловна была жива. Но бедный Тоби – вряд ли бабушкин пудель остался жив. Бобби, по крайней мере, прожил жизнь в довольстве, – я погладил старого сеттера, который сел, услышав свое имя. – Спасибо вам, Вера Кирилловна.

– Дорогое дитя, заботиться о нем было удовольствием.

Никакая просьба последней из Силомирских не была бы обременительной, читалось на ее лице.

Я приняла ее невысказанное почтение с легкой иронией. Больная и слабая, я предавалась забытой роскоши придворного общения, хотя и не принимала его всерьез. Я знала, это не могло продолжаться!

– Расскажите лучше, как вы с Зинаидой Михайловной жили при большевиках?

– Хорошо, в самом деле, благодаря Коленьке. Он назначил себя моим тюремщиком и убедил большевиков, что со мной плохо обращаются. Организовал совет из слуг, и они нас кормили и заботились о нас. По счастью они мусульмане и невосприимчивы к большевистской пропаганде. Он хитрый плут, Коленька!

– Да, я должна поблагодарить его. А что, вы даже смогли не закрывать госпиталь и заботиться о раненых?

– Смогли, принимая немецких раненых в обмен на продукты. Бедные молодые люди! Некоторым из них лучше было бы умереть, – она дотронулась своей пухлой рукой до тонкой от истощения моей руки и сочувственно замолчала.

Я поняла, что это относится к Стефану.

– Возможно, для него и лучше, что он умер, – сказала я. – Он так боялся остаться калекой.

– Это было ужасно, ужасно. Князь был так молод, всего двадцати четырех лет, а уже майор и герой, такой привлекательный, такой интересный молодой человек! И подумать только, он был здесь, в этом самом доме всего три месяца назад. Как жестока судьба.

– Три месяца назад? – я схватила руку графини. – Вера Кирилловна, что вы говорите?

– Он приехал сюда искать вас. Я сама его видела.

– Значит он жив, и сообщение о его смерти было ошибкой! Где же он сейчас?

– Мое бедное дитя, я не хочу подавать тебе напрасных надежд. Профессор Хольвег просил меня не упоминать об этом пока, ведь весть о гибели вашего кузена сильно расстроила вас в Петрограде. Он будет сердиться на меня. Боюсь, я вообще не очень-то ему нравлюсь.

– Вера Кирилловна, не мучайте меня! – Как только я смирилась, приготовилась перенести худшее – смерть Стиви, – боль утраты и страдание вернулись снова. – Скажите мне все, что знаете!

– Дорогое дитя, умоляю, успокойтесь – вам вредно волноваться. Раз уж я сболтнула лишнее, так уж скажу все. Первое сообщение о смерти вашего кузена было ошибочным. Под Арденнами был убит князь Станислав, его отец, а не князь Стефан, и корреспонденты некоторых газет подхватили эту неверную информацию. Князь Стефан высадился в Одессе с польскими легионерами союзных экспедиционных сил 18 декабря 1918 года. Он получил разрешение отправиться на ваши поиски. Сначала он приехал сюда. Мне пришлось сказать ему, что надежда на то, что вы выжили, очень мала. Он отказался верить и сказал, что отправляется в Петроград, где вас в последний раз видели живой на вашей даче. Коленька снабдил его фальшивым паспортом, их у него несколько. Князь Стефан отправился на север в первый день нового года. Спустя неделю после его отъезда из Одессы, его тело было найдено на холмах польскими войсками. Он был похоронен с воинскими почестями, и в его стране был объявлен день траура.

– Было найдено его тело, – повторила я, когда Вера Кирилловна замолчала. Если Стефан не поверил в мою смерть, почему мне нужно верить в его? И добавила вслух: – А как узнали, что это тело Стиви?

– Его люди принесли тело, дорогое дитя. К сожалению, он был опознан.

– Как он был убит?

– Пулей в голову, – быстро ответила Вера Кирилловна, слишком быстро. – Он не страдал, как многие другие, попав в банду Григорьева.

Она что-то скрывает от меня, подумала я. Вера Кирилловна поднялась.

– Вы можете спросить профессора Хольвега, если не верите мне Он слышал об этом от поляков, которые доставили вас в Одессу.

Могло ли это быть правдой? Не пал на поле битвы, а убит бандитами, беспричинно, глупо. Желание спасти меня привело его к смерти!

– Это было таким потрясением, – слышала я сквозь шум в ушах голос Веры Кирилловны. – Я видела его таким сильным и уверенным всего за две недели до смерти. Подумать только, вы разминулись всего на три месяца. Какая жестокая ирония судьбы! Дорогое дитя, вам плохо? Вы в сознании, княжна?

Я медленно открыла глаза. Да, я была в сознании. Я больше не буду падать в обморок от потрясения, пытаться умереть от горя или терять разум от того, чего нельзя было вынести.

– Бедная тетя Софи, – сказала я, сделав глоток воды, которую Вера Кирилловна с готовностью подала мне. – Потерять и мужа, и сына в несколько месяцев. Ее потеря больше моей.

– Княгиня Веславская была избавлена от этой печали, дорогое дитя. Она пережила своего мужа всего на несколько недель. Она умерла от испанки, свирепствовавшей в Европе.

– Как? И тетя Софи тоже! Я чувствовала еще при нашем расставании, что никогда не увижу ее больше.

Мягкий, так похожий на мамин облик тети зримо встал перед моими глазами в нашу последнюю встречу – на запасном пути за юго-западным фронтом, в тот ужасный миг, когда я почувствовала, что сердце мое разрывается на части. Теперь и она тоже ушла, эта мудрая и добросердечная женщина, которую я называла самыми нежными именами, которая учила бы меня быть примерной женой и матерью, такой, какой она была сама, – она ушла тоже безвременно, как и все, кого я любила. А я одна живу, живу, чтобы скорбеть о них.

– Дорогое дитя, – графиня Лилина в этот момент говорила искренне – Я знаю, как вы любили княгиню, вашу тетушку, я понимаю, как одиноко вам сейчас. Но у вас все еще много друзей и поклонников, которые ради вас готовы рисковать жизнью. И если это звучит не слишком самонадеянно с моей стороны, считайте меня своей матерью.

– Спасибо вам, дорогая Вера Кирилловна, – ответила я с признательностью.

Я не осуждала эту неисправимую придворную даму, после уроков последних двух лет. Я поняла, как важны были предупреждения моего отца в отношении справедливости, ведь я на себе испытала, что это такое – марксистская справедливость.

– Вера Кирилловна, – добавила я, когда она поцеловала меня в щеку и встала. – Кроме няни и Бориса Майского, только вы знали, что значил для меня Стефан. Я хотела бы, чтобы все оставалось по-прежнему. Вы не говорили о нем профессору Хольвегу?

– Я не скрывала, что вы любили князя, как брата, – сказала графиня, сохраняя осанку бывшей фрейлины, обученной осмотрительности и такту. – И теперь, к слову, я должна предостеречь вас относительно профессора Хольвега. Он ведет себя как собственник, уж очень он покровительствует вам, как будто – это, конечно, нелепо – он считает себя вашим мужем. Вы должны быть твердой, дорогое дитя, и должны указать ему его место.

– Его место? Вы говорите о нем, как о человеке из низов?

– О, я знаю, он чрезвычайно интеллигентен, даже культурен. Но он не из нашего круга.

– То есть не из того правящего класса, один из представителей которого отдал Россию большевикам! И слава Богу! – сказала я. – Пожалуйста, попросите профессора Хольвега зайти ко мне прямо сейчас.

– Дорогое дитя, вы совсем устали. Вы должны сначала отдохнуть. – Графиня Лилина поднялась в сильном волнении.

– Это вы, Вера Кирилловна, ведете себя как собственница, – с раздражением заметила я. – Я желаю видеть его немедленно.

– Как угодно.

Немного погодя, когда сестра померила у меня температуру и устроила меня поудобнее, Алексей сидел у моей постели, дрожа от волнения.

– Я не могу сказать, как я счастлив видеть вас вне опасности, Татьяна Петровна.

– Алексей, – я нежно посмотрела на него. Несмотря на плохо сидящий мешковатый костюм, он все еще носил математически аккуратную эспаньолку и имел вид ученого, который ничего не оставляет на авось. Это был все тот же надежный и приятный мне человек, кого я ощущала рядом в течение всех месяцев путешествия и моей душевной болезни. Он парил надо мной, как добрый ангел, ограждая от любой опасности.

– Алексей, дорогой, как я могу отблагодарить вас?

– Пожалуйста, не стоит меня благодарить. Все это прошло, забыто...

– У меня такие туманные воспоминания о нашем путешествии. Я думала, что мы едем в Польшу.

– На литовской границе шли слишком тяжелые бои, так что я решил ехать на юг Украины. Мы попытались прорваться в Подолию, где в случае необходимости могли рассчитывать на помощь в еврейских поселениях. Это тоже не удалось. И вместо этого, пропетляв по огромному пространству и пережив самые нелепые приключения, мы оказались здесь, в Крыму.

– Я хочу услышать обо всем этом. Но сначала скажите, что вы знаете о смерти моего кузена Стефана? – Алексей нервно заерзал в кресле, а я добавила: – Вера Кирилловна сказала, что вы можете подтвердить ее слова.

– Вера Кирилловна! – Алексей с трудом сдерживал свои чувства. – Она могла бы сдержаться, пока вы не окрепнете.

– Я достаточно окрепла. Так что вы знаете?

– Бандиты захватили и ограбили вашего брата, вот и все. Потом они расстреляли его вместе с другими пленными. Дурацкая и нелепая смерть, вполне достойная этой дурацкой и нелепой гражданской войны. Я глубоко сожалею, но вы ведь уже пережили смерть князя Стефана раньше. Можете пережить ее и снова. А ваша задача теперь – жить! – За стеклами очков его глаза вспыхнули прежним огнем.

– Я знаю это. От жизни нельзя отказаться, но она кажется такой скучной, такой... бессмысленной, – говоря эти слова, я понимала, что это было не только эгоистично с моей стороны, но и жестоко. Разве не было у Алексея причин думать, что он мог бы придать новый смысл моей жизни? И не поддерживала ли я своим молчанием эту веру?

– Как вы можете говорить такие вещи, Татьяна Петровна? Есть знания, есть великая музыка, искусство, есть красота в природе, – Алексей тактично не упомянул никого персонально.

Я посмотрела в окно. Сквозь длинные муслиновые занавески и каменную балюстраду балкона синело море, такое же, как небо на расписном потолке в моей комнате. Да, Алупка была щемяще красива. Но не была ли красота мира насмешкой и тяжким бременем?

– Покуда у нас есть деятельный ум, жизнь не может быть бессмысленной, – продолжал Алексей. Но я-то жила сердцем, а не умом! Да и сердце без Стиви было живым лишь наполовину.

– Вы хотите, чтобы я ушел?

– Нет. – Я нуждалась в его присутствии. У меня остался только он! – Лучше расскажите мне о нашей одиссее. У меня такое впечатление, что я провела некоторое время в больнице.

– Да, это так, – охотно начал Алексей. – Покинув Петроград, мы шесть с лишним недель оставались в Пскове, в больнице, которой руководит мой бывший студент. Вам был нужен кислород, и вы были не в состоянии путешествовать. Прежде чем вы поправились, городской комиссар по здравоохранению стал проявлять слишком большое любопытство к вашей персоне. Мы поместили вас в санитарный поезд Балтийского фронта только для того, чтобы снять вас на границе и переправить в Смоленск. Оттуда в Киев через Курск мы добрались по железной дороге в конфискованном частном вагоне – он вполне мог быть вашим, Татьяна Петровна, – по приглашению жены генерала Красной Армии, моего однокашника по университету. В Киеве, благодаря ее услугам, я получил охранное свидетельство на границу польской Галиции – разрешение на выезд. Я подумал было, что мы в безопасности, однако в тех местах было неспокойно.

Алексей закинул ногу на ногу и по привычке поддернул отсутствующие стрелки на своих смешных, не по размеру больших брюках.

– Большевики, – продолжал он, – только недавно разбили войска сепаратистского правительства Рады, созданного с помощью немцев. Украинские партизаны, которые были довольно активны, взорвали мост через Буг. Когда наш поезд остановился у реки, они напали и захватили его. Как Иосифа Гольдшейна, еврейского комиссара здравоохранения, меня собирались кастрировать и повесить на ближайшем дереве. Как я благодарен моей матери за то, что она обратила меня в баптистскую веру! Когда партизаны увидели, что мне не сделано обрезание, они поверили, что мой еврейский паспорт – лишь маскировка, и отпустили нас на свободу, правда, избавив меня от большинства моего имущества.

– Но, надеюсь, не от вашей драгоценной скрипки Страдивари? – перебила его я.

– Слава Богу, нет! Наши партизаны не поняли, насколько она ценна. Они забрали мою одежду, даже мои туалетные принадлежности. Вера Кирилловна по доброте снабдила меня вновь всем, что смогла найти, – печальным жестом Алексей показал на свой костюм.

– Она поступила очень хорошо, – улыбнулась я. – Что же случилось дальше?

– Какие-то крестьяне взяли нас с собой в деревню, где я нанял тарантас. После целого дня тряски в этой безрессорной повозке, вы стали умолять бросить вас умирать на дороге. Наша лошадь еле плелась, прихрамывая. К счастью, нас обнаружил разъезд донских казаков. Они подвесили вас между двумя лошадьми, а меня посадили в седло. Это был мой первый опыт верховой езды, и я молю Бога, чтобы он стал последним.

Я снова не смогла сдержать улыбки при мысли, что Алексей сумел выбраться из водоворота гражданской войны целым и невредимым, если не сказать, безупречным, не замарав себя ни с какой стороны.

Алексей кашлянул и продолжил свой рассказ:

– Их главный служил под командованием вашего отца в Польше, и этот атаман обращался с нами по-королевски. Он разместил нас в своей палатке и дал эскорт до Одессы. Однако прежде чем мы до нее добрались, на нас напала банда Григорьева, которая заблокировала город. Наши казаки исчезли, и бандиты приготовились с нами расправиться. Не были бы вы так больны и, как им казалось, возможно, даже заразны, я содрогаюсь при мысли, что они могли с вами сделать!

К счастью, их главарь говорил с сильным немецким акцентом, и я обратился к нему на этом языке. Он оказался дезертиром из германской армии и был родом из великого герцогства Аллензейского. И снова я возблагодарил господа Бога за свое благородное происхождение. Я представился сыном последнего герцога. Мы получили сопровождение через линию фронта, и нас оставили на ничейной земле.

Няня и я несли вас на носилках с белым флагом, пока нас не окликнули польские часовые из Союзных Экспедиционных сил. Здесь я стал Алексеем Хольвегом из Варшавы, сопровождающим родственницу Веславских. Поляки взяли вас в полевой госпиталь, и оттуда карета скорой помощи с комфортом доставила вас в Одессу.

– Бедный Алексей! – я удивлялась его мужеству. – Вам пришлось куда хуже, чем мне. Надеюсь, на этом наши беды закончились?

– Еще нет. Генерал д’Ансельм, французский главнокомандующий, приказал эвакуировать город, и там царил жуткий хаос. Французы интересовались только спасением собственной шкуры. С теми эмигрантами, которых они взяли, обращались самым постыдным образом. Англичане же, напротив, были корректны, даже добры. Но присланных ими кораблей было явно недостаточно для такого потока беженцев. И снова к нам на помощь пришли поляки. Их командир отрядил в наше распоряжение несколько дюжих легионеров, которые доставили нас на борт рыбачьего баркаса с саблями наголо. Вы не можете себе представить сцены, происходившие в гавани: беженцы, дерущиеся между собой и прыгающие в море. Тысячи людей остались сидеть на своих узлах в доках! Это было жалкое зрелище.

Итак, наш баркас направился в Ялту, откуда я позвонил в Алупку. Какой радостью было найти телефоны в порядке! У меня не осталось ни рублей, ни валюты, только немного ваших драгоценностей. Няня скупо тратила их все это время, можете быть уверены. Графиня Лилина послала за вами карету скорой помощи, а за мной машину с шофером. Я почувствовал, будто вернулись старые добрые времена. Вас встретили торжественно, но вы были слишком больны и не видели этого. Вы нас всех ужасно напугали, Татьяна Петровна, но это уже в прошлом... Я ухожу, сестра, – он поднялся, так как сиделка пришла и сказала, что визит окончен.

Я остановила его.

– Алексей, подождите минуту, еще одно. Вы не упомянули Федора. Где он?

– Татьяна Петровна, – он смущенно теребил свою эспаньолку. – Я глубоко сожалею, что его было невозможно взять с собой.

– Невозможно... взять его? Значит... вы оставили Федора совсем одного на даче?

– Я не смог достать документы и для него. Переоформить те бумаги, что я достал для вас с няней раньше, за столь короткое время было очень трудно. Кроме того, его слишком хорошо знали как вашего лакея, такого великана невозможно замаскировать. В Петергофе нас остановила красная милиция – будь он с нами, они бы сразу раскусили, кто вы есть. Я оставил ему деньги и адрес моего факультетского товарища, у которого хорошие отношения с большевиками, он обещал позаботиться о нем. Поверьте, я сделал все, что мог.

Я смотрела на своего спасителя с недоверием, страхом и даже с неприязнью.

– Алексей, как вы могли? Ведь это чудовищно, бесчеловечно!

– Но... другого пути спасти вас не было, Татьяна Петровна!

– Я не просила, чтобы меня спасали! Я просила вас только позаботиться о няне и Федоре. Какое вы имели право брать на себя решение спасать меня, а не его?

Сиделка снова попросила посетителя уйти. Алексей стоял, печально глядя на меня сверху вниз.

– Я сделал то, что считал наилучшим для вас, Татьяна Петровна. Простите, что я осмелился считать себя вашим другом, возможно более чем другом... по крайней мере, только с точки зрения помощи, – он запнулся, но затем закончил с достоинством. – Теперь, когда я увидел, что вы в полной безопасности, и выполнил, как мне казалось до этого момента, свой долг, я уйду из вашей жизни, как сейчас, с вашего позволения, уйду из вашей комнаты.

Он поклонился и твердо направился к двери.

Мой гнев тут же испарился и уступил место стыду. Действительно, не виноват Алексей, он просто не понял, что значит для меня Федор, думала я. Не его ребенком носил на руках мой лакей. Это моя вина, что бросили Федора, только моя. Я проявила малодушие. Я была беспомощна и не могла сказать: „Если не может ехать Федор, тогда и я должна остаться; моя жизнь не может быть спасена ценой его жизни“.

– Сестра, пожалуйста, верните профессора Хольвега на минуту.

Мне было не только стыдно, я боялась, что оттолкнула Алексея своей черной неблагодарностью именно в тот момент, когда я нуждалась в нем, как никогда!

– Алексей, – сказала я, когда он снова стоял надо мной. – Я знаю, что не стою вашей преданности, но я благодарю вас. За себя и за все, что вы сделали для моего отца, я в неоплатном долгу перед вами на всю жизнь. Можете ли вы простить меня?